Двое других расположились в правом углу. Казалось, что между этими группами проходит незримая граница, разделяющая их, хотя весь дворик можно пересечь пятью шагами. Вездесущие мухи лениво летают по дворику, усаживаясь на камни стены, на людей, но на них никто не обращает внимания.
Без удивления Светозар узнал в том, что лежал, упершись в камни стены головой, Томаса. На опухшем лице с потеками черной краски несколько ссадин, черные волосы сбились колтуном. Левая нога обмотана серым от пыли бинтом, из-под которого выступают неровные края двух дощечек, сжимающих колено. Правая рука тоже забинтована от локтя до кисти, грязная перевязь через шею сползла с груди. Из одежды на нем только трусы и майка, заляпанная коричневыми пятнами. Открытая кожа покраснела от солнца…
Томас лежит неподвижно, с закрытыми глазами, а сидящий рядом с ним пожилой, сухощавый мужчина с седой головой и щетиной на лице перебирает в руках коричневые четки и беззвучно шевелит губами. На нем черные брюки и белая рубашка с пятнами грязных следов пальцев на рукавах и груди, черные носки на ногах светятся дырами на ступнях.
– Молитесь? – вдруг хрипло спросил Томас и закашлялся, вздрагивая всем телом. Глаз он не открывал, и было непонятно, как он определил, чем занимается его седой сосед.
– Да, – согласился тот, повернув к нему голову.
– Зачем?
– О спасении заблудших душ молю господа нашего, – охотно пояснил седой, и посетовал: – Вам надо в тень, иначе к вечеру вы будете сильно мучаться…
– К черту тень, – усмехнулся Томас, не открывая глаз. – Где её взять? А до вечера ещё дожить надо. Кто эти люди?
– Наверное, пастухи, – пожал плечами сосед. – Они не хотят со мной разговаривать.
– Сколько времени вы здесь?
– Меня схватили на улице вчера после полудня. Когда я попал в этот загон, эти люди здесь уже были…
– Эй, амиго, – повернув голову и приоткрыв глаза, прохрипел Томас, но дремлющие оборванцы не обратили на него внимания.
– Ну и черт с вами, – прохрипел Томас и закашлялся. Приподняв голову, он мутными глазами посмотрел на седого. – В глотке всё пересохло…
– Утром нам давали воду и лепешки. Я напоил вас, немного, – улыбнулся седой и, вытащив из кармана носовой платок, предложил Томасу: – Давайте я прикрою вам хотя бы лицо.
– Вы что, священник? – жестом руки отказался от платка Томас и попросил: – Помогите мне подняться повыше.
– Это ваша работа? – когда седой, покряхтывая, подтянул его ближе к стене и помог устроиться, спросил Томас и кивнул на свою ногу.
– Да, я попросил оказать милосердие к поверженным, – подтвердил седой, усаживаясь рядом и прикрывая платком голову, по его лицу сбегали струйки пота. – Они дали мне бинты, иод, потом дощечки… Я немного умею оказывать первую помощь.
– Спасибо, – поблагодарил Томас с усмешкой. – Наверное, это их обескуражило.
– Вы говорите о тех, кто привез вас сюда?.. Они удивились моей просьбе, но дали возможность перевязать вас.
– Послушайте, святой отец, не просите их больше ни о чем, ладно? В следующий раз они уже не будут так снисходительны. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня. Они решили мной торговать, а это не даст результата. Они озлобятся… Вы ведь, не являетесь официальным …представителем церкви?
– Всё в руках божьих, – отозвался священник и добавил, после некоторого молчания: – Я прибыл в эту страну как частное лицо и за месяц повидал немного, но убедился, что люди здесь такие же, как и везде. Они хотят жить в мире и не хотят, чтобы кто-нибудь вмешивался в их жизнь, даже с благими намерениями…
– Все хотят жить в мире, – снисходительно кивнул Томас, – только надо реально воспринимать мир и правильно выбирать друзей. Мы желаем им только добра.
