Да здравствует Государь! Три книги в одном томе

Ровно через полчаса – было просмотрено еще две газеты и три ежемесячных отчета из сибирских губерний, появился обер-прокурор.

В мышиного цвета сюртуке, белоснежной сорочке и стального оттенка галстуке с платиновой булавкой – он казалось подавлял всех окружающих своим мраморным ликом и высокой фигурой.

Окружающих правда был только один человек – и этот один был некоторым образом царь. И тем не менее Георгий на миг ощутил желание встать – мимолетное, но от этого не менее странное.

Став напротив стола Победоносцев согнулся в полупоклоне, а потом принялся говорить…

Смысл речи был вроде понятен – всеобщее падение нравов.

… Но, боже мой, куда мы идем! – сокрушался обер-прокурор. Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти нигилисты и разные там студенты? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям. Они до седых волос мальчишки! Да – мальчишки которых надо пороть розгами – чтобы потом не пришлось вешать и расстреливать!

Он напоминал сейчас гимназического преподавателя выговаривающего ученику – Георгий само собой в гимназии не учился, но читал книги о мучениях школяров и даже пару водевилей посмотрел.

…Я знаю Ваше Величество – вас будут убеждать дать послабление обчеству! – с презрительной гримасой выговорил Победоносцев. Но благодарности вы от них не дождетесь – как не дождался ваш великий дед.

Это они сейчас как шелковые – а на уме – знайте – бомбы! Бомбы! – от этого возгласа император непроизвольно вздрогнул. Динамит! – в эту минуту он показался Георгию уже гневным пророком, мечущим громы и молнии в нечестивцев с амвона.

Нет – вдруг пронзила Георгия мысль – не пророком, но актером играющим такого пророка и забывшего что играет!

Почему-то эта мысль едва не рассмешила его. И тут Георгия посетили некие еще смутные соображения насчет Победоносцева.

– Я даже осмелюсь предположить что станет мишенью первостепенной! Злосчастный закон о кухаркиных детях! – восклицал меж тем Победоносцев. Но поверьте – сей закон может и не идеален – но он камень, который лежит на груди будущей революции.

И отвалив этот камень они не успокоятся – они возьмутся за следующий… Им нельзя давать воли! Они конечно будут рассуждать о пользе с позволения сказать просвещения! Как будто истинное просвещение зависит от количества школ, а не от того, кто в тех школах учит! – возмущенно фыркнул он. Если в народных училищах засядут длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление дадут они вступающему в жизнь поколению! – чугунно грохотал сановник. А между тем истинное просвещение начинается с морали, и гораздо лучшим народным учителем является не умник из университета, а скромный, нравственный и верный царю священник или дьячок…

– Эээ, Константин Николаевич, – оборвал излияния обер-прокурора император, наконец-то оформивший мимолетную мысль в законченную форму. Прошу прощения – дела духовные важны, тут спору нет. Но я собственно хотел поговорить с вам о другом… – изрек он как будто и не сам Победоносцев явился к нему первый и без доклада. Я тут обдумывал ваши слова о взяточниках и ворах…

Как вы посмотрите на то, что я намерен поручить вам Государственный контроль Российской империи?

Победоносцев как-то по-особенному жалко и подслеповато посмотрел на царя. Из великого инквизитора, мгновенно сделавшись растерянным чиновничком десятого класса перед грозными очами директора своего департамента.

– Я думаю, государь, – пробормотал он, – я думаю… Но …дело в том что… в некотором смысле…

И Георгий ощутил вдруг странное чувство веселого триумфа. У него получилось!

Сам того не ожидая парой фраз он сбил с котурнов витийствующего столпа общества – поставил его на место – без криков и угроз. Это ничего – привыкайте, господа! Воли не давать? Только ведь и вас касается!

– Но государь! – справился с собой Победносцев, – я готов со всем усердием исполнить вашу волю, но я так сказать совершенно не знаю предмета деятельности сего ведомства. Я ничего не смыслю в финансах! – печально развел он руками («Можно подумать я смыслю в том как царствовать!» – желчно хмыкнул внутренний голос).

