Прощайте, сожаления!

– Я хочу сказать от имени «Деловой России», – начал Завьялов голосом, приобрётшим от коньяка глубину и бархатистость. – Всем россиянам, а инвесторам в особенности, нужна вера – вера в своё дело, в своё непростое предназначение, в свою страну. Именно веры нам, россиянам, порой очень недоставало, и это приводило к ужасным последствиям! Вспомним горестные слова Розанова после Октябрьского переворота: «Вся Россия слиняла в два дня». Недавно «болотные» пытались устроить новый переворот, втянуть страну в смуту, междоусобие, нарушить её мирное развитие. Им в тот раз не удалось осуществить задуманное, но от своих замыслов они, конечно, не отказались. Чтобы отвести нависшую угрозу, нам всем очень нужно верить в себя и свою страну, в Великого Бога Земли Русской! Поэтому выпьем за веру!

Все снова выпили и помолчали. Чермных понял: от него ждут тоста. Но желания врать что-то прочувствованное и снова глотать тягучий, обжигающий коньяк у него не было. Он уже выпил более, чем достаточно, и знал, что к ночи выпитое непременно отзовется скачком давления. А пока ему было тепло и хорошо, и всё, что ему хотелось, – это слушать приглушённое хрипловатое воркование Азнавура из музыкального центра и наслаждаться вкусной едой. Вместо коньяка он плеснул себе в бокал минеральной воды, и все поняли, что тостов больше не будет. Финогин тоже налил себе минералки, остальные, кроме Завьялова, перешли на лёгкое вино Muscadet, и лишь Завьялов продолжал пить коньяк, заметно хмелея с каждым бокалом и упорно переводя разговор на политические темы:

– Всё-таки хорошо, что Крым наш! Это сплотило россиян вокруг власти, так что «болотным» осталось только сидеть и помалкивать. Обнажилась суть конфликта: власть отстаивает национальное русское дело, а «болотная» оппозиция – интересы Запада. Внешняя политика стала осмысленной: в кои-то веки мы защищаем не вьетнамцев или ангольцев, а соотечественников. За это можно и умереть. На мой взгляд, и в Донбассе надо действовать решительнее.

– Получается, как в доброе старое время: народ и партия едины! – насмешливо заметил Кошелев.

– Так что же в этом плохого? Это гарантия стабильности в стране вопреки всем санкциям. Пусть без пармезана и кое-каких иных западных прелестей, мы всё-таки проживём, притом спокойнее, чем прежде.

– Но предприниматели могут быть на этот счет иного мнения, – вдруг вмешался молчавший до сих пор «крысёныш». – Среди них есть и сторонники оппозиции. Я знаю, что Сергей Борисович сказал как-то на собрании местного «Ротари-клуби», что этому государству налогов платить не нужно.

Чермных, лениво жевавший тушёное мясо по-тайски, едва не поперхнулся. Гости принуждённо засмеялись, словно неудачной шутке, а «крысёныш», довольный произведённым эффектом, рассматривал Чермных во все глаза, улыбаясь. Тот судорожно проглотил недожёванный кусок и постарался ответить как можно более сухо, спокойно, глядя не на «крысёныша», а на своих гостей:

– Не помню такого. Если и говорил что-то похожее, то переврали безбожно. Вы же знаете, как проходят собрания «Ротари-клуба»: всегда в каком-нибудь ресторане, за обедом или ужином. Там все подшофе.

После этого заговорили о другом, но Чермных остался под тягостным впечатлением нависшей беды. Слишком ясно было, что «крысёныш» явился неспроста и не к добру. Мерзавец явно хотел испортить торжество и нарушить его, Чермных, душевное равновесие, своего добился и этим, конечно же, не ограничится. Скоро он почувствовал давящую боль в темени и понял, что это подскочило давление. Досидеть до конца застолья ему едва удалось. Вечером, немного оклемавшись, он позвонил Финогину и спросил о «крысёныше»: что это за тип, откуда он взялся?

