Там, за зорями

Дорош ей был глубоко несимпатичен, она презирала его, разве что еще не успела возненавидеть. Он не мог быть человеком, к которому она испытала тогда такое влечение, который разжег в ней пожар страсти, неведомой ранее. Дорош не смог бы! Она была абсолютно в этом уверена, но тогда откуда ему известно, что той ночью что-то произошло? Может быть, он был одним из них? Возможно, это и можно было как-то выяснить, но, откровенно говоря, связываться с Дорошем ей совершенно не хотелось. Ей лучше держаться от него подальше, так будет и спокойнее, и безопаснее.

– Ты о чем задумалась? – спросил Леша, нарушая молчание, воцарившееся между ними.

– Да так… – махнула рукой девушка.

– Злат, а мне звонили с радиостанции.

– Правда?! – ахнула Злата.

– И что же ты молчал?! И что? Что они сказали? Они тебя берут?

Парень лишь утвердительно кивнул.

– Лешечка, так это ж здорово! – захлопала в ладоши девушка, искренне радуясь.

– Да, здорово. Я даже как-то не сразу поверил в это. Но это действительно так. Меня берут! Вот только в скором времени мне придется уехать. И я не знаю, когда смогу вырваться сюда опять.

– Да?.. – растерянно произнесла девушка и, представив на мгновение, что здесь уже не будет Блотского, расстроилась. – Но ты ведь будешь мне звонить?

– Конечно, а ты правда будешь меня слушать? – Правда! Когда ты думаешь уезжать? – Через несколько дней. Девушка лишь кивнула. После Лешиного отъезда уедут и родные, а она останется в Горновке одна.

Нет, она знала, что так будет, она сама выбрала свой путь и сама решила остаться здесь жить. Ни разу Полянская не усомнилась в собственном решении. Злата знала, ей будет здесь хорошо, вот только она не думала, что так скоро придется расстаться с Лешей, к которому за столь короткий срок она успела по-настоящему привязаться.

Кто-то когда-то говорил ей, между мужчиной и женщиной дружбы быть не может и не бывает, это просто противоестественно, но сама она именно дружеские чувства к парню и испытывала. И даже не потому, что сердце его было несвободно и в Минске у него была девушка. Просто как-то не получалось у нее представить его в роли человека, которого она смогла бы полюбить. Нет, даже не так. Полюбить она смогла бы его, да и любила, только страсти к нему она не испытывала, той пьянящей, головокружительной, жаркой, сметающей все на своем пути. Не получалось представить другие отношения с ним, кроме тех, существующих меж ними сейчас, а мысль, что они могут оказаться в одной постели, и вовсе казалась ей кощунственной. Он был таким близким, таким родным. В нем она нашла родственную душу. Наверное, даже если бы у нее был брат, и тот не был бы ей так близок…

Злата знала, что и Лешка привязан к ней не меньше, может быть, и она для него стала кем-то вроде близкого друга, которого у него почему-то никогда не было, но в Минске у него девушка, там любовь и все такое… А любовь, как известно, страшная сила. Вот Блотский сейчас говорит, что будет звонить и ждать звонков от нее, а Полянской почему-то казалось, что скоро он о ней забудет.

– Я буду скучать по тебе, но я все равно рада за тебя. Ты ведь мечтал об этом, стремился… И вот твоя мечта осуществилась. Как бы я хотела, чтобы и моя мечта когда-нибудь стала явью, я бы все на свете за это отдала, и, наверное, мне уже ничего и не нужно было бы больше в жизни, только писать романы и жить в окружении тишины и благодатного покоя этих мест. Ты счастлив, Лешка? Вот скажи, что ты чувствовал, когда узнал? – Полянская прогнала прочь грусть, не желая омрачать Лешкиного счастья, и улыбнулась ему.

– Конечно, радость. Ликование. Хотелось кричать «Ура!» и, как говорится, в небо подбрасывать шапку. А еще некое чувство опьянения и окрыленности, когда кружится голова и кажется, будто весь мир лежит у твоих ног! И мне все еще не верится в это! – сказал парень и улыбнулся, только улыбка не отразилась в его голубых глазах, они по-прежнему оставались серьезными.

