Закон подлецов

– Ты технические экспертизы по телефонам и компьютерам фигурантов назначила? – спрашивала «Канибалова» Сорокину.

– Назначила, но еще не отправила, завтра отправляю к нашим экспертам, в УВД.

– Хорошо, что не отправила, – одобрила Ганибалова. – Ноутбук и телефон Лисиной направь в лабораторию ФСБ, я договорилась. Чистяков пусть сам отвезет, да скажи ему – чтоб не торопился, если надо – побудет, пока заключение не получит. И как следует надо смотреть. Предупреди его, чтоб без результата не возвращался.

Следователь достала свой знаменитый блокнот, раскрыла на чистой странице и без тени смущения осведомилась:

– Что нужно найти?»

«Ну и штучка, – подумалось Полине Андреевне.

– Послушай, Галина Николаевна, а ты часом потом свой блокнот никому не показываешь? – подозрительно осведомилась она.

– Пока в этом нет никакой необходимости, – невозмутимо ответила Сорокина и глянула на свою начальницу, ожидая дальнейших указаний.

Сделав вид, что не обратила внимание на слово «пока», Ганибалова продолжила инструктаж:

– В телефоне следует обнаружить номера других фигурантов по делу, в ноутбуке – любые сведения о приобретении земельных участков.

Когда капитан Сорокина передала указание о проведении экспертизы полковнику Чистякову, Роман Алексеевич лишь молча головой кивнул – в знак того, что задачу понял. Полковник без всякой обиды воспринял, что в Москве, куда был откомандирован из далекого уральского города, он, старший офицер, поступает под начало капитана. Нельзя сказать, что Роман Алексеевич полностью был лишен тщеславия, вовсе нет. Но, ознакомившись с делом, он возблагодарил судьбу, что не ему придется руководить следствием – от этого явно состряпанного дела за версту несло так, что хотелось бежать сломя голову, и как можно дальше.

Опытному следаку, повидавшему на своем веку всякого, не составило труда понять, что все, кто фигурирует в этом деле, даже находящийся в розыске Аникеев, все они – пешки в большой игре. Главная здесь, на кого направлен основной удар, – никому доселе неведомая Александра Лисина. За что молодой женщине выпала такая «честь», Чистяков не задумывался. Не для этого он был командирован в Первопрестольную. Полковник не собирался изображать из себя Дон Кихота и бросаться на чужие мельницы со своим собственным копьем. Отправляясь в Москву, он, чего уж греха таить, лелеял робкую мечту зацепиться где-нибудь в Подмосковье, дотянуть до пенсии и построить хоть маленький домишко, где можно будет провести старость. Теперь же опытный и много чего повидавший служака мечтал только об одном – поскорее ноги унести из Белокаменной.

***

Явившись в ФСБ и оформив пропуск, он поднялся в лабораторию, где два айтишника, одетые, как и все их собратья, в драные джинсы и не первой свежести ковбойки, равнодушно поинтересовались, чего искать надо. Покопавшись в Сашином айфоне, категорически заявили, что здесь все «глухо»: нет ни нужных следствию фамилий, ни номеров. Оставался ноутбук. Результат оказался таким же.

– Пивка по случаю понедельника захватить не догадался? – осведомился один из лаборантов. – А то после вчерашнего череп трещит.

– Пивка – нет, а вот коньячок имеется, – и запасливый Чистяков извлек из портфеля плоскую бутылку.

– Ну надо же! – восхитился айтишник. – Да для такого человека луну с неба достанем.

Новые знакомые дружно выпили, и технари взялись за дело. Умельцам не понадобилось много времени, чтобы в компьютере, изъятом при обыске у Саши, появились «ключевые» слова – «земля», «участки», «Приозерский район» и несколько перечисленных следователем фамилий.

– Только учти, Алексеич, – уже по-свойски обратился айтишник к полковнику. – Всей этой галиматье, что мы тут изобразили, в суде грош цена.

– А я не судья, – резонно заметил Чистяков.

