– А по морде? – Захар встал.
Леня вскочил, разъяренный, а потом вдруг резко успокоился, слащаво улыбнулся и предложил Захару:
– Пойдем на площадку, покурим. Заодно и поговорим.
Захар кивнул, и они вышли.
Я взглянула на Варю. Она сидела словно кол проглотила.
– Твой муж – козел, – сказала я ей.
– Надь, может, покурим? – не обижаясь, предложила она.
– Покурим.
Захар с Ленькой вернулись минут через пятнадцать. Ленька сиял от счастья, а на Захаре лица не было.
– Мы квиты! – радостно пропел Ленька и попытался чмокнуть меня в щеку.
– Захар… – я попыталась взять мужа за руку. Он больно сжал мою руку и отбросил от себя. Потом прошел в ванную и заперся.
– Ну-с-с! – Леня довольно потер руки. – Теперь твой муженек в курсе, на ком женился!
Я подошла к подруге, взяла у нее сигарету, которую она не успела докурить, затушила о край пепельницы и стала с осторожностью подбирать слова:
– Варя. Ты моя подруга, и я хочу, чтобы ты ей оставалась. Сейчас, ты не обижайся, я попрошу тебя уйти вместе со своей скотиной. С этого момента Леню я не знаю. У вас я не появлюсь. Ты заходи ко мне, когда хочешь, но он для меня – никто. Знать его не желаю.
Варя часто-часто замигала глазами и пошла в коридор одеваться.
– Чего, Варь, побежали, что ли? – удивленно спросил Ленька. Будто проснулся. И стал натягивать ботинки.
– Надя, мы увидимся, – кивнула мне Варюха в дверях.
Я кивнула в ответ.
Когда в подъезде стихли их шаги, я прислонилась к дверному косяку ванной.
– Захар, а Захар… Выходи!
В ответ послышалось нечто похожее на всхлипывание.
– Захар! Не будь глупцом! Кому ты веришь – мне или Леньке?
Дверь открылась, Захар выскочил, пролетел в комнату и плюхнулся в кресло:
– Рассказывай!
– Что рассказывать?
– Все! С кем, когда и что.
– Ты в своем уме, Захар? Мало ли что было? Главное, что есть.
– Ты даже с Ленькой спала!
Я не выдержала и засмеялась.
– Это он тебе сказал?
– А это не так?
Стало тоскливо. Болван этот Захар.
– Конечно, спала. Мы все трое спали: Ленька, Варя и я. Как слоеный пирог.
– Он сказал, что ты его упрашивала переспать с собой, когда Варя в больнице лежала! Что ты в одном бикини по дому ходила! Что…
Я демонстративно заткнула уши указательными пальцами, не в силах слушать этот бред. Закрыла глаза. Потом открыла. Захар все говорил. Тогда я пошла в ванную, где он недавно хлюпал, и заперлась. Захар все кричал, кричал… А я посмотрела в овальное зеркало, висевшее над рукомойником. Открыла кран, зачерпнула воды и умылась. Потом еще и еще. Пристально поглядела в зеркало: уставшая одинокая молодая женщина.
«Устала. Как же я устала. Как бы покончить со всем этим. Надоело все. Не хочу ничего. Хочу уснуть и не проснуться… Жаль… Я почти поверила, что все наладилось…» Тут я вспомнила про родителей. «Конечно, наладилось. У меня есть родители, и их я больше не огорчу. Я могу вернуться к ним. Замужество состоялось, моя неудачная беременность оправдана…» Женщина в зеркале гордо подняла голову. «Уже лучше, – подумала я, разглядывая ее. – Только взгляд тусклый». Мне вдруг вспомнилось, как однажды в детстве, когда я разозлилась на саму себя, я дала сама себе пощечину. Действенный способ.
– Возьми себя в руки! – произнесла я вслух и прежде, чем подумала, подняла руку и отвесила себе смачную оплеуху.