– А я думал у вас об этом спросить, – ответил как будто удивлённый Финогин. – Мне самому это интересно. Я сначала думал, что это ваш гость, но потом он сказал такую странную вещь…

– Мне показалось странным и кое-что ещё из того, что говорили сегодня. А именно о бизнес-инкубаторе.

– Ну это лишь благие пожелания. Мы как чиновники должны были на публичном мероприятии обозначить общественный интерес, отметить, что офисный центр – это хорошо, но городу особенно нужен бизнес-инкубатор…

6

Спустя три дня Чермных узнал, кто такой «крысёныш»: тот сам явился к нему в кабинет с предписанием начальника управления расследования налоговых преступлений Главного управления внутренних дел Ордатовской области Блинова от 26 мая 2015 года за номером 61/7397, которым предлагалось «представить сотруднику УНП ГУВД Сарычеву А. Н. для ознакомления на месте документы финансово-хозяйственной деятельности: договоры, счета-фактуры, накладные, платёжные документы, одностороние акты сверок, товарно-транспортные накладные и т. д. ЗАО «Кредо» за период с 2011 по 2015 годы».

– Получается, что это уже второй ваш визит ко мне без приглашения? – спросил Чермных, пытаясь насмешкой скрыть потрясение. – Или первый, в качестве инкогнито, не в счёт?

– И первый был нужен, – Сарычев криво усмехнулся, показав мелкие, неровные зубы. – Дело в том, что вы попали к нам в разработку, и мы изучаем вас основательно, со всех сторон.

– Чем же я обязан такой честью?

– Полагаю, что ответ на этот вопрос вы знаете сами. Если же вы его на самом деле не знаете, то ваше счастье. Скоро всё выяснится.

Сарычеву выдали требуемые документы и выделили кабинет, в котором он засел над бумагами. Едва он закончил, как из Главного управления внутренних дел поступили новые требования: нужно было представить список сотрудников, которые отвечали за поступающее сырьё, выполнение строительно-монтажных и отделочных работ, а также «заверенные копии документов за весь период взаимоотношений с ООО «Спецторг». А 10 сентября исполнявший обязанности начальника управления расследования налоговых преступлений ГУВД Сазонов подписал постановление об изъятии всей документации о хозяйственно-финансовой деятельности ООО «Кредо» за 2011-2015 годы.

Со стороны могло казаться, что Чермных воспринимает всё происходящее спокойно, но Александра заметила, что с началом проверок он осунулся и постарел. Вечером злополучного дня 10 сентября, когда началось изъятие документов, она заглянула к нему в кабинет, где всюду были видны следы обыска.

– Что же сидеть в разорённом офисе? Поедем! – позвала она его мягко и в то же время требовательно, как мать – ребёнка.

– Да надо же тут хоть немного привести всё в порядок… – он растерянно окинул взглядом пространство своего огромного стола и всего кабинета: всюду были бумаги, которые надо было собрать, рассортировать, куда-то сложить…

– Брось всё, как есть! Они же завтра снова здесь будут!

– А сейчас они уехали? Не оставлять же их одних…

– Только что уехали.

– Ну тогда и мы поедем…

Они спустились в лифте и подошли к стоявшему на парковочной площадке тёмно-вишнёвому автомобилю подчёркнуто обтекаемых форм, похожему на огромную мыльницу. При виде дорогой машины Чермных поморщился: чёрт дёрнул его купить Lexus ES накануне нынешней катастрофы! Совсем некстати дразнить следаков дорогой тачкой. А ведь всего лишь полгода назад эта покупка представлялась вполне разумной: выход строительства «Плазы» на финишную «прямую» он хотел отметить подарком самому себе. Кто же знал тогда, что нагрянет такая беда…

Александра подождала, пока они выедут на загородную трассу, и затем задала именно тот вопрос, которого Чермных боялся:

– Ты не хочешь мне рассказать о том, что происходит?

– Это наезд. Разве не ясно?

– И ты ни в чём не виноват?

– Безгрешных нет. Есть и за мной грехи…

– Посадить за них могут?

