Глава 9. Благословение на дорогу
Разбудили нас в семь. Анютка мигом собралась, и скоро была внизу, в храме. Там уже стояли в два ряда прямые и строгие монахини в торжественных облачениях. Рядом – послушницы, тоже в чёрном, подтянутые. У двери яркой неряшливой кучкой столпились паломницы. Я подошла последней.
Торжественно и неспешно читалось утреннее правило, привычное, но звучали и незнакомые молитвы.
Появился Владыка, и паломницы, как пташки, разлетелись от двери, пропуская его. Он занял место у окна в храме, и его белая голова виднелась над высокими головными уборами монахинь.
Читался новый для меня акафист, и снова ухо улавливало знакомые молитвы.
Служба шла неспешно, паломницы втянулась в храм, и я переступила порожек, замерла у двери.
По рядам пролетел лёгкий шелест – Владыка благословлял всех, кропил святой водой. Из-за ряда монахинь он шагнул к нам. И у него стало такое выражение лица, какое бывает у грибника, который заглянул под лиственничную ветку и увидел выводок свежих маслят. Удивлённо-обрадованное. С видимым удовольствием окропил и нас. Тогда подумала, что сегодня непременно повезёт, и я благополучно уеду домой.
Все стали расходиться, и я остановила матушку Елену, на лице которой было странное выражение. Словно она решала чрезвычайно трудную задачу, морщинка озабоченности появилась около прекрасных бровей, губы сжались.
– Матушка, как бы мне сегодня уехать?
– Подойдите к матушке-настоятельнице, спросите, не пойдёт ли монастырская машина в город, – голос матушки Елены звучал ровно, а сосредоточенность не уходила с лица.
Настоятельница стояла в притворе, окруженная монахинями, негромко давала распоряжения. А мы с последними паломницами обошли храм, приложились к иконам. Особенно я задержалась у иконы Святителя Николая, попросила «спутешествовать», помочь добраться до дома.
Едва вышла в притвор, как услышала слова настоятельницы, обращённые к последней монахине:
– А Вы езжайте в город, отвезите отца Павла, заберите сумку в Воскресенском храме.
– Благословите, матушка, – подала я голос, – как мне до города добраться?
– Спросите матушку Татьяну, – спокойно отозвалась настоятельница, и я, вослед, по коридору:
– Матушка Татьяна-а!
– Сказали без пятнадцати девять быть с вещами у монастырского крыльца, – доложила я матушке Елене.
У неё чуть разгладилась складочка на лбу, лицо потеплело:
– Аня поживёт со мной ещё неделю. А Вы езжайте с Богом. Сначала идите, позавтракайте, времени-то – только восемь утра. Соберётесь – спускайтесь вниз. Мы Вас проводим.
Всё складывалось как нельзя лучше. И позавтракала, и уложила нехитрые пожитки, спустились с Анюткой вниз.
Если вчера монастырь был тих, и казался пустым, сегодня вокруг кипела жизнь. Знакомая паломница, Людмила, копошилась возле клумб. Послушницы несли огромную кастрюлю от погреба. Тоненькая фигурка в чёрной одежде вышла из гостевого домика с огромными узлами белья, и вынырнувшая откуда-то матушка Елена, с возгласом:
– Что ж она делает, ей же нельзя после операции такие тяжести носить! – бросилась помогать худенькой монахине.
После она вернулась к нам, запыхавшаяся, разрумянившаяся. А мне хотелось сказать что-нибудь хорошее.
– Вы вчера так чудесно пели! – воскликнула я.
– Здесь раскрывается всё, что Господь вложил в человека, – матушка Елена обвела взором залитую утренним светом площадку, клумбы в цветах, строения, – Здесь востребованы все способности – к пению, рисованию, шитью. Мы сами поём, пишем иконы, шьём облачения. А меня вот, вспомнив про мой университетский диплом, Владыка благословил на разработку благоустройства территории. Будем делать площадки, со стоками вод. Ещё строительство грядёт. Нужно доставать свои старые тетрадки с расчётами-цифрами.
И она ещё раз, по хозяйски, цепко оглядела территорию монастыря, и до меня дошло наконец, почему она сегодня сурово-сосредоточенная. Послушание на неё свалилось ещё то.
Лихо подкатила матушка Татьяна на иномарке, Анютка подхватила меня под руку, матушка Елена – мою сумку, и вот они уже за стеклом: Анютка машет рукой, матушка Елена крестит вослед.