– Друзей не выбирают, как товар на полках супермаркета, – спокойно возразил священник. – Друзьями становятся, найдя общие интересы и испытывая взаимное уважение. Вы же пытаетесь навязать всему миру себя в друзья, которые одни знают, что есть благо, а что – зло. Это неправильно.
– Чушь, – сплюнул всухую Томас. Прикрыв глаза, он передохнул немного и попытался приподняться повыше. Повозившись, пристраивая перевязанную руку поудобнее на груди, глянул на священника и убежденно продолжил: – Есть в этом мире умные и сильные, которых надо слушаться тем, кто не может правильно распорядиться своей судьбой. Там, наверху, как вы говорите всем есть ангелы и архангелы, одни сидят выше, другие ниже, но все они подчиняются одному, самому умному. Так и здесь должно быть.
– Это недопустимое сравнение, сравнивать политику и веру нельзя. Высшее существо вершит судьбы людей по своим законам, которые нам неведомы. И ставить себя выше других – грех непростительный, как для личности, так и для народа. Возвышение одного народа над другими по собственному выбору приводит к катастрофе, порождая справедливое сопротивление, всё это порождает неисчислимые страдания людей…
– Да бросьте вы, – перебил его Томас. – Вы проповедуете свои принципы и требуете их соблюдения, накладывая на верящих в вашего бога моральную узду, да и материальную тоже… Оправдывая это тем, что ваш бог, в вашем лице лучше знает, что нужно людям. Что им можно делать, а что нельзя. Почему же мы не имеем права указывать другим, как надо жить правильно? Мы ведь добились того, что можно назвать райской жизнью для каждого гражданина своей страны, так почему же нам не научить остальных, как достичь того же? Не давая им возможности совершать ошибки, которые могут привести к непредсказуемым последствиям?
– Вы заставляете других делать то, что выгодно вам, вы не даете другим возможности выбора своего пути… К богу люди приходят разными путями и принимает его по собственному выбору, а вы никому выбора не оставляете. Это всегда будет восстанавливать людей против вашей помощи и вас самих… Нельзя строить чужое счастье по своим меркам. Счастье у каждого человека своё, а вы хотите всех одарить своим понятием счастья, а непокорных – уничтожить.
– Мы никого не уничтожаем! Мы только делаем мир безопасным, устраняя угрозу… – Томас поник головой и замолчал, впав в беспамятство. Седой осторожно прикоснулся к его шее тыльной стороной ладони, покачал озабоченно головой и, сняв с себя рубашку, укрыл Томаса от палящих лучей солнца.
– Странный это был человек, – негромко сказал тот Томас, что располагался в кресле, и махнул зажатой в руке короткой трубкой в сторону дворика, где всё замерло в неподвижности. – Мне он понравился.
Светозар перевел взгляд на Валерию, уже оказавшейся облаченной в тёмно-синий брючный костюм и сидевшую в кресле поджав под себя ногу, что показалось ему неестественным, при такой комплекции так сидеть неудобно. Аркадий Борисович задумчиво смотрел в проем, положив руки на подлокотники и, когда Томас посмотрел на него, кивнул, будто соглашаясь.
– Мы с ним ещё не раз беседовали. Он был искренне убеждённым человеком, но фанатиком веры и святошей я бы его не назвал. Не был он и таким, каких называют «не от мира сего», нет… Что он делал в той стране, я не выяснял, но это ведь и не важно, по большому счету. Я ведь хотел показать вам плохую кампанию, Учитель…
Томас с грустной улыбкой щелкнул пальцами, и в проеме всё изменилось и пришло в движение.
Теперь был поздний вечер, над неровным краем каменной ограды на темнеющем небе появились первые звезды. Заскрипело, и человек в пятнистой форме появился из воздуха на границе проема, шагнул на середину дворика, небрежно бросил на землю четыре лепешки, поставил пластиковое ведерко с водой и, повернувшись к зрителям лицом, на котором застыла презрительная гримаса, сделал шаг и исчез прежде, чем Светозар успел рассмотреть его.