Перед Захаром разыграла спектакль. Вышла якобы заплаканная, уверяла его в любви до гроба, а все обвинения отрицала, признав, правда, тот факт, что до него у меня были мужчины. А то он, бедненький, этого не знал!
Разводиться не стали, решили начать «с белого листа».
«Белый лист» Захар начал с пьянства. Работал он посменно, четкого графика не было, и поэтому я терялась в догадках: пьет или работает? Так продолжалось почти месяц. В пьяном виде Захар переставал себя контролировать: говорил глупости, сочинял небылицы, разыгрывал целые представления, которым, надо сказать, я по привычке подыгрывала. Доходило до рукоприкладства с обеих сторон, но никто не был в обиде.
Я мечтала о том, что выдастся благоприятный случай, и я разведусь. Каким должен быть этот «благоприятный случай», я точно не знала.
Весенним утром я, придя на работу, ощутила ноющую боль в правом боку. В обед позвонила мама и пригласила меня на ужин. Так как муж ушел на сутки, я согласилась.
По дороге к маме меня вырвало. Есть не хотелось, но, чтобы не обижать ее, затолкала в себя котлету.
– Да что с тобой? – не выдержала мама, видя мой унылый вид.
– Отравилась я. Живот болит, и тошнит что-то.
– Мне кажется, у тебя температура. Принесу градусник, померяешь?
– Тащи.
Температура оказалась 37 с половиной.
– Смешная температура, – протянула я маме градусник.
Мама взглянула, потрогала меня и предложила вызвать скорую.
– Зачем? – искренне удивилась я.
– У тебя живот болит.
– Несильно. И температура маленькая.
– Надя, давай вызовем, хуже не будет.
– Нет, мама, не поеду я никуда!
Включили телевизор. Шло выступление врача-психотерапевта. «Разводы – это неизбежность, – говорил он. – Но не надо бояться их. Благодаря экономическим преобразованиям россияне могут осуществить свою давнюю мечту – гостевой брак. Этот термин дала нам Франция. Супруги имеют две квартиры и живут раздельно, навещая друг друга два-три раза в неделю. Вроде и женаты, и свободны одновременно. Так, кстати, живут Мавроди – учредитель и владелец АО „МММ“ и его жена фотомодель Елена…»
Еще немножко посидев и послушав специалиста по любовным делам, я ощутила, что от сильной боли не могу разогнуться.
Набрали телефон скорой. Там вежливо ответили, что водители скорой помощи бастуют и выезжают только к маленьким детям.
Мама взяла меня под руку, и мы побрели в сторону городской больницы (благо она находилась недалеко).
Это было желтое здание, и в разговоре люди часто так и говорили: желтая больница. Это та самая больница, где я лежала после неудавшейся беременности, и я еще тогда поняла, что это – особенная больница. Туда привозили раненых бомжей, алкоголиков в коме и просто всех, у кого очень непредвиденно что-то случалось с организмом. Врачи там тоже были особенные – от них часто несло медицинским спиртом. Сами они о своем месте работы говорили: «Первая истребительная». Мне в прошлый раз повезло – Королева была трезвая, а девчонке, поступившей на следующие сутки, повезло меньше: докторше коридора было мало и стены казались узкими. Поэтому свое дело она доверила какой-то медсестричке и следующей ночью «перечищала» девчонку сама, так как медсестричка, понятно, напортачила.
В приемном покое меня осмотрел врач Зимин (как он представился) и сказал, что резать надо немедленно.
Я понюхала врача и со слабой надеждой спросила:
– Может, утром?
– Сейчас.
– Я кушала.
– Прочистим.
– Может, у меня по-женски что-то?
– Вырежем и посмотрим.
Когда вырезали и посмотрели, первичный диагноз подтвердился.
Операцию делали вечером, а утром я уже любовалась на свой шов: огромный, с полживота. Такой даже трусами не прикрыть. «Придется теперь совместный купальник покупать», – с грустью подумалось мне.
