Рассказ двадцать пятый. Суматоха в лаборатории
– …А, что б тебя!
Венедикт Аркадьевич остервенело бил окровавленным пальцем по клавише. Палец он глубоко порезал, ткнув его прямо в защитное стекло, которое просто следовало поднять, и теперь алая жидкость обильно орошала пульт.
– Спокойно, спокойно… Думай, Веня, думай, – наконец опомнившись, засюсюкал он, засунув палец в рот; потом вдруг заорал, плюясь кровью:
– Ну, конечно! Идиот! С другой стороны есть кнопка-дублёр! Нужен помощник!
Двумя прыжками оказавшись у входа, Венедикт Аркадьевич, путаясь в собственных пальцах, наконец отключил защиту, и, когда дверь отъехала, чертом выскочил коридор, заполненный сотрудниками.
– Так, кто тут у нас… – окровавленный палец начал было играть в считалочку, но быстро остановился, указуя на начальника лаборатории. – Ты! За мной, быстро!
Начальник звали Вадим, и он уже появлялся однажды в нашем путаном повествовании, чтобы теперь снова оказаться на авансцене. В полной тишине, пожав плечами, Вадим последовал Венедиктом Аркадьевичем. Дверь за мужчинами закрылась, и вскоре загорелась надпись: «Вход запрещен! Высший уровень защиты!»
В лаборатории взбесившийся зам схватил Вадима за руку и потащил к столу, на котором с закрытыми глазами возлежал Максим и, кажется, не дышал. Лицо у него застыло и вытянулось.
– Вот, вот! – брызгал слюной зам. – Ты его прошляпил, ты и устраняй последствия. Биоробот это, слышишь? биоробот! Внеземного происхождения. Крайне опасный для всего живого на Земле. Промедление недопустимо! Жми на ту кнопку, уничтожим тварь. Давай, ты и я, одновременно, каждый на свою кнопку, на счет три: раз, два…
– Да подождите вы! – ошарашено заорал Вадим. – Какой биоробот? Я обследовал его, с ведома Антона Григорьевича – обследовал!
– И что?
– Человек это, вот что!
– Ничтожество! – заверещал Венедикт Аркадьевич. – Недоумок! Шефа погубил, раззява, теперь всех нас хочешь? Жми на кнопку, гадёныш! Приказываю – жми! Сгною! Уничтожу! А-а-а!
Над головой Венедикта Аркадьевича нависла тень, а потом… слилась с ним. Изумленный Вадим вдруг увидел, как зам начал увеличиваться в размерах, пока не превратился в некого распухшего монстра с выпученными глазами.
– Довёл, гнида! – глухо произнёс монстр. – Придётся наказать.
Рука-бревно схватила не худенького Вадима за шею, легко приподняла и швырнула на стол. Тело встретилось с защитным куполом, окружавшим «экземпляр», и тихо сползло на пол. Из носа Вадима пошла кровь. Он лежал на белом кафеле, в белоснежном халате, свернувшись в клубок, и ему казалось, что нечто безжизненно-холодное продолжает сжимать шею. Руки и ноги подрагивали от разрядов, щедро предоставленных куполом. В голове вдруг начали кружиться строчки из какой-то ветхозаветной песенки: «Мы выбираем, нас выбирают: как это часто не совпадает… Нас выбирают, мы выбираем… Мы выбираем…»
– Ну, козявка! – загремело сверху. – Ползи и жми на кнопку. Или раздавлю!
«Мы выбираем, нас выбирают… Нас выбирают, мы выбираем…»
Вадим встал на четвереньки и тупо наблюдал, как кафель орошается красным, стекающим из его носа. «Мы выбираем…»
– Хрен тебе, – выплюнул он. – Дави, сволочь. Нос уже сломал.
Очередная капля набухла в ноздре и отправилась в путь… как вдруг, после сказанных слов, замерла в середине своего падения и… задрожала. Вадим смотрел на каплю, мало что соображая. «Ещё фокусы… Ох, устал я у от них».