Его так и подмывало взять ее за руку и позвать с собой в Минск, ему пришлось даже сжать ладони в кулаки, чтобы не поддаться порыву. Возможно, это и стало бы любовью. Ведь все к этому располагало, если бы однажды ночью Злата не вышла на огород и не увидела тот злосчастный трактор, если бы той ночью вспыхнувшая страсть не заставила позабыть обо всем на свете, если бы среди ночной тишины воспоминания о тех минутах не приходили к ней во снах. Они были бы красивой парой, если бы Леша смог остаться в деревне, если бы нашел слова, которые убедили бы Полянскую и заставили поехать с ним. Их любовь могла бы стать неземной, необыкновенной. Леша сделал бы все для того, чтобы девушка была счастлива. И она была бы, позабыла бы обо всем. Но Леша так и не решился протянуть руку, а слова застряли в горле, стоило лишь взглянуть в ее огромные голубые глаза, которые туманились мечтательностью, когда она смотрела на окружающий мир. Это был ее мир, такой яркий, сияющий, волшебный, как этот весенний день. Поля, зеленеющие озимыми хлебами, простирались к горизонту. Луга, на которых пробивалась молодая трава и тянулись к небу анютины глазки. Леса, одетые в нежно-зеленую молодую листву. Эти старые дома и огромные узловатые вербы вдоль извилистой дороги. Люди, доживающие здесь свой век, и старое кладбище…

Дальше они шли молча. Миновав людские огороды, свернули на проселочную дорогу, которая вела к лесу. Со всех сторон их обступили молоденькие березки с резными полупрозрачными листочками, яркими, сочными, пронизанными солнечными лучами. Они трепетали на ветру, и едва уловимый шепот, как напев, разливался в воздухе. Пряный теплый воздух, наполненный запахом молодой листвы, смолы и цветов, дохнул им в лицо, когда они ступили под сень деревьев. Здесь, недалеко от дороги, была небольшая поляна, которая ближе к лету зарастала травой и лесными колокольчиками, а сейчас трава только пробивалась, и к поляне с леса подкрадывались пролески, которые здесь называли подснежниками. Сюда, на эту поляну, приходили с давних пор. И мама Златы, будучи еще девчонкой, собиралась здесь с подружками, и, возможно, бабушка тоже, ведь она родилась и выросла в этих местах. Они расстелили покрывала посреди поляны и сели. Девушка тут же принялась разбирать пакет с едой, вытаскивая большую запотевшую бутылку с квасом, которую им мама положила на дорожку, и, открутив пробку, припала к горлышку. Есть не хотелось, они ведь только из-за стола, а вот пить – жутко…

Они еще немного посидели, непринужденно болтая и смеясь, а потом Злата улеглась на покрывало и, закинув руки за голову, стала смотреть на небо, такое пронзительно-синее, чистое, высокое и полупрозрачное, и облака, похожие на шелк, проплывающие мимо. Под покрывалом, у самого уха, в траве копошились букашки и жучки, шурша сухой прошлогодней травой и листвой. Где-то в густых зарослях заливался соловей, а из глубины лесной чащи ему отвечала кукушка, беспрестанно отсчитывая года…

Глаза закрылись сами собой. Леша, кажется, еще что-то говорил, не требуя ответа, но смысл до девушки уже не доходил. Обласканная солнечным светом, убаюканная звуками леса, она погрузилась в сладкий сон…

Леша замолчал и тихонько лег рядом. Спать не хотелось. По вернувшись на бок, он подпер голову рукой и стал смотреть на девушку. Сон разгладил черты ее лица, сделав их безмятежными и невинными, как у ребенка, а улыбка подрагивала в уголках ее красивых губ. Ветерок трепал золотистый локон, выбившийся из прически, и щекотал щеку. Леша осторожно убирал его, и пальцы касались ее нежной, шелковистой кожи цвета персика. Наклоняясь совсем близко, он видел едва заметную россыпь веснушек на носу, которых почему-то раньше не замечал. Он смотрел на нее так, как будто пытался вобрать в себя ее об раз, каждую черточку ее лица, чтобы потом воскрешать в памяти теплыми майскими ночами… Сейчас Блотский не думал о Маше, с которой встречался не один год. Избалованной, своенравной городской кокетке, в которую когда-то влюбился с первого взгляда. О ней он теперь вспоминал так редко…