– Кто знает? Возможно…

– Значит, дело плохо. Когда могут посадить, то непременно посадят, если не откупишься.

– Если денег хватит, попробую.

– Нет, если дело серьёзное и ты увяз крепко, то наверняка потребуют отдать бизнес – твою «Плазу».

– Что сейчас гадать на кофейной гуще? Когда придут и потребуют, будет хоть какая-то ясность. А сейчас не стоит переживать раньше времени. Хотя понятно, почему ты это делаешь: ты уже привыкла чувствовать себя здесь хозяйкой. Формально от моего имени, фактически ты самостоятельно распоряжаешься сдачей площадей в аренду. Я же узнаю о твоих удивительных решениях постфактум, задним числом.

– Что же тебя удивило?

– Как можно было сдать компании «Дельта» восемьдесят квадратных метров всего за тридцать две тысячи в месяц? Это же всего четыреста рублей за метр! Пусть сейчас кризис, пусть помещение уже месяц простаивало, но всё-таки у нас офисный центр класса В+!

Не отрывая глаз от дороги, обозначенной в сгустившихся сумерках россыпью бегущих габаритных огней, Чермных всё-таки знал, что Александра сейчас ещё больше прищурила свои глаза, презрительно отвергая его доводы:

– Хорошо и то, что за четыреста удалось сдать, иначе офис и дальше стоял бы пустой. Хотя к чему сейчас об этом? Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут…

Чермных знал, что в иное время Александра сказала бы ещё о том, что «Плазу» нельзя относить к офисным центрам класса В+ что она и до простого В недотягивает, не имея даже удобной парковки. Что не из лучших и месторасположение: на шумной магистрали. Что в условиях кризиса очень скоро могут опустеть и офисы, сданные ранее по семьсот рублей за квадратный метр. Но вместо этого Александра только вздохнула. «Не хочет бить лежачего», – подумал он. – «Может быть, она уже совсем поставила на мне крест». Эта мысль разозлила его, и потому он сказал то, что должно было обидеть её наверняка:

– Насколько я помню, ты и раньше была знакома с хозяином «Дельты», Гартвиком. Не по знакомству ли ты устроила ему аренду подешевле? Или у тебя были какие-то другие расчёты?

– Да я с половиной арендаторов была и раньше знакома! Чего же ты хочешь в Ордатове? Всё-таки городок у нас не такой уж большой, а я работала в СМИ, делала рекламу… А твои подозрения насчёт моих частных расчётов в твоём бизнесе – это уже совсем полный бред. Хочешь уволить – увольняй. Нельзя бросаться такими обвинениями в адрес своего коммерческого директора и оставлять его на работе! Это просто глупо!

– Всё дело в том, что ты у меня не просто коммерческий директор, ты часть моей жизни, из которой я не могу тебя уволить, и ты прекрасно это знаешь…

Сразу после произнесения этих слов он почувствовал, что сказал неправду. Всё сейчас летело в тартарары – не только его бизнес, но и вся его жизнь. Так что в принципе можно было не особенно жалеть о «части» её… Но всё-таки Александру он не прогонит. Она будет с ним до тех пор, пока сама не захочет уйти. Потому что для него невыносимо причинять боль женщине, с которой он был по-настоящему близок. Этого он старался избегать всегда, со всеми своими женщинами, не исключая бывшей жены Мирры и даже своей полузабытой любовницы Лоскутовой, давно истлевшей в заброшенной могиле… К каждой из них он испытывал жалость, в каждой он угадывал наивную девочку. Может быть, так он воспринимал женщин оттого, что ему суждено было стать отцом двух дочерей… А что до Александры, то он до конца будет держаться за неё из жалости не только к ней, но и к себе. Сейчас, в смятении, она ему особенно нужна… Поэтому он сказал примирительно:

– Извини. Насчёт «Дельты» – это я зря. И ты права: нельзя, чтобы офисы пустовали…

– Не понимаю: зачем ты ввязался в дело, за которое могут посадить?

