Маме моей подруги за шестьдесят. Она недавно пожаловалась на недомогание, подруга по симптомам определила простую изжогу и протянула маме лекарство. Та паниковала, не понимала, что с ней, – оказалось, что прежде с ней изжоги не приключалось.⠀⠀

Это повергло в шок подругу, а затем, после её рассказа, меня. ⠀⠀

Первая изжога в шестьдесят?⠀⠀

Неудивительно, что родители зачастую не верят болячкам молодых. Да что у вас может болеть, говорят. А тут всё просто – выходит, половины наших недомоганий с ними ещё не случалось!⠀⠀

Э-хе-хе…⠀⠀

Я боюсь, что меня в шестьдесят будет ничем уже не удивить.⠀

Изжога? Давно дружим. Головная боль? Мне помогает ибупрофен и мокрое полотенце, попробуйте. Сердечко шалит? Да это нормально!

Только бы одиночества ихнего, старческого не словить…

ПОЙМАТЬ ФИНАЛЬНУЮ ТОЧКУ

Зря говорят, что интернет зло и бесполезная вещь.

Я, возжелав сделать интересное фото для инстаграмма, совершила добро и попала в переплёт.

Шла по улице. Обычный двор спального старого района: в палисаднике пышная сирень, в сирени, наклонившись, что-то ищет старушка.

Увиделось мне совпадение цвета куртки старушки и сирени на дальнем плане. Иду, налаживаю ракурс. И тут понеслось…

«Девушка, помогите поймать кошку», – звучит стартовый выстрел.

Я соглашаюсь помочь, ныряю в сирень.

Кошка оказалась знатным трололо: она не боялась ни людей, ни улицы, никакой конкретной цели побега не имела и просто получала удовольствие от погони.

Во время коротких перебежек (цепочкой «кошка-я-бабуля») животное успевало погрызть травку, станцевать на песке всем телом и поорать из-под машин (на кошачьем – «Фигушки!»).

Ловить нужно было по-любому.

«Без сильного финала эта история не сможет лечь в основу текста», – думалось мне.

Когда я вляпываюсь в такие истории, я осознаю их конечность, композиционная финальная точка мною заранее чувствуется – это всё писательство, будь оно ладно всегда. Иначе зачем все это, верно?

Кошка обманута. Кошка настигнута. Кошка схвачена. (Ибо ты трололо, но я трололее.)

Бабуля во время передачи животного из рук в руки успела сообщить мне, что живёт одна и гоняется за тварью божьей уже давно. И ещё сказала, что будет до конца жизни помнить меня.

Эта фраза такая душевная, правда? Хоть и не правдивая.

А может, ей недолго осталось – тогда всё честно.

Но пусть лучше живёт подольше, и пусть забывает на здоровье.

И кошка пусть оценит домашний уют и никуда не бежит.

ДОМ, КОТОРОГО НЕТ

Пространство вытягивает нас из нор. Чем дольше не выходишь из дома, тем сильнее будет его рывок – за шкирку тебя и наружу.

Две отчаянные девушки, мои приятельницы, махнули из Москвы ко мне в Омск автостопом. Несколько бессонных ночей, подаренная дальнобойщику за помощь бутылка водки, звонки с чужих телефонов – этот путь Наташи и Лизы завершился поздним осенним вечером, я встретила их на своей остановке и накормила горячим ужином.

После ужина Лиза включила, наконец, телефон. Аппарат высветил кучу пропущенных, а затем сразу же зазвонил. Оказалось, что Лизу, несовершеннолетнюю эту Лизу, домашние объявили в розыск. Милиция обещала приехать и засвидетельствовать, что её не удерживают в моей квартире силой.

Пространство уже потянулось ко мне тогда через телефонный динамик.

Приехала милиция. Пространство задышало в домофон, пригласило, попросило вниз. Лиза спустилась к подъезду, в сентябрьскую вечернюю морось. Она набросила мою куртку и схватила мои ключи (чтобы вернуться тихо-тихо). А потом пропала. Вместе с ключами и курткой.

И до утра мы с Наташей размышляли, почему вечер и морось не вернули нам Лизу. А утром отправились на поиски.

Здравствуйте, какой у вас участок, куда приехать?