Дрожь сменилась неким круговым движением, радиус коего постепенно увеличивался. Потом капля вновь замерла, и, как будто определившись с направлением, двинулась в сторону потерявшего человеческий облик Венедикта Аркадьевича, тяжело дышавшего метрах в трех от Вадима. А навстречу ей устремилась капля из кровоточащего пореза на руке монстра. Они встретились, замерли друг перед другом, а затем принялись кружить в бешеном танце, раскрашивая – одна розовым, другая размыто-фиолетовым – захватываемое ими пространство. Казалось, они всеми силами пытались разорвать установившуюся между ними связь но – тщетно, и пляска цветов продолжалась, стремясь к своему апогею. И вот уже к танцу новыми парами присоединились другие капли: больше, больше… Цвета скрещивались, но не сливались. «Но ведь они сольются… – ворочалось в голове Вадима. – И… что тогда?» Рядом хрипел монстр.
«Аннигиляция», – вдруг явственно услышал Вадим.
– Что? – произнёс глухо. Он всё ещё стоял на четвереньках и, осознав это, с трудом поднялся на ноги, чтобы… встретить пристальный взгляд «образца», лежащего на столе.
На бледном, изможденном лице жизнь, казалось, вся была сосредоточена лишь в этом взгляде.
«Аннигиляция», – вновь раздалось в голове и, хотя лежащий на столе не раздвинул губ, Вадиму было совершенно ясно, откуда исходит послание. И сразу же весь смысл переданного обрушился на него. Конечно, как ученый он знал, что означает этот термин: столкновение частиц и античастиц. Появление новой материи и энергии, способной уничтожить все старые формы вокруг… уничтожить и его, Вадима. «Спокойно, спокойно, не паникуй… Думай». – Взгляд существа под куполом не отрывался от лица Вадима, и снизошло озарение. – «Купол! Защита, построенная на свойствах пространства, отличных от хорошо знакомых нам! Гениальная разработка Антона Григорьевича. Но… мне-то как оказаться внутри него? Спокойно, спокойно… Есть! Нужна перезагрузка системы защиты, и тогда у меня будет несколько секунд. Только… сработает ли? А-а, попытка – не пытка! Как же не хочется на атомы разложиться вместе с этой тварью!»
Он скосил глаза: монстр недоуменно взирал на танец крови. Вадим, пошатываясь, как бы в прострации, сделал несколько мелких шажков и оказался рядом с пультом, потом, выдохнув, быстро нажал несколько клавиш в определенной последовательности. Купол, образующий нечто вроде яйца с заключенным в нем столом, ярко вспыхнул и тут же погас, оставив после себя мгновенно появляющиеся и тут же угасающие радужные электрические змейки, остатки от былой мощи.
– А? Что?
Тварь отвела взгляд от завораживающей пляски и уставилась на стол, начала соображать.
«Раз, два, три, четыре… Пора!»
Преодолевая слабость в ногах, Вадим неуклюже подскочил к столу, доходившему ему по грудь, забрался на него, лёг рядом с «образцом». «Ну, теперь включайся, включайся, поле ты моё, полюшко, защитное ты моё!»
Монстр рванул к столу, исторгая пронзительные, нечеловеческие звуки ярости. Вадим закрыл глаза. «Сейчас сожрёт… Сожрёт!» Но в этот миг тело хорошенько тряхнуло от прошедшей сквозь него избыточной энергии, невидимая мощь налила ткани свинцом… и отпустила. «Есть! Заработало!» Он поднял веки. Из-за едва угадываемой размытой границы, отделявшей теперь лежащих на столе от мира, донёся глухой удар, вызвавший некую вибрацию под куполом. Последний звук, дошедший до Вадима снаружи, был истошный визг ужаса. И никакого «мира снаружи» для него не стало.
