Закон подлецов

Глава четырнадцатая

Она читала им книги, по ее просьбе передали в камеру несколько молитвенников, и теперь молились они часто вместе. Саша говорила о Библии, много цитировала, старалась разъяснить то, чего они не понимали, заодно и сама, иначе, чем прежде, вникая в глубочайшую суть Священного Писания. Все, что она делала, нужно было прежде всего ей самой. Она открыла для себя простую и вместе с тем очень сложную истину: «Ничего нельзя откладывать на потом».

«Завтра пойду с детьми в зоопарк, сегодня не хочется. Завтра, послезавтра, через месяц прочитаю еще и вот эту книжку, сейчас недосуг, – размышляла она долгими, часто бессонными ночами, когда глаза уже уставали от долгого чтения и она откладывала книгу. – А завтра утром приходят в дом нежданные люди, устраивают обыск, тебя волокут на допрос, потом в тюрьму. Ну пусть не в тюрьму, не с каждым же такое случается. Но возникнут другие обстоятельства, и все опять отложится на потом. Нет, нельзя откладывать. Здесь, сейчас надо делать то, что ты делать должен, чтобы оставаться человеком. А не превращаться в животное».

Саша и сама, пожалуй, не замечала, как изменилась за эти несколько месяцев. Даже бесконечные истории своих сокамерниц она теперь выслушивала по-другому. Поначалу слушала вполуха, пропуская бесконечно долгие и ничего, на ее взгляд, не значащие подробности. Ну, конечно, важно было лишь то, что происходит с ней самой, ее обстоятельства, ее подробности, ее душевное состояние и исключительно ее, а не чья-нибудь чужая, боль. А то, что рядом были женщины, которые тоже страдали, тоже скучали по своим детям, зубами скрипели от царящей вокруг несправедливости – все это она видела, но оставляла как бы за пределами собственного сознания.

Вспомнила от кого-то давно услышанное: «Человеку, чтобы научиться говорить и слышать, достаточно от рождения двух лет жизни. А для того, чтобы научиться молчать и слушать, иногда всей жизни не хватает». Теперь, когда она научилась не просто слышать, но и слушать, ей хотелось в первую очередь понять, почему жизнь той или иной женщины сложилась так, а не иначе. Были здесь те, кто случайно, не по своей воле, оступился на извилистой и неровной жизненной дороге. А были и такие, для кого тюремная камера становилась родным домом, а жизнь на воле превращалась в сущий ад, нервотрепку. Здесь, в тюрьме, для таких все было просто и понятно: подъем, окрики надзирателей, завтрак, прогулка, обед, ужин, отбой. Есть крыша, есть постель, есть еда, плохая, но с голоду не подохнешь, курево, карты, нарды, даже телик – чего еще надо? Там, на воле, в этом сложном и непонятном мире, обо всем надо заботиться самой: и о пропитании, и о крове.

– Я хочу идти на блатной педали, – откровенничала как-то одна сокамерница, изъясняясь словами, недоступными обычному человеку, но Саша уже и это научилась понимать. – И я буду идти только на блатной педали. И больше всего на свете хочу знаешь чего? Я хочу ширнуться. Если бы здесь ширево было, я бы вообще отсюда не выходила, – уверяла ее наркоманка.

– Ну да, точно как в фильме «Джентльмены удачи»: «украл, выпил, в тюрьму», – с иронией заметила Саша.

Но та иронии не углядела, а лишь поддакнула: «Точняк, это про меня». Она не обиделась на замечание. Они вообще относились к этой худенькой девчонке по-особому, молчаливо признавая ее превосходство над собой. Превосходство не только в образованности, знаниях иностранных языков, общей культуре. Нет, они, эти много повидавшие женщины, безоговорочно, скорее всего, не отдавая себе отчета, интуитивно понимали, что Саша выше, крепче духом. Что она, мать троих детей, иногда без слез не в силах согнуться от боли в спине, переносила все тюремные тяготы не просто безропотно, а с какой-то непонятной для них стойкостью. Никто не слышал от нее нытья, жалоб, не впадала она в такие привычные для них самих истерики. А когда они играли в нарды или в карты, брала в руки книгу. И хотя была она птицей совсем иного полета, а, может, именно поэтому, никто из сокамерниц ни разу не позволил ни посмеяться над ней, ни тем более хоть чем-то удивительную эту женщину обидеть.