До города ехали молча. Я видела в окно, как заворачивают голову прохожие, видя на месте водителя юную монахиню в чёрной островерхой шапочке поверх платка. Но матушка Татьяна была невозмутима.
Въехали в город.
– Матушка, меня можно на любой остановке высадить.
– А Вам куда нужно?
– На вокзал.
– Доедем. Сейчас заглянем в собор, это по дороге.
Не успела глазом моргнуть – уже на вокзале. Шагала через дорогу к кассам и думала:
«Ближайший автобус – через два часа. Может, с частниками доберусь?»
Спросила у касс громко, едет ли кто-нибудь до моего посёлка. Из толпы выскочил наш сосед-таксист:
– А вот и последний пассажир! Поехали!
Через три с половиной часа уже толкнула родную калитку, и наш пёс с ликующим лаем мчался навстречу.
Глава 10. Вместо эпилога
Прошло уже несколько месяцев, а душа моя всё возвращается в монастырь, невидимо бродит по дорожкам, прикладывается к иконам, слушает дивное, почти ангельское пение. Беседует с матушкой Еленой, которая, я знаю, молится и за мою грешную душу.
Словно часть меня навсегда осталась там.
Монастырь
В монастыре – звенящее пространство.
Намолены и стены, и цветы…
Царит вневременное постоянство,
Густое, ни микрона пустоты.
Не люди – души бродят по дорожкам,
Течет молитва плавно и легко.
Сытней в разы еды скупая плошка,
Сон краток – погружает глубоко.
Здесь цели жизни явно наизнанку.
Намеренье, что невесомый дым,
Здесь получает дивную огранку,
Становится топазом голубым.
Здесь рай душа почувствует до срока,
Увидит язвы страшные свои,
И не уйдет отсюда без уроков
Смирения, надежды и любви.
Июнь-сентябрь, 2009 г.
Церковная лавка
В больничном храме
Наш небольшой храм, посвящённый Великомученику и Целителю Пантелеимону, расположен на территории городской больницы. Его и не видно из-за окружающих высоких зданий. Он —на перепутье всех дорожек, тропинок, которыми ходят болящие и медицинские работники. Потому и заходят они, по пути, в том, в чём есть. Врачи и медсёстры в белых халатах или спецодежде, больные в тренировочных костюмах, бабушки в домашних халатах и тапочках. В храме для женщин есть платки.
Хирурги нередко молятся перед операцией, особенно перед святыми врачами – Целителем Пантелеимоном и святителем Лукой Войно-Ясенецким. У нас и мощевики с частицами мощей вмонтированы в иконы.
Сегодня, одно за другим, было два случая в храме, когда люди заходили в слезах, а выходили с великой радостью.
Молодая пара молилась о сынишке, который неожиданно попал на операционный стол, и ему срочно делали операцию. Как молились папа с мамой! Обошли все иконы, и раздался телефонный звонок. Операция прошла успешно.
Женщина молодая молилась о маме, которой в тот момент делали сложную операцию. Читала молитвы, стояла на коленях. Как ликовала она, когда позвонила и узнала, что всё благополучно завершилось.
Низкий поклон вам, хирурги. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!
Пронзительно-солнечный день
Сегодня был пронзительно-солнечный день. Постукивал чем-то на куполе храма ветер, и дверь пытался закрыть. Оголтело кричали чайки. Небо было голубым, а на нём громоздились слепяще-белые облака.
С утра было два отпевания. Сначала провожали бабусечку. Вкладывала ей крест в руку, и в который раз подивилась: сколько синяков на руках. Спасают до последнего, и системы ставят в вены рук.
Следующим был умерший от ковида, отпевали в закрытом гробу, все мы были в масках, я потом долго и тщательно мыла руки. Всё казалось, что смерть неслышно ходит рядом. Что ей наши маски… Бог разрешит – и она возьмёт любого.
Потом забегали болящие, ставили копеечные свечечки и молились по-настоящему.
Когда не было никого, я слушала лекцию врача нарколога Боровского, о пьяницах и наркоманах, плакала. Благо, никто не видит. А когда села батарейка, поставила телефон на зарядку. Слушала ветер, скрипы, и вдруг вспомнилось старое кладбище, венки с жестяными листьями, цветами. Помните такие, да? И вдруг, одно за другим, неспешно написались два стихотворения.
Скажете, грустные? Но обстановка навеяла, ничего не сделаешь.
Старое кладбище
Вечером небо горело пожаром.
Значит, ветра заведут свои песни.
Слышишь, как грустно на кладбище старом
Ветер играет венками из жести?
