Наркозы

Услышав вопрос, Козлов отмахнулся.

– А на хрена, кому это надо?

– Ну ты даешь! Мне надо. Предкам моим. Помогли с похоронами хотя бы…

– Да там ничего трудного не было.

Нарышкин подсел, выудил из куртки бутылку водки и поставил ее на стол. В сложившейся ситуации он не знал, как себя вести. С одной стороны, известие его шокировало, а с другой, для самого Козлова это был уже пройденный и пережитый этап. После того, как выпили поминальную, а за ней тост за Наркозов – то есть за себя, любимых – Нарышкин попытался узнать подробности.

– Расскажи хоть, как это случилось.

– А я и сам не знаю. Я весь день пробухал на речке, домой еле дошел. Прихожу – а ее нет. Сказали, в больницу увезли с приступом. В нашу, которая за баней.

– С приступом чего?

– Сердце.

– Ну, а дальше что?

– Что?

– Что ты сделал? Навещать ходил хотя бы?

– Не успел. Утром агент похоронный пришел – все, говорит, кранты, так и так…

Когда раздавили пузырь, Нарышкин, выслушав друга, окончательно утвердился во мнении, что дела его плохи. Козлов не собирался обустраивать свою жизнь вообще никак.

– Ты насчет работы узнавал? Надо где-то хоть формально числиться, а то тунеядство пришьют.

– Да спрашивал в городе… Есть маза зацепиться на патронном, но в качестве кого – пока неясно. Просили подождать.

– Так ты их тереби! Под лежачий камень, сам знаешь… Да и жить на что-то надо.

– У матери деньги отложены были. Пока хватает.

Следующей весной, когда друзья увиделись вновь, дело с трудоустройством так и не сдвинулось. И это при том, что средства, оставшиеся от матери, у Козлова заканчивались. После очередной беседы «под это дело» Нарышкин уяснил, что друг его протянет еще, дай Бог, одну зиму, а дальше кирдык – надо где-то и что-то зарабатывать. Козлов опускался все ниже, это было очевидно, но Нарышкин никак не мог повлиять на ход событий, и проблема прежде всего состояла в том, что он посещал поселок лишь наездами: времени на «психотерапию» просто не находилось, да и какой толк проводить сеансы, если подопечный сам ничего не желает менять? Вскоре закончилась учеба в институте, Нарышкин вышел на свою первую работу, грянула перестройка… Жизнь в Москве, полная перемен и приключений, окончательно вытеснила дачу со всеми ее друзьями и знакомыми на второй план. В ходе редких визитов в поселок с обязательными посиделками в компании Козлова вывод был сделан окончательный: старый друг рано или поздно сопьется, и помешать ему в этом уже не сможет никто и ничто. Хотя, надо заметить, процесс деградации, хотя он и шел, шел весело. Козлов обзавелся очень интересным корешем: из мест заключения после длительной отсидки за разбой вышел и поселился в Рыбном – в пустующем полуразрушенном доме– некий Игоряныч. Фамилию его Нарышкину узнать не удалось ни в момент знакомства, ни впоследствии, – впрочем, это и неважно. Мужик имел высокий рост, невзрачную внешность, одевался отвратительно, но был чрезвычайно компанейским, заводным и умел непостижимым образом, не обладая деньгами на кармане, добывать водяру. Такой индивидуум Козлову был жизненно необходим, и немудрено, что они мгновенно сошлись. Игоряныч, узнав, что из себя представляет Нарышкин на общественной лестнице, отнесся к нему поначалу настороженно, но после первой же крупной попойки а-труа недоверие улетучилось. А окончательно теплое расположение со стороны Игоряныча пришло, когда он убедился, что Нарышкин, постоянно спонсируя их застолья, не требует ничего взамен. Короче, Наркозы продолжали зажигать, и дни нарышкинских побывок всегда запоминались: посиделки устраивались то у Козлова, то у Игоряныча, а то и прямо на лужайке у грунтовой дороги с количеством участников не менее пяти – все добрые старые знакомые. Но вместе со всем этим стало очевидно, что«союз двух сердец» претерпел радикальную метаморфозу: он больше не основывался на духовной близости, а был теперь замешан на бессознательном желании обоих окунуться с помощью алкоголя-галлюциногена во времена детства и юности, от которых давно ничего не осталось. Во всяком случае, так считал Нарышкин, склонный к аналитическим умозаключениям.