– Ну, полно, Константин Николаевич, – отечески покачал головой Георгий. Священный Синод коим вы успешно управляете не только о духовных делах печется – он еще и ведает церковным имуществом и расходами. Да и Добровольный Флот ведь тоже состоял под вашим началом… Кроме того – финансистов я найду вам в помощь! Мне же на этой должности прежде всего нужен человек честный и разумный, который не побоится сказать правду мне – и который будет строг не взирая на лица. И для начала я хотел бы в месячный срок получить подробный отчет о работе Государственного контроля по выявлению воровства в железнодорожном деле. Я буду его с нетерпением ждать. Я Вас больше не задерживаю. Все необходимые решения касательно ваших новых обязанностей будут готовы завтра.

Отпустив растерянного Победоносцева Георгий устало вытянул ноги откинувшись в кресле. И велел подавать обед – прямо в кабинет…

Тратить время на шествие в столовую и обратно неразумно – а слушать про давнюю головную боль империи Российской – османов – лучше все таки на сытый желудок.

К моменту появления действительного тайного советника и статс-секретаря Гирса он с обедом уже закончил и потому был достаточно благодушен.

Доклад был сух по форме и достаточно толково (как – никак Гирс прежде руководил тем самым Азиатским департаментом). Ничего особо нового царь не услышал – Турция по-прежнему слаба и пока не видно даже тени вероятности что она преодолеет глубокое внутреннее расстройство. В своей политике она ориентируется на Англию и Францию – коим задолжала безбожно, и без которых была бы раздавлена еще в злополучную Крымскую; однако пытается наладить отношения с Веной и Берлином. Лелеет реваншистские надежды в отношении России и даже их не скрывает – но не опасна из за укоренившейся слабости. Реформы пресловутого «танзимата» столь ей необходимые провести турецкое правящее сословье не может да и не хочет хотя вроде как понимает их необходимость. Но при этом коснеет в почти средневековых нравах – до сих пор например сохраняя рабство.

– Вот на днях, – сообщил Гирс, был принят фирман султана Османской Империи Абдул-Гамида II. Этим указом объявлены свободными рабы, владельцы которых не могли доказать, что владеют ими на законном основании.

Однако же… – покачал Георгий головой – с какой злобой честили Россию за крепостное право в свое время все эти свободные бритты и французы! Но его уж почитай лет тридцать нет – а их обожаемая Порта торгует себе живым товаром и лишь следит чтобы владели двуногой собственностью на законных основаниях… И молчок! Воистину – век просвещения! Век трансатлантического телеграфа и успехов наук! Век того самого Панамского канала!

А совсем рядом с Европой людьми торгуют как скотом – словно при каком-нибудь Батые! – Откуда же они их берут?

– Ваше величество, – замялся Гирс, – я не большой знаток признаться данного вопроса – но по английским данным – источники рабства это в основном Восточная Африка и арабские владения Константинополя. В последних обычно сами родители продают детей – чтобы прокормить оставшихся. Кроме того – в горах южного Хадрамаунта и Хиджаза до сих пор межплеменная война почти не затихает. А немногочисленные европейцы попадают туда…

– Постойте, Николай Карлович! – встрепенулся Георгий. Так там есть и европейцы? Кто же именно? Впрочем – он понимающе усмехнулся, – догадываюсь: болгары, греки и прочие несчастные, имеющие удовольствие проживать рядом со столь добрыми соседями. Надеюсь, хоть наших подданных там нет?

– Увы и такое случается… – подтвердил дипломат его худшие подозрения. Не далее как четыре месяца назад по жалобе греческого священника мы нашли и освободили двух кубанских казачек. Бедные девушки попались в руки контрабандистам… Мы выслали соответствующую ноту и султанский диван уже дал клятвенные заверения что такие случаи не повторятся.

«Больше не будет? Нашкодили, а теперь плачутся? Ну, посмотрим!»

– Я полагаю – Николай Карлович, что – необходимо принят ноту и вежливо, но твердо указать на недопустимость и намекнуть на последствия.

«А похоже неладно на Кавказе!» – промелькнуло у него. Не докладывают – мерзавцы!

– Вы правы Ваше Величество – это нелишне. Что до вашего вопроса относительно европейцев – то вы правы.

Кроме того имеются поставки от еще уцелевших турецких и мавританских пиратов. – А разве они еще существуют? – изумление Георгия было неподдельным. Я вообще то полагал что они давно исчезли! И в самом деле – в эпоху паровых крейсеров как-то даже и странно слышать о морском разбое.

