Боимся пересудов, удовлетворяя себя обсуждением сериалов и грязных сплетен о звездах шоу-бизнеса.
Боимся заповедей, законов, кодексов и прочей церковно-юридической чепухи, лицемерно прячась за ними, когда ночь припрет к стенке и слезы сдавят горло.
Но вот в чем парадокс – Бога! Бога, просившего любить друг друга и пошедшего за это на Голгофу, мы не боимся, потому что душа – Его ипостась, а мы ей чуть-что затыкаем рот морально-волевым кляпом. У нас есть выбор – выбор встретить единственного или единственную и стать одним целым, одной плотью, прожить вместе столько сколько суждено, но счастливо, какие бы испытания не выпали на нашу долю, а после, обнявшись, явиться на Страшный Суд, зная, что Главную Заповедь сберегли в своем сердце и пронесли через все страдания. Но понять это здесь и сейчас не хватает решимости. И тогда затухает в памяти голос и стираются лица Предназначенных, и искры превращаются в пепел так и не став огнем…
Блондинка подошла к нам еще раз, типа, за сигаретами. Пока барменша отсчитывала сдачу, она, как бы между прочим, словно это и не она вовсе, чуть смущенно проговорила:
– Знаете, я через некоторое время собираюсь в Москву.
Барменша чертыхнулась, сбившись со счета и заново начала складывать на калькуляторе достоинства двух купюр. Шатенка приосанилась в ожидании моей реакции. Я понял намек.
– Может быть, я оставлю Вам свой телефон? Буду рад показать Вам пьяную Москву.
– Может быть… – убирая в сумочку сигареты, она достала из нее маленький блокнотик в изящном кожаном переплете, а на стойке тут же появилась шариковая ручка – улыбка милой барменши. – Диктуйте Ваши цифры.
Я продиктовал.
Она записала и вернула ручку на стойку – «спасибо».
Барменша забрала ручку и положила сдачу.
Блондинка забрала сдачу и ушла.
Я проводил ее взглядом и обратил внимание, что ее муж смотрит на нас.
– Он все видел, – подтвердила мои опасения шатенка. – Жалко.
– А что видел?
– Ну как ты ей что-то диктовал, а она записывала. Так что вряд ли ты дождешься ее звонка. Если только она цифры не запомнила.
Я представил их семейную сцену из-за записи в маленькой записной книжечке и мне стало неприятно от того, что женщина может из-за меня пострадать. Тупая ситуация, в которой я не знал, как поступить, тем более, официально оставаясь гостем в этом заведении, в частности, и в городе, вообще.
– Не грузись, – попробовала меня успокоить моя новая подруга. – Тут ты уже ничего не сделаешь, разве только масла в огонь… А так, они разок поругаются – полезно будет, а то, прям, какие-то слишком карамельные. – Я заметил, что супружеская чета направилась по направлению гардеробной. – Расстроился? Ну, хочешь я все-таки поеду с тобой, а?
– Не, не стоит. Так мы нарушим гармонию этого вечера.
– Интересная мысль. Ну, как хочешь, – девушка повернулась к стойке и, не разбавляя, одним глотком выпила приготовленную под «бум» текилу. – А хочешь я ей передам номер твоего телефона, если он этот все-таки вырвет?
– А вот это, действительно, интересная мысль! – согласился я и записал номер на бирдекеле из-под Tuborg.
Так для меня закончился тот вечер, а вечером следующего дня я вернулся в Москву.
Блондинка, имя которой я так и не узнал, не позвонила
Позвонила шатенка и мы неплохо провели время. Провожая ее в «Домодедово», я передал привет барменше в виде рецепта Black Russian, напомнив тот вечер. Девушка вдруг стала серьезной, поправила мне воротник и очень чувственно – как-то совсем не так, как на протяжении последних трех дней – поцеловала в губы.
– Ты чего?
– Это тебе от нее.
– От кого?
– Ты понял от кого.
Она прошла через «рамку» на досмотр, вновь разделив наши миры, так и не дав ответы на не заданные вопросы.
Я молча наблюдал за процессом предпосадочного контроля.
Когда формальности были закончены, девушка повернулась ко мне и помахала рукой, после чего, не оглядываясь, пошла на посадку, оставив на прощание тепло своих рук и нежный поцелуй Крайнего Севера.
