Колдовство
Солнце наклонилось к горизонту, окрасив летнее небо в оранжевый цвет. Ароматные верхушки сосен замерли в ожидании томной летней ночи. Деревенские парни уже погнали коров на ночлег, и те, тяжело ступая по остывающему песку, мыча и отгоняя надоедливых мух своими тугими хвостами, грузно шли в нужном направлении.
Поглядывая в окно за происходящим на улице, Наталья готовила ужин, когда в дверь постучали. На пороге стояла соседская бабка Агафья, на голове у нее красовался черный с блестками платок, а тощие жилистые руки были сложены на груди. В селе поговаривали, что она ведьма, но девушка во все это не верила.
– Наташенька, дай молочка, – попросила бабка ласково. – У тебя, говорят, коровка вкусное дает.
Наталье соседка не нравилась. Мало того, что могла заявиться ни свет, ни заря со своими просьбами, так еще и голос у нее был противный, скрипучий какой-то.
– Знаете, Агафья, – сказала девушка, чуть подумав, – не могу сейчас дать, самим мало. Мой ребенок вот-вот проснется, кашу надо сварить, и завтра на утро…
– Не дашь, значит. – Бабка хмыкнула, и, подхватив подол юбки, круто развернулась.
– Извините, – прокричала Наташа вслед, но Агафья даже не повернулась.
Вечер прошел утомительно: ребенок не хотел есть и постоянно просился на руки. Ночь тоже была сложной, потому что он постоянно просыпался и плакал, а когда Наташе удавалось вздремнуть, она отчетливо видела перед собой костлявые руки Агафьи и слышала ее скрипучий старушечий голос.
На рассвете, вместе с первыми петухами, девушка завернула ребенка в одеяло и понесла на свежий воздух. «Хоть тут поспит», – думала она, прижимая сверток к себе. Все вокруг казалось серым и мрачным, веки тяжелели от недосыпа, начинала болеть голова. Наташа вдохнула прохладный пахучий воздух, ну вот уже и тропинка в лес.
Дойдя до поляны, она постелила одеяло и положила на него спящего ребенка, а сама села рядом. Вот уже первые лучи заиграли на коричневых стволах, между которыми серебрились полупрозрачные кружева паутин с каплями росы. Ребенок мирно спал. Из-за веток то и дело показывались птицы, раздавались тихие лесные звуки, глухо падали на песок шишки. Как и раньше, вглядываясь в ровные ряды деревьев, Наташа улавливала то тут, то там невидимое движение, будто кто-то подглядывает за ней из-за стволов.
И вдруг, под одной из сосен девушка увидела гриб. Она встала, чтобы подойти ближе, но не тут-то было: как только она подходила к дереву, под которым только что его видела, как он оказывался под другим, невдалеке. Испугавшись, Наташа решила вернуться к ребенку, но вместо знакомой поляны она оказалась в темной чаще, где не было тропы и лежал бурелом. Солнце светило так высоко, будто был уже полдень, и девушка поняла, что не сможет определить, в какой стороне деревня. Пробираясь сквозь поваленные ветки и не обращая внимания на глубокие царапины, она отчаянно звала по имени ребенка, но в ответ слышала лишь шепот леса и кукушку. Устав, наконец, она рухнула на землю, и вдруг услышала детский плач. Бросившись на звук, выбежала к болоту. Там, стоя по пояс в мутной грязи, к ней тянул руки и громко плакал ее сын.
Вытащив ребенка, девушка побрела с ним сквозь заросли, куда глаза глядят.
Очнулась Наташа у себя в постели с повязкой на голове. В воздухе пахло уксусом и каким-то травяным отваром. Приподнявшись на локте, она разглядела в кроватке своего сына, который спокойно спал. В комнату зашла Агафья в своем черном платке, и ласково улыбнувшись, поправила Наташе компресс.
– Очнулась, наконец, – сказала бабка. – Лихорадка у вас двоих, ночью «скорая приезжала, укол вам сделали. Не помнишь ничего? Сказали, вирус у вас, поить вас надо много. Вот, я чабреца заварила, пейте чай.
Агафья уже не казалась страшной, теперь это была заботливая бабушка, которая по-человечески решила помочь соседке.
– А правда, что вы ведьма? – спросила Наташа.
– Правда. Все женщины иногда ведьмы, – улыбнулась Агафья.