– Ну, на фига ты с нами возишься? – только спрашивала иногда кто-нибудь из них. – Сдалось тебе Достоевского нам читать, английскому учить, Библию объяснять?

– Ну, вы же раньше о Достоевском в лучшем случае только слышали, но ничего не читали, и Библию в руках не держали. А теперь вам это надо?

– Конечно, надо, ты интересно рассказываешь.

– Ну, значит, и мне надо.

***

Свято место пусто не бывает: нашла Ганибалова замену Черединой на месте руководителя следственной группы. Сначала и сама чуть было не ошиблась: остановила свой выбор на кандидатуре полковника Чистякова. Самый старший из всех прикомандированных по званию и по возрасту. Но что-то опытную интриганку остановило. Что именно, она сама толком себе отчета не отдавала. Может быть, взгляд, непокорный и насмешливый, с которым Роман Алексеевич выслушивал ее наставления и недвусмысленные указания по «делу Лисиной». В итоге поняла «Канибалова», что с этим полканом, который сам себе на уме, вряд ли она сработается.

Совсем другое дело – только что приехавшая в Москву капитан Сорокина. «Канибалова» еще раз перелистала ее личное дело. Так: Сорокина Галина Николаевна. Родилась, училась, закончила, принята в управление внутренних дел на должность, повышена в звании. Приказ об откомандировании в столицу. Все. Зацепиться не за что. Как и сама Сорокина – взгляд остановить не на чем. Ростом не велика и не маленькая, не худышка, не толстушка, не красавица, не уродина. Волосы – и те неопределенного цвета. Полина Андреевна дала новенькой указание, как именно следует провести допрос одного из подозреваемых по делу. Капитан выполнила безукоризненно, от предложенной схемы не отступила ни на полшага.

«Подходит», – решила для себя Ганибалова, так, как одобрила бы, допустим, пару непромокаемой обуви в дождливый день. И не ошиблась.

***

С детских пор не выносила Галя Сорокина ни громкой музыки, ни звенящего смеха, ни проливных дождей, ни трескучих морозов. И вообще, ничего она не любила такого, что могло бы внести беспокойство в ее размеренную жизнь. Она даже школьные уроки готовила вполсилы, не напрягаясь, и если были в школе «круглые» отличники, то была и одна единственная, уникальная в своем роде ученица, у которой в аттестате все до единой были «четверки». Впрочем, одна «пятерочка» все же затесалась – по дисциплине. Собственно, и дисциплина у Сорокиной была примерной, чтобы не вызывать никаких нареканий в своем адрес. Так и шла по жизни, не плача и не смеясь.

На службе Галину Николаевну, в общем-то, ценили. Работником она была прилежным, дисциплинированным и любое поручение выполняла добросовестно. Только один был нюансик, который отчего-то раздражал начальника Сорокиной. Человек импульсивный, горячий, полковник все требовал от Сорокиной какой-то, неведомой ей, инициативы, творческого, как он любил высказаться, подхода. Галина же Николаевна предпочитала, чтобы рамки любого указания начальством были очерчены четко. Получая очередное задание, она тщательно записывала все сказанное руководством в большой деловой блокнот. И если, бывало, упрекали ее в том, что чего-то она не сделала, открывала блокнот, перелистывала и спокойно, без тени раздражения, констатировала: «Этого мне не поручали».

То, что начальника Сорокиной раздражало, привело Ганибалову к мысли, что Галина Николаевна именно тот человек, который будет беспрекословно, не задавая никаких вопросов, выполнять все указания и потому вполне может возглавить следственную группу. Но один вопрос Галина Николаевна все же задала:

– Полковник Чистяков входит в состав следственной группы. Он тоже поступает в мое распоряжение?