Никто из сидевших у стены не шевельнулся, пока снова не заскрипело. Наверное, петли какой-то двери или калитки этого загона, где местные жители держали скотину, подумал Светозар и взял в руки чашку с горячим кофе.
Один из оборванцев с животным рычанием рванулся к лепешкам, оскалив гнилые зубы схватил три штуки, вернулся к стене и присел на корточки, угодливо протягивая лепешки второму оборванцу. Видимо, тот был постарше, хотя по виду определить возраст для Светозара было трудновато, да он и не пытался, его эти люди не интересовали. Тот спокойно взял две лепешки, одну сунул за пазуху, другую начал есть, отщипывая небольшие куски. Первый оборванец довольно ворча, пристроился рядом, словно счастливый пёс, оказавшего услугу хозяину и принялся жадно рвать лепешку зубами. Светозар почему-то подумал, что эти оборванцы вполне могли быть родственниками, отец и сын, например. И ещё ему показалось, что младший был не в себе, слишком уж по-собачьи он себя вел, это вызывало у него неприязнь.
Седой священник неторопливо поднялся и подобрал оставшуюся лепешку, взял ведерко и опустился на колени перед Томасом. Поднял ведерко, чтобы напоить его, но тут младший оборванец подскочил к нему с громким сопением и, не выпуская из правой руки обгрызенную лепешку, вырвал ведерко, ухватив левой рукой за ручку. Немного воды выплеснулось на грудь Томаса, он очнулся и хрипло пробормотал: – А, опять наши друзья недовольны…
– Подождите, – шепотом обратился священник к оборванцам, умоляюще протянув руки. – Дайте напоить раненого.
– Не просите, святой отец, – прохрипел Томас, в сгустившихся сумерках его грязное лицо осветилось оскалом зубов. – Эти шакалы понимают только силу. Что бы вы ни говорили об их чистых душах…
– Пожалуйста, прошу вас, – продолжал священник, медленно поднимаясь с колен. Оборванцы, не обращая на него внимания, грызли лепешки, ведерко теперь стояло перед ними. Священник подошел к ним и опустился на корточки.
– Вы забрали мою лепешку, так позвольте взамен напоить раненого, он ведь не может постоять за себя. Будьте милосердны, ведь мы находимся здесь вместе, не по своей воле. Вода и хлеб даются на всех в равной доле, надо поступать по-товарищески, не усугубляя страданий…
– Его всё равно убьют, – невнятно, с набитым ртом проворчал старший, младший запихнул в рот остаток лепешки и, схватив ведерко, припал к нему, гулко глотая воду. Напившись, он удовлетворенно рыгнул и передал ведерко старшему. Тот неторопливо принял ведерко и долго, неторопливо пил, делая паузы и отрыгивая. Священник терпеливо сидел перед ними и ждал. Когда старший напился, он вернул ведерко младшему, нетерпеливо ерзавшему рядом. Получив ведерко, он с жадностью припал к краю, напившись, сложенной ковшиком ладошкой зачерпнул воды, которой и без того оставалось немного, и плеснул себе в лицо. Оскалившись на священника, он бросил ведерко и тот едва успел подхватить его. Часть воды плеснулась на землю и оборванец довольно зарычал, потом неожиданно ткнул ногой, целясь в ведерко, но священник успел прижать его к груди.
– Зачем вы стараетесь ожесточить свои сердца? – укоризненно спросил он, поднимаясь. – Разве нельзя быть товарищем для того, кто рядом испытывает мучения? Гнев и жестокость не облегчит ваших страданий, доброта же укрепляет…
– Его сюда никто не звал. Пусть сдохнет, как бешеная собака, – громко просипел старший оборванец, младший поддержал его, кивая головой и скаля зубы на священника.