Но в том мире была вспышка. И когда сотрудника, теснившиеся перед дверью в лабораторию, протёрли глаза от секундной потери зрения – перед их взорами предстала пустота, в которой парил светящийся кокон. Никто не пострадал: пустота начиналась в метре от впереди стоящего наблюдателя, но вот дальнейших её пределов глазу определить было невозможно.
В коконе парили двое. И один из них передал другому: «Теперь, чтобы помочь избранным, я должен стать чистым духом. Убей меня».
Рассказ двадцать шестой. Страсти по Антону Григорьевичу
«Больно… Как же больно! За что, за какие грехи?» – «А разве ты не знаешь?»
Антон Григорьевич сам задавал себе вопросы, и сам же, будучи единым во всех своих ипостасях, отвечал на них.
«Ты самовлюбленный, ненадёжный, играющий чужими жизнями и сущностями человечек, ни во что не верящий и ни в ком не нуждающийся. Разве не так?» – «Но… мне нужна Наташа, мне нужна… дочь!» – «Зачем? Ты никого не любил, ты использовал их так же, как этого мальчика, Егора. Разве нет?» – «Нет, нет! Даже, если я использовал их, они нужны мне – все!» – «Конечно, сейчас они нужны тебе. Но нужен ли ты им теперь?» – «Что с ними? Как я могу им помочь?»
На этот вопрос у Антона Григорьевича не было ответа. Но ответ прозвучал за него, и ответ этот исходил изнутри него: «Они спят. И ждут тебя. Хочешь позабыть про боль? Просто закрой глаза и слушай колыбельную. Когда ты уснёшь, вы будете вместе. Навсегда. И ничто не разлучит вас…»
Боль и отчаяние раздирали его. Антон Григорьевич закрыл глаза и тут же ощутил вибрации. Они пронизывали тело, приносили успокоение. «Хорошо… Наверное, так надо. Да, да…» Зазвучала музыка: тягучая, монотонная. Как патока, она забивали все поры, укутывала обещанием скорого покоя. «Наверное, это и сеть музыка сфер…» – растекался сознанием Антон Григорьевич. – «Ещё немного – и я усну, усну… и всё забуду…»
Музыка перестала обволакивать, начала угрожать, давить… «Что? Что? Я, кажется, окаменеваю… Это конец. Меня обманули, как обманывал и я. Поделом… мне. Но… как же они?»
Вдруг Антон Григорьевич уловил слабый звон колокольчика. Вот он почти затих… но тут же прорвался сквозь холодный камень подступившего небытия, зазвучал громче, хрустальней, неизбывней… пока в его переливах не раздалось набатом: «Не смей предавать тех, кто тебя любит!»
Трещины растеклись по камню, он начал крошиться, осыпаться, колоть тысячью каменных иголок: «Проснись, проснись, проснись!»
Рассказ двадцать седьмой. Сон Наташи
Она спала. Сон был её привычным состоянием, с того момента, как, отдыхая на море, плавала с аквалангом и нашла эту непонятную штуковину. Маму не на шутку испугали её длительные забвения, ну, а отчиму было всё равно. В конце концов, мать устала бояться и поместила её в клинику. Она спала, с ней происходили разные чудесные вещи, и она считала, что сон – это и есть жизнь. Во сне же она узнала, что мама и отчим погибли. Потом… она оказалась в другом месте, где, проснувшись, увидела человека с властным, но хорошим лицом, с гривой непокорных волос. Во сне она летала, видела своё отражение в зеркале Вселенной и любовалась собой, впитывала ниспадающий на неё свет и ничего не боялась. Страх приходил, когда она открывала глаза, и тогда она искала это лицо, и находила, и видела его без всяких примеряемых масок, и страх отступал. И вот однажды она увидела его во сне, и устремилась к нему, неся свет, и услышала: «Ты должна жить, жить и не бояться жизни». И она открыла глаза и прошептала: «Я вернулась…»
Теперь она снова утонула в забвенье, в своём самом глубоком и странном сне, в котором не было света. Она помнила предшествующее этому чувство абсолютной свободы, а потом – некий переходный момент и боль, растворившуюся в черно-белых размытых образах. Она смутно понимала, что вернулась в своё подобие, которое обретёт полностью, если проснётся. Но что-то не давала ей этого сделать. Или она сама не хотела?