– Разумеется, – ответила Полина Андреевна. – К чему вопрос?

– Это не вопрос, это уточнение, – сказала Сорокина, сделав соответствующую пометку и закрывая свой неизменный блокнот.

В строгом соответствии с указаниями, полученными от подполковника (недавно Ганибалову повысили в звании) она, сверяясь с записями в блокноте, и провела первый допрос Александры Лисиной.

***

Как и на предыдущих допросах, Сорокина перечислила несколько фамилий, спрашивая, была ли Лисина знакома с людьми, чьи фамилии следователь называла, внесла в бланк протокола отрицательные ответы. Затем, просмотрев свои заметки, задала вопрос:

– Знакомы ли вам следующие номера телефонов, – и практически скороговоркой перечислила несколько семизначных номеров.

– Я даже разобрать толком не успела, не то, чтобы запомнить все эти цифры, – возмутилась Саша. – Но, насколько я разобралась, эти номера мне ни о чем не говорят.

– И еще один вопрос, – следователь снова сверилась со своими записями. – Вы когда-нибудь обращались в государственную инспекции по регистрации недвижимости?

Присутствующая здесь же адвокат Тамара Геннадьевна Быстрова мгновенно поняла: вот он главный вопрос-ловушка сегодняшнего допроса. Саша утверждает, что ни о каких земельных участках понятия не имеет. Но если она сейчас ответит утвердительно, то потом ей, как пить дать, вменят, что она обращалась в госинспекцию по недвижимости с единственной целью – оформить собственную землю.

В отличие от любого обвиняемого, за которым числится хоть какая-то, пусть даже незначительная вина, либо проступок и нужно постоянно быть настороже, лгать и изворачиваться, у Саши такой необходимости не было. На все вопросы она отвечала спокойно, как только и отвечает человек, которому скрывать нечего.

– Не припомню, чтобы я обращалась в такую организацию, я и не знала, что подобная инспекция существует, даже название слышу впервые, – спокойно ответила Александра.

Прослушав запись допроса, подполковник Ганибалова поморщилась: опять пустышка. Эта Лисина не собирается ни в чем признаваться. А в том, что Александра виновна, «Канибалова» убедила себя сразу же. И не в том даже дело, что она бы испытывала угрызения совести, знай, что засадила за решетку невиновно человека. Отнюдь. Совесть у Полины Андреевны Ганибаловой, как ни разу не побывавшая в употреблении, была кристально чистой. Но для нее, с искаженным раз и навсегда мышлением и психологией инквизитора, весь мир делился на две части – праведники и преступники. Ганибалова была бы весьма удивлена, если б кто-то сказал ей, что такое деление уже само по себе безнравственно. Не менее бы удивилась госпожа нынешний подполковник, на чужой беде получившая новую звездочку на погоны, если бы ей сказали, что именно инквизиторы, еще много веков назад, придумали, что как раз тогда, когда ничто не доказывает вины, сам обвиняемый обязан доказывать свою невиновность.

– Через неделю суд должен рассмотреть вопрос об изменении меры пресечения. Составь представление таким образом, чтобы – ни сучка, ни задоринки. Задача ясна? – обратилась Ганибалова к Сорокиной.

– Нет, – спокойно ответила Галина. – Поясните, какие пункты должны стать главными, – и она достала свой пресловутый блокнот, приготовив его с видом прилежной ученицы.

Ганибалова хотела было вспылить, но урезонила себя: «А может, оно и к лучшему. Чем меньше самодеятельности подчиненных, тем спокойнее.

***

В подвале здания районного суда, куда доставляли подследственных, было тепло. Можно вздремнуть после бессонной ночи, размять спину, ноющую от многочасовой тряски в автозаке. С собой Саша взяла яблоко, книжку и пластиковую бутылочку воды – то, что разрешалось. Растирая освобожденные от наручников запястья, стала присматривать себе местечко поудобнее, когда увидела, что в уголке уже дремлет какая-то женщина. От звука лязгающего замка она, похоже, проснулась и теперь с любопытством рассматривала Сашу. Они познакомились. Но каково же было удивление и Саши, и Юли Макаровой, как она представилась, когда женщины выяснили, что «проходят» по одному делу.

