Хотелось, чтобы кто-то сам узнал, остановил, что-то вспомнил, показал альбомы или вещи, что-то подарил на память, грузило, например, или фотокарточку… Но все вышли, и Леонид тоже вышел. Со всеми пошёл в сторону моря, а там остался один.
Облака лежали на морской воде белой пеной. Шёл отлив. Море стремительно стягивало с берега серую воду. Леонид зашёл в ивняк справить нужду. Только выйдя, заметил на берегу старуху в калошах и с удочкой.
– Чейный? Чего такой? – спросила.
Леонид поджал уголок рта:
– Да…
Старуха закидывала удочку не из-за головы, а тяжело поворачиваясь через плечо, всем телом. Коротко скрипела и сразу же заходилась кашлем.
– Не наш. А чужая сторона и без мыла вымоет, – еле разобрал Леонид.
Он потащился дальше по кромке, прошёл метров триста. Там поперёк берега на шестах тянулась лента сети, словно волейбольная сетка на поле. Посреди крюком висела большая черноспинная сёмга с распахнутой пастью, кричала в небо. По берегу невдалеке блуждал рыбак с ведром.
– Живём у моря, почему ловить нельзя? А жизнь заставлят, – начал он чего-то оправдываться. – В том году вообще ничего нельзя было, селедку – и ту по билетам, до двадцатого июня, а за билетом еще наездишься…
Он погладывал на Леонида опасливо, готовый в любую минуту заслонить добычу от чужака, но из сетей сёмгу не доставал.
– Браконьерим, получается…– наконец, обречённо признался мужик.
Леонид безразлично пожал плечами. Тогда рыбак дошёл до рыбины, вынул из сети и повесил её на колышек. Отошёл. Леонид, вздохнув, побрёл прочь. Обернулся на холме, увидел, как рыбак промыл сёмгу в воде, сунул в ведро и облизал пальцы.
На станции Леонид взял билеты обратно. Бесстыже рассматривал бирюзовые серьги и бусики кассирши. Рыжие кудрики выглядывали из-под белого платка. И кудрики, и всё вокруг было некрасивое, старомодное, чужое. И в очереди все чужие, и в курилке за туалетом, и чего он здесь от всех хотел… Ради чего ехал? Ради кого?