Карамельные Звезды
реквием
Ты знаешь
Оказалось, просто
Увидеть в небе голубые звезды
Смотреть и молча наслаждаться
Огнём ночных иллюминаций
Из миллиардов выбрать ту
Что с неба сбросит нам мечту
Пожертвовав своим сияньем
Потухнет где-то в мирозданье
Потухнет
Не успев проститься
Оставит только след искристый
Встречи алмазной нитью связывают ткань разлуки, пробегая змейкой по душе, оставляя за собой шовчик, напоминающий, как бесценен этот узор, ложащийся на нашу жизнь, связавший две судьбы неразрывно и навсегда.
Возможно, разлука всего лишь сон.
Время – пепел, а разлука – сон.
Сон – территория, которую мы не в силах контролировать, хотя, порой, и нарушаем границы друг друга, но так редко, что, проснувшись в маленькой комнате с закрашенными окнами, не можем вспомнить – где мы?
Где эта комната?..
А ведь она может быть где угодно…
Где это мы?
Не знаю… не все ли равно?
Наверное, все равно. Просто интересно.
Мы можем быть где угодно…
Когда найдешь и соберешь себя воедино, то это становится неважно. Весь мир перед тобой, а ты и есть этот мир. И Эдем находится внутри нас, в нашей душе – его не надо искать, а раз мы уже там, откуда все началось, то все остальное суета. Когда нечего больше искать все само открывается истиной, недосягаемой в своей простоте, радостью света и тьмы, соединившихся в нас.
Мы проснулись или встретились во сне?
Не знаю.
Тогда ущипни меня.
Не буду.
Почему?
Не хочу делать тебе больно.
Когда мы просыпаемся, то можем бесконечно долго никуда не двигаться, не вскакивать, не рваться вперед. Просто лежать в постели и обладать в этот момент всей вселенной, всем тем, что только смогли придумать люди.
На нашем потолке звезды, а в форточке висит луна или солнце…
Будет то, что сами придумаем.
Оказывается, это так легко. Все рядом, все так близко, надо лишь улыбнуться, провести рукой по распущенным волосам, прижаться губами к теплой щеке и нежно прошептать: «Я люблю тебя…»
А ты случайно не знаешь откуда мы?
Не знаю, а тебе зачем?
Просто интересно…
Между нами горизонт, а мы складываем меридианы и часовые пояса как нам вздумается.
Мы встречаемся во сне и бродим по радуге, разглядывая этот мир, словно, ребенок стекляшки в калейдоскопе.
С нами разговаривают деревья, а Святые дарят сборники стихов.
Никто не знает откуда мы и сколько нам лет.
Нам рай в шалаше, а ада просто нет, потому что мы приняли Судьбу, перестали разворачивать реки вспять, сорвали паруса и началась хорошая погода.
Тепло ли, холодно, жара, мороз – все равно хорошая.
Снег, дождь, град, ливень, ураган, гром, молния, стихийное бедствие, а мы лежим на плоту и смотрим в небо, гадая, что это за две точки над нами – чайки или альбатросы, и не потому что мы глупые, а просто сами не знаем, где сейчас находимся.
Главное, небо с нами, море под нами, кругом дельфины… или кто это там плещется?
Вау!
Да это какое-то чудище морское!
Посмотри!
Ой!
И правда!
Но какое же это чудище?
Оно хорошее.
А кто это?
Кашалот.
Правда?
Если честно – не знаю,
но с детства было интересно,
что это за рыба такая – кашалот.
Ну и как тебе?
А это кашалот?
Понятия не имею.
Стыдно-то как… не знаем, что за рыба?
По-моему, ей без разницы – знаем мы или не знаем.
Я думаю – она и сама не знает, как она называется,
просто хочет с нами познакомится и поиграть.
Мы можем на ней покататься – от одного берега до другого. Давай?
Обрызгаем какую-нибудь лодку.
Не хочется.
Почему?
Потому что – не хочется…
Хочется лежать на плоту и смотреть в небо…
И мы зажигаем спичками звезды, пробегаем по краю Вселенной, заворачиваем за угол и сбрасываем время в Черную дыру. Да оно и не сопротивляется, оно тоже за нас и позволяет такую блажь.
Нам сейчас все всё позволяют, потому что видят – это Любовь. Необъяснимая на столько, что и слов не подобрать…
Просто – полет.
Сказка.
Чудо.
Родниковая вода.
Роса.
Ромашки.