Здравствуйте, у вас тут девушка такая маленькая, где?

Здравствуйте, как это, не у вас уже? А где искать?

Мы планировали с Наташей и Лизой гулять по городу. А вышли вот такие скитания, тревожные перебежки, переезды, пережидания дождя под крышами – сначала седьмого милицейского участка на улице Северной, затем Центра временной изоляции несовершеннолетних (Лизы не было и там), а потом…

Пространство засмеялось и потащило дальше, потянуло и пешком, и проездом на самый край города. Нам с Наташей было страшно, но мы знали – Лизе, где-то там, страшнее.

В вашем городе есть дома, в которых вы никогда не были. Там ни кафе, ни больниц, ни банков, разумеется, там не живут ваши знакомые, и, конечно же, в них не живете вы. Вы всегда проходите мимо таких домов. Сотни раз проходите мимо этих домов. И таких домов для вас словно нет. Вспомните, к примеру, сколько зданий стоит справа от вашего любимого театра? Какого они цвета? А, вы и в театр не ходите…

Сколько тогда этажей в домах между остановками «ТЦ Омский» и «Госпиталь»? То-то.

Если они не нужны, то их нет.

Пока мы не нужны, нас нет.

Мы ехали с Наташей по полупустому городу на такси, и я иногда выхватывала из пространства что-то знакомое: «смотри, тут я работала, на шестом этаже», «вот моя школа». А между всем этим висела несчитанная бесцветная пустота.

Для меня прежде не существовало района города под именем «Старый Кировск», для меня не было никакой девятой больницы. А потом туда поместили Лизу (из-за того, что в Центре несовершеннолетних не было для неё места), и вдруг возникли из ничего и район, и больница, и стационар-погреб.

Я никогда не была в них, но показалось – бывала.

Красный кирпич, четыре этажа, тёмные влажные коридоры, запах капустного супа… Откуда в этом что-то знакомое для всех нас?

Подобную шутку сыграли со мной многочисленные путешествия.

Образы людей и мест разных городов накопились в голове и начали причудливо смешиваться, ставя меня в странное положение.

Иногда иду по улице и думаю: мне она кажется знакомой потому, что я тут была, или потому, что видела такую же улицу в другом городе? Иногда я поддаюсь обману и сворачиваю за угол, убеждая себя, что знаю нужную дорогу, но оказывается, что дом, за который я завернула, всего лишь похож на дом в подобном же русском городе, и дорожка ведёт в какие-то тартарары.

Иногда я пытаюсь вспомнить, где находятся магазины и банкоматы, станции метро, музеи и храмы, но снова путаю улицы.

Иркутск похож на Омск, Таганрог на Ярославль, Москва маскируется левым боком под Ленинск-Кузнецкий, а сам он – в свете растущей луны – точь-в-точь Уфа.

С людьми ещё интереснее – мне начало казаться, что почти каждого я где-то видела. Все лица кажутся мне знакомыми, в прохожих мне мерещатся разные люди, находящиеся в данный момент очень далеко от меня.

Несла однажды в поезде кружку с кипятком – от самовара до места 37 – увидела мелкую девочку на боковом сиденье, в наушниках, подумала: это же моя соседка с Красногорска, кажется, Настя. А потом поняла, что Насте той сейчас примерно за тридцать…

Вот и возникли из пустоты красный кирпич и девятый номер.

Лизу на больничной кровати мы признали тогда с трудом. На большом сетчатом полотне, в гнезде из серо-жёлтых одеял, лежало хрупким яйцом белое тельце. Пробуждение её – после ночных мытарств по участку, Центру и больничной палате – было похоже на трудное появление из скорлупы.

Лиза, Наташа, я, мы заняли три железных кресла в коридоре.

Мимо нас в столовую проплывали старики и старушки (из тумана палаты в серость большого холла), «шарк-шарк» наполнялось наше тяжёлое молчание. Что теперь делать? Забрать Лизу из больницы имели право только родители. Мы забрали только мои ключи и куртку.

Странно это – преодолеть такой трудный путь до Омска и не увидеть город. Трудно это – потерять на несколько суток из виду дочь, а затем собирать деньги на самолёт до Омска, искать «Старый Кировск», искать больницу, искать слова.