И вдруг, в этом тягостном оцепенении, она увидела лицо – бледное лицо с резкими тенями на закрытых веках. «Он… спит? Здесь, в моём сне? Почему, зачем? Он не должен спать, он должен ждать… Наверное, теперь помощь нужна ему. Он где-то совсем рядом, я чувствую это. И я… могу помочь ему, я могу управлять сном! Да-да, я знаю, что могу! В моём сне нет света, но свет есть во мне самой, и я могу отдать его! Пусть я свернусь клубком, остыну и стану «ничем» – пусть, пусть!»
Тлеющая искра начала разгораться, устремилась туда – вовне; разрывая немоту, забилась колокольчиком, зазвенела набатом:
«Не сметь! Просыпайся, просыпайся, просыпайся!»
… Антон Григорьевич открыл глаза.
Рассказ двадцать восьмой. Второй сон Егора
…оказаться у скамейки, на пустынной улице, под скороспелой кровавой луной. Какое-то время Егор никак не мог отдышаться, потом огляделся: «Я… проснулся?» И тут же увидел туман, клубящийся до колен.
Рядом с ним в полной тишине остановилась импортная машина: ни визга тормозов, ни звуков из салона. Машина, казалось, парила в тумане, подрагивала, подчиняясь некоему ритму, бесшумно задаваемому дворниками. Свет фар вяз в белесом облаке. Одновременно распахнулись дверцы, из салона выплыли четверо: два парня и девицы.
Подошли к Егору, спавшему наяву с мерзким ощущением в животе. Блондин с кроличьими чертами встал вплотную, дыша в лицо чем-то несвежим. Здоровяк маячил позади. Девицы присели на корточки, шаря руками в тумане, словно готовые нырнуть в него.
– «Убей нас», – процедил блондин. – «Освободи от этого сна, называемого жизнью».
Над ними нависла тень, зашептала: «Что же ты медлишь? Разве ты не чувствуешь, как наливаются силой твои руки? Сверни им шеи, каждому по очереди, подари им свободу! Тогда и ты обретешь ее, и проснешься свободным. Ты проснешься, слышишь?» – «А… они?» – «Они станут твоей свитой. Твоими покорными рабами». – «Рабами?» – «Да! Для них это и есть свобода». – «Но… тогда и я стану чьим-то рабом?» – «Только своей свободной воли. Взамен же ты избавишься от всего, что сейчас держит её на привязи». – «Это значит… от любви тоже?» – «От любви?» – отшатнулась тень.
«Убейте его!» – вдруг разом завизжали девицы с перекошенными от ненависти мучными лицами. – «Он слаб, слаб!»
Повинуясь крику, парни с оскаленными ртами набросились на Егора. Посыпались удары: резкие, болезненные, ломающие кости. «Что они делают?» – беззвучно вопрошал Егор. – «Я никогда не желала им зла. И разве может быть так больно… во сне? Я… я – умру? Не хочу, не хочу! Неужели… никто не может помочь – мне? Маша!»
Он упал, и туман тут же накрыл его, начал душить, мстить, рвать на части, хохотать: «Любовь? Любовь?? Любовь???» Егор перестал сопротивляться этой невыносимой пытке, закрыл в изнеможении глаза и тут же провалился в черную дыру, чтобы…
Рассказ двадцать девятый. Двое в коконе
Невидимые упругие нити пеленали тело Вадима, и оно парило внутри кокона, границы которого были обозначены теплым сиянием. Так хорошо, так спокойно… Но вот спутник Вадима обратился к нему, и всё изменилось. «Что он передал? И главное – зачем?»
И было повторено:
«Убей меня».
Послание исходило от парящего рядом… человека? подобия человека?
«Кто ты?»
Они общались, не открывая ртов, и Вадиму не казалось это странным. Всё пространство вокруг было пронизано энергией, щекотавшей его от макушки до пят. Всё было возможно.