Потом меня пришел навестить муж, после него прибежала Варюшка, потом – мама с папой и Дашей. Все своим долгом считали развеселить меня, и я смеялась так, что чуть швы не разошлись.
Пролежала неделю, а когда выписали, оказалось, что мне больно нагибаться, ходить, стоять. Потом пришла хозяйка квартиры, которую мы снимали, и попросила съехать. Дала на сборы две недели. Захар побежал к своей мамочке, и та уговорила его жить у нее. Со мной, естественно.
Против течения я плыть не стала и согласилась.
Помню наш последний вечер в съемной квартире, когда мы уже уложили все вещи и свернули потрепанный палас в рулон: я и Захар вышли на балкон покурить. Было темно и необычайно, почти по-летнему, тепло.
– Всё, Захар, – сказала я, затянувшись.
– Что – всё? – не понял он.
– Всё – это значит помидоры завяли. До этого момента в наших отношениях можно было что-то исправить в лучшую сторону, а теперь – нет. Остался вопрос времени.
– Ну что ты, львеночек, у нас сейчас все хорошо, а будет еще лучше.
Глупец.
У свекрови
– Лентяйка она, ничего не делает! И картошку чистить не умеет: по сантиметру кожуру срезает. Что ни делает – все халтура!
– Мам, ну больно ей пол мыть после операции, знаешь же!
– Захар, мне тоже вырезали аппендицит, так я через три дня как огурчик бегала!
– Мама, ей очень большой шов сделали, хирург даже в поликлинике сказал: «Как это вас так располосовали?»
– Но картошку-то можно по-человечески чистить… – зашипела вновь Екатерина Юрьевна.
– Ладно, я скажу ей об этом…
Они не знали, что я давно выключила воду в ванной комнате и мне все отлично было слышно. Я постояла еще немного, дождалась, когда щелкнула входная дверь (это значило, что мамаша Захара с отчимом ушли на работу), и вышла.
– Надь! – донесся с кухни голос Захара.
– Знаю! – ответила я. – Не буду я по два часа картошку чистить! Она уже вялая, и у твоих ее столько, что в этот год можно и не сажать.
– Они продадут!
– Сказала – не буду!
– Да я вообще не о том, – Захар вышел с кухни. – Я тоже плевал на эту картошку. Пойдем почистим ее по-быстрому, пока они не видят.
– Если сейчас почистим, а варить поставим только вечером, она невкусная будет.
– Что же делать?
– Приду после двух и почищу.
Я пошла одеваться на работу. Захар только пришел после смены, и ему полагалось выспаться.
Спать он не стал и побежал пить к друзьям. Спорить с ним было бесполезно. Да я и не могла позволить себе опуститься до того, чтобы умолять его не пить, не гулять, не говорить глупостей; и его мать ставила мне это в вину, говоря, что он из-за меня сопьется и «сошляется», т. е. кончит тем же, чем и его родной отец.
– При чем тут я? – спросила я как-то Екатерину Юрьевну. – Не буду же я в компании при всех у него стопку с водкой вырывать.
– Вырывать не надо, а пнуть ногой под столом можно. А можно и самой больше пить – ему меньше достанется. Муж жену до дома всегда донесет, а вот жена мужа – навряд ли. Тем более ты, тощая такая. Захар вон какой богатырь: на тебя облокотится, ты и скукожишься.
Я поражалась такой логике и не возражала, поскольку давно свыклась с мыслью, что все их семейство слегка своеобразное.
Когда я пришла с работы, сготовила поесть для всех и все сели ужинать (включая мужа, которому как следует закусить не дали), разыгрался очередной скандал. Как по нотам.
Нота первая: почему муж отсутствовал дома, а я, чтоб он с утра не ушел, не легла пред ним костями?
Нота вторая: я поставила перед мужем не его любимую тарелочку с каемочкой в цветочках.
Нота третья: картошка даже вареная выглядела преступно начищенной.