Пространство коварно, но лишь от скуки.

У одного омского актёра, Александра Гончарука, несколько лет в статусе соцсети висела фраза «Вам меня не надо, а я есть!». Примерно с такими словами из городской пустоты иногда делают шаг дома, которые ты предпочёл бы не видеть.

«КЛАСС» АСТРЕЦОВОЙ

Смотришь неигровой фильм. Записываешь мысли, сразу.

А мог бы не посмотреть – ничего бы не узнал про балет, про стипендию Фетона Меоцци (в «Классе» – Фёдора Ивановича). И про Ваганову, и про всех.

Как много судеб. Все хорошие, все. Талантливый. Маленькая, внимательная. Очень красивый. Сильные.

«Когда люди танцуют вместе, это неизбежный процесс – жениться».

Располневший, машет руками, что-то говорит, но закрыто фоновой музыкой. Потом открывается звук:

«Илюша, делаешь (прыжки) как будто блины печёшь» – стучит ладонями по коленям.

У танцующих в классе влажные шеи, виски, лбы.

Белые футболки, а из воротов – смуглые шеи.

Ступни у белых чешек чёрные. Край ступни и носок – особенно.

«И-и-и раз, вкусная ножка!»

На сцене со второго дня.

Побывав в ролях амуров, дети становятся пажами, несущими шлейфы фей.

По мере взросления их роли меняются.

Много чёрно-белых фото. Лицо чётко, а ступня над головой не в фокусе – кадр остановил в полёте.

На лице напряжение, приоткрытый от усилия рот.

Танцор балета, поднимая ногу, становится треугольником. В пачке – треугольник явнее. Сначала равносторонний, а потом ломаный.

Много чёрно-белых фото, красивых тел, частей тела в воздухе, над головой, в стороне. Кто-то так много тренировался, кто-то так много тренируется. И мы ни про кого не знаем. Только друг друга, а про всех – ничего.

…это история старейшего балетного учебного заведения в России – Академии русского балета имени, – пишет интернет, – Агриппины Яковлевны Вагановой.

Картина задумана как путешествие по классам, …где проходит жизнь педагогов и их учеников… Сегодняшняя реальность переплетается с фрагментами истории училища с момента его основания и судьбами лучших педагогов и воспитанников.

Главными звёздами фильма стали ректор Академии, народный артист России Николай Цискаридзе и народная артистка России Жанна Аюпова. Мемуары Агриппины Вагановой звучат в исполнении народной артистки СССР Аллы Демидовой.

…Фильм «Класс» приурочен к Году балета в России, 280-летию Академии русского балета им. А. Я. Вагановой и 200-летию со дня рождения Мариуса Петипа…

И этот морозный питерский двор…

И почему-то вдруг любишь балет, проникаешься только что узнанным, хочешь глубже, посмотреть своими глазами.

Но в чужом городе не попасть.

Хорошо, что есть фильм.

НЕ ДЕЛАЙ ТАК

Мы сели в поезд в Самаре. Тёплым летним вечером, около двадцати часов.

В вагоне текла своя вагонная жизнь: слева мужики за чаем и газетами, на верхних полках дети с планшетом, худосочная бабуля храпела под простынёю вот тут…

Прошли до своей боковушки посреди вагона – я и моя подруга, ровесница – дотянули по узкому коридору чемоданы на колёсах, бросили на сиденье сумку с продуктами и рюкзаки. Мы путешествуем поездами часто. У нас «загрузка» проходит на автомате, быстро и слаженно: я залезаю на подножки, подруга подаёт мне вещи – всё на верхнюю полку в нужном порядке: чемоданы, ветровки-кофты, рюкзаки, обувь. Сразу же, не спускаясь, я стаскиваю матрасы и подушки с одеялами, разбрасываю по нашим двум полкам комплекты постели. Пара минут – и мы готовы перейти к «Маккофе» с бутербродами.

Неожиданно мужчины из-за газет осудили нас:

– Ты посмотри-ка, – заявили громко и презрительно, в сторону, даже не нам. – Всё-то они сами. Потому и замуж никогда не выйдут.