Угрызений совести, как и прочие его коллеги, он не испытывал, но на следующее утро отправился в медсанчасть управления с острым приступом радикулита, оформил больничный лист и срочным порядком убыл на лечение в родной город. О домике под Москвой он больше не помышлял и возвращаться в столицу не собирался.

***

Произвести важнейшую, как представлялось Ганибаловой, техническую экспертизу по замерам земли подполковник поручила своей непосредственной подчиненной – капитану Эльзе Умань, той самой «рыженькой», что побывала у главы администрации Приозерского района. И, хотя Эльза Генриховна в состав следственной группы, так же как и сама Ганибалова, не входила, зато человеком была проверенным и весьма доверенным. «Ей не нужно все разжевывать, как этой исполнительной клинической идиотке Сорокиной, думала «Канибалова». – Эльза умничка, все сама с полуслова понимает».

«Умничка» и впрямь задачу свою поняла, как нужно. Нужно начальству. Проверив, какими приборами измеряется земля, и, узнав что называются они «Лейка» и «Гармин», не удосужившись, да и не собираясь выяснять, какой из них есть в лесничестве, Умань вписала в протокол «Гармин». Это название ей понравилось больше. Когда-то у ее деда был трофейный фотоаппарат «лейка», старый, потрепанный, с допотопной вспышкой. В ее представлении все «лейки» были такими, а «Гармин» – название красивое, внушительное, больше вызовет доверия.

Лесничему было глубоко наплевать, что он там измеряет. Охота этой молодой бабенке измерять болота – пожалуйста, от дороги и до обеда – тоже будьте любезны. Составив все необходимые документы о проведении экспертизы, Умань черкнула что-то вроде подписи и отнесла эту топорно состряпанную «липу» Сорокиной, распорядившись: «Подшей к делу. Полина Андреевна велела».

Так, рядом с экспертизой ФСБ об осмотре компьютера Лисиной в деле появился еще одна состряпанная этими мастерами запечных дел фальшивка. И если бы Ганибаловой, Умань, Сорокиной кто-то сказал, что следователь, фальсифицирующий документы, сам превращается в преступника и должен быть привлечен к уголовной ответственности, они бы наверняка удивись, причем искренне. Ибо только подлецы творят зло и ломают людские судьбы с убеждением, что выполняют важную, необходимую работу.

Глава шестнадцатая

Судья Анатолий Семенович Силин с утра был не в духе. Все его раздражало. Поданный женой кофе казался недостаточно горячим, четырнадцатилетняя внучка, по мнению судьи, была одета слишком вызывающе. Но когда он ворчливо сделал ей замечание, своевольная девчонка лишь рассмеялась:

– Прячься кто куда сможет, дед судью включил, – дурашливо завопила Настя и выскочила из дому.

Приехав в суд, Силин заперся в кабинете, отключил телефоны и погрузился в чтение «дела Лисиной». В который раз перечитывал судья документы и ничего не понимал. Вернее, он все понимал слишком хорошо, но отказывался верить прочитанному. «Если на клетке со слоном прочтешь надпись: «Буйвол», – не верь глазам своим», – припомнился Анатолию Семеновичу любимый им афоризм из «Плодов раздумья» знаменитого Козьмы Пруткова.

За годы службы, пройдя путь от двух маленьких лейтенантских звездочек милицейского следователя до статуса федерального судьи, он повидал всякое. И если российские суды в своей деятельности ориентируются, как это ни звучит кощунственно, исключительно на обвинительный приговор, то и следователи уже давно «облокотились» на объективный подход к делам. Но так беззастенчиво «шить» дело явно ни в чем не виновной женщине – это уже за пределами зла. Опытный взгляд судьи безошибочно усматривал нечто большее, нежели обычное нежелание следаков и прокурорских чиновников вникать в суть дела. Силин не сомневался, что кто-то невидимый, но очень властный, держал в своих руках незримые рычаги, приводившие в действие злобные силы. Даже его, федерального судью с многолетним опытом, удивить которого, казалось бы, уже ничем невозможно, поразил тот уровень административной власти, откуда поступали команды. Было над чем задуматься. С этими людьми шутки плохи, тут шею свернут так быстро, что и опомниться не успеешь. Большой любитель литературы, Анатолий Семенович вспомнил эпизод из булгаковского «Мастера и Маргариты», когда в театре варьете кот Бегемот с молниеносной быстротой оторвал голову конферансье Бенгальскому. «Хотя Бенгальскому потом голову на место приставили, – с грустной иронией размышлял Силин, – а здесь, если оторвут, то уж пощады не жди».