– Как это ни печально, но совершенно это явление искоренить не удалось, – подтвердил министр. Конечно времена алжирских корсаров и Барбароссы безвозвратно миновали. Но мелкие шайки на небольших фелюках все еще орудуют кое где – например у берегов Марокко, и в Адриатике… Большие корабли по счастью недоступны им – но рыбачьи лодки, каботажные шхуны, даже яхты путешествующих… Случается и нападения на одинокие селения и хутора. Впрочем – продолжил министр – по большей части христиане попадают на османские рынки стараниями – увы – единоверцев. Скажем некто нанимает … ну к примеру француженок – для работы горничными в России – считается по старинке что у нас иностранца ждут золотые горы. А оказываются они в сералях похотливых богачей или вообще в домах разврата. Увы – сия беда не миновала и Россию – и, поймав недоуменный взгляд царя, пояснил – мошенники нанимают в приграничных западных губерниях молодых крестьянок под видом временных работниц для прополки полей или сбора винограда. Эти несчастные Маруси и Ванды и не знают к чему их готовят… – он печально покачал головой. И в итоге тоже оказываются в борделях. Причем Турция в этом смысле наилучшее место – ибо если в Европе жертва еще может рассчитывать на защиту закона – то в азиатской деспотии несчастные находятся всецело во власти купившего их мерзавца.

В некоторой растерянности Георгий обдумывал услышанное.

В старой сказке читаной ему матушкой в детстве, некоего царя заблудившегося в лесу нечистая сила обещает вывести к людям если он ей отдаст то чего он в своем царстве не знает… Доведись Георгию заключать такую сделку (свят-свят-свят!!!) – черти получили бы в уплату изрядный набор всякой дряни! А потом вдруг вспомнил иное – неожиданное… Яхты у причалов Ливадии и Петербургского яхт-клуба – многие его знакомые и друзья императорской семьи плавали на отдых в Средиземное море… И многие любили будучи в Италии и Греции побродить в одиночестве или небольшой компанией по глухим местам живописных берегов с их укромными бухточками и античными руинами… Выходит любого из них – хоть даже фрейлину его матери (лицо Алины заполнило внутренний взор) запросто могли схватить морские разбойники и держать в вонючей земляной тюрьме как русских пленных на Кавказе еще на памяти его отца? Или вообще продать гнусному жирному турку для утех??!

Что с этим то делать? Распорядится чтобы МИД прислал ноту? Ноту…

Георгий шумно вздохнул загораясь яростью.

«Ноту, ……..!!!»

– Вот что, господин Гирс! Вызовите турецкого посла и доведите до его сведения – желваки заходили на его скулах. Что еще один подобный случай и у его любимого султана будут большие неприятности! И для начала – я прикажу повесить его самого на воротах его посольства! Может быть даже вместе с женой! По его выбору – самой любимой в его гареме! И… составьте требование о необходимости освобождения всех рабов-европейцев и особенно русских вне зависимости от чего бы то ни было. В максимально категорической форме!

Министру показалось что на грани сознания послышался шелест крыльев.

Он не отшатнулся и не выдал растерянности – но вот в лице что-то такое промелькнуло

– Ваше Величество – прошу прощения – вы намерены и в самом деле отдать такой приказ?

И Георгий вдруг увидел себя его глазами.

Злого девятнадцатилетнего мальчишку третирующего почтенного пожилого сановника – причем будучи в полном праве… Да еще готового своей дикой выходкой втравить державу в войну!

Кольнуло что-то похожее на – нет не стыд – скорее неловкость. И одновременно – еще на миг пришло некое самодовольное чувство – а выходит его считают способным проявить жестокость если надо!

– Ну конечно же нет! – максимально доброжелательно улыбнулся Георгий уже успокоившись. – Или я, по-вашему, лишился рассудка? Мы же не дикие азиаты – это османы и персы наших дипломатов убивали и сажали в темницы. А мы цивилизованные люди. Только… – он опять улыбнулся, прищурившись – турок то нас по себе мерить будет! Так что вы уж как-нибудь на ушко шепните…

И ощутил во взгляде старого дипломата неподдельное уважение.

После того как Гирс откланялся, император посмотрел на груду бумаг и пакетов ожидающих решения. Все это предстоит ему, самодержцу всероссийскому изучить и желательно сегодня.

Вот ужо – самодержец! – усмехнулся про себя Георгий. Какой он самодержец – если не может повелеть быть в сутках хотя бы двадцати пяти часам?!