– Он ещё не сознает меры добра и зла, но уже наказан… Причиняя страдания другим нельзя добиться мира и согласия. Вам не станет легче…
– Убирайся, пока мы не отобрали у тебя последнюю воду, – яростно зашипел старший оборванец и младший угрожающе начал подниматься. Священник молча склонил голову и отошел к Томасу, который пытался подтянуться к стене и, когда священник помог ему, слабо усмехнулся и пробормотал слова благодарности.
Священник покормил его, отламывая мелкие кусочки лепешки и смачивая их в воде, Томас покорно глотал. Когда половина лепешки была съедена, он мотнул головой, отказываясь принимать следующую порцию. Священник вздохнул, поднес к его губам ведерко и дал напиться. Томас сделал несколько глотков и снова сжал губы, давая понять, что больше ему не надо. Священник неторопливо съел лепешку, отщипывая мелкие кусочки и тщательно пережевывая, допил оставшуюся воду. Пустое ведерко он поставил на середину площадки и вернулся на свое место, рядом с Томасом.
Быстро темнело, и Светозар снова не успел рассмотреть лица того, кто молча забрал ведерко. Темнота затопила дворик и различить можно было только темные силуэты людей на сером фоне стены. Послышались шаги, через каменную ограду перелетело что-то небольшое и шлепнулось на утоптанную глину. Сверху вспыхнул луч фонарика и осветил крупную крысу, застывшую в кругу света и настороженно поблескивающую красными бусинками глаз. Сверху, откуда светил фонарик донесся смешок и свет погас. Темный силуэт заметался по площадке, раздался писк и снова вспыхнувший свет фонарика поймал в круг молодого оборванца, оскалившегося на свет и хрипло дышащего. Он потряс зажатой в руке крысой, словно утверждая свою победу, сверху что-то одобрительно выкрикнули, захохотали. Свет погас.
– Иногда нам бросали дохлых крыс, – сказал в темноте комнаты Томас. Валерия что-то прошептала невнятно и глухо, Светозар в темноте усмехнулся, представив себе выражение брезгливости на её рыхлом лице. Аркадий Борисович промолчал.
– Эти …люди съедали всё, наверное, они уже привыкли к этим подачкам… Меня учили есть всё, что можно… Но здесь расчет шел на то, что мы будем драться за каждый кусок пищи. Если бы я мог двигаться, я бы попытался сбежать. Я ждал своих, они должны были прийти за мной, наших солдат всегда выручали. Мы это знали и в это верили…
Чего ждал священник? Не знаю, его должны были выпустить, он ведь не держал в руках оружия и взяли его случайно… А эти бродяги… Я так и не узнал, кто они и за что их посадили. Какие-то пастухи или контрабандисты, перевозившие наркотики. Там выращивали что-то такое. А потом начался какой-то местный праздник…
В проеме заплясали отсветы костров по верху стены, раздалось гортанное пение и далекие возгласы. Вспыхнувший свет фонарика обежал дворик, высветив сидящих бродяг с настороженно блеснувшими глазами, задержался на лежащем Томасе и, скользнув по тревожно приподнявшемся на локте священнике, погас. Голоса за стеной приблизились, раздались выкрики и смешки, среди которых можно было различить и женские голоса. Какие-то предметы упали во дворик, снова вспыхнул луч фонарика и Светозар успел разглядеть блеснувший бок бутылки, какие-то кости и куски лепешки. Свет погас, в темноте слышались смешки невидимых наблюдателей и мягкие шлепки босых ног по твердой глине. Когда фонарик снова осветил дворик, невидимые наблюдатели оживились, выкрикивая что-то при виде застывшего на полусогнутых ногах оборванца, прижимавшего к груди собранные объедки; в зубах у него была зажата большая кость. Оборванец, подбадриваемый выкриками, подхватил последний кусок лепешки и в два прыжка оказался рядом со старшим, сжался в комок у стены. Священник как лунатик медленно поднялся и, под подбадривающие выкрики, сопровождаемый лучами еще нескольких вспыхнувших фонариков двинулся к одиноко поблескивающей бутылке, из горлышка которой вытекло немного жидкости. Нагнувшись, он медленно поднял бутылку и поклонился, благодаря наблюдателей. Крики усилились, под ноги священнику упало несколько кусков лепешки и он нагнулся, чтобы подобрать их, но не успел прикоснуться к первому, как сзади на него молча прыгнул оборванец.