Звон мелодичный, и скрипы, и скрежет
Жестких цветов на железном каркасе.
В памяти образ какой-то забрезжит.
Старый учитель… Сосед… Одноклассник…
Дождь на могилки посыплется слёзно.
Ветер песком запорошит их снова.
Слово есть жуткое, тёмное: «поздно».
И «никогда» – тоже страшное слово.
Звёзды облезлые тают в крапиве.
Чьи-то оградки давно провалились.
… Души усопших отчаянно живы.
Просят, кричат, чтоб о них помолились!
Умирающие люди
Умирающие люди
На скамеечке сидят.
Как им хочется отсюда,
Где их лечат, всем подряд.
Их давным-давно простили.
Ждут их Ангелы давно.
А они живут. Красиво,
Словно призраки в кино.
Не шумят, не протестуют,
Что-то ищут в облаках.
Носят жизнь свою простую
На исколотых руках.
Сижу я в церковной лавке…
Сижу я в церковной лавке после двух отпеваний и крещения. На крещении трёхмесячный малыш плакал невероятно, так редко бывает. Родители – в татуировках по горло. Батюшка пошутил по этому поводу:
– На одной зоне срок мотали?
На руках у батюшки ребёночек вдруг успокоился. Сходили они в алтарь, вышли – молчит, только глазёнками поблёскивает. И не плакал больше.
Отпевания спокойные были. Бабушка-долгожитель померла без особых болезней, по старости. Лежала светленькая, чистая, и отпевание было таким же. А вот на втором тяжелее было, как бывает с похожими случаями. Мужчина в пожилом, но крепком возрасте, умер от сердечного приступа, мгновенно. Вряд ли собирался на тот свет, не готов был, и остальные тоже. Хотя к Смерти, как к Причастию, можно ли приготовиться на сто процентов? Готовиться надо, но уповаем на милость Божию…
Ушли все, в храме воцарилась только ему свойственная глубокая тишина. Потрескивают свечи, с икон глядят родные Лики… Заходит, врывается плотного телосложения молодой человек в кепке. Кепку сначала снял было, но потом решительно напялил на коротко стриженую голову.
– О чём это вы тут поёте, читаете?!
– О Боге, – отвечаю, а сама думаю – не вызвать ли охрану.
– А вот они, – он тычет пальцем в иконы, – зачем тут?
– У Вас альбом есть с фотографиями родных? – спрашиваю устало.
– Есть.
– Вот если приду к Вам домой, возьму альбом и буду пальцем тыкать в фотографии и спрашивать: «Зачем они тут? Зачем они вам?», – невольно с его же интонацией спрашиваю я.
Он несколько озадачивается, потом снова идёт в атаку:
– У меня тут бабушку отпевали, зачем тут поп ходил, кадилом махал, пел что-то, зачем это всё?
– Умрёте – узнаете, – отвечаю, – зачем усопшим молитвы нужны.
– Так её же закопали и всё, нет её!
– Вот у вас компьютер стал старым, – отвечаю я спокойно, – а Вы всю нужную информацию на флешку скинули. Теперь не жаль с ним расстаться. Всё самое ценное сохранилось. Так и в смерти. Старое тело похоронили, но всё, чем жил человек, о чём думал – вся информация осталась, её Бог сохранил.
– Вы тут все зомбированные, все одурманенные, нету Бога!
– Вижу, ломает тебя крепко, – почему-то перехожу на ты, – ну мозги включи, посмотри вокруг, внимательно – везде Бог. Вот муравей – он же сложнее в сотни раз, чем твой мотоцикл. Мотоцикл люди построили, а муравья кто? А вообще я к тебе не подходила, за руку не хватала, в церковь не тащила. Ты сам сюда пришёл. Не нравится – зачем сюда ворвался?
– Я вообще-то крещёный, – он вытаскивает из-за ворота футболки крест на белой верёвочке, – но атеист!
– У каждого своя вера, – вздыхаю я, – атеисты верят, что Бога нет, мы верим, что Бог есть.
– Ладно, я пошёл!
– Ступай с Богом.
– Ага.
…Вспомнила, как однажды пьяный паренёк ворвался в храм, едва вывела. Сделал он несколько шагов, вдруг какие-то мужчины к нему подошли, и драка началась. Закричала – отстали от него, но помяли крепко. Думают, что шутки всё, думают, что так просто всё. Ещё случай вспомнился: наш, православный, ушёл в секту. Его просили нашему прихожанину вещи передать, после похода, а он не смог в храм зайти. Просто не смог, и всё. Стоял с рюкзаком у ворот и просил всех, кто мимо проходит, позвать своего спутника по путешествию. Сегодняшнего молодого человека Бог в храм запустил, и крестик на белой верёвочке ещё есть на груди. Помоги ему, Господи. И мне тоже!