Перестроечные времена сказались на жизни поселка и соседнего Климовска самым что ни на есть наихудшим образом. Новомосковский пруд, который в годы застоя регулярно чистили с помощью экскаваторов и прочей техники, зарос камышом и обмелел: купаться в нем стало невозможно. В родном местном магазине «Продукты» сменились хозяева, и там стали торговать паленой водкой. А в Климовске произошел настоящий коллапс: закрылся патронный завод, стопроцентно градообразующее предприятие. Население потянулось за работой в Подольск и в Москву, а власти смачно плюнули на существовавшую худо-бедно экономическую инфраструктуру. Та же участь постигла дом культуры, и кинопоказы с дискотеками одним махом испарились. Аттракционы в парке у реки, включая колесо обозрения, снесли. За футбольным полем в дубовой роще – тем самым, где состоялся исторический матч – никто больше не следил: исчезла разметка, трава вымахала в человеческий рост, ворота заржавели. И вообще тот юношеский футбол стал казаться каким-то иллюзорным явлением, в котором действующими лицами являлись совсем другие люди, чей образ стерся из памяти. Однажды, когда Нарышкин, вспоминая достижения прошлого, спросил у Козлова, помнит ли он счет их игры с Климовском, дружбан ему ответил: «Какой еще, в жопу, игры?» Но имел место и позитив: в городе и окрест стали открываться новые коммерческие предприятия, перепрофилировались несоответствующие новой эпохе торговые точки, – и это дало Козлову, окончательно добитому безденежьем, возможность устроиться на работу. На территории канувшего в Лету завода неожиданным образом сформировался огромный склад лакокрасочных материалов и сельхозудобрений – туда-то его и взяли. Правда, не шибко знаковая должность, всего лишь сторож, но процесс, как говорится, пошел. Козлов даже пить стал выборочно: в день заступления на смену – ни-ни. На такой внушающей оптимизм ноте судьба вновь развела друзей: Нарышкина призвали в армию в качестве офицера-переводчика, и укатил он не в какой-нибудь Питер или другой крупный город, а к черту на рога – в Туркмению. Связь полностью оборвалась на два года.

Армейскую службу Нарышкина мы опустим как не имеющую ничего общего с Наркозами, хотя это были едва ли не лучшие годы в его биографии и в плане профессионального роста, и в плане взросления, и в плане развлечений. Вернувшись домой, он полноправно встал на одну ступень с Козловым. Дело в том, что даже в те постперестроечные годы с их реформами, приведшими к упадку в вооруженных силах, в народе продолжало бытовать устойчивое мнение: если ты не служил в армии – значит, ты либо больной, либо подонок. Теперь ни тем, ни другим назвать Нарышкина окружающие не могли. В Туркмению он улетел весной, в конце апреля, и, соответственно, домой приехал тоже весной, как раз под майские праздники. Грех было не использовать эти дни для поездки на дачу, что Нарышкин с удовольствием и сделал. Первое, что он увидел в Рыбном переулке, это совершенно одичавший вход на участок Козлова. Калитка отсутствовала – заходи кто хочет. У забора густо разрослись кусты хмеля, полностью скрывшие дом: с улицы виднелась только крыша. Тропинка, протоптанная к крыльцу, была усеяна раздавленными одноразовыми стаканами, фольгой от плавленых сырков и огрызками яблок: значит, на участке активно пили. Нарышкин, поднявшись по ступенькам, толкнул входную дверь. Прихожая, что удивлением для него не стало, была сплошь утыкана пустыми бутылками. На газовой плите, стоявшей невдалеке, красовалось несколько стаканов с затушенными в отвратительной черно-коричневой воде окурками. Нарышкин повернул на плите одну из ручек, потом еще одну: конфорки не зашипели, – значит, газ отключили за неуплату. Интересно, а свет у него есть? Щелкнув выключателем, Нарышкин убедился, что отрезали и электричество. Ладно, посмотрим, что в жилых помещениях… Открыв козловскую комнату, хозяина он в ней не обнаружил, а обнаружил полный бардак и запустение. Мебель, которой раньше было более чем достаточно, исчезла вся. Для сна, по-видимому, Козлов использовал кучу старых тряпок, наваленных поверх походной плащ-палатки цвета хаки, разложенной в углу комнаты и невесть откуда взявшейся. Теперь понятно, почему все классические атрибуты пьянки – пластмассовые стаканы, остатки закуски и импровизированные пепельницы – находятся не в жилом помещении, а в саду и в прихожей: внутри просто не на чем и не за чем сидеть. Все это означало, что Козлов опять безработный. Нарышкин посмотрел в окно – а вот и хозяин! Друг его приближался к дому нетвердой походкой, бережно держа в руке початую бутылку дешевой водки. Вот он пропал в зарослях хмеля, вот опять нарисовался на тропинке, вот звук открываемой входной двери…