И чего мы не позволили джентльменам помочь молодым девчонкам? Они нас наверняка заприметили ещё на перроне, подтянули трусы со спортивками, втолкнули поглубже ступни в сланцы. А мы раз – и замуж не хотим. У нас беззащитность и женская слабость в чемодане на самом дне, под джинсами, купальником и большой фарфоровой тарелкой с надписью «Самара», везём домой, бережём до поры-времени.

И я сразу закипела. Беззащитность и слабость спрятаны, а вот ненависть – всегда при себе. На что, казалось бы? Кабы кто обидел действительно. И если конкретно тебя обидел, то ненависти бы не было: вспорхнула бы грусть, поднялась обида, заскреблось что-то безымянное, непонятное…

Ненависть чаще приходит, когда обижают не тебя, близкого – даёт тебе силы защитить. Или приходит, когда сравнивают тебя, такую независимую и яркую личность, с женской общностью, вливают каплей в толпу, у которой, оказывается, нет другого выбора, как только просить помощи. Какая здесь, кстати, логика? Просить помощи всех и каждого, оценивая силу: потянет меня этот с моими-то проблемами или хил слишком? Вроде тянет, надо брать. Или – нет, матрас достать с полки не может, слабенький, до ЗАГСа не дойдёт.

Несовпадение взглядов на жизнь раздражает. Однажды, тоже в поезде, ехали с друзьями с литературного фестиваля: горланили, обсуждая рукописи и всех подряд, зачитывали что-то, смеялись. За нами пристально наблюдала тощая блондинка «за сорок». Слышал нас весь вагон, но очевидно прислушивалась только она, рассматривала лица, заглядывала в распечатки, потянув нос вперёд. В какой-то момент мы замолкли, а она спросила (ей-богу вот прямо так):

– А вы на полном серьёзе, вот точно, абсолютно честно хотите быть такими умными?

И мы не нашлись что ответить. Я попросила переформулировать вопрос. Но женщина не смогла.

Ненависть и тогда засветила огонёк зажигалки, с готовностью подняла с ней руку, но поджигать ничего не стала, улеглась, отвлеклась на что-то – может, проезжали через ж/д мост? Почему? Потому что опять моя жизнь кому-то не угодила. Не по ихнему она сложена вдруг, не по ихову.

Случай я запомнила. Оба эти случая я запомнила, потому что испытала сильные продолжительные эмоции. А ведь ненависть – продолжительна. Она зарождается и зреет, как яблоко, набирающее цвет. Краснеет и отваливается от ветки, закипает и прорывается наружу.

По мнению отца, я неправильно сплю. Точнее, просто слишком долго. Если к восьми часам утра я не поднимаюсь с постели, отец заходит в комнату, тихо садится на диван и кладёт ладонь на мою щиколотку. Чаще всего так случается в выходной, потому что в будний день я не имею шанса встать позже семи. Если спросить, зачем меня будить так рано, то отец ответит: ему показалось, что я «сплю достаточно». Рассказ о моём накопившемся недосыпе, работе допоздна и напоминание о выходном дне не избавили меня от ладони на щиколотке в восемь утра ни разу.

И яблоко однажды дозрело.

Я бросила его в отца, скомкав из слов, а куда попала – не помню.

Через пару недель я проснулась от шёпота посреди комнаты. «Ну ничего себе!» – раздалось где-то выше и правее, а потом послышались удаляющиеся шаги и щелчок двери. Ну, ещё бы, шёл одиннадцатый час воскресенья. «Я ведь тебя не будил!» – искренне изумлялся отец. А если я слышала его возглас, то, значит, уже не спала, спящие ничего не могут слышать. И ничего, что сплю я чутко и от того под подушкой; что мне в принципе никуда не нужно – хоть спи весь день…

Несовпадение кого-то с тобой и тебя с кем-то – пища ненависти. Сначала к фактам несовпадения, к фактам, к фактам, а потом и к человеку, факты провоцирующему.

Не делай так.

Не делай так!

Не делай так, твою ж мать!!!

И не успокоить злость, не усыпить – с кем-нибудь да не совпадёшь.

