-Значит, говоришь, тебя Олегом зовут, и ты – студент журфака? – переспросил Иван Григорьевич Бойко, разливая по граненым рюмкам прозрачную жидкость. На столе – картошка, хлеб и зеленый лук.

– Я «казенку», ну, водку, что в магазинах продают, называю «менделеевка», потому что великий ученый Менделеев нашел оптимальное сочетание воды и спирта – 40 градусов. Поэтому ее ошибочно считают водкой. Пусть считают, она, конечно, водка, но только один из ее видов. А испокон веков на Руси гнали водку разного калибра – от 25 градусов до 93! Почему оптимально – 40 градусов? Для желудка оптимально, для опьянения, для производства? Вот то-то и оно! Я свой оптимальный вариант выработал – 55 градусов. Настаиваю на кедровых орешках. Получается лекарство – высший класс! Да, да – лекарство хоть от чего. От головы, от сердца, от желудка, от ангины и гриппа. Попробуй – не пожалеешь. Давай-ка, за здоровье.

Мы чокнулись, выпили. Иван Григорьевич наклонился к столу, чтобы взять картофелину и лук. И тут я заметил на его лысине справа вмятину с пол-яйца величиной.

– Откуда это у вас?

– Война, – коротко объяснил он, – Балтика, Первый Ленинградский фронт, ранение, плен, побег, концлагерь, еще один концлагерь, еще один побег.

– Ух ты! Много же вы пережили! – восхитился я.

– Да уж, повидал немало, – усмехнулся он. – Я тебе потом расскажу, в другой раз, когда еще раз встретимся, времени побольше будет.

Иван Григорьевич, конечно, гостеприимный человек, но в такую глушь возвращаться по доброй воле и в здравом рассудке я не собирался больше никогда!

– Никогда не говори «никогда»! – вдруг произнес путевой обходчик, и я вздрогнул от неожиданности.

– Вы что, мысли читаете?

– Нет, нет. Мне их потом сами рассказывают, мысли свои. Да поймешь ты все со временем. Вот, например, я знаю, почему тебя с поезда ссадили. Потому что у тебя билет оказался в другую сторону – верно?

– Верно… – пролепетал я, ничегошеньки не понимая.

– А взял ты его, друг-товарищ, из пиджака. Так?

– Так…, а пиджак-то забыл! – спохватился я.

– Забыл, потому что он не твой.

– А чей? – неужели я кого-то по недоразумению оставил без билета?

– Олег, ты в этих… как их там… джинсах в заднем правом кармане смотрел?

– Чего? – все еще недоумевая, я полез в указанное место и… через мгновение держал в руке билет на поезд! Машинально я сунул руку в нагрудный карман рубашки и… достал еще один билет! Голова закружилась… Два билета на один поезд. Точнее, на два направления: «Москва-Чита» и «Чита-Москва».

– Ничего не понимаешь? – посочувствовал Иван Григорьевич. – Попробую тебе объяснить. Может, и успею за час.

– Почему за час? – вопросы росли в геометрической прогрессии.

– Через час будет проходить поезд дальнего следования – «Москва-Чита». Это тот же самый поезд, который ты недавно покинул. Он здесь не останавливается, но я тебе помогу – он притормозит на секунду. Достаточно, чтобы запрыгнуть в вагон.

– А если ни одна дверь не будет открыта? – я не врубался и от этого начинал нервничать.

– Ты же сам ее открыл? Не переживай насчет двери – все будет нормально, – успокаивал меня путевой обходчик. – Сейчас тебе все наглядно постараюсь показать.

Он снял с открытого книжного шкафа (он здесь был, причем забитый под самый потолок сотнями книг!) стопку бумаги, ножницы, клей и карандаш.

– Мемуарами балуюсь, – как бы оправдываясь, сказал он. – Но об этом тоже потом. Вот, смотри.

Иван Григорьевич взял лист бумаги и аккуратно отрезал ровную полоску шириной 2–3 сантиметра. Провел по отрезку карандашом туда и обратно, получилось две параллельных линии:

– Это железная дорога. ЖД. Рельсы идут туда и обратно. Уяснил, друг-товарищ? Здесь вот Москва, – он нарисовал кружок на одном конце полоски, – а здесь вот – Чита. – Другой кружок появился на противоположном конце. – Теперь смотри.