После этого все ноты стали сливаться в такой шум, что мне нестерпимо захотелось курить. Но вот досада: все делали вид, что я не курю, и, увидь меня Екатерина Юрьевна с сигаретой, было бы светопреставление.
Удивляюсь, как я все это и ради чего терпела? Каждый день было одно и то же: кляча тощая, неумеха, распутная. На последнем обстоятельстве Екатерина Юрьевна любила концентрироваться подолгу, со смаком рассуждая о том, как на меня смотрят мужики (и что они только во мне находят) и как мне повезло с ее Захаром, которого я абсолютно не стою. А так как я не понимаю счастья, на меня свалившегося, то, естественно, пойду налево и изменю ему много раз, а если он со мной разведется, то сразу же найду другого наивного человека и выскочу за него замуж. Фантазии свекрови доходили так далеко, что иногда мне приходилось прерывать их, сбивая вопросами типа «Как скоро после развода женится Захар?» или «Если у меня будет ребенок от него, будет ли он платить алименты?» и прочими нелепицами. Однако Екатерина Юрьевна подробно теоретизировала все возможные варианты. Захара при наших таких разговорах не было никогда: да его и вообще все стали видеть крайне редко. Он работал, спал, а в свободное время уходил к друзьям. Его можно было понять: дома – «война и немцы».
Как-то раз свекровь стала ломиться в дверь ванной, где мылся Захар. «Потереть спинку», – пояснила она.
– Я сама могу потереть ему спинку, – сказала я.
– Ты не умеешь. У меня в сто раз лучше получается.
И она вошла к нему и терла спинку и всякие другие места.
На мое удивление он сказал:
– Ну и что? Она моя мама.
На правах мамы она влетала ночью в нашу комнату «поправить одеяльце», «прикрыть форточку» и «просто убедиться, что все в порядке».
В конце лета я сказала Захару, что жить с его родителями не могу и, если он не найдет жилья, ухожу к своим.
В конце августа заболела ангиной. Горло было обложено так, что трудно дышалось. Когда температура поднялась до тридцати девяти и семи и не хотела сползти вниз хоть немного, я попросила Захара вызвать скорую. Поскольку в то время в городе свирепствовала эпидемия дифтерита, меня сразу увезли в больницу: да я особо и не отказывалась, так как состояние было хуже некуда. В больнице продержали меня десять дней; за это время сделали анализ, который показал, что дифтерийной палочки у меня нет, и выписали выздоравливать домой.
Когда я добралась до квартиры Захаровых родителей (из больницы не смогла до них дозвониться), то просидела у дверей квартиры около часа. Ключей у меня не было. Вероятно, они уехали в деревню, так как была суббота, но мне было обидно, что никто из них не навестил меня в предыдущие два дня и не предусмотрел возможной моей выписки.
Поняв, что сидение на лестничной площадке не имеет больше смысла, я с огромной сумкой поплелась пешком до матери (денег на проезд тоже не было).
Мама оказалась дома и очень обрадовалась, увидев меня. Мы обнялись, я присела на скамеечку в коридоре и заплакала.
– Плюнь на них, не переживай, – стала успокаивать меня мама, сразу поняв, в чем дело. – Не стоят они того, чтобы так плакать. Ну, тебе же есть куда пойти. Мы есть. Раздевайся, отдохни.
– Мам, я насовсем к вам хочу.
– Оставайся насовсем.
И я осталась.
В понедельник вернулись муж с родителями. На следующий день, во вторник, Захар, вероятно, решил меня навестить и был удивлен, узнав, что выписали меня еще в субботу. С таким удивленным лицом он и заявился вечером к моим родителям. Дверь открыла я.
– Вот ты где! А что же ты ничего не сказала?
– Когда?
– Да хоть в воскресенье вечером: мы уже приехали. Что же я, волноваться должен? И родители мои в недоумении: трудно тебе позвонить?
– Захар, зачем мне вам звонить? Не беспокойтесь.
– В каком смысле?