На днях поздно вечером возвращаюсь домой на такси: тепло, тихо, усталость расслабляет и усыпляет, ещё пара остановок и можно упасть в постель. И тут получаю смс от своего студента – я веду у них оформительское дело – просит написать его долги по предмету. «Ты на полном серьёзе, вот точно, абсолютно честно хочешь быть таким умным?» – хотелось спросить его. Намекаю на поздний час, прошу написать в понедельник днём, когда у меня будет доступ к журналу. Про себя хмыкаю: лучше поздний порыв к знаниям, чем никогда. А он мне, сволочь: «А можно всё-таки сейчас?». «Ты серьёзно?» – тарабаню по клавишам гневно. Молчит.

Зачем же ты так делаешь, думаю, кто ж тебя попросит спустить матрас со второй полки после такого?

***

Разговор в полумраке храма:

– …иди исповедуйся.

– А что мне говорить? Я ни в чём не раскаиваюсь. Я всех люблю, никаких проблем у меня нет.

– Тогда попроси счастья в личной жизни.

– А у меня всё хорошо.

– Так будет ещё лучше! Успехов в работе попроси.

– Да у меня всё круто на работе.

– Так будет ещё лучше!

– Так совесть надо иметь вообще-то.

ВОКРУГ ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ

Я стою под куполом омского Успенского собора и смотрю во все глаза.

Я не знаю, как называется вот эта штука, и эта не знаю как, и эта

(не знаю, что это храмовый латунный подсвечник, красная – это лампада, а прямо передо мной – ковчег), но прекрасно представляю, как сложно было скульпторам и художникам сделать все эти вещи и сколько времени на это ушло.

И однозначно могу сказать, что всё, окружающее меня сейчас, красиво. Без предназначения и названия.

И чудесно поют.

В соборе сегодня мощи Матроны Московской.

Люди подходят к позолоченной коробочке. И я понимаю – вижу, что она важна. Её целуют и гладят, ей кланяются.

Я тоже подхожу и целую её. Не для себя, для мамы. Мама, увидев, что я поцеловала коробочку, будет думать, что у меня всё наладится.

А у меня внутри ничего особенного. На губах остался холод металла – лёгкое жжение (почему-то хочется назвать его серебряным). И всё волшебство в длительности этого ощущения.

Мама говорит с работником церкви. Я не знаю, как точно он называется. Скорее всего, батюшка. На его груди золотая полоска ткани. Он говорит приятным певучим голосом. (Такой приятной высоты – когда высокий мужской голос начинает терять высоту, становится весомее и тяжелее, но не спускается низко.)

После разговора с батюшкой мама немного плачет. Я понимаю – ей стало немного легче. Больше слёз – больше лёгкости.

Прежде чем поставить свечу в гнездо, я ее долго нюхаю. Люблю медовую сладость и липкость воска. Люблю думать о том, сколько рук касалось этого воска, когда он был прежде сотней других свечей.

Придя домой, я читаю про мощи. Слово не новое, но о нём никогда не думала. Что это вообще?

Оказывается, есть контора, которая уполномочена выдавать мощи.

В конторе есть человек, уполномоченный мощи расщеплять.

Есть человек, которому доверяют мощи привезти…

Вокруг мощей целая жизнь.

ЛОМАЙ МЕНЯ ПОЛНОСТЬЮ

Прочла в инстаграмме комментарий: «Привет, я Марина, изобретаю новые жанры». Я попросила у Марины подробностей и узнала, что новый жанр – это «роман в открытках».

– Я такого ещё не встречала. Вроде, – приписала она в конце сообщения.

Есть у Льва Рубинштейна такой проект – «Карточки» (текст у него был разбит на библиотечных карточках). Я узнала о нём недавно, а что узнала, то и передала без задней мысли в «свободные уши» – Марине. А та вдруг словно «погасла»:

– Спасибо, потом посмотрю…

И я почувствовала – почуяла – в ней что что-то сломалось.

(Ну и зачем я всё это вдруг, кто меня, как говорится, просил?..)

В сентябре, проезжая по главной улице города, я разглядывала обновляющиеся фасады: Омск готовился к Российско-казахстанскому форуму, подкрашивался, вдоль почти всех домов по улице стояли строительные леса, где-то менялось покрытие крыш.