– Риск притягивает. В бизнесе рисковать приходится постоянно, к этому привыкаешь. Разве ты сама не чувствуешь в себе склонности к риску, авантюре?

Александра пожалела о том, что завела разговор на тяжёлую тему. Ей захотелось перевести его на забавное. Она вспомнила о том, что раза два к Чермных пытался пройти странный посетитель – весь, по словам охранников, в чёрном, рослый, мослакастый, с полуседыми волосами. Александра пообщалась с пришельцем по телефону, и тот сказал, что является старым знакомым Чермных и желает поговорить с ним. Каждый раз Чермных был занят с другими людьми, поэтому она предлагала необычному посетителю прийти в другой день.

– А ты знаешь, что к тебе два раза просился на приём чудной старик, худой, в чёрном? – спросила она. – Говорил, что он твой старый знакомый. Ты каждый раз был занят, к тому же я сомневалась: точно ли он твой знакомый? Может быть, какой-нибудь сумасшедший?..

– А-а, мой чёрный человек! – усмехнулся Чермных. – Я знаю его. Это неадекватный тип, я дал указание охране его не пропускать.

Справа от трассы островком света в океане непроглядной ночи показался посёлок Дубрава. Коттедж Чермных, ярко освещённый гранёными фонарями «под старину», был в хорошем месте: на краю посёлка, почти на опушке хвойного леса. И само по себе жильё притягивало взгляд: это был архитектурно вычурный комплекс из основного двухэтажного дома, двух жилых пристроек к нему, террасы и портика. Каждая из построек была облицована бежевым сайдингом и накрыта кровлей из бордовой металлочерепицы, так что всё вместе напоминало семейку прильнувших друг к другу подосиновиков с яркими шляпками. Справа от дома две липы высоко поднимали свои ветви, а перед ним, в середине большой круглой клумбы, росла туя. Чермных взглянул на всю эту тщательно рассчитанную, ухоженную красоту с сожалением: думал провести здесь старость, а не получается…

За ужином Чермных выпил две рюмки португальской мадеры из подаренной кем-то бутылки, чего ему совсем не следовало делать ввиду гипертонии, но уж слишком муторно было на душе. От усталости и с непривычки опьянение пришло быстрое и сильное: телу вдруг стало тепло и легко, а голова, напротив, потяжелела и наполнилась чем-то горячим, текучим. Он знал, что алкоголь расширяет сосуды и снижает артериальное давление, но это действие будет кратковременным и у гипертоника может смениться скачком давления, поэтому лучше поскорее лечь спать. Трудным усилием воли он поднялся из-за стола и затем заставил себя принять душ. Когда он вышел из ванной, Александра встретила его на пороге их общей спальни зовущим взглядом, но он прошёл по коридору мимо неё в свою отдельную спальню, пробормотав:

– Я устал сегодня…

Наутро Чермных проснулся с неизвестно откуда взявшимся знанием о том, что всё должно решиться именно в этот день. Пришедшим, может быть, просто оттого, что совершенно невозможным казалось продолжение уже так долго терзавшей его муки неопределённости и ожидания. Наверно, именно поэтому он захватил с собой, уезжая в офис, недопитую бутыдку мадеры. И очень скоро стало ясно, что предчувствие не обмануло его: в десять часов утра Александра позвонила и сообщила, что с ним хочет говорить по телефону человек, который себя не назвал и сообщил только, что у него есть дело к руководителю ЗАО «Кредо» по расчётам с ООО «Спецторг».

«Вот он, охотник на мою шкуру!» – подумал Чермных и поспешно переключил стационарный телефон на своём столе на громкий звук, а затем включил диктофон на своём смартфоне. И лишь после этого сообразил, что говорить с ним будет, конечно, не первое лицо, а некий безвестный «адъютант», и непременно по мобильнику с безымянной «симкой». Так что записывать речь злодея бесполезно…

– Как дела, Сергей Борисович? – любезно, даже ласково спросил незнакомый, уверенный мужской голос, по которому Чермных понял, что его собеседник не старше сорока лет, образован и циничен.