* * *

Вскоре России были переданы со всеми возможными извинениями найденные услужливыми турецкими властями российские подданные. Семеро стариков – не возвращенных в прошлые годы пленных – иные с семьями, пятеро грузинок и лазок – проданных на ту сторону ушлыми контрабандистами, три черкешенки из племени адыгов (видимо паши с сераскирами предпочли перестраховаться). А кроме того – пара дюжин обманом завербованных в Польше и Подолии девушек, и вдова богатого купца Гюрем-эффенди – Марьям – она же Акулина Данилова, дочь матросской вдовы из Севастополя – и с ней её четверо детей.

С тех пор пытавшегося торговать россиянами вылавливали и сдавали османским палачам сами работорговцы – чтоб самим не оказаться в руках у палачей Белого царя – хотя до настоящего страха перед «Темир-Гявургом» было еще далеко…

* * *

7 августа 1889 года. Гатчина

«Получается это первое сделанное мной назначение в верхах?» – подумал Георгий провожая дядюшку.

Собственно это было второе назначение. Первым было утверждение адмирала Чихачева на должности морского министра вместо прежней – главноуправляющего военно – морским министерством. Собственно сделал он это просто ради ясности в должностной иерархии. Но немедленно явился генерал – адмирал Алексей-Александрович. Этот упитанный толстяк прозванный друзьями «бонвиван международного масштаба» а недругам «семь пудов августейшего мяса» тут же с порога принялся жаловаться – мол его выходит что отправили в отставку, ибо министерством то руководил он, а Чихачев был лишь вторым…

По мнению Георгия которое он составил бегло ознакомившись с делами – воистину «нехорошо многовластье!» как говорил еще император Август. Но не прогонишь же взашей родного дядю!

– Господин-генерал – адмирал, – с напускной суровостью изрек он. Ни о какой отставке речи нет. Я лишь позволил себе уточнить полномочия…

Собственно вы как были так и остались высшим военно-морским чином империи Российской. И соответственно на вас, Алексей Александрович, вся морская политика держава. Вся. Морская. Политика! – назидательно поднял он палец вверх.

– Но что есть морская политика? – жалобно осведомился генерал-адмирал. Я недурно как хочется надеяться понимаю в кораблевождении и командовании эскадрами и флотами… Но политика…

– Ну… – Георгий покачал головой. Ради этого я и назначил Чихачева. Он будет заниматься текущим делами. Но общее руководство – на вас. Вы должны будете ведать Доброфлотом, Морским техническим комитетом, ГУКиСом, отношениями с иностранными судостроителями и вообще промышленностью… Это вещи выше повседневной рутины – и кому как не члену правящего дома их решать.

Дядя кажется ничего не понял, но ушел довольный. Нет уж – пожалуй надо его послать в Англию – дабы он изучил там организацию морской политики империи составил проект реформы морского дела в России. Чем дольше будет составлять – тем лучше! Флоту вполне хватит Чихачева… ну и его.

* * *

10 августа 1889 года. Санкт-Петербург. Зимний дворец

Чрезвычайное совещание переносилось уже трижды. Заседал не суд – всего лишь особое присутствие при Государственном Совете. Тем не менее то не могли определить окончательный состав, то препирались из за старшинства.

Кое-как определили состав – кто-то самоустранился – кто то напротив охотно выразил согласие. И вот наконец оно состоялось.

Особое присутствие состояло из председателей департаментов и заинтересованных министров.

…Фон дер Лауниц, фон Раух, князь Путятин; фон Нейгардт, генерал Юзефович… А также его дядья – что Георгия несколько беспокоило – люди они властные, разойдутся – так и кулаком по столу бахнут…

Ведь если что – придется чего доброго указать родственникам на дверь.

Пришло аж четыре великий князя. Явились Михаил Николаевич и Владимир Александрович. Также присутствовал и Алексей Александрович – как никак речь шла о судьбе Посьета – подчиненного и старого знакомца генерал-адмирала. Он выглядел не слишком довольным. Николай Николаевич сказавшись нездоровым от участия уклонился. Зато на правах члена Регентского совета пришел великий князь Павел.

