– Да, спасибо, – отвечаю патрульной машине.
– Пил? В смысле, употребляли спиртное? – любопытствует экипаж.
– Да нет, просто дождь люблю, – в этот раз решаю отстоять свои кровные «зеленые», а то так до Чертаново не дотяну. И мне легко это удается.
– Романтик что ли? – усмехнулась патрульная машина.
– Наверно… – пожал я плечами.
С минуту весь экипаж внимательно разглядывает меня, словно экспонат в музее изящных искусств. Я, в свою очередь, смотрю на них как на прилипших к стеклу аквариумных рыбок в касках. Наконец, одна из рыбок, видимо, старшая из них, принимает решение:
– Не простудитесь. Доброй ночи!
– Спасибо, и вам тоже, – благодарю я ныряющую под мост патрульную машину, звуком порванного глушителя напомнившая мне, что я далеко не один, если не во всем мире, то в этом городе – точно.
Промокнув до комфортного состояния, сажусь обратно в свой BMW и на верхней ноте обрываю очередную серенаду Santana. Перебираю CD-чейнджер и останавливаю выбор на Ennio Morricone. Конечно же, Morricone! – и ты уже в образе промокшего под дождем гангстера.
Выруливаю на мост и, оставив справа не прекращающий многолюдную суету Белорусский вокзал, с беспечно-ленивым видом выезжаю на Тверскую.
Тверская живет каким-то своим особенным, обособленным от других улиц, миром со всеми прилегающими к ней улочками, дворами, двориками и последним перекрестком на Тишинке. Это все будет Тверская. Люблю Тверскую, люблю просто гулять по ней, бесцельно заглядывая в любую открытую дверь, чтобы, задержавшись у витрины, изнутри посмотреть на самую легендарную улицу, практически никогда не знающую покоя.
Ночью мрачный взгляд темных витрин из-под бровей неоновых вывесок, круглосуточно впечатывающих в память известные бренды и плавающие курсы валют, вылавливает отражающиеся силуэты редких прохожих, многие из которых давно уже не помнят дневной свет, да и так – по мелочи – не в ладах с законом. Но и они куда-то спешат в ночи, унося на себе свой отдельный мир в каменные подъезды постмодернисткой эпохи времен сталинского конструктивизма. Я не думаю про них, не стараюсь проникнуть на ихнюю территорию, не собираюсь представлять их мир, их жизнь, я лишь цепляюсь мокрым взглядом за промелькнувшие тени, покуда их не отбросят «дворники» с лобового стекла, поменяв кадр из окна моей машины, в которой я еду по Тверской в сторону дома под Ennio Morricone…
И пришел аппетит.
Почему-то они всегда вместе… Еще, правда, беспричинный смех и лютая измена, такая же беспричинная, как и смех. Лично у меня на этот счет никакой теории нет. Но, само по себе, это есть, не смотря на то – есть ли у меня теория на этот счет или нет.
Просто музыка внезапно становится ярче, звуки наливаются цветом, слышно, как между собой переговариваются капли дождя и листья на деревьях; на пару секунд предугадываешь события, да еще растягиваешь время как жевательную резинку juicy fruit. Возможно, это и вызывает искреннюю радость и подростковый смех.
Потом, видимо, становится жутко от близости к решению всех глобальных проблем и разгадки тайн египетских пирамид, и тогда под подозрением каждый поворот и тень от козырька над собственным подъездом, где ждет главное испытание – лифт. Нервная система работает при космических перегрузках, транжиря направо и налево оставшуюся в желудочном соке глюкозу, что и вызывает, в итоге, повышенный аппетит.
Хотя, по большому счету, хрен его знает, как оно все происходит. Конечно, статистика и выпускники юрфака могут больше сказать по этому поводу, а у меня, повторюсь, никакой теории на этот счет нет. Аппетит есть. Есть желание есть. При чем, поесть не «абы что и абы как», хотя, в конечном счете, сгодится и «абы что…» Но, поначалу, перед глазами возникают кондитерские изыски: торты, пирожное, мороженное, шоколадные конфеты и печенье с марципаном…
Мозг раскрывает карту города и отмечает точки общепита, в которых в это время можно спокойно перекусить. Навязчиво пытается на морриконовскую музыку лечь детское название McDonalds. Не люблю McDonalds, как, впрочем, и весь fast food, но игнорировать скорость и простоту тоже не могу. Тем более, там всегда можно зацепить хрустящую картошку fry, клубничный коктейль, горячий пирожок с вишневым повидлом и мороженное «рожок». Ведь необязательно пичкать себя всякой холестериновой чепухой. И пусть я не люблю McDonalds, но его меню меня бы сейчас устроило.