Закончив юрфак, Юля поступила на работу в крупную строительную фирму. Вскоре она поняла, что фирма не только строит, но и оформляет, покупает, продает земельные участки, на которых еще предстоит что-либо возвести.

– Числилась я, конечно, юристом, а если честно – курьером была. Ездила с бумажками по всяким инстанциям. Чего-то подписывала, какие-то печати ставили. Я не вникала. Работа, по правде, нудная и однообразная, но платили хорошо. А у меня дочь, ей уже почти шестнадцать, поднимаю одна, без мужа. Так что сама понимаешь…

Попили чайку, здесь титан с кипятком стоял, разомлев от горячего, решили еще вздремнуть, пока в суд не вызвали.

– Вот только странно, что мы с тобой здесь вместе оказались, не положено же по одному делу… Везде бардак, даже здесь, – уже засыпая, пробормотала Юля.

Ни Саше Лисиной, ни Юле Макаровой и в голову не могло прийти, что никакой случайности, или бардака, как решила одна из них, здесь не было и в помине, а напротив – была комбинация, тщательно продуманная Прутковым и осуществленная при технической поддержке полковника Трифонова из ФСБ.

Когда Ганибалова пожаловалась подполковнику, что Лисина ни в какую «не колется» и знакомство со всеми фигурантами по делу отрицает категорически, Андрей Михайлович лишь усмехнулся:

– Все в «белых перчатках» работаете, замараться боитесь. «Расколоть», видите ли, не удается. Не умеете, вот и не удается. Ладно, сам займусь. Когда эту Лисину на суд повезут?

К приезду Лисиной и Макаровой, не без участия полковника ФСБ Трифонова, подвальная камера в здании суда, куда привозят подследственных, была оборудована по последнему слову шпионской техники – видео- и аудиозаписи фиксировали и малейшее движение, и даже самый слабый шорох. И если бы «подельницам» вздумалось шептаться или обменяться друг с другом какими-то тайными знаками, это было бы зафиксировано чуткими приборами. Однако, сколько ни вглядывался Прутков в видеозапись, он так и не сумел разглядеть ни малейших признаков того, что Макарова и Лисина были знакомы раньше, до этой встречи. А тут еще лейтенант-технарь, осуществлявший наблюдение, подлил масла в огонь:

– По-всему видать, товарищ подполковник, не знакомы эти дамочки меж собой, впервые встретились.

– Без тебя вижу, – раздраженно буркнул Прутков и протянул лейтенанту конверт с деньгами: – Твой гонорар.

***

Суд, а вернее профанация судебного заседания, был коротким. Представитель следствия, капитан Сорокина, по составленной ею же бумажке зачитала: есть серьезные опасения в том, что, отпущенная на свободу под подписку о невыезде, или даже под домашний арест, гражданка Лисина Александра Сергеевна может от следствия скрыться либо вступить в сговор со своими подельниками и тем самым серьезно помешать следствию.

Те же аргументы, да что там аргументы – те же фразы прозвучали в выступлении представителя прокуратуры.

Адвокаты, казалось, разбили это абсурдное и лишенное всякой логики подозрение в пух и прах.

– Куда может скрыться женщина, которую дома ждут ее трое малолетних детей? – говорила адвокат Быстрова. – К тому же без документов: при обыске, как известно, у Лисиной изъяли оба паспорта: и внутренний, и заграничный. И о каком сговоре может идти речь, когда Лисина ни с кем из проходящих по этому делу не знакома, а все до единого фигуранты, в свою очередь, отрицают знакомство с моей подзащитной.