– А-А-Алегыч! – радостно-пьяно вскрикнул Козлов, увидев друга. – Дембельнулся!

– Да, на днях. Как только – так сразу к тебе… Вот.

– Ну и как там, в Туркмении? Я у бати твоего иногда спрашивал, пишешь-не пишешь… А он ни хрена толком не расскажет: жарко у них там, говорит, и все дела.

– Ну да, это ж тебе не Северный флот.

– Северный флот не подведет!

– Слыхал, слыхал… Да, жара – реально как в парилке, особенно в июле-августе. Перед Новым годом всегда в Каспии купались…

– Во дела!

– Ты лучше скажи, как дошел до жизни такой? Куда мебель дел? Где телек? Где свет, где газ?

Козлов помрачнел.

– Так меня же со склада погнали…

– Давно?

– Год назад примерно.

– За что?

– Пожар ночью на территории промухал. Уснул.

– Нажрался, что ли?

– Да, так получилось. Знакомый один зашел – климовский. У него с собой было, а дома жена мозг выносит – выпить больше негде. Вот мы и выпили. А тут пожар, как назло. Короткое замыкание. А я же должен территорию периодически обходить, если что – сигнализировать. Заснул – и вот…

– И где ты сейчас обитаешься?

– В смысле работы, что ли?

– В нем.

– Через дубовку проходил?

– Ну…

– Видел там, за бывшими каруселями, павильон стеклянный?

– Нет, глаз не достал: далековато от дороги.

– Короче, наш ДК закрыли – не совсем, а на ремонт, – а это, типа, вместо него: там по вечерам дискачи устраивают и пиво продают. А умные люди, сам знаешь, с собой и водяру проносят. Все действо – до часа ночи. Ну, ночью-то, конечно, не до уборки, а с утречка я туда отправляюсь выметать весь срач. Бычки, мусор, пластиковая посуда – внутри павильона и вокруг, на территории. Платят, конечно, копейки, а то и просто натурой. Видал? – Козлов помахал початой бутылкой. – Я как раз оттуда.

– А-а, ну тогда понятно, почему тебе удобства в доме отрезали. И что, с работой больше никаких вариантов?

– Пока никаких, так вот и кантуюсь.

– А в Подольске не искал?

– Так туда же на транспорт деньги надо. Нет, мил человек, мне только шаговая доступность.

Услышав эти слова, Нарышкин понял, что Козлов уже прошел «точку невозврата» и не вернется к нормальной жизни: никаких разумных посылов в его внутреннем эго не осталось. Вздохнув, он решил сменить неприятную тему.

– Тогда рассказывай, что тут вообще происходит. Как наши из команды – ну, Фокин там, Хорунжев?

– Да нормально… Фокин самогон гонит, я у него беру иногда. Не задаром, конечно, но за символическую цену – по дружбе. А вообще он не продает, сам все с братом выжирает.

– Приятная новость…

– А Хорунжев… Хорунжев женился, на Весенней новый комплекс строился – знаешь? Вот он туда с бабой своей и въехал.