…Доклад комиссии длился около двух часов. Картина злоупотреблений, безграмотности, воровства, и пренебрежения должностными обязанностями, развернутая обер-прокурором, была всеобъемлющей и красочной. Все молча слушали. Михаил Николаевич сидел, сдвинув брови и уставившись в пол. Вышнеградский периодически пытался делать какие-то записи. Мясистое лицо Алексея Александровича то бледнело, то наливалось кровью. Павел Александрович сидел в скорбном молчании. Он, кажется, был сам не рад что напросился.

Потом объявили получасовой перерыв.

К Кони подошел Победоносцев…

– Однако слышал я ваши выводы, – мрачно сказал Константин Петрович. – Ведь там не о конкретных мерзавцах речь, а про испорченность целого ведомства!

Можно ли такое в суд?!

– А как же? – удивился Кони, оглядываясь на молодого царя. – Неужто оставить виновных без наказания?

– Кабы только виновных! Кабы только об отдельных фактах разговор! – печально всплеснул руками Константин Петрович. Ведь судить не людей нужно – систему. Разве мыслимо такое? И покачал головой.

Заседание возобновилось. Начались прения.

Вначале слово взяли великие князья.

– Тут нечего долго обсуждать! – заявил Владимир Александрович. Под суд. Всех!

– Судить бы их всех по Военно-Уголовному уложению, шельм этаких! – припечатал Михаил Николаевич.

На лице Кони при этих словах обнаружилось выражение грусти и сожаления – старый либерал не одобрял излишней безжалостности.

Алексей Александрович хотел что то сказать – но лишь махнул рукой. Кажется ему было стыдно за Посьета.

Но нашлись и те кто высказался в защиту.

Взявший слово Ванновский упирал на дисциплину и единоначалие.

– Я буду говорить с позиций военного, – басовито по-генеральски гудел он.

В армии едва ли не главный стержень – это вера в командиров сверху донизу. От фельдмаршала до ефрейтора – но нижестоящий не смеет усомниться в вышестоящем – в том что он не просто старше по чину – но обладает истинным, и не побоюсь сказать – священным – правом приказывать и требовать исполнения. А мы не ефрейтора или околоточного судить собираемся – министра!

Можно ли допустить привлечения министра к судебной ответственности за небрежение своего долга? Доверенное лицо государя, ближайший исполнитель его воли, министр стоит так высоко в глазах общества и имеет такую обширную область влияния, что поколебать авторитет этого звания публичным разбирательством и оглаской представляется крайне опасным. Это приучило бы общество к недоверчивому взгляду на ближайших слуг государя: это дало бы возможность неблагонамеренным лицам утверждать, что монарх может быть введен в заблуждение своими советниками…» Позволю себе процитировать нашего русского Геродота – Ивана Дмитриевича Карамзина:

«Худой министр есть ошибка государева: должно исправлять подобные ошибки, но скрытно, чтобы народ имел доверенность к личным выборам царским».

И в связи с этим я полагаю в качестве наказания был избран строгий выговор с увольнением от службы.

А что до судебного преследования – то ему надлежит подвергнуть непосредственных виновников – машинистов, что разогнал литерный состав сверх допустимой скорости, поездную обслугу что допустила грубые ошибки…

– То есть как «выговор»?! – поднялся с кресла император. – Выговор… и только? Удивляюсь! Извините господа – а никто не забыл что речь идет о гибели царствующего государя??

Бывший министр финансов Александр Аггеевич Абаза – хитрый и умный старец взяв слово начал что называется мягко стелить

– Ваше величество – мягким басом зажурчал сановник. Господин Посьет, несомненно, виноват и привлечение его к суду является делом элементарной справедливости. Но кроме законов правосудия есть еще его обычаи и порядок производства… Вина его была очевидна сразу после трагического крушения. Но тем не менее, он еще месяц пробыл министром, а, получив отставку, был назначен в Государственный совет.

С чего бы ему заступаться? – пожал мысленно Георгий плечам. Или… за себя боится Александр Аггеевич?! Ибо уже давно поговаривали что используя конфиденциальные сведения из министерства он тайно играет на бирже – да еще на казенные средства.

– Таким образом мы видим что верховная власть в лице Регентского совета, – разъяснял Абаза, – простила господина Посьета – коль скоро он не был тогда арестован или изгнан со службы с позором. И стало быть со стороны особого присутствия карать его было бы неуместно…

– Позвольте Александр Аггеевич уточнить – где и когда лично я или другие чины Совета прощали Посьета, в устной ли письменной форме? – не вставая откомментировал Георгий.