К тому же, глупо рассчитывать в три часа ночи на кулинарные изыски в каком-нибудь респектабельном ресторане, где я через пять минут умер бы от смеха, а еще через пять – от голода. Тогда уж надо было завернуть к Palace-Hotel и в чопорной обстановке под чопорную музыку умять пяток чопорных чизкейков. Думаю, я бы уложился в пару сотен чопорных президентов со свисающими зеленоватыми буклями. Но – я его уже проехал.
На Маяковке из-за мощной статуи поэта передо мной показался более демократичный вариант – кафе «de la fleure», но оно в это время уже не работает. Тем не менее, всматриваюсь в темные витрины Большого Зала Консерватории, проезжая площадь на скорости, близкой к скорости эскалатора, беспощадно утягивающего в увлекательный мир самой именитой подземки в мире…
Уже собираясь вырваться из плена весело подмигивающего мне светофора, замечаю на другой стороне на самом выезде на Садовое Кольцо AGB – American Grill Bar – и вспоминаю опрятную стопку блинчиков под кленовым сиропом. Вот от чего я никогда не откажусь – блины-блинчики, оладья-оладушки, со сметаной, с медом, сахаром, вареньем и даже просто со сливочным маслом, а, уж тем более, с кленовым сиропом. Вау! – взметнулась радостная мысль в переполненной продуктами голове, и тут же резко повернула в левую сторону.
Припарковавшись у входа, замечаю, что машин почти нет, а, значит, народу не много. Еще не время. Час пик тут наступит тогда, когда сюда потянутся из клубов, чтобы перехватить легкий завтрак перед дальнейшим after party. Да вечером, собственно, своя публика, которой нравится окунуться в атмосферу Среднего Запада и погонять в pool с бутылочкой Miller-а в руке под наивный country в исполнении Jonny Cash.
Выключаю зажигание и вздрагиваю от того как Morricone внезапно отпускает мое ухо, с шумом убирая антенну в заднее крыло автомобиля.
И вновь ощущение, что мое сознание провернулось еще на один градус, словно какой-то медвежатник пытается подобрать шифр к моему разуму, прильнув к стенке моего черепа со стетоскопом в руке в ожидании заветного щелчка.
Я же, в свою очередь, щелкаю зажигалкой и не спеша выкуриваю полсигареты в абсолютной тишине, разглядывая бликующие потусторонним мерцанием капли, падающие на лобовое стекло. Что-то заставляет чуть-чуть задержаться и насладиться звуком сгорающего словно бикфордов шнур табака в объятиях селитрованной бумаги. Так бывает, когда ты один и никто тебя не торопит и ты сам можешь распоряжаться тем временем, которое у тебя есть. Занести ногу для следующего шага и сколько угодно рассматривать хитроумный узор на шнурках свои туфель, попутно раздумывая, а стоят ли они тех денег, что пришлось за них отдать в Cezarе на Петровке, но, вспомнив пьянящий воздух Римини, решаешь, что стоят.
Народу в AGB, как я и предполагал, не много. Пара человек у бара, пара лениво перекатывает шары в pool, и несколько человек, так же лениво, за ними наблюдают. У всех в руке бутылочка пива. Лишь бьющий на время удара ставит свою бутылочку на бортик бильярдного стола, но после удара тут же хватает ее обратно и делает жадный глоток, словно из кислородной подушки, при этом не упуская из внимания посланный шар. Шар бьется, меняет траекторию, бьется о борт, снова меняет траекторию, и все крутят глазами, разглядывая это броуновское движение. Когда шар попадает в лузу все поднимают взгляд на героя, одобрительно ухают и делают пару глотков из своих бутылок, пока герой, дико вращая своими глазами и подбородком расчерчивая в воздухе предположительную траекторию, деловито пройдясь по периметру стола, ставит на стойку свою бутылочку, упирается в борт обеими руками и, дождавшись, когда созданный им хаос остановится, сначала приседает, с угрюмым видом, прищурив один глаз, вымеряя угол удара, и наконец, решившись, вновь устраивает беспорядок на зеленом столе.