– Так его же еще не сдали.

– Пока ты в армии чалился – сдали.

Дальнейшее козловское повествование о жизни поселка и Климовска заставило Нарышкина усомниться в своем выводе о «точке невозврата»: рассказ получился обстоятельным, красочным, наблюдения были цепкие, выводы – аналитические. Может, еще не все потеряно? Делом бы ему серьезным заняться, но здесь его не сыщешь. Да и самому Нарышкину, кстати, надо что-то решать с трудоустройством. Новостное агентство, куда его направили после института и где он просидел аккурат до призыва, являлось структурой государственной, и заработать там в перестроечные времена можно было только на поддержание штанов. Беседу прервал визит Игоряныча, который непомерно обрадовался возвращению московского гостя, и, разумеется, день был завершен «в лучших традициях»: за принесенной Козловым бутылкой, которую уничтожили мгновенно, последовало еще несколько емкостей с «проклятой», а роль гонца в местный продмаг, получив денежное довольствие от Нарышкина, взял на себя бывший зек.

Участие в судьбе Козлова и желание помочь ему встать на ноги – дело хорошее и, можно сказать, богоугодное, но ситуация в те времена сложилась так, что не меньше в помощи, о чем уже было сказано, нуждался и сам Нарышкин. Деньги, что он получил по своему офицерскому дембелю, таяли с невероятной быстротой. Плохо ориентируясь по прошествии двух лет на рынке вакансий и не имея полезных связей на гражданке – а откуда им взяться, если он служил? – Нарышкин пошел на поклон в Агентство печати «Новости», в свою редакцию переводов, возглавляемую, как и прежде, Софьей Игоревной Фонвизиной, корпулентной дамой «50 плюс», открытой, требовательной и до костного мозга убежденной в правоте марксистско-ленинского учения. Подробности их встречи, а также суть первого рабочего проекта, который поручила Софья Игоревна своему возвращенцу, имеет смысл передать в полной мере, поскольку они серьезно повлияли на дальнейшую судьбу Нарышкина, оказались, не побоимся громких слов, поворотным пунктом в его личностном становлении. Итак, солнечным утром сразу после майских праздников, предварительно договорившись об аудиенции, Нарышкин стоял на ковре в редакционном кабинете у «самой».

– С возвращением, Олег! Вы возмужали! – констатировала Фонвизина, оглядывая визитера. – Даже взгляд стал какой-то взрослый.

– Спасибо за добрые слова, Софья Игоревна. Я, чтобы не занимать у вас время, хотел вернуться к нашему телефонному разговору и…

– Все поняла, не продолжайте. Вот что. Место в штате я вам пока предложить не могу, времена сами видите какие. Но есть несколько иные соображения. Новые условия работы поставили перед нами новые задачи. Мы сейчас активно интегрируемся с редакцией периодических изданий, помните такую?

– А как же! Этажом выше сидят. Или переехали?

– Сидят, сидят, все верно. В целях финансовой окупаемости проектов мы хотим переводить не те материалы, что нам раньше навязывали сверху – выступления политиков и так далее, на Западе это мало кто читает, – а свои, про современную жизнь и необычные факты, открытия, достижения… Все это как раз вызывает интерес. И наука, и культура, и религия, и спорт…

– Понял, я того же мнения.

– Теперь конкретно по вам. Раз мы интегрируемся – значит, на плечи наших сотрудников ложится не только перевод, но и написание собственного материала.

– Журналистская работа?

– Именно. Мы хотим перестроить людей так, чтобы они могли сделать материал сами – от А до Я. То есть собрать информацию, сделать на ее основе статью и перевести на иностранный язык для западных СМИ: в вашем случае – на португальский или английский. Вот таких сотрудников – нового типа – мы планируем в будущем объединить в одну структуру. Требования к ним гораздо выше, здесь нужно умение не только переводить, но еще и писать – и писать хорошо, живо. В вас я вижу именно такого человека. И пока официально структура не сформировалась, я вам предлагаю работу не в штате, а сдельную, по конкретным поручениям. Задание – гонорар. По деньгам не обидим, уверяю.