Судья удалился в совещательную комнату и вернулся… через четыре минуты. После чего зачитывал решение минут пятнадцать. Даже самому неискушенному в судопроизводстве человеку стало ясным, что решение было подготовлено заранее, а в совещательной комнате «ваша честь» либо сигаретку выкурил, либо чашечку кофе выпил. Срок содержания Александры Лисиной он продлил на три месяца. Судья каким-то «волшебным» образом повторил, а по сути даже процитировал, будто под диктовку следователя или прокурора писал решение, слово в слово всю их аргументацию. А может, так оно и было, кто знает?

Глава пятнадцатая

– Саша, тебе записка от дочери, – и адвокат Наталья Смирницкая через решетку в комнате свиданий просунула ей листок.

– От старшей, от Сашеньки? – спросила Саша.

– Не знаю, я не заглядывала, это же личное, – ответила Наталья. – Твоя мама просила передать.

Саша развернула листок. Не записка, а целое письмо было от младшей дочери – от Лизы. Вчитываясь в по-детски ровные аккуратные строчки, Саша едва сдерживалась от слез и захлестнувшей ее обиды за дочь.

Когда родителям стало известно, что что Сашу на три месяца «закрыли» в СИЗО, Михеевы решили уберечь внуков от такого потрясения. И старшей внучке Саше, и двойняшкам Лизе и Сереже объяснили, что мама уехала за границу, где выполняет очень важную работу.

– Мы с бабушкой пока не можем сказать вам точно, когда ваша мама вернется, – говорил Сергей Анатольевич внукам, с тревогой поглядывая на жену, у которой в те дни слезы не просыхали.

– А почему бабушка плачет? – спросила Саша.

– Вы по маме скучаете? А ваша мама – моя дочь, и я по ней тоже скучаю, – попыталась успокоить своих любимцев Людмила Анатольевна.

И вот теперь, в письме, Лиза сообщала, что какая-то девочка написала ей записку: дескать, мама Лизы никуда не уехала. Она преступница и сидит в тюрьме, а Лиза обманщица и должна перед всем классом в этом признаться.

«Что случилось?» – спросила Наталья у Саши, видя ее явную тревогу. Саша коротко передала ей содержание письма.

– Можно я дочери отвечу? Мне просто необходимо ее поддержать.

Безусловно, передача записок через адвокатов была запрещена категорически. Но разве могла Наталья Григорьевна отказать в такой просьбе. Это те, которые лишили матерей права послать маленьким детям хоть пару слов поддержки, утешения, написать о своей любви, это они были бессердечны, нарушая самые элементарные человеческие законы.

– Конечно, пиши, – без колебаний согласилась адвокат.

Саша быстро написала записку, в которой были главные слова: «Доченька, я тебя очень люблю».

***

Известно, что дети – народ жестокий. Но ни Сашиным родителям, ни адвокатам, ни ей самой и в голову не могло прийти, что за всеми этими событиями стоял вовсе не ребенок, написавший записку. Здесь действовал враг – коварный, циничный и беспредельно жестокий.

Когда Прутков, просмотревший видеозапись в судебной камере не менее десяти раз, сам для себя вынужден был признать, что Лисина и Макарова действительно не знакомы, он рассвирепел. Представив, как будет ухмыляться «Канибалова», торжествуя его «прокол», подполковник чувствовал, что в нем закипает ненависть к этой самой Лисиной, которую он только на видеозаписи впервые и увидел. Если раньше подполковник просто точно выполнял указания своего шефа, то теперь воспринимал «дело Лисиной» как дело собственного престижа. А значит – «на войне как на войне».

Ненавистный ими Михей вообще никак не проявлялся. Выждав достаточно времени, его пытались подтолкнуть, пообещав содействие верных и надежных людей. Не бесплатно, разумеется, не бесплатно. Но Михеев не отреагировал. И вообще вел он себя довольно странно, во всяком случае, поведение его совершенно не укладывалось в стройную схему, определенную Чингисханом.