– В прямом. Я у мамы буду жить.
– А я?
– А ты живи где хочешь.
Захар уставился на меня как баран на новые ворота. Мы постояли так минутку, потом я сказала «пока!» и закрыла дверь.
После этого две недели ни от Захара, ни от его родителей не было никаких вестей. Я уже почти успокоилась и настроилась на новый этап свой жизни, как вдруг Захар пришел ко мне на работу.
– Я нашел жилье. Общежитие, правда. Мой друг женился, и жена, Светка, у него живет. А сама она нездешняя и в общежитии прописана. Теперь оно ей не нужно, так можно нам пожить. Пойдешь?
– Пойду, – согласилась я.
В общежитии
Общежитие было как все общежития: ветхое, неухоженное здание с давно не крашенными коридорами и лестницами и вечно недовольной вахтершей на входе. В нашей комнате были довольно приличные обои и светлый потолок (видать, опрятная эта девица Света). Она же и договорилась о том, чтобы нас пустили пожить; поэтому мы беспрепятственно пронесли через вахту платяной шкаф и малюсенький холодильник (мне дала им попользоваться бабушка): это была вся наша мебель.
Ну а далее для тех, кто не знает: общий душ, весь покрытый ржавчиной; общая кухня, полная тараканов; куча соседей, интересующихся твоей личной жизнью.
Но все это вместе было лучше того, что я имела, живя с Варей и Ленькой, и поэтому чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде. Нам не хватало денег на еду – но я привыкла быть голодной. У нас не было ни телевизора, ни радио – но я могла обходиться без их дребезжания. Множество соседей для меня было плюсом: я любила общение. И что удивительней всего: я была готова на еще большие неудобства, лишь бы у нас с Захаром что-то наладилось. Я все сильнее чувствовала привязанность к этому человеку. Две недели, которые я провела без него, были для меня мучительны: я сама не ожидала, как плохо мне без Захарова внимания. Один раз мне приснился сон, будто он целует и обнимает другую женщину, и я закричала от боли и негодования. Я ревновала! Впервые в жизни я стала ревновать!
А Захар стал пить. Он пропадал сутками, потом появлялся, говоря, что жить без меня не может, потом кричал в истерике, что не может жить в таких условиях, что задыхается от скуки без телевизора, уходил на работу и после смены «зависал» у кого-нибудь из друзей до тех пор, пока не кончалось спиртное.
Однажды, во время отсутствия Захара, наведалась ко мне свекровь. Первым делом она ринулась к холодильнику и, вытащив оттуда кастрюлю, подняла крышку. Поморщилась:
– Ты этой гадостью его кормишь? Да на нем уже штаны сваливаются!
– Екатерина Юрьевна! Он же почти сто килограмм весил! А теперь – восемьдесят. Ему еще скинуть можно без ущерба для здоровья.
– Нахалка! Сама тощая и его до дистрофии довести хочешь!
– Я готовлю из того, на что хватает денег.
– Нахалка! Скажи ему, пусть к нам за картошкой явится.
– Скажу.
Брезгливо оглядевшись вокруг, Екатерина Юрьевна удалилась.
Вечером пришел пьяный муж и, переодевшись, решил пойти по какой-то нужде к нашей соседке: это была симпатичная девушка Марина, уже дважды побывавшая замужем и привечавшая всех без разбору. Я, гордая, не сказала ему ни слова. Захар остался у Марины на ночь. Утром следующего дня я ушла на работу, а вечером, не застав Захара в нашей комнате, зашла к Марине.
Она, увидев меня, широко распахнула дверь:
– Проходи.
– Захар не у тебя?
– Нет. Он к какому-то другу пошел.
– Значит, пить.
Марина вальяжно развалилась на диване и внимательно на меня посмотрела:
– Он тебя не стоит.
– Знаю.
– Ты что, любишь его, что ли?
– Конечно, нет. Привыкла очень.