Луга.
Горы.
Серебряный снег.
Облака под ногами…
– О чем задумался?
– Какое-то необъяснимое чувство ревности.
– Ревности?! Ты меня ревнуешь? К кому?
– Как бы Тебе это объяснить? – задумываюсь я, разглядывая как огонек пожирает бледно-голубые ободки на сигарете. Стряхнув пепел, делаю глубокую затяжку и все-таки пытаюсь: – Если Ты была всегда рядом, даже когда мы не знали друг друга, то получается Ты была в других, правильно?
– Ну, в принципе, да.
– Соответственно, я для Тебя был в других, так что ли?
Она склонила голову чуть набок и задумалась.
Спустя некоторое время, Она пнула проплывающую мимо маленькую тучку, не сильно, но достаточно для того, чтобы та отлетела на приличное расстояние и ударилась об другую. Сверкнула голубая молния и раздался звук, похожий на звук падающего в чулане корыта, и тут же пошел дождь. Словно два кудрявых малыша ударились головками, ойкнули и негромко заплакали.
– Дурачок, – сказала Она, глядя как постепенно тают эти два несмышленыша.
– Почему?
– Потому что, мы были звезды… – «Звезды?!», я как-то уже и забыл про это. Она, меж тем, продолжила: – Мы были недалеко друг от друга – вооон там! – Она подняла руку и показала куда-то южнее Полярной Звезды, уже появившейся в вечернем небе в ореоле других, еле заметных звезд. – Ты так сиял… так сиял… а потом сорвался и стал падать.
– Падать? Почему?
– Наверное, кто-нибудь загадал желание, – Она вздохнула. – Такая у звезд судьба – тут уж ничего не поделаешь…
Я сделал последнюю затяжку и бросил окурок вниз. Он ударился об землю и от взметнувшихся искр загорелось стоящее поблизости дерево, под которым какая-то стреноженная лошадь мирно жевала траву. Лошадь испуганно заржала и запрыгала на месте – вперед-назад, вперед-назад, от чего напоминала детскую деревянную игрушку.
– За тобой тянулся такой красивый огненный шлейф, – глядя на горящее дерево и прыгающего рядом коня, продолжила Она. – Мне как-то одиноко сразу стало, ну и я – за тобой.
Она замолчала, а я смотрел на картину внизу: как лошадь ни старалась, но от дерева удалиться никак не могла, а скакала вокруг него. Можно было подумать, что от радости она затеяла хоровод. Возникло хулиганское желание дунуть на пламя, чтобы оно перекинулось на другие деревья, окружавшие этот лужок. Их было не много, основной лес находился дальше, так что в серьезную трагедию это не переросло бы, но вот коняка мог пострадать – это останавливало.
Параллельно я раздумывал над Ее словами, пытаясь найти взаимосвязь. Это было нелегко – все-таки с креативом у Нее всегда было получше.
Тут я заметил, что над этой огненной идиллией зависла небольшая тучка, а Она с силой пинает в ту же сторону еще одну, проплывавшую мимо нас. Через пару мгновений снова голубая вспышка, падающее в чулане корыто и две кудрявые головки, уткнувшись в друг друга лбами, зарыдали прямо над факелом.
– Осторожно, милый, оно же тоже живое.
– Прости, как-то не подумал.
Теперь мы смотрим как дождь заливает горящее дерево. Огонь исчезал, превращаясь в бело-сизый дым. Лошадь наконец остановилась. Она встала напротив дерева и принялась тупо на него смотреть, видимо, тоже пытаясь найти взаимосвязь природных явлений.
Я достал еще одну сигарету и полез за спичками.
– Ты будешь?
– Не хочу. А ты только курил.
– Признаться, я толком ничего не понял.
Она улыбнулась своей печально-восхитительной улыбкой и посмотрела на окончательно потухшее дерево. Лошадь словно застыла.
– Ты меня любишь? – вопрос вместо ответа – обычное дело.
– Конечно, люблю.
– Ты со мной счастлив?
– Счастлив ли я с тобой? Знаешь, – мне захотелось как-то ярче выразить свои эмоции, но слова вдруг все потерялись. Я затряс спичками и закрутил головой в поисках объекта, способного мне помочь, но не найдя, достал изо рта так и не прикуренную сигарету и отбросил ее в сторону: – Знаешь, я был бы счастлив даже, если б всего лишь знал, что Ты просто есть на белом свете, потому что, зная Тебя, я понимаю для чего Бог сотворил этот мир, вот!