– Ай! – тоненько вскрикнул кто-то рядом и Светозар вздрогнул, не сразу поняв, что это сделала его соседка, чье лицо с широко открытыми глазами и круглым темным ртом освещали блики огней.
Ноги священника подкосились, он мягко опустился на колени с застывшим на лице удивлением, а затем повалился вперед лицом. На грязной рубашке, на ладонь выше пояса брюк, расплылось черное пятно, выкрики невидимых наблюдателей разом смолкли, затем раздался вздох удивления. Над телом священника, на полусогнутых ногах, с разведенными руками, хищно оскалившись, стоял оборванец. В правой руке блеснул металл…
– О Боже, Боже, – твердила с остановившимся взглядом Валерия, пока Аркадий Борисович не поднес к её губам высокий стакан с водой. Сделав глоток, она глубоко вздохнула, отстранила руку со стаканом и возмущенно ткнула пальцем в Томаса, сидевшего с опущенной головой. – Опять! Опять вы довели меня до… до…
Валерия с усилием пыталась подобрать слово, но у неё ничего не получилось, и она выхватила стакан у Аркадия Борисовича. Тот только плечами пожал и вернулся на свое место, видимо такие сцены его не удивляли.
– Ничего страшного не произошло, дорогая, – пожал плечами Томас и, предупреждая новый взрыв возмущения, приподнял руку. – Всё это происходило давно и не я виноват в том, что всё так и было.
– Вы уж извините его, – обратился к Светозару, заинтересованно следившего за развитием событий и ожидавшего новых сюрпризов не столько от Томаса, сколько от Валерии, Аркадий Борисович. – У Томаса такое богатое воображение, что все сцены, которые он воспроизводит, отличаются высоким реализмом. Такое не каждому дано, некоторых гостей это шокирует.
– Да, это заметно, – усмехнулся Светозар и покосился на соседку. Валерия, уже полностью пришедшая в себя, или переставшая играть роль потрясенной до глубины души зрительницы, как начал подозревать Светозар, тут же пробасила пренебрежительным тоном: – Ну, таким образом меня трудно шокировать. Просто всё произошло так неожиданно… Я не ожидала. А ведь Томас обещал мне, что всё будет пристойно!
– Будет вам, Валерия, это не самое страшное в жизни, – отмахнулся легкомысленно Томас и обратился к Аркадию Борисовичу, занявшему свое место после приведения дамы в чувство.
– Как тебе это? Какова компания, а?
– Знаешь, Томас, – невесело усмехнулся тот, – этот пример не подходит. Согласись, что эти люди имели основания относиться к тебе и священнику с предубеждением. А длительное содержание человека в тяжелых условиях часто приводит к изменению правил поведения, принятых в обществе. По принципу: как аукнется, так и откликнется. Если же возникает конфликт в группе, то часто отношение к тюремщикам переносится на своих, скажем так, сокамерников и приводит к непредсказуемым последствиям.
– Ах, как легко ты всё сразу разложил по полочкам, – с весёлым возмущением воздел над собой руки Томас. – Прямо совсем как бедный святоша, чья душа прямиком направилась в рай на рассвете… А тот, кто его туда отправил, значит, не виноват?!
– Да, это так. Священник был хорошим человеком, только ему самому не хватило терпения, о котором он часто говорил. Если бы он подождал, пока разойдутся те, кто решил позабавиться… Полчаса, не больше, тогда этого не произошло. Ведь он хотел помочь тебе, наверное, хотел промыть спиртным раны на ноге, судя по всему, у тебя началось воспаление… Люди начинают опираться на инстинкты, оказываясь в экстремальных условиях, легко отбрасывая условности морали и превращаясь в дикарей. Но это их и спасает, между прочим. А мораль… Мораль используется потом, когда приходит время оценить последствия.