Тут я внимательно посмотрела на Марину. Очень аккуратно одета, прямые, зачесанные назад волосы, сплетенные в старомодный пучок. Нежная кожа с желтоватым оттенком, изысканный маникюр. Ничего особенного.
– Да-а-а, – протянула Марина. – Я к первому мужу тоже сильно привыкшая была. Он меня на руках поначалу носил, во всем помогал. Мать у меня тогда умерла, и сестра младшая осталась. Мне одной не поднять было бы.
– У тебя матери нет? – осторожно спросила я.
– Отец убил. А сам сел. До сих пор сидит.
– За что?
– Из ревности. Вот и первый муж у меня такой же оказался. Чуть не прибил меня, когда приревновал. И повода-то не было.
– Как «не прибил»?
– Побил только. Две недели в больнице полежала и подала на развод. В ногах валялся – не простила; тогда он убить поклялся. Что делать? Нашла защитника: хороший парень, учились вместе. Он меня всегда любил, а я взаимностью не отвечала. А тут ответила, он и встал за меня горой. И все бы хорошо, да не могу я детей иметь: отбил у меня что мог первый муж. Второй от этого гулять да пить начал. Развестись пришлось. И твой, вижу, пьет?
– Пьет.
– Может, потому, что детей нет?
– Глупости. Это потому, что телевизора нет.
– Тогда брось его.
– Брошу, попозже.
Мы помолчали.
– Чаю хочешь? – Марина будто захотела привстать.
– Нет, я пойду.
– Ну, давай. Дверь сама захлопни.
Я подошла к двери:
– У вас с ним что бы́ло?
– Нет. Он спал.
– Ну, пока, – я защелкнула дверь.
Ночью в общежитии кто-то душераздирающе стал кричать. Я вышла в коридор, встретив растрепанную Марину, ожесточенно бьющую дверь напротив. Там жил мент с двумя малолетними детьми и женой в надежде на улучшение жилищных условий.
Он открыл дверь:
– Что?
– У детдомовских, – выдохнула ему в лицо Марина.
Детдомовские – это девчонки, жившие в другом крыле общежития нашего этажа. Они были поселены тут временно, так как скоро государство должно было выделить им однокомнатные квартиры. Но государство запамятовало, а может, не торопилось, и девчонки подзадержались.
Мент с Мариной побежали в соседнее крыло. Я последовала за ними, уже поняв, что там собралось много народу и мне можно глянуть лишь издалека.
– Мама, я иду к тебе! – раздался истеричный вопль, а потом – грохот от разбитого стекла… Завизжали девчоночьи голоса. Снизу, по лестнице, почти бежали врачи скорой помощи.
– Уступите дорогу! Уступите дорогу, что столпились! – кричал, видать, самый главный врач и расталкивал людей чемоданчиком.
Я поняла, что все равно придется довольствоваться только звуками, и пошла спать: послушать я могу и в своей комнате.
Как выяснилось утром, у одной из девочек случился психоз, и она пыталась покончить с собой. У нее ничего не получилось, кроме как порезать себе руки, пытаясь выпрыгнуть из окна, и наделать много шума. Я потом познакомилась с этой девчонкой. Нормальная, как и все.
В один из октябрьских выходных меня разбудил радостный и холодный от мороза, только что вернувшийся со смены муж.
– Надя! Я договорился, поедем за грибами!
– Какие грибы?
– Последние! Поехали, нас Владик на свой локомотив подцепит. Он на прошлой неделе в Ломах собирал, там их столько! Поехали!
Мне очень захотелось поехать. Я быстро соскочила с кровати, оделась, и уже через пятнадцать минут мы мчались к вокзалу.
В детстве я очень любила ходить в лес. Когда я жила у бабушки на даче, дед меня чуть ли не ежедневно водил в лес. Мы ходили за чем угодно: за ягодами, за орехами, за грибами. Мне нравилось все. Как-то раз мы с дедушкой пошли за клюквой, и он заблудился. Долго плутал по лесу, не показывая вида, что не знает дороги. Я устала ходить, проголодалась и стала проситься домой.