Незримая граница
Люди по-разному заходят в храм. Кто-то осторожно, нерешительно. Кто-то излишне по-деловому, кто-то спокойно и отстранённо, весь в себе. Знакомые, конечно, улыбаются, здороваются мельком и идут к иконам. В любом случае главное – не мешать людям молиться… Хотя ненавязчиво надо приглядывать – не направится ли какая-то ретивая гостья к иконам на солею, куда нельзя подниматься. Или, ещё хуже – попробует войти в алтарь, куда вообще категорически запрещено входить всем, кроме батюшки и алтарников. И за детьми глаз да глаз нужен.
Обыкновенное чудо, к которому нельзя привыкнуть, это – как враз могут измениться люди. Вошла в храм суровая девица в джинсах и курточке, пошепталась с иконами, и выходит – ясноглазая, просветлённая, оттаявшая, с влажными ресницами… Вошла зима, вышла весна…
Иногда уходят, не сказав ни слова, а многим хочется поговорить. Тема всегда найдётся. Я люблю эти моменты, хотя потом каюсь на исповеди в многословии. Многим людям не хочется покидать храм, это – благодать Божьего дома. Оттаивают душой, согреваются. Говорят о наболевшем. А где ещё скажешь? О сыне-алкоголике, которого бесконечно любишь. От женщины услышишь о муже, который и слышать не хочет о Христе, или, наоборот, муж жалуется, что жена Церковь на дух не переносит. Тяжело… Об операциях и болящих близких… Столько горя в каждой душе. Но и – необыкновенные богатства веры, радости можно найти.
Храм – самое удивительное место на земле. Ни в одном кабинете психолога, верю, так не раскрываются люди, как в церкви. И это важно. Это – подготовка к исповеди. Потому что одно – рассказать о болевом, а другое – исповедать грехи.
Как-то довелось прочесть мысль, кажется, священника Александра Ельчанинова, что если человека сфотографировать до исповеди и после, то это будут два совершенно разных человека. Это так, постоянно убеждаюсь и на своём примере, и на чужих. Становится иное выражение глаз, лица, походка меняется. Исповедь – это Таинство, она вычищает, ремонтирует ветхий домишко души так, что потом не узнать.
Кардинально меняет человека Крещение, хотя, чтобы понять, что перешли незримую границу, может потребоваться несколько лет. Другим делает Причастие, Соборование… Любое Таинство, в котором тайно Господь касается души и производит в ней изменения.
Но неведомые нам перемены происходят и обыденно, между делом… Каких только случаев не бывает. Зашёл аскетического вида молодой человек с бородкой. Обстоятельно перекрестился, поклонился, не удостоив кивком меня, мышку за церковным столиком, прошёл к иконам. И – будто умер. Молился о своём. Вышел с огоньком в глазах, задал незначительный вопрос, а потом полилось: говорил, что приехал, работает день и ночь, без отдыха, и речь его была невнятна, сумбурна. Трогал книги, иконки на столе, перебирал свечи, коробочки с ладаном, двигался ближе, зашёл уже на мою территорию, за стол, потянулся к полкам. Книги замелькали под его торопливыми пальцами. Я пыталась протестовать, удерживать, но он сильнее, и я отступила, смотрела и молилась, чтобы Господь помиловал…
Он вдруг пришёл в себя, замолк на мгновение, и я вдруг начала рассказывать ему, как сын попадал в аварию и остался жив. Молодой бородач возвратился на место перед столом, обессиленно опустился на стул. Слушал, отстранённо. Потом сказал:
– Спасибо Вам, – и быстро вышел из храма. Что это было? Не знаю.
Зашла ярко накрашенная дама в белой шубке. Отполированная с головы до ног. Благополучная, богатая, состоявшаяся. Оказалась, что мужа нет, разведена, и одинока, и работа на износ, а храм любит. Оказалось, что прячется под слоем краски и кучи дорогих побрякушек – душа, более белая и пушистая, чем её шубка. Хорошая, хорошая…
Один день в эпоху самоизоляции
Сегодня, восьмого мая, две тысячи двадцатого года, трудилась в нашем Пантелеимоновском храме. Как известно, посещения, без крайней необходимости, запрещены властями. Эпидемия ковида.