Она мило фыркнула и провела пальцами по моим бровям.
– А чего тогда всякую ерунду спрашиваешь?
К черту логику!
Почему-то возникает непреодолимое желание защекотать тебя. Очень хочется. Очень. Так, чтобы ты заливалась от смеха, прижимая к талии локти, и пищала как мышонок: «Ну, прекрати, ну, хва-а-атит! Умоляю-у-у…!» Но я вряд ли прислушаюсь к твоим мольбам, и мы со смехом провалимся в облачную перину.
Ветер гуляет по взморью, вырывая из наших рук песок цвета сафари, словно сдувая пласт времени, разделяющий наши встречи.
– Мне кажется, я тут все знаю, – шепчешь ты, пряча лицо в отворот свитера.
– Неудивительно – мы тут уже были.
– Тогда мы не были вместе, а я все помню так, как если бы мы были вместе, понимаешь? Сейчас горизонт станет красным, сзади стоит наша машина и мы так же пьем пиво.
Я смотрю как на горизонте появляется красная жирная полоса и облака превращаются в розовую сладкую вату. Оглядываюсь – из-за дюны торчит морда нашей машины. У меня в руках бутылка темного колхозного пива. Сделав пару глотков, спрашиваю:
– Почему?
– Что почему?
– Почему мы не были вместе?
– А разве такое было?
Ты смотришь на меня, улыбаясь.
В твоей улыбке присущая только тебе грустинка.
Глаза немножко слезятся от ветра, гоняющего волны вдоль берега.
Локоны твоих волос, озаряемые заходящим солнцем, развиваются словно пламя, стараясь дотянуться до меня своими кончиками, некоторым это удается, от чего мне щекотно, а некоторые покрыли твое лицо золотой паутинкой.
Я провожу пальцами по твоим губам.
Меня охватывает неодолимое желание обладать тобой здесь и сейчас среди желто-серых дюн, играющего волнами ветра, пушистых розовых облаков, накрывающих нас воздушным одеялом; желание проникнуть в тебя и раствориться, став одним лицом, одной кожей, одним целым, соединившись с морем и горизонтом, ветром и песком, принявшим нас на свою перину…
Я всегда была с тобой.
Только у меня были другие имена.
Поэтому я все помню.
Ты мне веришь?
Верю.
Я смотрю в ее глаза и вижу в них свое отражение.
Я в ней.
А ты видишь свое отражение в моих глазах?
Да.
Значит, ты во мне.
Здорово!
А ты во мне?
Конечно.
И так будет всегда?
Всегда.
Если вдруг возникнет какое-то сомнение,
посмотри мне в глаза и увидишь – ты по-прежнему там.
Поцелуй меня.
Я осторожно касаюсь уголков твоих губ своими. На них вкус колхозного темного пива. Нас соединяют луга вокруг аккуратных прибалтийских деревень, аромат солода и свежевыпеченного хлеба. Я медленно слизываю краски этого вечера вместе с остатками губной помады, наслаждаясь знакомым только мне вкусом, который я вспоминаю всегда стоит мне о тебе подумать.
Меня охватывает такая дрожь, как если бы это был тот первый поцелуй, когда мы были еще совсем дети, в пионерском лагере на деревянном танцполе среди старших и от того казавшихся недосягаемо большими. Нам казалось, что мы танцуем, но на самом деле все крутилось вокруг нас – таких маленьких и беззащитных, держащихся друг за друга, чтобы не упасть от волнения, волнения незнакомого, а от того еще и более манящего, как и все неизвестное лет в 11. Мы держали друг друга за хрупкие плечи, нам мешали нос и уши, но в ту секунду, когда мои губы скользнули по твоим через нас прошла земная ось, разорвавшая в щепки деревянный помост на котором мы стояли и, как нам казалось, танцевали. Тогда, не чувствуя под собой опоры, мы впервые увидели друг друга в детских испуганных глазах.
Ты помнишь?
Конечно.
А как тебя тогда звали?
Не помню.
Разве это важно?