Иван Григорьевич сложил полоску вдоль длинной стороны пополам – полоска стала уже:

– Это еще не все, – кружок «Умелые руки» продолжался, полоска была склеена по своим концам, только при склеивании Иван Григорьевич перевернул один конец на 180 градусов, и кружочек Москвы оказался под кружочком Читы. – В школе это все проходят. Лист Мебиуса. Бесконечная железная дорога!

– Ну и что? – все равно я абсолютно ничего не понимал: школьный опыт никак не вязался с реальностью.

– И это еще не все, – торжественно заявил железнодорожник и проткнул получившийся Лист Мебиуса карандашом в двух местах – как бы по диаметру. – Вот. В этих местах образовалась… как бы это сказать… временно-пространственная яма. Черная дыра. Бермудский треугольник.

– Вы начитаны и эрудированны, и все же…

– Сорок тысяч томов прочитал. У меня есть для этого время.

– Не может быть! Если даже человек правильно организует свое время, освоит курсы скорочтения и посвятит этому всю свою жизнь, все равно он сможет прочитать от силы несколько тысяч книг.

– Это за одну жизнь.

– Вы хотите сказать, что прожили несколько жизней?

– Это не совсем так. Хотя доля правды в этом есть.

Я подозрительно посмотрел на путевого обходчика. Не сумасшедшей ли? Тут, вдали от людей, можно и вправду свихнутся. Да еще водка… Может, он просто алкаш и у него белая горячка?

– Да не сошел я с ума! – опять прочитал мои мысли Иван Григорьевич. – От того, поймешь ты меня или нет, друг-товарищ, зависит, как долго ты будешь добираться до дома.

– Тут без бутылки не разберешься. У нас еще полчаса есть, давайте еще по одной, – принял я решение.

– Почему бы не выпить с хорошим человеком, – поддержал меня сорок-тысяч-томов-прочитавший человек.

11.

В Сарапул мы прибыли вовремя, Федя успевал на свой автобус. Но где взять несколько рублей, чтобы ему спокойно уехать в родную Верхнюю Толсторюпинку? Я предложил Феде поискать на автовокзале знакомых из своего городка, чтобы перезанять до получки на билет. Он помотал головой – любители попутешествовать в их городке практически не водились.

– Тогда вот что, – предложил я ему. – Поехали со мной к Сашке на свадьбу. Погуляешь, поешь, попьешь, девок пощупаешь, компенсируешь свои финансовые потери. Поговорю с Саней, он тебе обязательно подбросит на билет.

– Дык неудобно как-то, я там никого не знаю и меня никто не знает, – засомневался Федор-Винни Пух.

– Неудобно знаешь, что? Против ветра или на потолок…

– Ссать? – догадался Толсторюпин и заржал.

– Меня тоже там никто не знает.

– Ты друг жениха.

– А ты мой друг. Значит, друг жениха тоже, – я немного задумался. – Только вот что…

Я тщательно проинструктировал Федора. Он – студент факультета журналистики, изучает в университете технику оформления газеты, русский язык и стилистику, историю зарубежной и русской литературы, логику, политэкономию…

– Хватит, хватит, – замахал руками Толсторюпин. – Я никогда этого не запомню. Ты мне что-нибудь попроще…

– Федя, ты хотя бы русский язык и стилистику запомнишь?

– Сталистику?

– Не сталистику, а стилистику!

– А какая разница?

– Разница в букве «И»! И еще – обязательно почаще упоминай имя, отчество и фамилию преподавательницы – Людмила Трофимовна Спаленко.

Адрес Саши Нетленного у меня был заблаговременно записан в блокноте.

Во дворе Сашкиного дома (как оказалось – дома дяди Пети, дяди невесты) нам был устроен царский прием. В полном разгаре шел «мальчишник» – прощание Александра Нетленного с холостой жизнью. Под навесом за длинным и широким столом, который так ломился от всевозможных яств, что пиршество Трех Толстяков (читай, Ефрема Михайловича) казалось теперь жалкой пародией на изобилие. Несколько кастрюль с первыми блюдами, пять видов второго, пять видов салатов, а самое главное – водка, коньяк, вино, пиво. И возрадовалась душа студиуса, и воздал он похвалу всевышнему, зажиточным сарапульцам и другу своему Сашке!