– И частыми будут такие задания?

– А это от профессионализма зависит. Напишете хороший материал, переведете – тут же предложу следующий. Интересных тем – море. Задания мы будем вам давать по собственному усмотрению, исходя из того, какое конкретно «забугорное» СМИ к нам обратится. У каждого из них ведь тоже свои предпочтения имеются. В смысле – по темам: ну, что лучше продается для их аудитории…

– Понятно. А что сейчас лучше продается? Я ведь не ориентируюсь, занимался военным переводом…

– Много чего. Вот, например, достижения из книги рекордов Гиннесса. Вы знаете, сколько русских за годы вашей армии в нее попало?

– Даже не представляю.

– Десятки. И западников серьезно интересует, откуда вдруг такое нашествие, такой прорыв. Вам интересно было бы подготовить материал про это?

– Конечно, с удовольствием.

– Тогда вот вам и задание на завтра. У вас срочных дел на завтра не намечено?

– Нет.

– Смотрите: статью заказали бразильцы – журнал Veja. Фотографии – это не по вашей части, их нам фотокор предоставит: от вас только текстовое наполнение. Рассказываю суть. На прошлой неделе один наш гиревик из Сибири установил новый рекорд в поднятии веса: сколько раз – я не знаю, про вес гирь тоже не знаю. Завтра у нас в пресс-центре с этим мужчиной будет интервью: там до вас все данные донесут, запишете вопросы и ответы на диктофон, сделаете материал, мы его утвердим, переведете – и я вас поздравлю с первым успехом. Уверена, что вы справитесь.

– Да, Софья Игоревна, только у меня диктофона нет…

– Завтра с утра приходите – пресс-конференция в одиннадцать, – и диктофон я вам выдам. Только его завтра же надо вернуть. Вопросы есть?

– А во сколько надо быть у вас?

– Ну, за полчаса до начала. В 10:30. Идет?

– Идет, спасибо, договорились.

Итак, следующим утром, в 10:30, Нарышкину выдали японский диктофон – тогда еще запись делалась на стандартную компакт-кассету – и показали, как им пользоваться. Дебютант расписался в получении аппарата и, выслушав от Фонвизиной слова напутствия, отправился в апээновский пресс-центр. Процесс там должен был вот-вот начаться: герой-рекордсмен сидел на возвышении в окружении двух корреспондентов и оператора с камерой. Нарышкин включил диктофон чуть раньше, чтобы проверить, нормально ли он пишет. Само же интервью оказалось неинтересным: гиревик, заурядный парень из глубинки, отвечал на все вопросы тупо и односложно. Нарышкин понял, что в процессе написания статьи ему предстоит многое додумывать и добавлять самому – якобы со слов рекордсмена. Иначе за рубежом эту галиматью вряд ли кто-то станет читать. Его мнение спустя буквально пару минут разделили вошедшие в зал селебрити журналистского Олимпа – Спартак Иванович Круглов, главный политобозреватель АПН, и его большой друг Александр Ковин, занимавший ту же должность в «Известиях», а наряду с ней – пост ведущего телепередачи «Международная панорама». К удивлению Нарышкина, Круглов после двух лет разлуки его узнал и пригласил своего старого кореша Ковина присесть рядом. Так Нарышкин оказался в окружении двух светил российской журналистики, причем от них обоих сильно тянуло только что выпитым в пресс-баре коньяком.

– Здоров, Нарышкин! Никак отслужил, я смотрю! – Круглов весело похлопал своего экс-сотрудника по плечу.

– Здравствуйте, Спартак Иванович! Рад вас видеть. Вот, возвращаюсь к работе: от Софьи Игоревны задание получил, – улыбнулся в ответ Нарышкин.

– А, от Фонвизиной! Дело хорошее. О чем вещают? – кивнул Круглов в сторону сцены.

– Наш гиревик в книгу Гиннесса попал. На диктофон его пишу, чтобы материал сделать.

– Понял, понял, – прислушался Круглов. – Сань, как тебе этот рекордсмен?