Люблю бильярд. Pool, правда, не очень, хотя и в нем есть своя прелесть, особенно для любителя «русской пирамиды», находящегося в не кондиции. На трезвую голову, мне кажется, я смог бы играть в него с рогаткой вместо кия. Как бы там ни было, а играть я не собирался.
Находящаяся в зале публика флегматично посмотрела на меня – бьющий даже повернул голову в мою сторону – и, поняв на каком-то метафизическом уровне, что играть я не собираюсь, все так же дружно отвернулись, потеряв ко мне всякий интерес. Видимо, желание поесть легко читалось в моих покрасневших глазах.
Собственно, поесть и собирался, поэтому, минуя бар, прохожу в следующий зал, где тоже не густо. Вот и хорошо. Выбираю второй столик у окна и сажусь спиной к «бильярдным страстям», но так, чтобы меня доставала играющая в баре музыка. Вместо ожидаемого country ночь разбавляла FM-волна, похоже «Радио Максимум».
Ночью радио прикольно слушать. Рекламы нет, ди-джей не занят очередной раскруткой очередной попсовой звезды, чей трек запиливают с утра до вечера в течении месяца-двух. Но ночью… ночью – его территория, его музыка и она, как правило, в тему, потому что ночь нежна и она всех накрывает, и если ты не спишь и ты у радио, и каждая песня для тебя, то вряд ли тебе сейчас весело; или, напротив, ты не один и вот вам в подарок блюзовый сюрприз. Ночью ди-джею можно доверять. Он слышит ночь… Его нельзя судить по дневному эфиру – днем мы все, в основном, зарабатываем деньги, чтобы ночью их тратить.
Ко мне подходит официантка с довольно усталым видом и дежурной улыбкой на лице. Но улыбка ее какая-то не раздражающая, приятная и очень сочетается с ее усталым видом в этот час. Она не то, чтобы рада, что я зашел – на кой черт я ей сдался? – она понимает: ну куда еще в это время зайдешь, чтобы перекусить? Улыбка ее мягкая и располагающая не от тренировки перед зеркалом – такая не будет ходить перед тобой колесом за пару монет – а, на самом деле, от папы и мамы и от того, что у нее есть младшая сестренка, с которой они в выходные любят сходить в парк аттракционов или погулять по зоопарку, и каждый раз она дарит ей какую-нибудь прикольную игрушку, потому что она была в семье первой, а родители сами еще были молодые студенты, но теперь она живет самостоятельно, и у нее есть бойфренд, который учится с ней на одном курсе, он прикольный и сейчас тусит где-то с друзьями, но обязательно встретит, и они вместе поедут на Сухаревку в свою комнату с огромными окнами и широкими подоконниками, и пусть он до утра уже где-то растерял свое семя, но это даже не важно, потому что она сама сильно устала и ей не до этого, а его она совсем не ревнует, да, наверное, и не любит, но им обоим по двадцать и так хорошо вот так утром, когда солнце только начинает шевелить листву на высоком тополе, прижаться к друг другу дешевым х/б-шным бельем DIM и просопеть до самого обеда, о потом они «сделают это по-быстрому» и он снова умчится с приятелями на Воробьевы кататься на скейте, а она, посмотрев очередную серию «Друзей», кинет в чашку пакетик Lipton, сядет на свой широкий, ставший любимым, подоконник со сборником стихов или томиком Фитцжеральда и, переворачивая страницы, будет бросать свой взгляд во двор, где все время все тоже самое, и те же старушки обсуждают все те же темы, но до работы еще довольно времени, и ей хорошо, и она, переворачивая страницу и отхлебывая из чашки давно остывший чай, посылает своим старушкам едва коснувшуюся губ улыбку – улыбку, которую не нарисуешь перед зеркалом, но которая так естественно живет на ее лице.
– Доброй ночи! Что желаете? – спрашивает официантка.