Она проводит ладонью по моей щеке, и новая волна мурашек пробегает по всему телу. Я так и не могу привыкнуть к ее нежности. Теплые руки обвивают мою шею и притягивают к себе. Все кругом становится декорациями крутящейся карусели, крутящейся вокруг меня, крутящейся вокруг тебя, вокруг нас, подвешенных в невесомости соленого балтийского воздуха, меняющего свои цвета словно в калейдоскопе где-то там на горизонте, пурпурной полосой отделившего фиолетовое море от ультрамаринового неба или наоборот, потому что уже не понять – где небо, а где море – для этого нужно равновесие и пристальный взгляд, а я уже ничего не вижу, запустив руку тебе под свитер, и ощущение бархата твоей кожи окончательно размывает все контуры вокруг и сбивает дыхание, ставшее порывистым ветром, обдувающим твою шею.
Мы падаем на песок и превращаемся в одну из дюн, ежесекундно меняющую свою форму, стремясь закутаться в желто-серое одеяло, спиралью наматывая на себя облака и бьющиеся о берег волны до тех пор, пока весь мир, сорвавшись с Гринвича, не запутает нас сетью своих широт и меридианов, сбив с курса плывущие где-то на другом краю света корабли и заставляя приземлиться на близлежащие аэродромы самолеты.
Мы сливаемся воедино с песком, волнами, горизонтом, маяком, указывающим путь в залив, прибрежной полосой и городом, зажигающим ночные фонари; подхваченные ветром уносимся друг в друга, стараясь не упустить ни одного мгновения нашей близости, когда жадные руки и губы не могут остановиться на одном месте, стараясь поглотить все и сразу, вдохнуть аромат и навсегда оставить в памяти вкус твоего тела.
Мы с тобой одно дыхание, один звук, один стон, смерчем увлекающий в себя часы и минуты, мгновения и годы, разделявшие нас, но так и не сумевшие разделить, проиграв этот бой и потеряв над нами власть…
И в тот момент, когда весь мир падает к нашим ногам, я понимаю, что мы были всегда…
Всегда…
Столько же, сколько стоит белый свет.
Открываю глаза и с трудом пытаюсь осознать: это реальность или мы встретились во сне?
Ты сидишь на коленях рядом со мной и, улыбаясь, смотришь на меня.
Глядя на то как ветер играет с твоими волосами, не давая тебе убрать их назад, любуюсь тобой. Ты замечаешь и, выгнув спину, раскачиваешься под мелодию, которую шепчут тебе высыпавшие на небо звезды.
Дикое желание сказать тебе как я тебя люблю.
Но слов не подобрать, так же как не подобрать ту мелодию, которую тебе шепчут звезды…
Где мы?
Не все ли равно,
ты пожимаешь плечами.
Мы можем быть где угодно:
на взморье или на пляже в Малибу, в пустыне Галахари…
Гала-ха-а-ари?..
Почему Галахари?
Не знаю.
Название прикольное.
Там, наверное, очень жарко – ну его…
Хорошо, в Антарктиде.
Там холодно.
Кому? Нам?!
ты перестаешь раскачиваться и удивленно смотришь на меня:
Да мы растопим эту ледяную глыбу!
Это материк.
Да какая разница?!
Там пальмы вырастут через час как мы там окажемся,
пингвины превратятся во фламинго…
Только не все!
что-то во мне вздрогнуло за пингвинов.
Почему?
Пусть будут.
Они смешные.
Ты смотришь на меня, склонив голову набок,
и легонько щелкаешь по носу:
Ты смешной.
Я?!
Это почему это?
Не знаю.
Смотрю на тебя сверху – ты такой смешной.
А ты?
Какая ты?
Я?!
Я – морская…
Как же выразить то, как я тебя люблю?
Подобрать слова, которые до меня никто не говорил?
Как вообще понять это чувство к тебе?
Пошло называть его химическим процессом, волновым соединением двух вибрирующих половин в такт… в такт… в такт чего? В такт…
Что это за музыка?
Это же моя музыка, подаренная тебе ночью, чтобы ты спокойно могла спать, а ты проснулась, села на кровати и, взяв меня за руку, спросила: «Ты слышишь?!»
Да, родная, конечно, слышу – ведь это я придумал ее для тебя.