Да и «яблочко от яблоньки далеко не укатилось», рассуждал Прутков. В чем в чем, а в этом-то он не ошибался. Твердостью характера Саша явно пошла в отца. И тюрьма не сломила, а наоборот – закаляла ее, с каждым днем, проведенным в этих, казалось, невыносимых условиях, все больше и больше. И тогда Прутков решил ударить сам. Ударить по самому больному – по детям. Вернее, по одному из них. О том, что это прием запрещенный и недостойный, он не думал, такие отвлеченные, сентиментальные понятия никогда не бередили его сознания, не тревожили душу. И уж точно ни сна, ни аппетита не лишали.

Выяснить, в какой школе учатся двойняшки – Сережа и Лиза Лисины, – не представляло ни малейшего труда. Как не представило труда для людей подполковника найти подход к родителям одной из Лизиных одноклассниц. Остальное было, как принято говорить в таких случаях, делом техники. Школьница узнала от мамы с папой, что мама Лизы Лисиной находится в тюрьме, что «скрывать этот факт от одноклассников некрасиво и надо помочь Лизе, открыть ей глаза на правду».

Пруткова ни в малой степени не беспокоила судьба девочки. Ну поплачет, узнав, что мама в тюрьме сидит. Тут главное, чтобы мама правильный вывод сделала и призадумалась, как поскорее выбраться из узилища. Однако детских слез и нервного срыва в бесчеловечном этом плане могло оказаться недостаточно. Но не зря же сам Чингисхан, зная неодолимое коварство своего подручного, держал этого пса на коротком поводке.

Осуществляя сложный, многоходовый замысел, Прутков встретился с депутатом одного из муниципальных округов, на территории которого находилась школа, где училась Лиза. С депутатом их связывало шапочное знакомство, но оно крепло с каждой минутой, вернее с каждой рюмкой, наполненной дорогой французской водкой «Грей гус». Ну а когда народный избранник получил в подарок литровую бутылку этого напитка премиум-класса, то проникся праведным гневом к тому, что какая-то преступница калечит души своих малолетних детей. Он «целиком и полностью согласен с уважаемым Андреем Михайловичем, что это чудовище в женском обличии нужно немедленно лишить родительских прав», и даже вызвался сам, лично, поставить в известность об этом органы опеки.

Когда Тамара Геннадьевна Быстрова узнала, что против ее подзащитной возбуждено еще и гражданское дело – о лишении родительских прав, – она попросту оторопела. Кто, по какому поводу и праву обратился в суд с этим иском? Как вообще могли принять столь абсурдное исковое заявление? Но удивление защитника сменилось неподдельным гневом, когда она увидела, как в суде адвокат отдела опеки Мусаев извлек из своего портфеля перефотографированные страницы судебных документов по делу о незаконном использовании государственных земельных участков. Причем у Мусаева были именно те страницы дела, где фигурировала Александра Лисина. Быстровой не составило ни малейшего труда удостовериться, что в том суде, где слушалось дело об изменении меры пресечения, адвокат Мусаев ни ордера, ни каких-либо ходатайств на ознакомление с материалами уголовного дела не предъявлял. И вообще, ни в бюро пропусков, ни на полицейском контроле фамилия Мусаева в этом году не значилась. Как он проник в здание суда, не через форточку же? Ответ напрашивался сам собой: некто вынес эти фотокопии документов Мусаеву. И вряд ли этот «некто» действовал бескорыстно.

– Откуда у вас, господин адвокат, документы судебного дела? – напрямик спросила Тамара Геннадьевна Мусаева, когда они вновь встретились в суде по гражданским делам.

– Я не обязан вам отвечать, – напыщенно ответил тот.

– Стоит ли мне напоминать, ваша честь, – обратилась Быстрова к судье, – что документы, полученные незаконным путем, в суде рассмотрены быть не могут. К сему добавлю, что Александра Сергеевна Лисина судом виновной не признана, а находится всего лишь под следствием, ее дети живут в комфортных условиях, под постоянным присмотром отца, бабушки и дедушки, людей весьма обеспеченных. Все трое детей исправно посещают школу, успевают по всем предметам, психологически устойчивы. Так что дети гражданки Лисиной ни в чем не нуждаются и на произвол судьбы, как изволил заметить господин адвокат, не брошены. Что же касается предъявленных здесь документов, то я настаиваю, чтобы господин Мусаев дал объяснение, каким путем добыты те, которые являются тайной следствия. Ибо ни судебные, ни следственные материалы на этом этапе дела обнародованию не подлежат.