Сначала захотелось сострить – почему-то все любят острить с официантками и остается только догадываться почему никто из них до сих пор не издал книгу самых тупых и пошлых острот. Вот и у меня растянула меха какая-то пошлятина, но эта девушка заслуживала большего, и я промолчал. Не то, чтобы она была красавица, хотя, конечно, и не уродина. Она, вообще, как-то под общую классификацию не попадает, именно, из-за своей обычности. Когда я выйду отсюда, то тут же забуду и ее и ее улыбку. Возможно, потому, что все это: и бар, и бильярд, и радио «Максимум», и цвет столов, и жесткость деревянных стульев, и ее униформа – все так органично, что и она будто подобрана «в тему». Типа, McDonalds. Зайди в McDonalds, купи BigMac, выйди, а потом вернись за картошкой и уже не узнаешь ту у которой брал BigMac. Тут надо быстро, разглядывать некогда. Тут не фешенебельный ресторан, где сорвавшиеся с подиумов красотки надолго удерживают внимание на коротких юбках, а руку на бумажнике. AGB, конечно же, не McDonalds и сравнение, по большому счету, натянутое, но демократичность заведения так же не позволяет сильно отвлекать зашедшего перекусить клиента.
Тем не менее, именно в таких девушек как подошедшая официантка и влюбляются навсегда и по-настоящему. И, когда ее прикольный малый, однажды вернувшись с пробежки на роликах, увидит на столе короткую записку «Я ушла», тогда, наверное, впервые и поймет, что такое Любовь, и, усевшись на ее любимый широкий подоконник, где она коротала время до работы с томиком Фитцжеральда, он со слезами на глазах тоже начнет смотреть «Друзей» – сначала потому, что она тоже смотрела, а потом из-за Дженифер Энистон, которая почему-то всегда напоминает тех любимых девушек, которых мы потеряли. Я и сам смотрю «Друзей» из-за Джен Эн – видно, тоже влюблен в нее по-своему. По-своему, но до такой степени, что будь у меня прорва денег я бы сделал так, чтобы «Друзья» никогда не заканчивались, и, возможно, сам писал бы какие-нибудь глупые сценарии, но лишь бы она оставалась в кадре – даже если это вижу только я на монтажном мониторе, но пусть, мать его, это шоу продолжается – вот до какой степени я люблю Дженифер Энистон. Хотя, вполне вероятно, при ближайшем рассмотрении, она окажется порядочной стервой, но я в это не верю, как вообще отказываюсь верить в неприятные гадости, если они касаются тех, кого я люблю. Такая у меня есть черта: сам сволочь порядочная, а вот в плохое верить отказываюсь. Бывает…
Было и такое, что отказывался верить в очевидное, когда это коснулось меня и моей девушки, которая мне, практически, жена. По правде говоря, слово «жена» она раньше не любила. Особенно, когда была моей любовницей на заре наших отношений.
Как ни как, а в слове «любовница» присутствует «любовь», тогда как «жена» основа слова «женщина». Муж – мужчина, жена – женщина, так – половое определение. И что интересно – пока моя девушка была мне любовницей у нас и любовь была отчаянная, а как стала называться женой, так и любовь уступила место обязательствам. Внешне все как полагается: и ревность, и страсти латинские, и проблемы бытовые – все присутствует, но мы как бы уже и не видим будущего вместе, и вроде бы и осознаем это и периодически расстаемся, а, расставшись, начинаем опять искать друг друга, но, видимо, не на шутку рассердили небеса, потому что вместе у нас ничего хорошего, кроме секса, не выходит, но каждый раз все повторяется снова и снова. Уже и сами утомились и всех вокруг утомили, а ничего поделать не можем. Парадокс какой-то! Большинство пар готовы выплюнуть все хорошее из-за какой-нибудь глупости, а мы цепляемся друг за друга из-за памяти о том немногом хорошем, что было между нами, порой стараясь простить и забыть обман и измену, но, видно, не очень-то у нас получается и как не клей разбитую чашку все равно протечет, а как протечет, так только запах ее волос на подушке да т/с «Друзья» со всеми любимой Дженифер Энистон, так похожей на всех любимых, которых мы потеряли.
Моя девушка тоже на нее похожа, хотя, при ближайшем рассмотрении, вряд ли найдется хоть одна общая черта. Скорей уж она похожа на Кортни Кокс, но напоминать о ней будет почему-то Джен. Вот такая фигня!
И официантку эту напоминать тоже будет Джен, при этом она, скорей всего, мнит себя Вайноной Райдер из «Осень в Нью-Йорке», на которую, правда, тоже не похожа. А на кого она похожа?
– А Вас как зовут?
Официантка постучала карандашиком по бэйджику у себя на груди – «Женя». Надо же, у нее в одной руке маленький карандашик, а в другом маленький блокнотик, и, судя по ее растягивающейся все больше и больше улыбки, она уже чисто из любопытства – или из принципа – ждет, когда я прекращу разглядывать ее рот и сделаю заказ. Видно, понравился, раз ждет. Оно, конечно, и клиентов немного, но и стоять надо мной без толку тоже радости мало. Значит, нравлюсь.