– Что вам нужно?

– Я представляю ростовскую компанию «Фритрейд», которая желает зайти в ваш регион через приобретение офисного центра «Плаза» по выгодной для вас цене.

– Сколько?

– Пятьдесят миллионов рублей.

– «Плаза» стоит, как минимум, в четыре раза больше.

– Речь идёт не только об офисном центре. На кону есть ещё кое-что, очень дорогое для вас. По весьма достоверным сведениям, при выполнении одного казённого подряда вы значительно завысили стоимость материалов. В связи с чем вам будет предъявлено обвинение по части четвёртой статьи сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, которая предусматривает ответственность за «мошенничество, хищение чужого имущества путём обмана, совершённое в особо крупном размере». Это преступление наказывается лишением свободы на срок до десяти лет. Вам дадут поменьше – четыре года в колонии общего режима. Но это тоже не сахар, тем более в вашем возрасте, не правда ли?

– Этого можно как-то избежать?

– Да, вам дадут условный срок, но при условии, что вы кое-что сделаете для этого. Если вы предстанете перед судом в качестве богатого предпринимателя, владельца крупного офисного центра, процесс неизбежно приобретёт резонансный характер и станет показательным: на вашем примере всем покажут, как нехорошо и опасно наживаться за счёт бюджета, тем более на таком святом деле, как увековечение памяти павших воинов. То есть вы получите суровое наказание. И совсем другое дело, когда перед судом окажется скромный, ушедший на покой предприниматель, у которого всего имущества только его единственное жильё да несколько десятков миллионов рублей на счету в банке. Процесс уже не будет показательным, поэтому к вам отнесутся снисходительно.

– Я подумаю, – сказал Чермных только для того, чтобы отвязаться хотя бы на самый краткий срок и выиграть время для поиска спасительного выхода.

– Хорошо, подумайте. Я перезвоню вам завтра в десять утра.

Чермных машинально смахнул со лба капли испарины. Смысл сказанных ему слов он уяснил мгновенно: в случае отказа от предложения его ждет арест с немедленным предъявлением обвинения. Потому что говорить о его афере с таким знанием подробностей мог лишь тот, кто представлял реальную власть и получил информацию о результатах дознания из первых рук – от самих дознавателей. Значит, дело очень серьёзно. Что же предпринять? Может быть, пригласить журналистов, провести пресс-конференцию, рассказать о происходящем? А почему бы и нет, когда придумать что-то лучшее не удаётся? Не отдавать же «Плазу» просто так! И за решётку ему никак нельзя!

Чермных снял телефонную трубку и набрал внутренний номер:

– Александра, обзвони редакции газет, с которыми у нас договоры об информационном обслуживании, и пригласи завтра в десять журналистов на пресс-конференцию. И «Ордатовские новости» не забудь!

Александра хотела что-то возразить, но он оборвал её нетерпеливо:

– Я так решил! Выполняй!

Положив трубку, он потянулся к кейсу, в котором захватил из дома недопитую бутылку мадеры, достал её и глотнул прямо из горлышка, испытывая одновременно отчаяние и что-то похожее на облегчение: хоть какое-то решение принято! Да, скорее всего он обречён, но без боя не сдастся! Завтра в десять вместо разговора с вымогателем у него будет пресс-конференция!

7

Жилин проснулся глубокой ночью, охваченный мучительным беспокойством: что же делать с отцом? Во сне он увидел отчётливо, точно наяву, как снова пришёл проведать отца в его квартирке и снова, едва переступив порог, испытал чувство вины: почему так редко он бывает здесь? Следует чаще навещать старика, который, несомненно, тоскует один в своих четырёх стенах, среди старой мебели, доставшейся ему после развода, всей этой рухляди, памятной Жилину ещё с детства. В отцовской квартирке как бы закупорилась, законсервировалась атмосфера давно прошедших, дорогих им обоим лет. Каждый визит туда оказывался встречей с прошлым, одновременно отрадной и горестной…