«Ангел».
«Ангел?»
Ну конечно! Не поверить было невозможно. Этот лучащийся взгляд, сглаженное в своих угловатостях тело, вытянувшиеся руки и ноги… Вадим узрел и горб между лопатками, готовый распуститься крылами – или ему только казалось, что узрел? Впрочем, сейчас это было неважно: главным и не укладывающимся в голове было то, что ангел хотел от него.
«И ты просишь, чтобы я… убил тебя?»
«Да. Не бойся, это несложно, хотя… Ты войдёшь в историю как первый человек, сотворивший такое. Ты…»
«Не надо, прошу тебя!»
«Извини, увлёкся. Чисто по-человечески. Послушай, это будет даже не убийство, а… освобождение. Я стану чистой энергией, только и всего».
«Но для чего?» – надрывался Вадим.
«Чтобы проложить мост… туда. И вернуть твоего дорогого шефа. И всех остальных. Моя энергия соединится с энергией кокона – разве не чудо, что мы сейчас находимся в нём? – и задаст вектор движения. Как видишь, всё просто».
«Ну да», – уныло согласился Вадим. – «Просто».
И тут же действительно всё сделалось для него простым: ангел, кокон, мост…
«Ты понял», – улыбнулся ангел. – «Молодец. А теперь просто ничего не бойся. Видишь горб?»
«Вижу».
Теперь не было никаких сомнений: между лопатками ангела приютилась нешуточная опухоль. И Вадима, конечно, уже совсем не удивляло, что когда он обследовал в лаборатории человека по имени Максим – как же давно это было! – то никакого горба не было и в помине.
«Сейчас ты увидишь там… м-м-м… готовую распуститься почку. Положи на неё руки, надави и держи крепко. Вот и всё».
Ангел немного покружил, меняя положение тела, и навис спиной над Вадимом. Тот в смятении уставился на горб.
«Но ведь… это будут зарождающиеся крылья?» – разом дошло до него.
«Да. На этот раз обойдёмся без них».
Ангел вдруг неестественно застыл, точно окаменел, и испустил утробный звук, навроде: «А-у-омм…» Откуда-то Вадим знал, что происходит последняя инициация ангела здесь, на Земле, и если её прервать, то…
Устремленная к Вадиму вершина горба начала светиться, потом в ней появилась трещинка, потом ещё… «Почка распускается», – отрешенно зафиксировал он. Закрыл глаза, поднял сложенные в замок ладони и коснулся ими ангельской плоти.
И тут же ощутил нежное трепыхание на коже, и лёгкий, неуверенный толчок, потом ещё… и вот уже нечто просящееся вовне непрерывно стучалось о преграду, стучалось так щемяще-безнадежно, что Вадим заплакал. Он не ослабил нажим, а только шептал: «Прости, но так надо… прости… прости…» Ладони начали гореть, но только было Вадим подумал, а сможет ли он выдержать незаявленное испытание огнём, как тело ангела содрогнулось, разом обмякло и отплыло в сторону.
Горб исчез. Из груди ангела, там, где у людей, и не только у них, находится сердце, вырвался слепящий луч света и уперся в оболочку купола. Вадим почти безучастно смотрел, как луч превращается в столп, который впитывает в себя радужные искрящиеся змейки и спирали: купол отдавал себя другой стихии. Всплыло в сознании: «Синергия». Столп начал дрожать, готовый прорвать границу и устремиться к цели, но… нет. Что-то не давало ему этого сделать, не хватало некоего последнего толчка. Наступило шаткое равновесие, которое не могло продолжаться долго: энергии был нужен выход. Если не за пределы купола, то вовнутрь него.
От тела ангела остался теперь лишь угадываемый контур, наполненный некоей однородной желтоватой субстанцией, отдаленно напомнившей Вадиму человеческий мозг. Доводилось видеть… Субстанция как-то неразличимо для глаза была связано со столпом, не сливаясь, однако, с ним до конца, являла себя сама… неким грузом, якорем, что ли.