Иск отдела опеки суд не удовлетворил.

– Больше туда не суйся, – приказал генерал Мингажев Пруткову, когда тот доложил об очередной «накладке». – И так в это дело вцепились правозащитники и журналюги. Узнают, что этот мудак за бабки судебные фотокопии получил, порвут, как бобик тряпку. А тот, спасая шкуру, молчать не будет. Удивил ты меня, Прутков, – своим тихим голосом, которого подчиненные боялись больше, чем крика, упрекнул Чингисхан подполковника. – Я ж тебя предупреждал: в этом деле не на два, а на двадцать шагов вперед ходы надо просчитывать. А ты? Бутылкой водки захотел отделаться…

– И откуда он все знает, – поразился Прутков, более даже досадуя на информированность генерала, чем на свой промах.

…О том, что кто-то пытался лишить Сашу родительских прав, и о подробностях, произошедших в школе, адвокаты решили своей подопечной не сообщать. Бедной женщине и без того горя хватало.

***

С первых же дней, как только началось следствие и адвокаты рассказали Михееву о сути предъявляемых обвинений, он усомнился:

– Не может такого быть, чтобы Саша Аверьянов предложил моей дочери какие-то сомнительные участки. Теперь на покойного что угодно повесить можно, а я этого человека много лет знал и знал, как он и ко мне относится, и к моим дочерям, – возмущался Сергей Анатольевич. – Надо самим все проверить, собственную экспертизу провести.

Адвокаты нашли солидную землеустроительную фирму, которая могла подготовить независимое, тщательно обоснованное техническое заключение. Отправились на место, где находились участки, по версии следствия, якобы принадлежавшие «расхитительнице государственного имущества» Александре Лисиной. По дороге инженер фирмы объясняла Тамаре Геннадьевне:

– Существует так называемый кадастровый учет земли – государственный реестр недвижимости. Такой, знаете ли, земельный ЗАГС, – говорила инженер Лидия Дремова. – В этот реестр вносятся сведения о конкретном объекте, все его характеристики. Если участок приобретается впервые, то ему присваивается индивидуальный номер, по которому один участок можно легко отличить от множества других. И вообще, в кадастре находятся сведения, подтверждающие, что тот или иной участок существует на самом деле, а не только значится на бумаге.

– Это единственный документ, по которому можно убедиться в наличии участка? – поинтересовалась Быстрова.

– Есть еще и Генплан, его карты тоже являются официальным документом.

Приехали на место. Сверились с документами. Слева от дороги были явно разграниченные земельные участки, кое-где, совершенно очевидно, уже начались строительные работы. Справа, через дорогу шириной, как Дремова измерила, в шесть метров, – девственный лес, куда и нога человека, судя по всему, еще не ступала.

Лида лишь руками развела: – Тут и доказывать нечего. Видно невооруженным глазом, что эта земля никогда и никем не использовалась.

– А на карте Генплана она тоже обозначена?

– Ну да, – ответила Дремова. – Прежде чем сюда ехать, мы же все проверили. Если говорить конкретно об этом участке, где мы сейчас находимся, то эта земля давно уже не принадлежит Лесхозу, она не государственная, а муниципальная, – и пояснила: – Семь или даже восемь лет назад, дату уточнить надо, муниципалитет Приозерского района эту землю оформил в собственность. Могут строить, могут перепродавать – все что угодно. Это давно уже частная земля, а не лесхозовская. Но им, как сами видите, не до того. Никто землей не пользовался и не пользуется. И никаких работ, совершенно очевидно, здесь не велось. Так что говорить о том, что конкретно этому лесному угодью нанесен урон, не приходится.