И вот поднимаю голову (мой автобус встаёт на светофоре), а на краю одной крыши – парень на корточках. Солнце слева направо, ему прямо в лицо, ни на лесах, ни на крыше возле него ни души. Утро, юность, нега. Парень неожиданно ловит мой взгляд и машет мне, вроде бы даже улыбается (но это уже не точно).

Автобус трогается, и вдруг я сама начинаю улыбаться. Такое чувство радостной нереальности наполнило меня в тот момент, такое ощущение внезапного попадания в старый добрый фильм (в конкретный фильм, про Электроника), что, будь на том парне голубые лосины и колпак, я бы даже пропела «Бьют часы на старой башне, провожают день вчерашний» и вот это вот всё.

Дома я пересказала этот случай отцу. Он сказал, что парень с крыши, наверное, махал не мне. Но когда он увидел, что мой взгляд «погас», искренне извинился:

– Ты приняла на свой счёт, а я пытаюсь тебя разуверить, прости.

Вот и я… Кто я такая, чтобы переубеждать принимающих на свой счёт? Изобретай, Марина, новые жанры, воскресай из обломков!

Помните, несколько лет назад в интернете был очень популярен видео-мем с Шайдабеком Эседуллаевым? Конечно, не помните. Я про того, который просил перед камерой:

– Ломай меня полностью!

Вспомнили? Эту надрывную искренность:

– Я хочу, чтоб ты ломал меня. Ты сможешь? Я тя прошу!

А когда голос кого-то напротив вопрошал: «Зачем?», Шайдабек загадочно усмехался.

Просто он знал секрет: пока нас не сломают, мы не сможем посмотреть на мир по-новому.

Я нашла этой мысли совершенно конкретное подтверждение, иллюстрацию в городских реалиях.

В Омске напротив кинотеатра «Маяковский» стоит невысокое ограждение: секции по метру длиной, на них – видеокамеры, серая краска. Камеры «нарисованы» контурно, железной лентой, шириной с палец. Корпус каждой – это квадрат, объектив в виде треугольника, а под корпусом два колеса-круга. Палки в колёса никто не ставит, но ни одна камера не сможет двинуться с места, навсегда – взгляды влево.

(«Он же памятник!»)

Когда-то секций было много, но теперь осталось около двадцати. Оставшиеся – преобразили время и прилетающие регулярно бамперы: одну видеокамеру лишили колёс, вторую измяли (она словно отражение в зеркале комнаты смеха, будто фотография с эффектом «бочкообразность»), третья и четвёртая – теперь снимают свои фильмы чуть правее и левее соответственно…

А у одной из них отчего-то повёрнут в обратную сторону объектив.

Это сделано аккуратно, вручную, на все 180 градусов.

Какова была вероятность, что объектив одной из камер однажды посмотрит в противоположную сторону? Это кажется невозможным, но фактор избранности невычисляем, а пути вандалов неисповедимы.

Чьи-то сильные руки чесались сломать ограждение, и теперь среди секций – металлический Нео, а в этом эссе – подходящее подтверждение мысли.

Пока нас не сломают, мы вряд ли посмотрим в другую сторону.

Алексей Алёхин в маленькой комнатке за рестораном гостиницы «Прибайкальская» советовал молодым авторам своего семинара «снести нафиг винду» и начать своё творчество наново. Там же какой-то другой литературный человек советовал пишущим пробовать яркие впечатления: напиться, изменить супругам, на крайний случай подраться.

(Настоящие вандалы, правда?)

Но это верный метод: нам всем нужно однажды сломаться, чтобы увидеть больше.

– У Наташки получилось выбиться в люди. Ну да, у неё ни детей, ни ипотеки…

– Игорю хорошо, у него за плечами филфак…

А Игорь и Наташка не виноваты.

Всё дело в том, что был вечер, кто-то нажал рычаг, спустил курок, вдавил тумблер, повернул объектив.

У ЧУЖОГО СЧАСТЬЯ НА КРАЮ

Для того, чтобы быть счастливым, нужна смелость, я давно это поняла.

Простое счастье доступно и возможно, иногда для его достижения не нужно ничего – ни сил, ни времени, ни денег, только смелость, только маленький шаг.