– Говно, двух слов связать не может, – резюмировал Ковин. – Ну что про него можно написать?

После реплики Ковина беседа на сцене пошла в несколько ином ключе, и Нарышкин почувствовал, что в ней все-таки будет нечто интересное. Герой начал подробно расписывать свой распорядок дня и перечислять рубежи, которые он себе по нарастающей закладывал на тренировках: довольно протяженный монолог и хоть какая-то конкретика. После его тирады один из интервьюеров сказал: «Хорошо, понятно. Но вы так и не ответили: на чем все-таки основан главный секрет вашего успеха?» – «Главный секрет, – резюмировал гиревик, – в том, что при подготовке нельзя поддаваться дурным и пустяшным желаниям».

– Во лупит! – удивился Круглов. И, взглянув на Ковина, добавил: – Ну, дурным, я так понимаю, это выпить.

– А пустяшным – это вдуть кому-нибудь, – ответил тот.

Друзья, окончательно потеряв интерес к происходящему, встали и направились на выход: видимо, опять в пресс-бар, чтобы повторить.

Еще минут через пятнадцать действо завершилось. Нарышкин выключил запись, и в этот момент понял, что не обсудил с Фонвизиной один очень важный нюанс: диктофон ему сегодня надо сдать, а с чего он будет воспроизводить, делать расшифровку? Ах, ну да, с обычного магнитофона, дома, кассета-то стандартная. И он направился в кабинет главной редакторши. Фонвизина находилась в добром расположении духа.

– Так быстро?

– Да, Софья Игоревна, пришел сдать диктофон. А кассету возьму с собой, расшифрую дома.

– Качество записи проверяли? Ну, то, что запись вообще есть?

– Нет…

– Что же вы? Так можно все дело загубить. Всегда проверяйте – мало ли что? Это вам на будущее.

– Понял…

– Давайте сюда, сейчас попробуем.

Фонвизина взяла диктофон и отмотала назад чуть ли не половину пленки. Нажала PLAY и, как назло, попала на самый стремный кусок. Из динамика донеслось: «Хорошо, понятно. Но вы так и не ответили: на чем все-таки основан главный секрет вашего успеха?» – «Главный секрет в том, что при подготовке нельзя поддаваться дурным и пустяшным желаниям». – «Во лупит! – пошел голос Круглова. – Ну, дурным, я так понимаю, это выпить». – «А пустяшным – это вдуть кому-нибудь», – было добавлено от Ковина.

– Это что за безобразие? – по лицу Софьи Игоревны пошли пунцовые пятна. – Кто с вами рядом сидел? Дружки какие-нибудь?

– Я пока недостоин называть себя их дружком, – нашелся Нарышкин. – Я не настолько знаменит, как они.

– То есть вы хотите сказать, что это известные личности?

– Еще какие! Круглов, наш главный по политике, и заглянувший к нему на огонек Ковин.

– Боже… А вы меня не водите за нос?

Нарышкину пришлось рассказать, как проходил процесс записи, и только после этого главред немного смягчилась.

– Черт знает, что такое… Хорошо, что именно я первая все это услышала. А вы в курсе, что у нас заказчики часто сами забирают кассеты на расшифровку? Представляете, что сказали бы в Veja, отдай вы им это безобразие без проверки? Да-а, тут надо подумать, как с вами дальше…

– Но это же не по моей вине, Софья Игоревна! – попытался оправдаться Нарышкин. – Я же не мог им рот заткнуть!

– Не мог, не мог… Да, неприятно, но факт есть факт: почему-то эта несуразица произошла именно с вами. Как в одном известном фильме: болтают все, но не на всех пишут… Ладно, больше ничего с этим интервью не делайте: сама разберусь. Однако часть работы вы все-таки выполнили: заходите за деньгами через недельку. В какой день – мы вас известим. Но, как понимаете, сумма будет совсем не та, что намечалась.