– Ты этому научился в школе? – изумился Томас и всплеснул руками, словно призывая всех поддержать его. – У вас что, такие события часто происходят?!
– Дети тоже люди, – сухо усмехнулся Аркадий Борисович, – они отражают тот мир, который их окружает. Они не убивают друг друга, но могут жестоко обидеть, не сознавая мотивов и не оценивая последствий. А обида в таком возрасте часто приносит больше горя, чем физические раны. Такое происходит редко, но бывает.
Помолчав, он отвернулся от задавшегося Томаса, глянул в проем, залитый чернотой, и добавил: – За всё время своего существования человечество так и не научилось контролировать инстинкты, заложенные природой. И вряд ли когда-нибудь сможет это делать…
– Почему нет? – удивился Томас, встрепенувшись, и снова его тон стал задиристым. – Сейчас для человечества нет ничего невозможного!
Он развел руки, словно обнимая гостей и взглядом приглашая Светозара и Валерию поддержать беседу.
– Действительно, – с охотой сразу отозвался Светозар, ему надоело сидеть молчуном, – если инстинкты записаны природой в гены, то современная генетика может эти записи удалить или изменить их. Разве не так?
– Это очень интересное предложение, – поддержала его соседка, с любопытством глядя поверх чашки на Аркадия Борисовича. – Как вы на это ответите, Учитель?
– Вы же знаете, что я не специалист в генетике или генной инженерии, – обвел взглядом сидящих за столиком Аркадий Борисович и усмехнулся. – Вполне возможно, что современные методы позволяют проводить такие манипуляции. Только вот что получится в результате такой операции? Останется ли после этого человек человеком?
– А кем же он станет? – тут же спросил Томас без улыбки.
Учитель пожал плечами: – Не знаю, может быть, он станет больше походить на те создания, что встречают нас в этом мире…
– Вы имеете в виду сервис-программы? – удивился Светозар и отметил недоумение на лице Валерии, сменившееся затем пониманием. Томас бросил на него оценивающий взгляд и улыбнулся Учителю, будто подбадривая.
– И не только, есть ведь и другие подобные программы, которые называют искусственным интеллектом или разумом. Согласитесь, что называть эти создания просто программами уже нельзя, они ведь включают физические составляющие, приборы, без которых их существование невозможно. Сами программы, насколько я знаю, задают первоначальное направление развития и накладывают некоторые ограничения…
– Ты говоришь о тех устройствах, которые исполняют роль органов восприятия информации или играют роль памяти? Действительно, они стали частью современных комплексов, но эти комплексы всё ещё остаются только машинами, которые выполняют приказы человека, – нетерпеливо возразил Томас.
– Насколько я знаю, компьютеры сейчас умеют развиваться, надстраивая себя из доступных материалов. Мне кажется, те, кто занимается такими делами, уже начинают бояться своих созданий, опасаясь, что они смогут начать развиваться бесконтрольно и их будет трудно остановить. – Аркадий Борисович посмотрел на Томаса, ожидая ответа, но тот упрямо решил не отвлекаться от начатого.
– Всё это ерунда, придумки людей, далеких от науки. Почему ты считаешь, что удаление инстинктов, пусть не всех, иначе человека придется кормить насильно и насильно же заставлять отправлять естественные надобности, превратит человека в роботоподобное существо? Разве исключение инстинктов хищника, доставшихся нам в наследство, не сделает человека дружелюбнее и менее агрессивным? Пусть он всю свою энергию направит на удовлетворение сначала детского любопытства, после определенного воздействия со стороны общества, воспитывающего и обучающего, переходящего в жажду знаний взрослого человека. Как тебе такое?