Ты вздохнула, прижалась ко мне, отгоняя остатки сна, и радовалась ярким звездам, словно это вселенский оркестр с дирижером Луной в своей вселенской оркестровой яме, если смотреть на них в окно, свесив голову с кровати, а мы так и смотрели и ты говорила: «Посмотри как здорово!», и я радовался от того, что тебе все это нравится, потому что старался и сбивал взглядом звезды, совершенно забыв, что может погибнуть целая система, но лишь бы ты успела загадать желание, пока хвост сорвавшегося в неведомое мира отражается в твоих глазах, и я вижу как ты веришь в сбыточность своих мечт и это правильно – звезды так просто не падают, а сейчас это надо тебе, пока я думаю как объяснить тебе как я тебя люблю…
как?! И что это вообще значит – любить тебя?!
Просыпаться и знать, что ты есть, засыпая, желать тебе «спокойной ночи» и посылать во сне воздушный поцелуй, смотреть на все через тебя и тебя везде видеть, прикасаться сухими губами к влажному телу и растворяться в твоих руках, то жадно обнимающих, то прижимающих к себе, то отталкивающих, чтобы взглянуть и убедиться, что это я и вновь опутать сладкой паутиной…
Какое красивое платье – ты в нем неотразима!
«Тебе нравится?»
Конечно же, да…
Ты же сама это видишь, но ты лукавишь, ты ждешь комплименты – я знаю, но они, замешанные на плохом франко-итало-английском с каким-то приторным «bellissima» по середине и затасканным «beаutiful» по краям, потому что родной язык кажется недостаточно красноречивым и слова застревают где-то между умом и гортанью, выдавая лишь непереводимый хрип восхищения, и я лишь хлопаю в ладоши – посиди так еще, расскажи что-нибудь – и смотрю на тебя во все глаза очарованного тобой мужчины, и дело-то, собственно говоря, далеко не в платье – оно лишь подчеркивает твою грациозность, возбуждая мое и без того ненасытное желание – ты это видишь, ты это знаешь и обрушиваешь на мое затуманенное сознание свои женские хитрости, с невероятной чувственностью рассказывая мне какую-то чепуху, при этом вкладывая столько сексуального обаяния в мимику и жесты, вальсирующих вокруг тебя рук, от чего голова невольно начинает кружиться, но ты это видишь из-под своих длинных ресниц и добиваешь меня взмахом головы, очаровательно пуская свои пепельные локоны на плечи…
Что же ты со мной делаешь, малыш?
Я ведь так никогда не смогу рассказать тебе как люблю тебя…
Просыпайся, милая, хватит спать.
Зачем?
Посмотри, как я покрасил небо.
Где?
Выгляни в окно.
Ух ты! Клево!
Тебе нравится?
Очень.
А зачем ты это сделал?
Чтобы удивить тебя.
У тебя получилось.
Спасибки.
Ты прижимаешься ко мне, окутывая своим утренним ароматом, и мы вместе разглядываем ультрамариновое небо.
У тебя облака похожи на барашек.
Это плохо?
Совсем нет – ты чего?
Совсем-совсем нет!
Ты разворачиваешь к себе мое лицо, взяв его в свои теплые ладони, и смотришь мне в глаза и я вижу как в них проносится вся наша жизнь, грустные страницы сменяют радостные, потери сменяют находки, чтобы вновь потеряться, кто-то приходит, сменяя тех, кто ушел; я вижу себя, бредущего по самому краю земли в поисках тебя, заглядывая в лица встречным… о, Боже! – как же долго я тебя искал… я знал, что ты где-то есть, но не знал твоего лица и потому прости мне тех, кто не был тобой, как и я прощаю тебе тех, кто не был мной – они не знали этого, а, поняв, отпускали, и я снова шел, разминаясь с тобой на соседних улицах, опаздывая лишь на мгновение на тот перекресток, где ты только что крутила головой встревоженная каким-то предчувствием, а сейчас я трусь своим носом об твой и никак не могу выразить свои чувства…
Мне кажется, здесь чего-то не хватает.
Чего?
Радуги.
Мне кажется, здесь не хватает радуги.
Интересная мысль – как она мне в голову не пришла?
У тебя остались еще краски?
Конечно, милая.
Хочешь сама попробовать?
А вдруг я все испорчу?
Ты?!
Ты не сможешь даже если захочешь – пробуй!