– Сейчас, сейчас, вот еще зайдем на одну полянку и пойдем, – уговаривал меня дедушка.
А потом пошел дождик. Он был небольшой, но я была одета в тряпочную курточку, и она промокла насквозь. Я так озябла, что еле сдерживала зубную чечетку. Но стойко шла за дедушкой, терпеливо доходя до обещанной полянки, за которой следовала другая «очень хорошая полянка».
Дедушка в конце концов нашел верную дорогу, и мы вышли на дачный поселок.
Бабушка, увидев нас издали, стала громко материться. На деда, разумеется. Потом раздела меня, загнала в кровать, укрыла двумя пуховыми одеялами и разрешила кушать прямо в постели, да еще смотреть телевизор. Это было здорово!
А когда меня маленькую на каждое лето отправляли в пионерский лагерь, то больше всего там мне нравился лес, с трех сторон окружавший лагерные постройки. Это был почти девственный лес: там невозможно было ходить, не наткнувшись на чернику, лисички или белые грибы. Когда у меня портилось настроение, я уходила незамеченной (дисциплина там, как я рассказывала, была нестрогая) и бродила по лесу. А когда приезжала домой со смены, неизменно везла ягоды и грибы.
Грибы в лесу собирать – одно удовольствие. Это вроде как прогулка и в то же время азарт: что найдешь, сколько…
Когда мы с Захаром очутились в лесу, первым делом поцеловались.
– Я хочу с тобой поговорить, – вдруг сказала я.
– Давай, – кивнул Захар.
– Почему ты пьешь? По какой причине?
– Я не могу жить в этом общежитии. Мне уют нужен, квартира своя.
– А я тебя устраиваю?
– Очень.
– Я не знаю, где найти деньги на квартиру. Наштамповать разве что, – пошутила я.
– Я по радио слышал, что 50 миллионов фальшивых рублей по области циркулирует. И долларов немеряно…
– Без шуток, Захар. Что делать-то?
– Надя, я просил свое начальство выделить мне малосемейку, но мне отказали, потому что в квартире, где я прописан, хватает метров на человека. Вот если бы я был прописан, к примеру, у твоих родителей, тогда была бы надежда: вас там четверо, а будет пять – получится недостача. Если мне сразу ничего не дадут, то хоть на очередь поставят.
– Я поговорю с мамой.
С мамой я поговорила в тот же день, и она, после некоторого раздумья, согласилась. Спросила только:
– А вдруг Захар захочет присвоить эти метры?
По закону в то время любой прописанный в квартире родственник имел право на часть жилья. Квартира моих родителей в то время была неприватизированной и не их собственностью, поэтому Захар действительно получал все права наравне с членами моей семьи. Но я верила Захару.
– Ну что ты, мама! Ему и в голову такое не придет!
Мама покачала головой, но больше ничего не сказала.
Захар прописался у моих родителей, мы стали ходить по всяким инстанциям на его работе, на моей работе; пытались даже приплести его бабушку, которая жила в пятиметровом сарае, но все было абсолютно безрезультатно.
Да и не нужно это было Захару. Он продолжал жить беззаботно.
В праздник Нового, 1996 года Захар ушел пить в неизвестном направлении, оставив меня одну. Я написала записку: «Ты от меня свободен. От моих родителей выпишись», оставила ее на столе в комнате общежития и ушла жить к родителям. Варя встретила этот Новый год еще «лучше»: в парке, где гуляла ее ничего не подозревающая и ни в чем не замешанная компания, убили какого-то депутата, взорвав его вместе с машиной. И всех, кто был в том месте, без разбору посадили на сутки до выяснения обстоятельств. Обстоятельства выяснили обычные – никто ни при чем, и под утро всех отпустили. Но Варя с неделю драилась с мылом, говоря, что в таком гадюшнике никогда еще не была.