И опять-таки, неизвестно откуда Вадим знал, что «это» имеет непосредственное отношение к Антону Григорьевичу.
Рассказ тридцатый. Третий сон Егора
… оказаться в небольшой комнате. В спальне. На кровати спала девушка: волосы разметаны, одна рука под подушкой. Одеяло сползло, сорочка задралась выше колен. Егор смотрел и неизбывно краснел, не в силах отвести взгляд. Вдруг девушка перевернулась на спину, открыла зеленый глаз и подмигнула Егору. Хихикнула, повела рукой по сорочке, обнажая девичьи бёдра, промурлыкала: «Иди же ко мне, дурачок…» Открылся и второй глаз, отливающий почему-то красным. Егор вздрогнул и тут же увидел, что девушка в постели не одна: из-под одеяла в её ногах показалась голова блондина. «Нет, нет… нет!» Но кроличье лицо уже скалилось Егору, выражая готовность подвинуться.
Багровый туман застлал ему глаза, и сквозь туман Егор кричал своей любви: «Я хочу проснуться! Проснуться один и не видеть тебя! Не видеть никого, слышишь?»
Неожиданно перед глазами дрогнуло, пелена спала и… он увидел Машу. Она сидела на кровати и недоуменно оглядывалась. Заметила блондина в ногах и с размаху залепила оплеуху, от которой тот затрясся, отбрасывая свои подобия во все стороны, после чего… исчез, как круги на воде. Маша посмотрела на Егора. Глаза у неё были одинаковыми, размыто-зелёными.
«Ты поверил… что это была я? Ты поверил?»
Он заплакал. От невыразимого стыда и невыразимого облегчения. От страха за Машу, оказавшуюся в этом сне. Её надо было спасать. Спасать, пока не поздно.
Егор, находящийся в безвременье мира черной дыры, начал раскаляться. Нереализованная энергия перехода ещё оставалась в нём: ведь по своему уровню становления этот мир был на порядок ниже, чем Мир, к которому прикоснулась сущность Егора – Тега – там, в Храме. И вот настало время дать этой чистой энергии выход. Разбудить Машу.
Она поняла, что должно произойти. И закричала сама:
«Нет! Ты не должен! Я спасу тебя!»
Рассказ тридцать первый. Сон Маши
… Ей быстро наскучили черно-белые сны. Она решила сосредоточиться на точке, которая была Егором, там, в бесконечной дали, и посмотреть, что из этого выйдет. Сколько времени – минут, дней, лет? – провела она в томительном созерцании, неизвестно, но вот… ей показалось, что точка начала приближаться. «Ура! Я знаю, что сплю, и я могу управлять сном!» – возликовала она. «Но остаётся вопрос: насколько далеко я могу в этом зайти?»
Результат дальнейшего напряжения всех сил не заставил долго ожидать. Непостижимым образом точка всё увеличивалась и увеличилась, пока – раз! – громада черного шара не обрушилась на неё.
… Она сидела на кровати и недоуменно оглядывалась. «Да ведь я в своей комнате… И тут есть кто-то ещё! Егор!?»
Вдруг увидела в ногах блондинистую голову, ощутила приступ омерзения и, не раздумывая, врезала: «Убирайся!» И подняла глаза.
Неясная тень висела в пространстве комнаты… это был он, без, сомнения – он. «Я – в его сне? Что, что он видел? Он кричит… Что? Что хочет проснуться… без меня?» Задрожала всем своим естеством:
«Ты поверил… что это была я? Ты поверил?»
Он начал светиться. Её накрыли волны стыда, раскаяния и… такой любви, что она сразу поняла: «Он… он хочет разбудить меня… пожертвовать собой. Нет! Так не должно быть! Это неправильно!»
Внутри начала разгораться тлеющая искра, пока не вспыхнула пламенем. «Я спасу тебя!»
Две стихии устремились навстречу друг другу.