И все же он решил рискнуть. Зачем, почему ему, никогда особой смелостью не отличавшемуся и предпочитавшему не «дуть против ветра», взбрела в голову эта сумасбродная мысль? Но взбрела же.

У Силина тоже была дочь, примерно ровесница неведомой ему Александры Лисиной. Что бы испытывал он, отец, окажись его единственная и горячо любимая дочь на тюремных нарах СИЗО? Попытался сам себя одернуть: кому в голову может прийти мысль арестовать дочь федерального судьи? И тут же с горечью подумал: если кому-то из власть имущих понадобится свести с ним счеты по-крупному, то они ни перед чем не остановятся и его судейский статус будет последним, о чем они подумают, и вряд ли этот статус сможет его защитить.

Полное отсутствие в деле хоть каких-то документов, свидетельствующих о вине молодой женщины, пожар в архиве, явно липовые экспертизы компьютера и земельных участков, попытка «прокрутить» административное дело о лишении Лисиной родительских прав, множество иных, понятных только профессионалу его уровня, деталей – все свидетельствовало о намерении упрятать эту женщину за решетку надолго.

«Надо покопаться в ее биографии, – решил Силин. – Должно же быть хоть что-нибудь, что привлекло к ней такое особе внимание». Он прекрасно отдавал себе отчет, какие задействованы здесь не только силы, но и ресурсы. Следовало быть предельно осторожным.

Одного телефонного звонка старому однокашнику, занимавшему ныне немалый пост в генпрокуратуре, хватило ему, чтобы узнать, что Александра Лисина – дочь Сергея Михеева. Того самого Михея, имя которого уже много лет не сходит с газетных страниц и сайтов. Ну, что ж, по крайней мере, можно быть полностью уверенным, что девочка ни в чем не виновата и кто-то попросту жаждет свести собственные счеты с ее отцом. И не просто счеты сводит, а, судя по событиям последнего года, хочет уничтожить непокорного и чересчур уж независимого бизнесмена. Да, здесь было над чем подумать.

И Силин отправился к председателю суда, с которым дружен был уже не один десяток лет, еще со студенческой скамьи.

– Небось по делу Лисиной явился, – угадал председатель причину визита старого товарища. – Видно, успел ознакомиться с делом? – спросил он напрямую. – Что скажешь?

– А что тут скажешь. Я так понимаю, оттуда, – и Силин ткнул пальцем в потолок, – команда поступила четкая – будет сидеть.

Председатель лишь вздохнул и кивнул головой.

– Им легко команды раздавать, а отвечать в итоге кому? Нам с тобой. Тебе и мне!

– Да что ты так всполошился? Впервой что ли? За что отвечать-то, за что?

– Ты бы хоть прессу почитал. Вокруг этого дела уже такой вой подняли, что мама не балуй. И в прессе, и на телевидении, и в Интернете. Не только у нас, но и за границей, визжат что есть сил, что в России нет правосудия.

– Ну к этому нам не привыкать, – усмехнулся председатель.

– Не скажи. Кроме журналюг еще и правозащитники подключились. У меня есть точные сведения, что сам Бабушкин собирал подписи под письмом президенту.

– Это какой Бабушкин, который из Общественной палаты?

– Во-во, он самый. Ты же знаешь, он старик въедливый, будет шуметь, пока своего не добьется. К тому же один из защитников у этой Лисиной Шота Гогсадзе, член Общественной палаты при президенте. Недавно с ним президент чуть ли не целый час беседовал на правовые темы.

– Толя, не крути, что ты предлагаешь?