Во сне проведать отца он пришёл вместе со своей женой Натальей, и при виде её на исхудавшем, измученном лице отца появилась вдруг безумная надежда. Он попросил её принести ему яду. Отец был уже очень плох, но всё-таки понимал, что сына об этом просить нельзя…

Проснувшись, Жилин несколько минут испытывал мучительное недоумение, не понимая, в каком времени он живёт. Это продолжалось до тех пор, пока он окончательно не пришёл в себя и не вспомнил о том, что отец умер от рака десять лет назад, что и Натальи нет на свете пять лет. Вспомнил он и о том, что случилось после тогдашнего, десятилетней давности, визита к отцу вместе с Натальей. Чтобы снова не услышать просьбу о яде, он больше уже не ходил к старику вместе с женой, а навещал его один, вечером после работы, каждый раз предлагая какую-то помощь, зная наперёд, что больной откажется от всего, даже от еды, что снова пожалуется на тошноту и горечь во рту, а на прощанье пообещает всё то же: «Я завтра умру». Самым страшным было то, что предстоящая смерть предполагалась явно не от болезни. В один из вечеров Жилин увидел у отца запёкшуюся кровь и порез на запястье, в другой раз – наваленное на полу посреди комнаты тряпьё, местами опалённое, и обгоревшие спички вокруг…

У Жилина тогда возникло подозрение, что отец использует его для того, чтобы психологически накручивать себя, подталкивая к самоубийству, что старику нужен зритель для совершения непоправимого… И ему пришла в голову мысль, что для остановки ужасного сценария есть лишь один способ – на какое-то время покинуть больного. Оставшись один в квартире, в которую в ближайшие дни никто не придёт, тот волей-неволей успокоится. И не только из-за отсутствия «публики»: ни один человек не захочет, чтобы его тело после смерти долго лежало неубранное…

В тот год Наталье дали отпуск в начале июня, и они решили вместе съездить на море, всего на десять дней. Он предложил Крым, она согласилась и из крымских мест выбрала Евпаторию, где прежде не была. Когда он сказал об этом отцу, тот не возразил ни единым словом, лишь дал совет остерегаться обгорания на пляже: мол, в Евпатории дуют степные ветра, которые обманчиво притупляют чувство жары, поэтому там незаметно можно обгореть… Он тогда подумал ещё, что отец в совершенно ясном уме, раз помнит об особенностях Евпатории, где был почти полвека назад, вместе с женой и с ним, сыном, тогда всего лишь пяти лет от роду…

Они остановились в одном из самых дешёвых пансионатов Евпатории, дважды в день ходили на полупустой пляж, загорали там на белёсом, пылевидном песке, который набивался во все вещи, особенно в непоправимо распухавшие от него книги в бумажных обложках, купались в ещё довольно холодной воде, ели простую еду в пансионатской столовой, по вечерам смотрели у себя в номере телевизор и занимались любовью. В другое время он от всего этого чувствовал бы себя вполне счастливым, но на этот раз его угнетало беспокойство об отце. Однако звонить ему он не пытался и даже не оформил себе мобильный роуминг в Крыму, чтобы снова не услышать ужасное «я завтра умру».

Уже на обратном пути, в поезде, после того, как они въехали в пределы Ордатовской области, до него дозвонилась соседка отца и сообщила, что тот «потерял память». К вечеру того же дня он пришёл к отцу и увидел перед собой совершенно изменившегося человека. Отец, исхудавший, тщедушный, с застывшим выражением отчаяния, недоумения и испуга на лице, не узнавал его, рассказывал ему, всхлипывая, про своего сына Сергея, не мог назвать даже город, в котором находится, и по-прежнему отказывался от еды.

Жилин перевёз отца в свою квартиру и старался устроить его получше, но тот был беспокоен, бродил по комнатам, выходил глубокой ночью из квартиры, а будучи настигнут на лестнице объяснял, что «пошёл спросить, почему поезд стоит». Однажды в отсутствие сына отец исчез, оставив входную дверь в квартиру распахнутой. По возвращении домой Жилин принялся обзванивать больницы, и в ближайшей ему сообщили, что отца босым подобрали на улице и госпитализировали благодаря сердобольным прохожим, которые вызвали «скорую помощь».