Я этого не помню!

Господа – обратился он к собравшимся.

(«Нет – за шкирку и встряхнуть как щенков нашкодивших – иначе дела не будет!»)

У Российской империи есть не так много краеугольных камней – и среди них – законы и правосудие… И никто, – сказал Георгий, – не должен умалять силу законов; законы должны действовать механически; то, что по закону должно быть, не должно зависеть ни от кого. Даже от меня – вашего государя императора. Как говорили древние: «Dura lex, sed lex.»

Действия должностных лиц повлёкших такие тяжелые последствия для Империи требуют судебного разбирательства, и каждый член Государственного Совета должен это понимать, если он предан Царю и Отечеству.

И выдержав паузу закончил

…Прошу голосовать.

* * *

По итогам голосования Особое присутствие четырнадцатью голосами против девяти все-таки решило дело в пользу отдачи всех виновных, включая Посьета и Шернваля, под уголовный суд.

Было это за четыре дня до коронации…

14 августа 1889 года

* * *

На Царскосельский вокзал он прибыл примерно в пять пополудни… Прошел мимо шеренги конвоя – сейчас его несли солдаты Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка – он почти не обратил на них внимания.

…Окинул взором состав из девяти «пульманов», окрашенных в голубой цвет, окна которых были увенчаны золочеными двуглавыми орлами. Кроме императорского вагона, свитский и служебный, четыре вагона для конвоя и прислуги, а также два кухонных. Все они были построены в прошлом году на столичном Александровском заводе – еще для отцовского поезда как запасные. Вагоны – недурное новшество в нашем климате – соединялись крытыми переходами с гуттаперчевой гармошкой.

Поприветствовал проводника и железнодорожного жандарма стоявших у дверей – против обыкновения двустворчатых и расположившихся в середине вагона, а не у концов.

Переступивши порог салон-вагона, он снял белую фуражку с высокой тульей, сменил легкое пальто на домашнюю куртку, а лаковые штиблеты на турецкие туфли, затем взмахом руки отпустил лакея и устроился в кресле у окна.

Убранство апартаментов – что и сказать – было заметно роскошнее знакомого ему по прежнему поезду, даже обломки которого, должно быть уже переплавлены в печах Юзовки и Луганска.

Двери украшенные наборной деревянной мозаикой открывались совершенно бесшумно. Свежий воздух поступал по бронзовым вентиляционным трубам замаскированных бронзовыми фигурными решетками изображавшими нимф и сатиров… Потолок царского вагона был обтянут белым атласом, стены покрывал штоф малинового цвета. Для обивки стен и мебели, помнится, Фридерикс хотел выписать из Парижа французских декораторов-обойщиков, но Георгий запретил: в Петербурге своих мастеров хватает. На столах в порядке стояли бронзовые часы, вазы севрского фарфора и серебряные канделябры. Среди них красным деревом и латунью выделялся телефонный аппарат – связь охватывала все вагоны и паровоз (уроки из прошлого были извлечены)

Всему этому великолепию предстоит быть его домом на ближайшие полсуток – и потом еще много раз…

Император подумал было – сможет ли он когда-нибудь сесть в поезд не испытывая теперешнего тщательно таимого страха?

Подумал – и усмехнулся сам себе с философским смирением.

Даже если не сможет – выхода то нет! Не сидеть же всю жизнь в Гатчине или Царском словно суслик в норе? А то ведь недолго и лису прозевать – а те норки то разрывают мастерски!

Правда в Германии некий инженер Бенц в прошедшем году изобрел экипаж на керосиновом четырехтактном двигателе Отто, а англичане уже давно строят паровые повозки бегающие со скоростью в тридцать верст в час. Может попросить… то есть, конечно, распорядиться (он же царь!) чтобы Министерство двора закупило пару таких для испытаний? Но ведь все равно из Петербурга в Москву не поедешь на подобных машинах.

…Зашипел стравливаемый пар и в такт ему фыркнули отпускаемые гидравлические тормоза. Потом поезд медленно и плавно тронулся…

* * *

…У рыцарей во дни ветхие был обычай «бдения над оружием» – перед посвящением провести бессонную ночь. Послезавтра он оденет корону государя всероссийского – самое время вспомнить этот обряд. Завтра он окончательно перестанет принадлежать себе – и станет принадлежать истории и России.