– Предлагать что-либо тебе, председателю районного суда, представителю самого гуманного, справедливого и неподкупного суда в мире, – помилуй, у меня и мысли такой не возникало. Я лишь мнением своим делюсь. Кончится это все большим скандалом, я лично постараюсь подальше быть от этой грязи. И тебе советую. Женщина уже год в СИЗО парится. По всем параметрам спокойно можно под домашний арест переводить. Куда она денется, тем более от троих малых детей?

– Ну, Силин, ты силен, – старой, еще в студенческие годы придуманной поговоркой отреагировал председатель. – Не ожидал от тебя такой прыти.

– Никакой особой прыти, – возразил Анатолий Семенович. – Всего лишь холодный расчет. Там в деле фигурирует целая группа. Завтра мы ее отпускаем под домашний арест, потом это дело переходит в другой суд, и мы, какое бы решение ни приняли, остаемся в стороне.

– Пожалуй, ты прав, вынужден был в итоге признать председатель суда. – На том и порешим.

***

Как же хорошо ей было дома. Погрузившись в ароматную пену ванны, она прикрыла глаза. Из-за двери раздавался беззаботный смех детей, неразборчивый голос мамы, из кухни тянуло каким-то необыкновенным ароматом. Ей вообще все сегодня казалось необыкновенным, даже ее собственная квартира, в которой уже столько лет прожито. И ни о чем плохом не хотелось думать. Ни об этом гадком украшении – электронном браслете слежения, которым ей окольцевали ногу, ни о том, что за пределы квартиры и шагу ступить запрещается, ни о том, что ничего еще не закончено и впереди ее ждет неизвестность – суды, приговор. Сейчас все это казалось таким далеким и неважным, несущественным. А существенно только то, что вот уже два часа она дома, Саша, Лиза, Сережа рядом, и мама, а скоро отец приедет, и сестра, и они все вместе сядут за стол. И хотелось лежать и нежиться в этой теплой воде. Но соскучившиеся по ней дети уже не раз заглядывали в ванную комнату и нетерпеливо спрашивали: «Мама, ты скоро?». Как же они, ее детки, выросли, изменились за этот год.

Год, целый год, вырванный из жизни. Год, который ни за что не вместит в себя календарных двенадцать месяцев, год, который вообще нельзя измерить временем.

В дверь позвонили, Саша услышала голос отца и стала одеваться. Зайдя в спальню, остановилась перед зеркалом. Ну, конечно, и она, Саша, изменилась, не прошло для нее бесследно пережитое. Как же давно не смотрелась она в зеркало – такое большое, чистое… На трюмо стояла ее косметика, взяла помаду, тушь для ресниц, повертела в руках одну баночку, другую , поставила на место – отвыкла.

За столом Саша не столько ела, хотя безумно все было вкусно, сколько вглядывалась в лица родных ей людей. И видела на лицах родителей даже не внешние, а незаметные для постороннего глаза, признаки глубоких переживаний.

Отложив вилку, Саша произнесла:

– А сейчас я хочу объяснить своим детям, где я была.

– Может быть, не сейчас, – неуверенно предложила Людмила Анатольевна.

– Нет, мамочка, именно сейчас, сразу, пока мы все вместе, – твердо возразила Саша и, обращаясь к детям, как в воду с обрыва бросилась, объявила. – Дети, я знаю, что вам тут, пока меня не было, много чего обо мне наговорили. Да, я действительно была в тюрьме. Но я не совершила никакого преступления и не сделала ничего плохого. На меня наговорили, что я нарушила закон, но это не так. Я всегда учила вас говорить правду и сама всегда вам говорила правду. Так вот, я даю вам честное слово, что я ни в чем не виновата. Вы мне верите? – Саша требовательно заглянула в глаза каждому из своих детей. Никто из них взгляда не отвел.

– Мы тебе верим, – ответила за всех старшая – Саша.