Не знаю почему, но поначалу я всем нравлюсь. Потом, правда, узнают какая я сволочь и разочаровываются. Одна вот только моя девушка приспособилась как-то и терпит. Но особенность «нравится сразу» знает. Она считает, что, если в компании будет двадцать мужиков и среди них лишь одна женщина, то она обязательно, в итоге, будет со мной. Даже факт присутствия в компании ее мужа или любовника – или даже обоих – дела не меняет и сближения не остановит. Она считает, что в моем взгляде слишком много секса, а девушки – даже порядочные жены – это хорошо чувствуют, и тут лишь дело в удобном моменте.
Конечно, она и утрирует, и передергивает слегка, но, как бы с моей стороны, это не красиво ни звучало, отчасти права. Не знаю почему, но, как правило, когда я вижу женщину, то вижу ее не просто как сексуальный объект, попавший в мое поле зрения, не просто успеваю раздеть ее глазами, а сразу пытаюсь понять, стоит ли наше знакомство дальнейшего развития событий не просто в плане секса, но именно – в занятии любовью. Трахаться все могут – много ума не надо, а вот заниматься любовью…
Но это не значит, что всегда интерес уводил тупо в постель. Нет. Под час мы становились, действительно, хорошими друзьями, хотя для моей девушки это ничего не меняло: она будет считать, что просто случай не представился. Возможно, она где-то и права. Вроде и не маньяк и ничего за мной такого не водилось, но первое впечатление от увиденной Женщины – вожделение. Конечно, это неправильно. Опять же, нарушение христианской морали и все такое. Правда, я и так почти все заповеди нарушил, но эту больше всего. Каюсь, конечно же, каюсь, но как вижу интересную Женщину – всё!..
Может быть, у меня какой-то комплекс неполноценности? Не знаю. Однажды хотел об этом с психологом поговорить – дали рекомендацию – а она, как назло оказалась довольно интересной женщиной. Я так засмущался от ее прямолинейных вопросов, что начал нервничать, разглядывая из окна ее кабинета Юрия Гагарина на площади Юрия Гагарина. Стал плести откровенную чушь, а она давай меня успокаивать. Через полчаса, застегивая блузку, психолог сказала, что все со мной нормально и мне не стоит забивать себе голову всякими пустяками, но, если что, заезжай, говорит. Врать не буду – заезжал, и не раз. Может быть, на меня так Гагарин действует?
– Так Вы заказывать что-нибудь будете?
Вот, именно, такие и умеют любить… и, именно, в таких влюбляются без памяти…
– Женя, я Вам нравлюсь?
Женя, не расставаясь со своей улыбкой, посмотрела куда-то поверх меня, постучала своим маленьким карандашиком по своему маленькому блокнотику, видимо, чтобы конкретней обозначить свое нетерпение, и вернулась в исходное положение.
– Вы заказывать что-нибудь будете?
– Да!
От моего резкого «да!» официантка вздрогнула, передернула бровями и занесла карандашик над блокнотиком.
– Я Вас внимательно слушаю.
– Блинчики с кленовым сиропом.
– Извините, но для блинчиков еще не время.
– В смысле?
– Их готовят только на завтрак.
– Оба-на!.. А сейчас что?
– Уже даже не ужин.
– Интересно… а если я только что проснулся.
– Вы меня извините, конечно, но, по-моему, Вы еще не ложились, – справедливо заметила Женя. Не смотря на все симпатии, которые я невольно испытывал к девушке, надо отметить как-то бесцеремонно она решила разобраться в моем распорядке дня. Я хотел было обратить ее внимание на это, но, открыв было рот, остановился – к чему эта полемика?
– Возможно… но ужинал я вчера, как и полагается – вечером. А после ужина – по логике – завтрак.
– А поздний ужин?
– Был.
– Коктейль?
– Тоже был. Все было, милая девушка. Секса только не было – врать не буду, но она – ночь-то – длинная, все еще может быть, правда?
– Ну-у… – Женя снова повела бровями. У нее брови, наверное, занимают активную роль в мимическом выражении чувств. – А вот Вы мне скажите: завтракают утром?