Он свел вместе ладони, затем развел их и с довольной ухмылкой спустил на столик человечка, ростом с пачку сигарет. Человечек с лицом Томаса в набедренной повязке деловито огляделся и зашагал по столику, заглядывая в чашки. Валерия восхищенно захлопала в ладоши и с умилением склонилась над ним, но человечек, испуганно шарахнувшийся от хлопков, укоризненно покачал головой и отбежал на другой край столика, где принялся обследовать шкатулку с сигарами.
– Разве это будет плохо? – поинтересовался Томас и довольный, откинулся на спинку кресла.
– А как ты можешь разграничить инстинкты? Разве можно сказать с уверенностью, что агрессивность определяется одной частью генома, а любопытство – другим? Мне кажется, что в человеке не всё устроено так просто, и разделить инстинкты на отдельные простейшие составляющие просто невозможно. Примером может служить наша психика, которая до сих пор остается загадкой для ученых. И совершенно не представляю, чего ради будет проявлять любознательность, заметь, не любопытство, присущее всем животным, а именно любознательность существо, лишенное страха перед неведомым и незнакомым, или радости победы над сильным противником.
Учитель вопросительно взглянул на Томаса и пренебрежительно кивнул на человечка, исследующего содержимое пепельницы.
– А это лишь очередная игрушка, порожденная твоим разумом.
– Да, – задумчиво протянула Валерия, с интересом следившая за человечком. – Надо мне будет завести парочку таких игрушек. А они могут делать всё, что и мы?
Светозар снисходительно улыбнулся, такому желанию, а Томас раздраженно сгрёб в кулак человечка и протянул Валерии. Она жеманно подняла руку ладонью вверх и возмущенно фыркнула, когда на её ладони человечек оказался втиснутым в клетку из золотой проволоки.
– Ах, Томас! Снова ты издеваешься надо мной!
– Дорогая, ты хотела получить его, зачем же возмущаться?! – Томас деланно возмутился и тут же рассмеялся, глядя на Валерию, чье лицо исказила страдальческая гримаса, будто это она попала в клетку.
– Или ты хочешь, чтобы он начал изучать тебя так же бесцеремонно, как делал это здесь? – пояснил он сквозь смех, тыча пальцем в столик. – Подожди, пока не вернешься домой. Ах, хотел бы я оказаться тогда на его месте, – мечтательно закатил он глаза и вздохнул.
– Фу, какой ты нескромный, – зарделась пунцовым румянцем Валерия и смущенно потупила взор. Даже Аркадий Борисович не смог сдержать насмешливую улыбку, а Светозар расхохотался и поспешно прикрыл рот ладонью. Сдержать смех, представляя себе маленького исследователя бродящего в розовых складках такого пышного тела, было выше его сил. Нет, в такой компании не соскучишься!
– …О, вечеринка мне очень понравилась! – пожимая руку Томасу, искренне сказал Светозар. – Всё было замечательно! Надеюсь, что смогу принять вас с ответным визитом так же достойно.
Валерия помахала им рукой из окна белого лимузина, захрустевшего по гравию дорожки и скрывшегося за воротами замка, мигнув фарами перед выездом на улицу.
– Давайте пройдемся, – предложил Аркадий Борисович, когда они вышли за ворота и вздохнул всей грудью, подняв голову к звездному небу. – Всё никак не привыкну к этому миру, где в мгновение ока можно оказаться в любом месте, стоит только захотеть.
Светозар кивнул, соглашаясь. Ему было интересно побеседовать с этим человеком, не скрывавшим своего возраста и не старавшегося приукрасить себя, судя по глубоким морщинам на лице. И, что было самым удивительным, мечтавшим поскорее вернуться в обычный мир, где его, судя по всему, ожидала совсем не сказочная жизнь обыкновенного учителя. Они неторопливо вышли за ворота, и, не сговариваясь, повернули налево, к берегу моря, где с неразличимой башни маяка в темноту уходил тонкий луч света.