И сейчас Георгий вспоминал отца – царя, родителя, человека…

Из дорожного несессера он вынул фотографию в рамочке и поставил на стол. Это был снимок отца. Не парадный – где Александр в мундире генерал-лейтенанта гвардии и орденах. И не семейный – где он со всеми детьми с матушкой – все они живы и здоровы… Нет – фото на охоте, снятое небольшой походной камерой кем то из спутников. Император стоял у дерева опершись на ружье, облаченный в потертый казакин и курил папиросу. На нем Александр Александрович Романов выглядел скорее как купец максимум Второй Гильдии, или преуспевающий трактирщик, а может – хозяин извозного заведения. Простой, но какой-то по особенному трогательный облик, глядя на который молодой царь чувствовал, как перехватывает горло….

Отец…

Кем он был для России? Каким он был? И как ему распорядится его наследством?

Сейчас ему вспоминались забытые мелочи и то что вроде знали все, но как будто значения не придавали. Обрывки чужих мыслей и впечатлений отрочества… Прочитанное и подсмотренное…

В памяти всплыли отрывки из писем и рассуждений придворных сановников, собранные охранкой – их отец держал в особой папке.

«Он совершенно лишён аристократизма, присущего его деду и отчасти отцу…». «Вышел к нам в солдатских сапогах с заправленными в них по-простонародному штанами как босяк…». «Поношенный сюртук монарха невольно отталкивает…» «…Совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже средних способностей…». «Похож на большого русского мужика из центральных губерний…» «По манерам скорее, более или менее медвежатый».

Какое же высокомерие сквозит в этих строках светских дам и важных чинов – гаденькое высокомерие лакея втихомолку насмехающегося над господином!

Как можно было не разглядеть за неавантажной наружностью батюшки его благородный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость?

Или дело в том что несмотря на всю видимую простоту, окружающие отца просто не понимали? Что говорить – Александр III и в самом деле не был похож на освященного вековыми традициями святорусского помазанника Божьего. Но жил и не так как его европейские собратья-короли. Даже введенные с Петра церемониалы и привычки западных дворов, где внешние национальные различия были минимальными, были сразу же нарушены русским монархом.

Он первый со времен Павла I хоть не отменил вчистую, но облегчил столь любимый у нас в России фрунт с шагистикой. По вступлении на престол Александр немедленно распорядился упростить военную форму, на уход за которой тратилось немало солдатских да и офицерских сил и сделать ее более удобной. Исчезли многочисленные петлицы, гвардейские каски с плюмажем, и султанами, и ментики. Солдат и офицеров переодели в полукафтаны и шаровары, перепоясали цветными кушаками, а на головы им надели барашковые шапки.

Обер-офицеры стали похожи на каких то околоточных надзирателей! – жаловались армейцы. (Уже предлагали к слову прежнюю форму вернуть).

Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, один из генералов свиты – спесивый, заносчивый и недалекий князь Барятинский, командир Преображенского полка, – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь еле сдерживая раздражение ответил

– Мужицкой формы носить не буду!

Это был прямой вызов царю и неудивительно что Барятинскому пришлось донашивать свой блестящий мундир в Париже, уже пребывая в отставке…

Да что там князья и генерал-адьютанты – даже такой записной демократ, как Кони, как он обмолвился во время одной из встреч по следственному делу, весьма поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым узором.

Иные втихомолку смеялись над его бережливостью – дескать скареден и скуп – как Плюшкин.

И в самом деле – отец носил простую тужурку, полушубок, сапоги – причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – и те не из-за границы, а из ивановского холста. А когда они рвались – отдавал их в починку – словно небогатый штабс-капитан из провинциального гарнизона.

И жить их семья стала не в прежних апартаментах Зимнего дворца как при деде, а в маленьких комнатках дворца в Гатчине, где до них жили слуги. Император навел строгую экономию во всех отраслях государственного управления, особенно сильно урезав расходы дворцового ведомства. Он резко сократил штат министерства двора, уменьшил число слуг и ввел строгий надзор за расходованием денег и в своей семье, и в семьях великих князей. Александр запретил закупку для своего стола заграничных вин, заменив их крымскими и кавказскими винами – чем приобрел тайных врагов в половине семейства! (Хотя им то пить на своих раутах и вечеринках разное «Аи» никто не запрещал)