– Ну-у… в принципе…
– Вот видите! А сейчас ночь, да еще, как Вы сами заметили, длинная.
Поймала умная девочка. Но я не сдаюсь.
– Так это, Женечка, в принципе. Опять же, по какому принципу? Кто-то когда-то навязал распорядок дня и решил за всех, что есть на завтрак. А на деле… Я, к примеру, никогда не могу позавтракать со всем городом. Я могу присоединиться или после обеда, или, как сейчас – когда все спят. Так что мне теперь?! Лишиться завтрака?! А как же свобода выбора? Я – творческая личность и режим моего дня свободный, а иначе я зачахну, засохну и загнусь прямо перед этим столом, только потому что кто-то решил блинчики готовить по расписанию!
– Ну, загнуться мы Вам, пожалуй, не дадим – у нас и ночью вполне сносное меню.
– Да, но я-то хочу блинчики! Я, можно сказать, из Чехова ехал, чтобы поесть у вас блинчики, а Вы мне предлагаете то, что я мог бы и у нас на вокзале перехватить.
– Вряд ли у вас на вокзале так же приготовят как у нас.
– Что – такой хороший повар?
– Хороший.
– А что ж он такой хороший повар не может мне по-быстрому сделать стопочку блинчиков?
В этот раз ее брови опять встали домиком.
– Мужчина, ну не я же придумала эти правила!
– А кто?! – удивился я. – Разве не Вы тут всем заправляете?!
– Я… – улыбнулась Женя. – Хозяева. Американцы.
– Вечно эти америкосы свое навязывают.
Женя сочувственно пожала плечами.
– Слушай, мне такая мысль в голову пришла.
– Интересно какая?
– А могу я эту порцию взять не по обычной цене, а, типа, по ночному тарифу? Скажем так, за двадцать их же американских рублей. Есть же кому испечь?
– Вам бы я и сама напекла, но у меня допуска к плите нету, – у нее как-то само собой исчезли блокнотик с карандашиком. – Ладно, пойду узнаю. Вам кофе принести?
– Пожалуй.
– А, вообще, Вы мне нравитесь, – Женя еще раз одарила меня своей искренней улыбкой и пошла хлопотать на кухню по поводу моего завтрака. Я проводил ее взглядом, оценив спортивность фигуры, оставив за кадром порно – она достойна лучшего, чем легкомысленное приключение.
Я достал сигареты, закурил и, откинувшись на спинку стула и задрав голову вверх, стал блаженно выпускать дым, не выдувая изо рта, а предоставив самому из меня выбираться, согласно законам физики. Меня не волновало, как я выгляжу со стороны. Меня больше волновало то, что я никак не могу угадать мелодию, доносящуюся из бара. И ведь красивая, черт возьми, мелодия, а вспомнить не могу. Ночной диджейский сюрприз.
– Ваш кофе, – Женя. Я открыл глаза с таким видом, словно она мне его в постель принесла. – Хорошая новость: шеф согласен и за щедрость просит Вас чем-нибудь угостить, в смысле, выпить.
– Согласен, – тут же согласился я.
– Что Вам принести?
– Бутылку Hennessy XO и два бокала.
– Хороший выбор, – улыбнулась официантка, – а попроще чего-нибудь, и так – желательно – размер порции.
– Ну, вот, – огорчился я, – зайдешь к вам и научишься пить всякую гадость, простите.
– Да ничего.
– Дайте тогда стакан бормотухи что ли…
– Бормотуху с вечера попили.
– А-а-а… – она с юмором. – Ну, тогда на Ваш выбор, а то я ничего, кроме бормотухи и Hennessy не пью. Все зависит от финансов. А у вашего повара, как я посмотрю, с финансами туго: Hennessy позволить не может, а бормотуху уже уделал.
Женя засмеялась, прикрыв рот ладошкой.
– Ну, давайте я Вам виски там принесу или – не знаю – текилу?..
Мне, признаться, хотелось пива, но пиво как-то не очень вязалось между кофе и блинчиками под сладким кленовым сиропом. Текила, конечно, не плохо, но, представив широкий стакан со льдом, я остановил свой выбор на виски.
– Ладно, давайте виски, что с Вами делать? Разбавьте и льда побольше.
– Хорошо. Извините.