Но храм только кажется пустым, на самом деле жизнь идёт, происходит много событий. Храму, конечно, очень не хватает прихожан, мы все исскучались друг по другу.
Сегодня были отпевания. Отпевали старушечку, Надежду, светлую, маленькую такую. Когда увидела дату рождения, не поверила своим глазам! 1919 год! Ей 101 год! Потрясающе.
Сегодня был и молебен с акафистом Великомученику и Целителю Пантелеимону. Молились от всей души батюшка и я, грешная. И, конечно, Ангельские Силы помогали нам! Очень не хватало наших прихожан, с которыми мы "едиными усты" пели "Радуйся, великомучениче и целителю Пантелеимоне!"
Когда батюшка молился коленопреклонённо, я не подпевала, а слушала и плакала. Все имена присланные, которые напечатала дома в два ряда на девяти листах, отец Артемий прочёл.
Да, утром, до первого отпевания, разговаривали с настоятелем нашего храма о заболевших, умерших, и я почувствовала, как в сердце змеёй заползает страх. Немедленно начала молиться: "Господи, помилуй меня, грешную", и страх выполз обратно, я успокоилась.
Но по горячим следам, на первом попавшемся листочке, написала стихотворение. Быть может оно и другим поможет в трудную минуту.
Господи, помилуй!
Чтоб в сердце страх не заползал,
Шепчу я: «Господи, помилуй!».
И от неведомого зла
Хранит невидимая сила.
Молитва прогоняет прочь
И страхованья, и смятенья.
Лишь с нею можно превозмочь
Нечистых бесов нападенья.
Они бы рады в когти взять,
И мучить трепетную душу.
Твержу молитву я опять,
Что козни вражеские рушит!
Они бегут, как от огня,
Едва услышат Божье Имя.
«Помилуй, Господи, меня!» -
И стрелы пролетают мимо.
Такой вот день сегодня был, удивительный.
Ищу икону
Маленькая, плотного сложения женщина, с обозначившимся животиком, заказала молебен для беременных, а потом долго ходила от иконы к иконе. Уже не помню, как я оказалась рядом – скорее всего гасила догорающие свечи.
– А я тоже писала одну икону, на заказ… – обронила она.
– Да? – оживилась я, – А какую? Вы – иконописец?
– Нет, просто рисую иногда. А икона в каком-то храме, не знаю в каком. Это давно было, ещё до моего замужества…
– Тоже пишу картины всякие акварелью, – обрадовалась я, что встретила художницу, – но иконы надо по благословению… Учиться надо.
Мы слово за слово разговорились, о чём – не помню уже. Присели на лавочку. Женщина замолкла, а потом сказала приглушенным голосом:
– У меня на душе тяжело. Беременна вторым ребёнком. И оба ребёнка зачаты с помощью ЭКО. Я не стала благословение на это у батюшки просить.
– Дети – это радость, и дай Бог здоровья Вашим деточкам! Но на ЭКО никто бы Вам благословение и не дал, – мой голос зазвучал так же глухо, – радость иметь детей тут сопровождается умерщвлением оплодотворённых зародышей, по учению Церкви уже имеющих живые души. Вам надо на исповедь. Признаться в этом и никогда, никогда больше не делать это ЭКО.
Женщина промолчала.
– Вспомните блудницу, которую чуть не побили камнями, – продолжала я, – как ей Господь сказал: «Иди, и не греши больше». Если человек по-настоящему раскаялся и решил больше грех не повторять, ни за что и никогда – это знак Божьего прощения. У Господа все души нерождённых детей, и они встретят нас. Как мы посмотрим им в глаза? Здесь, при жизни надо раскаяться. Получается, ради того, чтобы иметь одного ребёнка, надо загубить несколько его братьев-сестричек…
– Знаете, какую икону я писала? – женщина вернулась из окамененного состояния, – там Христос держит душу нерождённого ребёнка, который погиб в результате аборта. Тогда я не придала этому значения. Теперь хочу найти эту икону и покаяться перед нею…
– Найдёте ли Вы её или нет – дело второе. А с исповедью и покаянием не надо откладывать, для этого можно в любой православный храм прийти. И сказать – прости, Господи, помилуй, больше не будет такого.
Женщина и тут промолчала.
Так и не знаю, что она решит. Зная, что так нельзя, перешагнула через черту, и не один раз, а дважды. Легко ли будет вернуться к Тому, от Которого получила предостережение в далёкие юные годы? Помоги ей, Господи.