***

Среди ночи она проснулась и не сразу поняла, где находится. Не светил в глаза опостылевший фонарь, не клубился под потолком плотный табачный дым, не открывалась то и дело в двери «кормушка», чтобы охранница проверила, все ли в порядке в камере, все ли на местах. И постель, на которой она спала, была мягкой, и окна, прикрытые плотными шторами, не пропускали уличного света. Что-то ей приснилось тревожное, что-то такое, отчего она проснулась. Но сон уже улетучивался и только какие- то смутные обрывки неосознанно тревожили. Саша поплотнее натянула одеяло, картины недавних дней не отступали.

…Вот Надя-цыганка, укладывая сумку, уныло мурлычет, переиначивая слова песни, которую они здесь распевали вместе: «Ехала цыганка из Кургана, пятерик везла до Магадана».

– Типун тебе на язык, дура, -ругает ее кто-то из девчонок, – Тебе же четыре года впаяли.

– А мне довесят, я же непокорная, – вроде как шутит цыганка, только смех у нее невеселый, горький смех. А каким он еще может быть после объявленного приговора?

… А вот – добрая подружка Василиса. Как она заботилась, как оберегала Сашу весь этот год. На прошлой неделе Ваську привезли после суда. «Ну как?» – нетерпеливо спросила Саша, зная, что сегодня Дунаевой должны зачитать приговор. Не в силах ответить, Василиса безутешно разрыдалась и только спустя несколько минут сумела вымолвить: «Десять». Ночью, после отбоя, они шептались.

– Ну ты подумай, они же ничего не доказали, да даже и не доказывали. Как будто эти наркотики с неба упали. Так никого из нашей фирмы и не нашли, да я думаю, и не искали. А зачем искать, если есть на кого все повесить. Ты только подумай – десять лет, Васька уже совсем большой будет.

Снова уснуть, в ту первую ночь дома, ей удалось с трудом. Но засыпая, уже в полудреме, Саша подумала: вот оно, счастье. Дом, тишина, всё родное и все родные – рядом.

***

– Ну что, генерал, к чему привели ваши хитроумные комбинации? – не скрывая иронии, спрашивал Патрон.

Они сидели все в той же завешанной коврами комнате и так же потрескивали в камине березовые поленья. – Ваш Михей, насколько я осведомлен, так и не приполз на коленях, и в тюрьму в обмен на дочь, добровольно, как вы рассчитывали, не отправился. Мне кажется, что если этим делом по-прежнему будут заниматься те же самые дуболомы, то в итоге их ждет бесславное поражение.

– Вам кажется, или вы уверены, – спросил Мингажев, лишь бы не сидеть молча, как провинившийся первоклашка.

– Если мне кажется, значит, я уверен. И хватит об этом. Вам было поручено важное дело, а вы увлеклись удовлетворением собственных амбиций. – и видя, что Чингисхан хочет возразить, требовательно спросил. – Где Аникеев?

– Думает, что скрывается от нас, на самом деле мне известен каждый его шаг, все разговоры тоже под контролем…

– «Известен каждый шаг», «под контролем» – все э то ерунда! – передразнил Патрон, и, не скрывая больше раздражения, оборвал своего собеседника. – Почему он до сих пор не в тюрьме?

– По мне, так жизнь в бегах хуже любой тюрьмы.

– А мне надо, чтобы было по мне, – повелительно рыкнул Патрон. – В тюрьму его! И немедленно.

– Считайте, что он уже на нарах в следственном изоляторе. Но в таком случае полагаю необходимым передать дело из области в Следственный комитет.

– Я уже просил вас однажды избавить меня от ваших тактических манипуляций. Считаете – действуйте, мне нужен результат. У вас для этого достаточно полномочий и возможностей.