После «бегства» отца Жилин решил устроить его в хоспис, и тот умер там через несколько дней, привязанный к койке, потому что вызывал у персонала опасения. Медсёстры жаловались на то, что старик поднимал с койки своего соседа по палате, да ещё раздобыл где-то и спрятал у себя нож. Врач Вадим Петрович пришёл к выводу, что у отца расстроена психика, и назначил ему уколы аминазина. Из случайно подслушанного разговора медсестёр Жилин узнал, что аминазин кололи и некоторым другим пациентам хосписа. Дома он заглянул в интернет и прочитал о том, что аминазин – «психотропное средство, применяемое в психиатрии для купирования психомоторного возбуждения». А ведь при госпитализации врач говорил ему, что отцу будут давать мягкое успокаивающее реланиум… Видимо, именно благодаря аминазину старик со второго дня пребывания в хосписе стал недоступен для общения.

Вообще очень странным местом было это заведение, занимавшее трёхэтажное здание бывшего заводского профилактория на окраине города: тогда, в летнюю пору, окружённое цветочными клумбами, зелёными газонами, ухоженными деревьями и уютными беседками, оно выглядело райским местечком, чем-то вроде очень хорошего санатория. Однако вся эта красота предназначалась не для пациентов хосписа, которых не видно было на живописных лужайках и в беседках. Не встречались они и в длинных, пустых коридорах на этажах – там посетителям попадались лишь медсёстры. Как ни странно, совсем не замечались санитарки, так что Жилин не мог понять, кто же ухаживает за лежачими. А между тем все больные в хосписе были лежачими. Поступавших туда в обязательном порядке переводили на строгий постельный режим и для надёжности искуственно обездвиживали при помощи успокаивающих средств и высоких металлических бортиков на кроватях.

Впрочем, в случае с соседом отца по двухместной палате, умиравшим от рака сорокалетним мужиком, у которого из-за отёка брюшной полости чудовищно раздулся живот, бортик был нужен, наверно, только для того, чтобы несчастный не упал с кровати. Однако отец своим затуманенным сознанием воспринял это ограждение как отвратительное насилие над человеком и взялся за благородное дело «освобождения» ближнего. Сняв соседский бортик, старик навлёк на себя репрессивные меры. Правда, в хосписе и свободу его самого существенного ограничили сразу после госпитализации, лишив даже возможности самостоятельно ходить в туалет, хотя доковылять до унитаза он был ещё вполне в состоянии и дома с этим проблем не имел. Жилин испытал потрясение, когда ему сказали в хосписе, что нужно купить и привезти памперсы и пластиковое судно-стульчак.

Отец был госпитализирован в четверг двадцать восьмого июня, а привязанным его за руки к койке Жилин увидел уже в пятницу вечером, когда после работы пришёл проведать его. Старик смотрел куда-то в потолок невидящим взглядом и не издавал ни звука. К тому времени всё начальство хосписа уже разъехалось до понедельника, на месте оставался только один дежурный врач, который не смог бы взять на себя ответственность за выписку пациента, если бы Жилин потребовал этого. Но в тот день такое решение у Жилина ещё не созрело. Ведь он и понятия не имел о том, что же ему делать с беспокойным умирающим. На следующий день, в субботу, Жилин увидел отца привязанным уже не только за руки, но и за ноги, и возмутился, потребовал у дежурного врача и медсестры развязать его. В воскресенье первого июля Жилин в последний раз видел отца живым. Старик лежал с закрытыми глазами, привязанный к кровати за одну руку и одну ногу. Жилин предложил отцу воды, и тот, не открывая глаз, свободной рукой сам ухватился за стакан, а когда кончил пить, ещё с минуту продолжал крепкой хваткой удерживать посуду, так что Жилину пришлось приложить немалое усилие, чтобы забрать её. Он подумал тогда, что отец, бывший штангист, хотел в последний раз дать ему почувствовать свою силу, которой гордился всю жизнь.