– Но в каких-то документах должно же быть отражено, что эта земля не государственная, – продолжала настаивать Тамара.

– Ну конечно, – убежденно ответила Дремова. – И на карте Генплана внесены соответствующие изменения, и в решении муниципалитета, согласованном и утвержденном в различных инстанциях, в том числе и в прокуратуре.

***

Визит адвоката Быстровой глава муниципалитета Приозерского района Анатолий Семенович Кныш воспринял, мягко говоря, без всякого восторга. Правдами и неправдами он от этой встречи старался уклониться. Но Быстровой, при ее опыте и настойчивости, умения открывать закрытые двери было не занимать.

– Чего вы все в эту сраную землю вцепились? – не смущаясь в присутствии дамы, позволил себе не слишком дипломатическое высказывание чиновник.

– А кто это «все»? – в свою очередь поинтересовалась адвокат.

– Как это – «кто»? Сначала следователь приезжала из области, рыженькая такая, фамилию забыл, вроде речки какой-то. Пристала как пиявка. Целый день в документах рылась, все выписки какие-то делала. Требовала у меня оригинал решения муниципального совета. Я где я его возьму? Это у моего предшественника спрашивать надо или в областном архиве искать. Так ни с чем и уехала, сказала, что еще приедет. Но сразу после нее вообще маски-шоу устроили. Приехал целый автобус, битком набитый амбалами в масках, сунули мне под нос «ксиву» ФСБ, перевернули все вверх дном и утащили пять коробок документов.

– А документы так и не вернули? – уточнила Тамара Геннадьевна.

– Да какое! – отмахнулся Анатолий Семенович. – Там, собственно, все бумаги были архивные, так что по мне пусть и вовсе не возвращают, все равно утилизировать.

– Но хоть копия карты Генплана у вас сохранилась?

– Как можно без нее?! – удивился Кныш. – Сама карта в сейфе хранится, копий, правда, нет, нам ни к чему.

– Но мне вы позволите копию сделать?

– Да у нас ксерокс паршивый, на нем ничего не получится. И потом, это же официальный документ, государственной важности, а у вас и запроса никакого нет.

Понятно было, на что намекает чиновники, привыкший за каждый свой чих мзду получать.

– Знаете что, Анатолий Семенович, – внушительно произнесла Быстрова. – Умные люди, а вы производите впечатление умного человека, предпочитают поддерживать дружбу с хорошими врачами и с хорошими адвокатами. А я адвокат хороший, можете навести обо мне справки. Помогите мне, и как знать, может быть, и я когда-нибудь смогу быть полезной вам. Земля-то круглая.

Получив в районной фотостудии прекрасную цветную копию карты Генплана, Тамара в прекрасном настроении покидала Приозерский район. Карта неопровержимо свидетельствовала о том, что еще не тронутые участки земли государству не принадлежат. Дело оставалось за малым. Надо покопаться в архиве и сделать копии решения муниципалитета, согласованные и заверенные, как утверждала инженер Лидия Дремова.

По сравнению с тем, каким трудом досталась ей карта Генплана, получение архивных копий казалось сущим пустяком. Но даже она, многоопытный адвокат, предположить не могла, какой ее ждет сюрприз. В здании архива две недели назад «коротнула» электропроводка. «Внезапно» вспыхнувший пожар уничтожил все документы. Да еще и ночной сторож, угорев, погиб в том пожаре.

Чингисхан, выслушав доклад своего подручного Пруткова о пожаре в архиве, равнодушно заметил: «Лес рубят – щепки летят, архивы горят – сторожа угорают».

***

Кипела в эти дни и работа в следственном управлении. Руководитель группы капитан Сорокина в кабинете Ганибаловой теперь проводила больше времени, чем в своем. Галина Николаевна не задавалась вопросом, почему подполковник, не входящая в состав следственной группы по этому делу, отдает ей распоряжения. Распоряжается, значит, имеет право. Да и вообще – не самой же принимать решения.