Нарыщкин не нашел доводов, способных поменять точку зрения главредши, поэтому он молча выслушал приговор, по всем меркам несправедливый, и покинул кабинет без кассеты и перспектив на будущее. Однако, надо сказать, он вовсе не пал духом, считая этот инцидент просто нелепым стечением обстоятельств, повлиять на которые было не в его власти. И дела, как ни странно, наладились буквально на следующий день, более того – все вышло как нельзя лучше. Утром, а не «через недельку», как ожидалось, ему позвонила Фонвизина.

– Олег, здравствуйте, Софья Игоревна. Сможете сегодня заехать? Это не связано со вчерашним. По телефону объяснять слишком долго.

– Разумеется, приеду, Софья Игоревна! Когда?

Предложение оказалось неожиданным и очень заманчивым. То ли из жалости к своему бывшему сотруднику, провалившему задание из-за «обстоятельств непреодолимой силы», то ли по иной, лишь ей ведомой, причине, но Фонвизина рекомендовала Нарышкина в качестве переводчика для одной из структур Министерства внешней торговли: контракт на два года в Анголе. Запрос пришел по телефону буквально вслед за злополучной пресс-конференцией, как сказала она. Видимо, поддавшись природному порыву женской души, Софья Игоревна не замедлила назвать именно его фамилию, хотя Нарышкин был фактически никем – даже в штате не состоял. Возможен и другой вариант: Фонвизина просто не хотела сообщать о новой вакансии своим сотрудникам, ведь желающих поехать в загранку нашлось бы немало. Уедет ценный кадр – а потом трать время на поиски замены, и неизвестно еще, кого найдешь…

– Так получилось, что я назвала вашу фамилию, даже вас не уведомив – цейтнот. Но вы меня понимаете. Не в обиде, надеюсь?

– Да что вы, Софья Игоревна! Никак не ожидал – вот сюрприз! А более конкретно они ничего не сказали – что это за структура, чем я буду заниматься?

– Нет. Все детали – при личной встрече с этим… сейчас посмотрю…

Фонвизина протянула листок бумаги с фамилией министерского чина, телефоном и адресом.

– Вот, это вам. Звоните им сами и приезжайте на встречу, когда скажут. А ко мне – через два года. Если оба живы будем.

Посмеявшись, они пожали друг другу руки, и Нарышкин ретировался.

Фирма, куда он влился, занималась строительством гидроэлектростанций, и ангольский проект был одним из многих, которые она успешно реализовала в самых разных странах мира. Попасть на такой контракт мечтали сотни классных переводчиков, тем более в неспокойный и безденежный этап перехода страны на капиталистические рельсы, – а Нарышкин в этом смысле даже не ударил пальцем о палец: счастье само приплыло к нему в руки. Единственное, что огорчало, это очередная разлука с домом – и в очередной раз надолго. Ладно, дом никуда не денется, говорил он себе, зато бабла заработаю немерено. И в этом был прав.

Прощание с Козловым в Рыбном переулке прошло как-то буднично. «Юнга Северного флота» с башкой, постоянно одурманенной самогоном и водярой, поначалу не понял, по поводу чего проставляется Нарышкин – очередного возвращения или очередного убытия куда-то. Когда московский гость разлил по одноразовым стаканам угощение и рассказал о планах своего отъезда, Козлов просто пропустил информацию мимо ушей. Ведь друг его только-только из армии вернулся… «Ангола? Какая еще Ангола?» – переспросил он. Нарышкину показалось, что Серега из-за плохо рисуемых в голове понятий «Африка» и «Ангола»в связи с их огромной географической удаленностью от родных широт просто бессилен сформировать в сознании пребывание его, Нарышкина, где-то у черта на куличках – на Черном континенте. Возможно, в голове Козлова слово «Ангола» на тот момент ассоциировалось с каким-нибудь кинотеатром или торговым центром, но никак не с конкретной страной.

– В Анголу уезжаю, это Африка, континент. За Средиземным морем начинается. Понятно?

– Охренеть… Это как?

– А вот так. Еще на пару лет. Смотри, держись тут без меня.

Нарышкин не стал объяснять сильно захмелевшему Козлову подробности: все равно не поймет, каким образом ему удалось нарыть эту работу, да и остальное – то, что это интересный проект и отличная практика в португальском языке – не годится для его ушей. Основное, что Козлов вынес для себя из разговора, – по возвращении его московский друг сможет беспрерывно пить водяру лет двадцать. На том и расстались.