Несмотря на явную выволочку, Мингажев покидал загородный особняк в прекрасном расположении духа. По сути, он получил карт-бланшна передачу материалов дела в инстанцию, где никаких просчетов не допускают по определению. «Нет худа без добра, коварно рассуждал генерал. Посмотрю, как завертится Михей, когда его доченьку выдернут из тепленькой домашней постельки снова отправят на тюремную «шконку»…

Часть вторая

ОТЕЦ

«Бывали хуже времена,

Но не было подлей»

Николай Некрасов

Глава семнадцатая

Нет, положа руку на сердце, не почувствовал он беды. Беспокойство, даже тревога – да, возникли. А ощущения беды – нет, не было. Телефонный звонок жены застал Сергея на теннисном корте. Он любил эти ранние тренировки – заряд бодрости потом на весь день сохраняется. Когда вышел из душевой в раздевалку, услышал, как надрывается телефонный звонок. Машинально глянув на дисплей, увидел, что от Люси пропущенных вызовов уже не меньше десятка. Даже не успев спросить, что случилось, услышал ее встревоженный голос:

– Сережа, у Саши дома полиция, обыск делают, она до тебя дозвониться не может, ей адвокат срочно нужен.

– Адвокату я сейчас позвоню. А ты успокойся. Ну посуди сама: что такого могла сделать наша Шурочка? Наверняка какое-то недоразумение. Сейчас юристы во всем разберутся и все уладят, – Михеев отсоединился и тут же набрал номер адвоката Адаркова.

Часа через полтора Виталий Михайлович отзвонился и сообщил, что у Саши дома обнаружены черновики двух старых доверенностей на приобретение земельных участков, изъяты телефон и ноутбук, а теперь они едут, судя по всему, в следственное управление. Услышав про доверенности, Сергей совсем успокоился. Историю с несостоявшимся приобретением земли он, разумеется, знал, при его великолепной памяти вспомнить детали не составляло труда. Еще тогда, когда четыре года назад его друг Саша Аверьянов предложил дочери приобрести дешевую землю под кладбище для животных, он, Сергей, воспринял все это несерьезно. Перечить, однако, не стал, зная, что дочь – натура увлекающаяся, животных обожает…

Днем Адарков позвонил еще раз. Рассказал, как однообразно – знаешь – не знаешь? – проходит допрос, сообщил, что, поскольку Александре предъявлять совершенно нечего, скоро ее, безусловно, и отпустят.

Время, как всегда, когда приходится ждать, тянулось нескончаемо медленно. Лишь около одиннадцати вечера снова позвонил адвокат и сообщил, что Сашу… оставили в ИВС – изоляторе временного содержания – и эту меру пресечения может теперь изменить только суд.

Это было невероятно. Так же невероятно, как… Да какая разница, как что. Просто невероятно, и все тут! Понимая, что сейчас не время поддаваться эмоциям, что нужно действовать, что-то делать, Сергей в то же время понимал, что сейчас, ночью, вряд ли удастся что-либо предпринять. Да и что, собственно, предпринимать? В любом случае нужно дожидаться решения суда.

Как часто, вспоминая о событиях, резко изменивших или нарушивших обычный уклад жизни, мы говорим: все было как в тумане. Никакого тумана у Сергея Михеева в голове не было. Происходящее в те дни – суд, СИЗО, обвинение по статье о мошенничестве по предварительному сговору и нанесении крупного ущерба государству – весь этот маразм, всю эту, совершенно очевидно, кем-то состряпанную гнусную галиматью, он анализировал, стараясь не поддаваться эмоциям. В такой момент эмоции могли только повредить. Еще не желая верить, Сергей, поначалу скорее на интуитивном уровне, а потом уже и осознанно, понял – это его, снова его хотят достать недруги. Те, кто уже много лет не дает ему жить спокойно. Только теперь они прибегли к самому запрещенному, презираемому даже в уголовном мире приему – нанесли удар ему, подвергнув тюремной пытке его ребенка.

***

…Если сверстники всегда тянулись к Сереге Михею, то школьные учителя с опаской относились к этому своевольному подростку. Зашоренные советскими педагогическими догмами, боящиеся даже на миллиметр отступить от утвержденной Минпросом программы, педагоги Михеева, в силу своей ограниченности, просто не понимали, не могли его понять. Вроде учится мальчишка хорошо, по большинству предметов успевает, но какой-то не такой, как все, не укладывается в общие рамки. Дерзок не по годам, непочтителен к старшим, сказать может, что ему вздумается. И не углядели эти «синие чулки», что и кажущаяся им дерзость, непочтение и уж тем более самостоятельность мышления – все это не что иное, как внутренняя независимость. То самое состояние, с которым надо родиться, и то единственное, что дает человеку истинное ощущение истинной свободы.