Недавно пришла мысль для интересной подборки эссе. Дело стояло за малым: обойти город и посмотреть на него из разных окон.

Я долго тянула с началом, потому что начать – значило постараться закончить, значило выйти из зоны комфорта, много общаться, договариваться и много писать.

Набралась смелости и разместила объявление в ВК, попросила откликнуться тех, чьи окна выходят на загруженные остановки транспорта, крыши домов, крупные проезжие и пешеходные улицы, на трамвайные и троллейбусные депо, старые киоски, проходные заводов, конторы, к которым стоят длинные очереди, старые деревья с гнёздами и подобные интересные объекты. И люди стали мне писать.

Я в одночасье обрела суперсилу – право вхождения в чужие дома, в квартиры и здания, в которых при других обстоятельствах никогда бы не смогла оказаться.

Люди желали приобщиться к идее, мне оставалось лишь осмелиться и воспользоваться суперспособностью.

Я чувствую себя очень счастливой, когда случайно попадаю в чужие дома. Попадаю и смотрю, смотрю: что где лежит, как что работает, что для чего служит, чем пахнет всё это и чем отличается от моего собственного быта.

Интереснее других – квартиры стариков. Это помещения со старой мебелью, чёрно-белыми фотографиями, обилием стекла, – с очень определённым характером – характером своего жильца.

У меня самой нет больше ни дедушек, ни бабушек, и в такие моменты чужие старики – немножко и мои старики.

В первую очередь я отправилась смотреть в окно одной бабушки (это была бабушка моей знакомой, Ани). Мне пообещали вид на главные ворота городского парка «Имени 30-летия ВЛКСМ».

Неужели прямо на ворота?

Неужели квартира принадлежит старушке?

Я составила список вопросов, схватила фотоаппарат и поехала на другой конец города.

– Я дам тебе телефон моей мамы, – написала Аня. – Вы определитесь с днём и вместе приедете к бабушке. Твой приход сравним со съёмками на центральном телевидении, может разволноваться. Мы однажды с подругой гуляли в парке зимой, замерзли и я предложила зайти к бабе погреться и попить чай. Позвонила ей, а она давай переживать, что у неё к чаю ничего нет, что голову не помыла и прочее…

Созвонились с Аниной мамой, встретились у подъезда. Мама Ани оказалась её чуть уменьшенной копией. А бабушка в квартире – копией Аниной мамы, только немного тоньше и хрупче, этаким нежным пудельком.

– Вы бы хоть звонили перед приходом, а то я могу и с молотком кинуться, – сообщил пуделёк спокойно.

Прошли на кухню, а там моё счастье – подшитые тесьмой занавески, вязаный коврик, на подоконнике герань, спицы и клубок. А за окном – зелёные шары ивовых крон и бетонные арки ворот.

Включённый диктофон запомнил все слова: о громкой музыке в парке по выходным и праздникам, о потоке голов – толпе, иногда полностью скрывающей асфальт на площади, породы всех гуляющих в парке собак – по часам, кто во сколько…

Материал собирался образный, искренний («Вынужденный праздник» – назову эссе, или как-то рядом: «У чужого счастья на краю», «Веселье поневоле»…).

Но всего чудеснее были детали, квартира и старушка.

Если бы я осмелилась сфотографировать бабушку Ани в мягком дневном свете у стола (а она была акварельно красива), если могла пройти по её огромной квартире и рассмотреть все предметы, я стала бы ещё счастливее.

Через пятнадцать минут после прихода я уже обувалась в пороге. Счастья было много, оно просило пространства и воздуха.

Две женщины, следуя за мной из кухни, приглашали остаться на чай – и это было лучшим завершением нашей встречи, это радушное приглашение. Я не осмелилась его принять.

Иногда чувствуешь, что ещё немного и будет слишком.

Поблагодарила, спустилась и обошла дом. Долго стояла напротив дома, поджидая трамвай, хотела сфотографировать окно чуть выше его красной железной морды. Дождалась.

От проявленной смелости пьянило.

Подсмотрела, подслушала, смогла.

***

Детский летний лагерь. Поздний вечер. Отрядный «огонёк», знакомство.