Женя отошла, видимо, за расчетом к собравшемуся опустеть столику. Может быть. Это совпадение, а, может быть, они решили, что я напьюсь и начну тут бузить, но официантку за расчетом они позвали, как только услышали про виски. А, может быть, они давно уже решили уйти. Но не знали, как поделикатней это сделать, а тут я – удобный случай, можно даже, покосившись на меня, ущемить на чаевых, типа. Ноги больше моей тут не будет…
Какую-то бесконечную мысль я выхватил по поводу собравшихся уходить совершенно незнакомых мне людей… Сдались они мне! В конце концов, без них свободней будет.
А, может, я психую от того, что мне не на кого будет обратить свое внимание, бьющееся в тесных рамках собственного сознания. Бывает так – люблю просто понаблюдать за людьми. Еще в детстве, бывало, выходил на автобусную остановку и просто пялился на прохожих, удивленный тем фактом, что, вот, например, у меня своя жизнь, свой мир, который никак не пересекается с их миром, кроме как вот в эти секунды или минуты, пока не подошел автобус, и в моем мире у меня есть мама-папа-сестра-школа-друзья-приятели-разбитые коленки и спрятанные во дворе сигареты Ту-134, а у них? Неужели у них тоже как-то крутится жизнь? Какие-то страсти-проблемы, кто-то говорит про любовь, а кто-то считает оставшуюся в кармане мелочь; у кого-то болеют дети и он не выспался, а у кого-то – наоборот – родители и он боится остаться один-одинешенек; а кто-то и сидит один-одинешенек и у него иногда возникают нехорошие мысли, когда некому сказать «выключи свет, пожалуйста…» Много всякой чепухи может забраться в голову, когда просто сидишь на остановке и смотришь на незнакомых людей, разбрасываемых по жизни вездесущим ветром как пыль по сухой дороге, пока не подошел рейсовый автобус.
Теперь чаще бывает наоборот – хочется остаться совсем одному, уперевшись носом в красивый пейзаж, и не дай Бог кто ворвется в этот мой акварельный мир, в котором мне никогда не бывает скучно.
В-общем, мне без разницы останется эта компания или сдуется отсюда, хлопнув на прощание дверью. Они мне безразличны. Да и не интересные какие-то. Три парня и одна девушка, цепко удерживающая внимание всех троих, а на деле – вряд ли кто-то из них интересует ее по-настоящему. Парни же, в свою очередь, оказывают ей одинаковую долю внимания. Типа, джентльменство такое – на ее выбор. А ей давно уже скучно от этих смотрин в стремлении наконец найти уже постоянного бойфренда, взамен предыдущего, потерянного вместе с подругой. И, надо сказать, не такая уж и плохая девушка. Напускного пижонства, правда, многовато, но это, скорей, из-за того, что на этом вечере она поставила жирный такой крест в своем календаре над письменным столом, где красным фломастером отмечены критические дни.
Рассчитавшись, они шумно собираются и проходят мимо меня. Каждый бросает в мою сторону взгляд словно номерок гардеробщику. У девушки несколько смущенная улыбка, под которой титрами читается крупным шрифтом «Надо же было угробить вечер с тремя мудаками…» Ничего, подруга, бывает. От них хоть злом не несет. Проводят тебя до самого подъезда и каждый отпустит свою долю равноценных комплиментов. Поровну. Как счет за ужин.
Я отпил кофе. Кофе оказался дрянным, что, в принципе, не удивительно, так как, говорят, в Америке только такой в их забегаловках и подают, но почему они нам навязывают пить дрянной кофе?
– Red Label пойдёт?
Женя поставила передо мной широкий стакан с непробиваемым как толща Северного Ледовитого океана дном, наполненный янтарной жидкостью, охлаждаемой несколькими кубиками льда.
– А почему не Black?
– Ну, я на свой вкус.
– А в чем разница?
– Вот, именно, никакой, – согласилась Женя, – а раз никакой, то не стоит капризничать.
– Да я так… Мне просто прикольно с Вами общаться, Женя, а так как за рамки этого заведения разговор заходить не должен, то я пытаюсь удерживать Ваше внимание на себе такими пустяками. – Девушка улыбнулась. – На самом деле, мне без разницы – Red там или Black. А вот кофе у вас, извините, дрянь.
– Сама не понимаю, как у них это получается. Я слышала, что вся Америка такую бурду пьёт. Могу Вам к блинчикам принести чай.
– Не затруднит?
– Что? Бросить в кипяток пакетик Lipton’a? Нисколько.
– Вот и славно. Спасибо.