Нарышкинское пребывание в Анголе мы опустим, ибо оно, равно как и армия, не затронуло их отношений с Козловым. Из переписки с родителями он лишь узнал, что у Козлова родился сын, но, по словам предков, ни ребенка, ни его мать они не видели. Не знали они и того, являлась мать ребенка официальной женой Козлова или нет. Сам же он так и жил один за своим заросшим хмелем забором, не меняя привычек. Ничего, приеду – разберусь, что почем, думал Нарышкин. Вот почему более логичным будет переместиться в Рыбный переулок «под конкретику» – то бишь спустя два года: Нарышкину в ту пору стукнуло тридцать.

Итак, стоял май месяц, дачный сезон давно открылся, и Нарышкин въехал в переулок за рулем своей новенькой «Лады». Еще по дороге он заметил, что в поселке произошли кое-какие перемены: появился асфальт там, где его раньше не было, вместо старых – деревянных и приземистых – домов выросли новые, из камня, в два и три этажа. Это означало, что на участках сменились хозяева. В принципе, рано или поздно так и должно было произойти: близость к Москве, развитая инфраструктура, по соседству река и необъятный лес – очень даже лакомо для нуворишей. Прежде чем припарковать машину у своего дома, Нарышкин бросил взгляд на владения Козлова и обнаружил у входа на его участок – калитка по-прежнему отсутствовала – группу алконавтов, среди которых узнал только Игоряныча. Рядом с козловским забором было сложено с десяток строительных железобетонных плит, и «группа товарищей» кучковалась как раз перед ними, частично застилая панораму. Нарышкину все это показалось странным; заглушив движок, он направился к честной компании, даже не зайдя к себе. Обнявшись с Игорянычем, который при виде заграничного гостя коротко выдал: «Наркозы опять играют в полном составе», Нарышкин проследовал к плитам, где, как выяснилось, возлежал лицом вверх Козлов. Глаза его были схвачены глубоким сном несмотря на ранний час и активное майское солнце, пускавшее зайчики по скулам, векам и челу спящего.

– Что здесь за тусовка, Игорян? А плиты чьи?

– Вопросы потом. Во-первых, с возвращением, – молвил козловский друган, дыхнув какой-то свежевыпитой гадостью.

– Спасибо.

– Проставишься, надеюсь?

– За этим и ехал. А тут, смотрю… – Нарышкин кивнул на плиты и незнакомых ему алконавтов.

– Объясняю: с утра у нас с Серегой немножко было – не хватило. Пошли к магазину. Там встретили этих, – Игоряныч кивнул на незнакомую троицу, оживленно что-то обсуждаюшую и смолящую сигареты. – Угостили они нас брагой. Серега заснул, вишь?

– А кто они такие? Из поселка?

– Да, но ты их не знаешь. У них дома со стороны леса. Пока ты по африкам ездил, тут много чего поменялось.

– Ничего хоть ребята?

– Ничего. Если что – можно обращаться.

– Попросил бы ты их отсюда. Проставиться я готов, но без их участия.

– Так надо Серегу сначала разбудить, а он труп.

– Пробовали уже?

– Ну а как же! Дохлый номер. А на плиты не обращай внимания, это временно. Их тут Селихов попросил сгрузить: машина к нему на участок заехать не смогла.

– Понял.

Нарышкин, поздоровавшись с мужиками за руку, но не представившись, подошел к плитам.

– Давно он спит?

– Да с час уже, – ответил наиболее колоритный алконавт с синяком под глазом. – Намешал, – добавил он и кивнул в сторону пустой пятилитровой канистры из пластмассы, стоящей рядом. На дне емкости виднелся бурый осадок.

– Неплохо, неплохо…

По своему опыту Нарышкин знал, что Козлов, смешав водку с каким-нибудь дерьмовым пойлом, мог проспать очень долго. Но это не входило в его личные планы. Он приехал угостить друга, о жизни покалякать – и что же, получается, зря?