За столом чревоугодию предавалось семь-восемь парней и несколько мужиков в возрасте. Хозяйка Тамара Степановна – жена дяди Пети– хлебосольно суетилась вокруг нас. Немолодая, но все еще в теле женщина – типичная представительница центральной России, – проговорилась, что она учительница русского языка и литературы, а потому бесконечно рада, что Сашок, будущий родственник, выбрал гуманитарную стезю и станет журналистом, а возможно – писателем. Мы выпили за это.

– Людмила Трофимовна Спаленко, – подал голос вдруг Федор. Все уставились на него. – Ну это… наша училка по русскому языку и… эта… сталистики!

– Это – Федя, – поперхнувшись, поспешил я представить присутствующим Винни Пуха. – Учится на нашем факультете, мы – однокурсники.

– Д-да… – поспешно кивнул, несколько озадаченный Нетленный, – мы – однокурсники.

Он тут же вызвал меня покурить в сторонке, хотя сроду не курил, и задал вопрос не в бровь, а в глаз:

– Что за чудо ты притащил с собой?

Как можно короче, не вдаваясь в подробности, я описал наши злоключения и поведение Толсторюпина.

– Ну не бросать же мне этого Винни Пуха после всего, что случилось?

– Ладно, что-нибудь придумаем, – сказал Сашка, – пусть он только поменьше болтает, а если и болтает, то только об университете. Я же тоже тут в гостях. Ты хоть проинструктировал товарища? Ну, хорошо хоть проинструктировал, – и тут Сашка вдруг запел:

– Хорошо живет на свете Винни Пух!

– У него жена и дети, он – лопух! – подхватил я.

Обнявшись, мы подошли к столу.

– Илья, – попросил Нетленный высокого со светлыми кудрями парня, – гитару можешь принести, у тебя, кажется, была шестиструнка?

– Одна нога тут, другая – там, – ответил Илья, замахнул поспешно рюмку водки, закусил квашенной капусткой и исчез.

– Дорога плохая, грязища, из колеи никак не выбраться, – похоже, что поменьше болтать у Федора Толсторюпина не получалось, обильное возлияние давало себя знать, и он стал не в меру красноречив, – Тут навстреньчу мотоциклист, чтоб у них у всех права поотбирали! Он по колее, как трамвай по рельсам, прет, тоже не может в сторону свернуть, газ сбрасывает, а бесполезно, наклон в мою сторону, несет его мотоцикл, как сани зимой, с горки, ни в п…, ни в Красную Армию. Вижу, дело хреновое, по тормозам, заднюю включаю и попер. А у мотоцикла-то задней скорости нет! – с видом профессора кардиологии заключил Федя.

– В какой газете работает Федор? – спросила невинным голосом нас с Сашей Тамара Степановна.

– «Путь Ильича», – не задумываясь, ответил я. – Только он там не работает.

– Как не работает, он же журналист?

– Не совсем журналист, он – рабкор. Рабоче-крестьянский корреспондент. Целый день на водовозке людям воду доставляет, а в свободное время пишет заметки. Поэтому в газете он не работает – штатно. А внештатно – работает.

– Понятно, – заулыбалась Тамара Степановна. – Рабочий класс. А где эта газета выходит, в каком городе?

– В Верхней Толсторюпинке.

Угораздило же Федора услышать название малой Родины! Он прекратил травить шоферские байки и с порывом настоящего патриота стал всем рассказывать о том, что в их городке три поселка: Верхняя Толсторюпинка, Средняя Толсторюпинка, Нижняя Толсторюпинка. Что регулярно и периодически парни бьются «стенка на стенку», что танцы у них не обходятся без драк и увечий, что – то верхние толсторюпинцы гоняют нижних, то средние и тех, и других. При этом он не забывал вставлять свое неизменное – ни в «п…, ни в Красную Армию».

Тамара Степановна морщилась и с укоризной посматривала на нас с Сашей.

Я подошел к Федору и шепнул ему на ухо:

– Перестань материться, тимуровец.

– Где, что, как? – удивился Винни Пух. – Я не матерюсь.

– А «ни в п…, ни в Красную Армию» – это, по-твоему, что?

– Это не мат, – искренне завозмущался Федор, – это… присказка, поговорка.

Ситуацию выручила гитара, которую принес Илья. Я пел песню за песней, их подхватывали буквально все, даже если не знали слов. И «мальчишник» продолжался до тех пор, пока на небе не появились звезды.