– Минут через десять все будет готово. Убрать?
Официантка покосилась на кофе. Я зачем-то отхлебнул глоток – видимо, чтобы быть окончательно уверенным в принятом решении – и согласно кивнул. Женя убрала чашку со стола и ушла.
Из бара донеслись балладные переборы Metallica. Я немного поизучал образовавшийся вместо сигареты пепельный столбик, прогнувшийся как Пизанская башня, потом стряхнул всю эту глупость в пепельницу и достал новую сигарету. Прежде, чем прикурить, сделал глоток янтарной жидкости, перекатывающей в стакане остатки чьего-то ледяного сердца. Легко проскочив гортань, холодный напиток отогрелся в моем пищеводе и отдал телу присущее виски тепло. Откинув крышку Zippo, я уже поднёс зажигалку, чтобы прикурить, как невольно застыл с повисшей на губе сигаретой.
Дыхание перехватило. Я не смог прикурить.
Можно как угодно расписывать этот момент и произошедший в душе эмоциональный взрыв. Душа неожиданно вскрикнула, но этот крик никто не услышал. Весь мой организм вздрогнул, словно я только что проглотил вселенную со всеми ее недоразумениями.
Я увидел Её.
Она сидела напротив меня через освободившийся столик и смотрела в окно с таким видом, словно этот кусок города за стеклом, да и вся эта ночь – Ее рук дело. И как-то так само собой все получилось, но вроде и ничего вышло – так чего уж там?… Можно и перекурить пока это дело. Я всегда спокойно относился к курящим женщинам, но – как ни странно – все, с кем у меня были серьезные отношения не курили. В этом была определенная несправедливость: мне все равно и мои девушки не курят, а у кого-то из-за этого семейные драмы. Я не за курение, но и не против. Вредная, конечно, привычка, несущая в будущем определенные неудобства и проблемы со здоровьем, но каждый волен сам выбирать.
Но дело тут вовсе не в этом!
Как Она курит! Если бы чиновники от Минздрава увидели Ее, то запретили бы любой визуальный контакт с Ней, приставив специально обученную охрану, состоящую из астматиков, которая пресекала бы любую попытку закурить на людях. Глядя на Нее закурит некурящий, а курящий по-новому посмотрит на свою вредную привычку. Она действительно получает удовольствие от процесса и это передается в каждом движении. А руки… Руки с потрясающим артистизмом поддерживают действо, как бы ведя свой диалог с хозяйкой. Я не знаю, как это объяснить, но это словно и Ее и не Ее руки одновременно. Так же и длинные ухоженные пальцы живут своей жизнью, подчеркивая аристократизм происхождения. И все это в полной гармонии как облака на небе. Или вокруг Нее… Она делает неглубокие затяжки и не отпускает дым далеко от себя, и дым стелется, придавая загадочность Ее портрету. Миндалевидные глаза слегка прикрыты, а потрясающей формы нос вздрагивает, будто срабатывает первобытный инстинкт, когда запахи имели чуть ли не решающее значение; а губы – не тонкие и не пухлые, но как бы умеющие – в зависимости от ситуации – стать или пухлыми, или тонкими, и они тихонько подрагивают, словно знают какой-то секрет, который уже не в силах сдерживать, но сдержат, обязательно сдержат, потому что Она и есть тайна, на плечи которой ниспадают пепельные волосы, волнами благодаря свою хозяйку за то, что Она не насилует их, а так же старается дать жить своей жизнью, и они живут, и это прекрасно! Не люблю пафосничать, но именно этот эпитет Ей подходит больше всего. Ее не назовешь красавицей в таблоидно-глянцевом понимании, тем более, что каждое время имеет свои эталоны красоты, а прекрасна – это выше красоты, это идет изнутри, гармонично переплетая внешнее и внутреннее. Так вот – Она прекрасна… Перед Ней не хватало букетика полевых цветов или просто – скромных фиалок. На столике кроме пепельницы стоял бокал с белым вином, лежала пачка сигарет Winston ligcht и зажигалка Bic, а также раскрытая примерно посередине книга. Увесистый такой том в обычном твердом переплете, больше смахивающий на телефонный справочник полуторамиллионного города. Такие, по-моему, больше не печатают. Наверное, что-то серьезное. Если бы не бокал вина и зажатая изящными пальцами сигарета, я бы запросто решил, что чудесным образом попал в библиотеку.