Впрочем, один педагог сумел это качество в подростке углядеть. Но случилось это, когда Сережка уже заканчивал девятый класс. Все произошло на уроке математики. Накануне «математичка» за какой-то пустяшный проступок вызвала в школу мать Михеева. Заканчивался апрель, близился Первомай. Вера Георгиевна, мать Сергея, работающая в местном исполкоме, загружена была подготовкой к празднику чуть ли не круглосуточно, спала и то по два-три часа.

– Скажи, Сережа, учительнице, как освобожусь, обязательно к ней зайду, – узнав, что ее вызывают в школу, сказала Вера Георгиевна.

Так он и сказал. Но тут «математичку», что называется, прорвало: «Ах, некогда ей, видите ли, занята, бедняжка, государственными делами», – ерничала училка. И столько в ее тоне было ехидства и чего-то еще такого обидного, что Сергей, не отдавая себе отчета, запустил в ее сторону циркуль. Металлическое жало воткнулось в исписанную формулами доску. «Математичка», сначала побледнев от страха, а потом, опомнившись и изрыгая ругательства, выскочила из класса и, оглашая криками школьный коридор, помчалась к директору.

Заседание педсовета длилось недолго. Учителя, опустив глаза долу, предпочитали отмалчиваться. Обиженная была склочницей известной, ради какого-то мальчишки связываться с ней никто не хотел. Так же, не поднимая глаз, единогласно проголосовали за исключение девятиклассника Сергея Михеева из школы.

Забрав документы, он в тот же день отправился в районную вечернюю школу, где и предстал перед высоким, черноволосым, очень подвижным директором.

– За что тебя исключили? – строго, своим характерным гортанным голосом, спросил Артем Абилович.

Сергей ничего придумывать не стал, рассказал без утайки, как все было.

– Ты в нее, в учительницу, хотел попасть или просто в доску циркуль швырнул? – пристально глядя в глаза мальчишке, уточнил директор.

– В нее, – не отводя взгляда, признался Сергей. – Она о маме плохо сказала.

– То, что ты маму в обиду не даешь и хотел за нее заступиться, – это ты молодец, – непедагогично похвалил Артем Абилович. – Но ты понимаешь, дурья твоя башка, что ты мог человека глаза, допустим, лишить, инвалидом сделать?

– Понимаю, – ответил мальчишка и неожиданно даже для самого себя признался: – Я теперь сам со страхом думаю, чтобы случилось, если бы я в нее попал, а не в доску.

Он почему-то, пока еще неосознанно, почувствовал, что этому человеку можно говорить все, он поймет.

– Хорошо, что ты сам об этом думаешь, – одобрил Артем Абилович. – Нужно учиться признавать свои собственные ошибки, не дожидаясь, пока тебя кто-то чужой в них носом ткнет. Парень ты, как я вижу, неглупый, но горяч не в меру. Вот и учись горячность свою, там, где она тебе повредить может, усмирять. Но об этом мы еще поговорим подробно. А сейчас надо решать, как с тобой поступить.

Артем Абилович Вартанов принадлежал к той редкой плеяде учителей, что становятся педагогами не по образованию и не потому, что ближайший к дому институт был педагогическим, к тому же конкурс пустяковый, а по призванию, да потому, что для таких педагогика становится не специальностью, а образом жизни и мышления. Вот он-то безошибочно углядел в этом долговязом широкоплечем подростке человека свободного, независимого. Которого не шпынять и наказывать, а добрым советом учить надо, на путь истинный наставляя.

– Сдашь испытательные экзамены, а там посмотрим, в какой тебя класс определить, – в итоге их разговора принял решение директор «вечерки». Вартанов прекрасно понимал, что, зачислив этого паренька в свою школу, нарушит тем самым строжайшие инструкции Минпроса – принимать в вечерние школы только работающих. Но понимал Артем Абилович и другое: именно он и никто иной может и должен протянуть парнишке руку помощи.