Ты выдавливаешь тюбики с красками на палитру, берешь в руки кисть, открываешь окно и, немного склонив голову набок, всматриваешься в синий воздух неба, затем оглядываешься на меня, лукаво подмигиваешь и, окунув кисточку в красный кадмий, наносишь первый мазок, отходишь чуть-чуть назад, смотришь и так и эдак – все хорошо, любовь моя! – и, осмелев, бросаешься к открытому окну с кистью на перевес словно со шпагой – восхитительная фехтовальщица в шелковом пеньюаре, волнами скользящим по твоим формам, сводя с ума от созерцания этой возбуждающей основной инстинкт красоты, от самых кончиков больших пальцев ног (ты почему босиком? Простудишься! «Не переживай, любимый…») и, пройдя по ступням, обведя по кругу щиколотку, закручиваюсь спиралью через икры и голеностоп, поднимаясь вверх до колена, и упираюсь в холодную ткань, переливающуюся в солнечном свете при каждом твоем движении в такт…
Посмотри, тебе нравится?
Что же это был за такт?
Я с трудом отрываю от тебя свой взгляд вместе с разыгравшимся воображением, подбирающим музыку в такт твоим движениям, и смотрю в окно.
Там появилась радуга и это было хорошо.
Прелестно, солнце мое!
У тебя получилось, а ты боялась.
Ты меня не обманываешь?
Тебе правда нравится?
Что ты, милая?
Разве ты сама не видишь?
Ты видишь – я знаю – не можешь не видеть, но снова ждешь комплименты, по-детски выставив одну ногу перед другой, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, убрав перепачканные всеми цветами радуги руки за спину, словно стесняясь того замечательного результата, какой у тебя получился, при этом от волнения глубоко вздыхая так, что твоя грудь приковывает мое внимание – ты так прекрасна с этими следами красок на шее и декольте, впрочем, как прекрасна всегда, что бы ты ни делала.
Но мне кажется, чего-то не хватает.
По-моему, надо добавить сюда журавля.
Журавля?!
Журавль у меня точно не получится.
Получится еще один барашек.
Ну и пусть!
Пусть!
Лишь бы видеть твой азарт Женщины, творящей в одном пеньюаре и босиком, размахивающей кисточкой возле окна и испытывающей мое желание гармонией наступившего утра.
Порисуй еще, родная.
Ну, не знаю…
Ты в нерешительности смотришь в окно
Журавль…
Журавль над Москвой – это чудо.
Тем не менее, Ты макаешь кисть в цинковые белила и меня вновь дразнит пришедший в движение шелк, струящийся по твоему телу, а в голове рождается какая-то мелодия, потому что ты сейчас похожа на дирижера, только без фрака и бабочки.
Воспользовавшись моментом, когда Ты отходишь от окна на три шага (раз-два-три), чтобы взглянуть на прорисовывающуюся в небе птицу, я протягиваю руку и касаюсь тебя.
Я просто хочу убедиться в реальности твоего существования, но в момент прикосновения словно разряд тока проходит через пальцы и цепная реакция бросает к тебе, и уже руки желают подтверждения увиденного глазами, не в силах остановиться на одном месте, а пересохшие губы мечутся по бархату кожи, натыкаясь на холодную материю и разноцветные капли масляных красок, уносясь все дальше и дальше по изгибам твоего тела, словно по дюнам разгоряченной оранжевым солнцем пустыни, находящихся в постоянном движении подо мной, неистово летящего в пропасть, вспарывая притихший воздух хриплым стоном летящего над Москвой журавля.
И уже нет сил оттягивать под трепетом твоих рук, притянувших к себе, тот момент, когда вырвавшийся наружу крик обрушит весь мир за нашим окном, в этой комнате, на этой постели, оставив после себя лишь любовь, все кругом растворившую до состояния бегущей по капиллярам истомы, от чего дрожат на подоконнике в обычном граненом стакане голубые фиалки, ощутившие на себе красоту и нежность этих мгновений…
Журавль над Москвой, родная моя – это не чудо.
Это лишь напоминание огромному мегаполису, что есть и жива еще мечта, а вот Ты в Москве, в этой стране, на этой земле, во всей этой, мать ее, солнечной системе – вот что, действительно, настоящее чудо, не вместившееся в рамки нашей бескрайней Вселенной, медленно бредущей вдоль Млечного Пути, усыпанного серебряными монетами, в поисках потерянного Маленьким Принцем счастья, которое мы нашли в этой комнате с белым потолком и нарисованным за окном небом и облаками, похожими на барашек из детских книжек, и зависшим над Москвой белым журавлем, летящим прямо на радугу…
И одно лишь меня смущает: так и не смог объяснить тебе как
я Тебя люблю…