В воскресенье у Жилина уже вполне созрело желание забрать отца из хосписа. Он решил, что отвезёт старика в его «родные пенаты», куда, наверно, тот и пытался вернуться в день «бегства». И затем будь что будет! В понедельник утром Жилин договорился с училищным начальством об отгуле, благо в тот день у него была только одна «пара», и уже собрался ехать в хоспис, как оттуда ему позвонили и сообщили о смерти отца.

Через полтора часа, когда Жилин приехал в хоспис, тела отца там уже не было: его отвезли в морг при муниципальном похоронном предприятии. Пятидесятилетний врач Вадим Петрович, грузный, с двойным подбородком и величавой миной на ещё довольно красивом лице южного типа, сказал сочувственно:

– Виктор Константинович умер в четверть восьмого утра. Примите наши соболезнования. Не думал, что он уйдёт так скоро…

– Как будто старик мог протянуть дольше на аминазине, которым «вырубают» буйных психов! А ведь при госпитализации мне говорили, что ему будут давать реланиум!

– Дело в том, что у него было серьёзное психическое расстройство, – сказал врач, протянув Жилину справку о смерти. – Наверно, он уже давно был болен…

Жилин схватил бумагу и торопливо вышел из кабинета.

– Что, получил свою справку? – с глумливой ухмылкой спросил его внизу, на выходе, усатый вахтёр.

Жилин молча прошёл мимо, думая о том, что заслужил эти презрительные слова. Ему следовало раньше догадаться он о том, что этот хоспис – просто заведение для быстрого спроваживания на тот свет неудобных больных. Это же своего рода «фабрика», где смерти поставлены на поток, где умирают в год, кажется, четыреста человек. Здесь привыкли иметь дело с никому не нужными доходягами, родственники которых желают лишь поскорее получить справки о смерти для похорон и оформления наследства. Как мог он ожидать иного, прожив всю жизнь в Ордатове? Он жалел о том, что не успел забрать отсюда отца. Хотя что он делал бы с безумным?

Раздумывая о смерти отца, всякий раз Жилин испытывал недоумение. Невозможно было понять, почему в последние дни старик потерял рассудок: то ли его мозг был отравлен раковыми ядами, то ли помешательство развилось от тягостных душевных переживаний в ожидании смерти, то ли мышление пострадало от перенесённого в одиночестве инсульта. Но вот что было необычно в его случае: отсутствие жалоб на боли, от которых, как правило, ужасно страдают умирающие от рака…

…Почему же приснился ему сон про умирающего отца? Когда окончательно проснувшийся Жилин задал себе этот вопрос, то мгновенно нашёл ответ. Да потому, что уже несколько дней он подозревает рак у себя самого! Не на эту ли болезнь указывала температура, которая уже неделю держалась в пределах 37,2-37,4 градусов, без каких-либо иных признаков простуды? То же самое было десять лет назад с его отцом. Ещё Жилин заметил у себя отсутствие аппетита, чувство полноты в желудке и поташнивание после самой скудной трапезы, а также довольно быстро нараставшую слабость – всё то же, на что жаловался его отец в последний год своей жизни.

Впервые осознав всё это, Жилин похолодел и предпринял жалкую попытку успокоить себя: ведь ещё ничего не известно точно, ставить диагноз – это дело специалистов… Но он припомнил всё, что читал о наследственной предрасположенности к раку, и в глубине души почувствовал себя обречённым.

Терапевт районной поликлиники со смешной фамилией Колзикова назначила ему обычные анализы, а когда результаты их были готовы, она долго, молча изучала справки и затем выписала направление в онкологический диспансер. На прощанье она взглянула на него быстрым, уклончивым взглядом и тихо сказала, что «это нужно затем, чтобы исключить самое плохое». Он с ужасом подумал о том, как же ему быть, когда подтвердится это «самое плохое».