Результаты экзаменов Вартанова, мягко говоря, удивили. Он предполагал, что этот мальчишка, такой своенравный и необузданный, хорошие оценки может иметь лишь по физкультуре. Но экзамены показали, что Михеев успевает практически по всем предметам школьной программы.

– Удивил ты меня, братец, не скрою – удивил, – искренне радовался Артем Абилович. – И вот что я решил. Поскольку у нас, в вечерней школе, не десять, как в обычной, а одиннадцать лет обучения, то я тебя зачислю не в девятый, а сразу в десятый класс – знания твои позволяют. Так что год тебе терять не придется, школу закончишь одновременно со своими сверстниками.

И все бы оно было хорошо, не нажалуйся «математичка» на Михеева местному участковому. Бравой выправкой лейтенант Федор Глебович Гнилов не обладал – «метр на коньках», говорят про таких. Старушки местные, что семечками и цветами торговали, боясь всякой власти, подхалимски ему улыбались и с почтением звали «Глебыч». А пацаны за глаза называли его «гниль болотная», отбежав на безопасное расстояние, кричали вслед: «Здравия желаем, дядя Степа», – издеваясь над его плюгавостью и маленьким ростом.

«Гниль болотная» беседу с юным нарушителем в опорном пункте провел. И не только беседу.

– Приводик в детской комнате милиции мы тебе, Михеев, оформили. Так что ты у нас теперь есть кто? Ты у нас теперь есть подучетный элемент. И глаз мы с тебя с этого дня не спустим, знай в виду, – напутствовал не шибко грамотный участковый.

Эх, смолчать бы тогда Сережке, но взяла верх вольная его натура:

– Мы это кто, царь Николай Второй? – насмешливо поинтересовался Михеев и, не дожидаясь ответа, выскочил на улицу.

«А при чем тут царь Николай?» – недоуменно размышлял не понявший насмешки участковый. А ежели Гнилов чего не понимал, то начинал злобно материться и имя обидчика непременно заносил в специально заведенный для таких вот «смутьянов» блокнотик. Мнительный и мстительный, этот человечишко никому обид не забывал и не прощал.

***

…Родился и вырос Сергей в подмосковном поселке с теплым названием Солнечный. Типичный, не велик и не мал, поселок того времени. Но для пацанов не было лучшего места на земле. Поселок рос-разрастался, старые деревянные домишки уступили место бетонным многоэтажкам, а сам Солнечный стал со временем районным центром Москвы.

Вместе с поселком рос и Сергей Михеев. Семья у них была обычной – мать, отец, старшая сестра. Мама работала в исполкоме, пропадала на работе с раннего утра до позднего вечера, отец, отслужив в погранвойсках, трудился водителем грузовика. Семья не бедствовала, жила в достатке, хотя и не шиковала. Все сыты, одеты-обуты, дети учатся, растут здоровенькими – и слава Богу.

Сережка не был пай-мальчиком. А был таким, как большинство других его сверстников того времени. Занимался спортом, то одним, то другим, в итоге не на шутку увлекся борьбой – силушкой его природа-мать наградила щедро. А качество это среди ребят всегда не последним считалось и ценилось особо. И когда подраться случалось, а как без этого, то за спины друзей никогда не прятался. Но то, что другим сходило с рук, никогда не прощалось Михееву. И стоило на районе произойти какому ЧП, да даже самой пустяковой драке между мальчишками, первым тянул в участок Гнилов именно его.

Сергей закончил школу, до армии, чтобы дурака не валять, да и у родителей на шее не сидеть, поработал слесарем на станции техобслуживания, потом и повестку получил.

Вернулся из армии, работал. Полюбил славную девушку Люсю, поженились. Старшенькую дочь назвали Сашенькой – в честь Люсиной мамы Александры Ивановны. Младшей дали имя Сережиной мамы Веры Георгиевны – Верочка. Девчонок своих молодые родители обожали, как могли, старались побаловать. Одним словом, жили они той жизнью, что жили в этой стране миллионы и миллионы их сверстников.