Дочка Юлии Ивановны, вожатой отряда, рассказывает о себе:

– Я люблю мороженое, а не люблю… проклятые предметы. И злых духов.

У меня есть вопросы к Юлии Ивановне.

СПОСОБ ЗАВОЕВАТЬ ЖИЗНЬ

Есть такое приложение «Генератор постов», которое складывает предложения из слов, взятых со страницы социальной сети, в хаотичном порядке. Ты несколько лет выкладывал, выкладывал, делился, признавался, оповещал о чём-то друзей, а «Генератор» шлёп – и всё в винегрет. Глаголы оно заменяет на глаголы, существительные на существительные, а в остальном – полная свобода (чаще – полная белиберда). Но иногда получается вкусно.

Вот здесь, например, отчётливо слышится Паустовский:

Только так, исследуя друг жизни, можно понять, как она хороша и как мы зелёным делом привязаны к каждой её мороженой воде, животу и даже к умершему попискиванию лесной пичуги.

Мороженая вода – это так по-русски. В привязанности к животу видится и чудо рождения, и наше нервозное чревоугодие (котлетки, бутеры, я чуть-чуть) и нежные, редкие прикосновения просто так – не выше живота и не ниже. А что с пичугой лесной? Да не страшно! Никто не умер, она просто забыла пароль от страницы.

Среди русских простых привязанностей легко можно понять и другую генерацию:

Преступления, тревожность, депрессия и бессонница – это можно рассмотреть на официальные сайты издательств.

А что ещё, собственно, мы можем им, издательствам, предложить?

И всё это вкусно, потому что (точно!) случайно. Мы, нашедшие смысл в случайном порядке слов, чувствуем свои победу и превосходство. Победы притягивают нас эйфорией, а «Генератор» бесплатен, ничем не пахнет и доступен в любой момент.

Почувствуйте это: смысл наполняет горячим чаем стакан нашего мозга:

Грустные мелодии вызывали у него проблемы и виноватых.

***

Я одумался на трудном.

***

Но внутренний Горалик не стихает.

***

Тебе Есенин – частый сникерс.

Как это приятно!

Я могу прочесть, осознать, заложить смысл в фразу.

Я имею достаточный опыт, чтобы наполнить слова.

Я знаю не только кто такой Есенин, но читала у Горалик стих про звезду.

Не молодец ли я?

Это приложение – какой-то новый способ получать предзнаменования (или истины о себе). Раньше было просто: карты, пасьянсы из картонных квадратиков, чёрный пластмассовый шар предсказаний, который многословно распоряжался нами («Да» или «Нет»), или гадания по книге (мы на школьной перемене раскрывали на случайной странице «Воина света» Паоло Коэльо и понимали, как могли).

А теперь нам всю правду в глаза говорит умное приложение:

Ты – горький никем не измятый скиталец.

Мол, некому припасть к твоему обнажённому животу, не обессудь. Не хочешь выходить из себя и мочить слезами подушку – не слушай грустных мелодий, всегда думай, что делаешь, прислушивайся к внутреннему голосу (он говорит страшное, но часто прав:

«оглянись

вот всё, от кого ты ушёл:…

ты-то думал – они столбы верстовые

а они-то, оказывается, крались следом»)

и почитай, наконец, кого-то кроме Есенина, сладкое на ночь вредно!

Картинки с фразами «Генератора» листаются в один клик, они могут идти друг за другом так же быстро, как строки книги перед глазами, складываться в историю:

Фамилии настоятельно обижались.

Сухой осуществивший кофе хотел рассветный близкий отпечаток.

Происходит смелость стихов, юношей, великолепной Марины…

Безумно желая этих отпечатков, преодолевая обиду и ненависть, Марина не даёт юноше закончить стихи, накрывает его рот губами. После – они встречают рассвет, пьют кофе… Вы тоже считали это. Знаю я вас.

И «Генератор» нас, кажется, знает. Недавно поразил меня (сейчас достанется и вам):

Проза – способ завоевать жизнь.

Вот и всё. Вот такой друг жизни, вот такое наше зелёное дело.

***

В маршрутке напротив меня сидят два пацана лет тринадцати. Видимо, только познакомились, один продолжает расспросы:

– Ну а чем увлекаешься по жизни?