Сейчас он думал о том, что оставляет здесь куда больше, чем сам мог бы себе признаться. Парень не собирался спать, но мерное дыхание Златы, наверное, все же подействовало на него усыпляюще. Он опустил голову и, прижавшись щекой к ее виску, закрыл глаза…

Первая крупная дождевая капля упала Злате на щеку. Девушка зашевелилась и, по-прежнему не открывая глаз, попыталась смахнуть ее и ударила Лешу по носу.

– Ой! – испуганно воскликнула она и открыла глаза. Первое, что увидела Злата, были тучи. Темные, зловещие, грозовые тучи, так низко, что до них, казалось, можно достать рукой. Они поглотили солнце, и мир вокруг уже не казался таким ярким и радостным. Тревожно шумел лес, смолкли птицы и даже цветы сомкнули лепестки. – Лешка, – позвала парня девушка, поворачивая к нему лицо. – Кажется, сейчас будет гроза! И словно в подтверждение ее слов где-то рядом раздались первые раскаты грома, прокатившиеся глухим эхом по лесу.

– Мамочки! – только и смогла вымолвить Злата, и глаза ее от страха сделались огромными. Ничего на свете Злата Полянская не боялась так, как грозы. Вскочив на ноги, она заметалась по поляне, хватая то сумку с едой, то покрывало, на котором сидел Леша и, ничего не понимая, смотрел на девушку.

– Лешка! – закричала она. И тут темное небо прорезал разряд молнии. Полянская вскрикнула и, отшвырнув сумку в сторону, бросилась бежать, теряя голову от страха.

– Злата! – крикнул Леша, но его крик потонул в глухом раскате грома. Да и не остановил бы он девушку, даже если бы она его услышала. Втянув голову в плечи, она добежала до проселочной дороги, но там неожиданно споткнулась и плашмя, с пригорка, упала. – Злата! – испуганно вскрикнул Блотский и, схватив сумку и покрывала, бросился следом. Дождь усилился, и Леша понимал, вот-вот хлынет настоящий ливень, но это его сейчас не заботило. Там, на дороге, лежала Злата и не шевелилась. А Злата хватала ртом воздух и не могла восстановить перехватившее дыхание.

– Злата, ты что? – подоспел Блотский и опустился перед ней на корточки. – Ты ударилась? Ты не можешь подняться? Тебе плохо? – его голос звучал испуганно.

– Все нормально, Леша, – смогла, наконец, обрести дар речи девушка и стала подниматься. – Леш, нам надо выбираться из леса. Нельзя в лесу в грозу. Да и на открытом пространстве тоже нельзя! – в голосе девушки звучала неприкрытая паника. – Лешечка, как мы доберемся до дома? А вдруг нас молнией убьет, ведь бывают же случаи…

Договорить она не успела, новый разряд молнии заставил ее броситься парню на шею и до крови прикусить нижнюю губу, чтобы не заорать. Кричать при грозе тоже было опасно.

– Злата, Злата, ну что ты? Девочка моя, ну, подумаешь, гроза! Ну, ничего с нами не случится, правда, промокнем до нитки, но это пустяки. Я и не знал, что ты боишься грозы!

– Еще как боюсь! – прошептала девушка, обхватив руками его шею и уткнувшись лицом в плечо. – А может, здесь в лесу переждем дождь? – спросила она.

– Вымокнем, да еще и заболеем. Нет уж, мы пойдем домой! Выйдем из леса и пойдем через деревню, если уж станет совсем страшно, попросимся в первую попавшуюся хату! – решительно сказал Леша.

Осторожно поднявшись на ноги и придерживая Злату за талию, он увлек за собой девушку, которая по-прежнему цеплялась за него и не отпускала. Дождь все же превратился в ливень, и когда они, наконец, добрались до деревни, оба были насквозь мокрые. Каждый раз, когда молния рассекала небосвод, Злата, приглушенно вскрикивая, сжималась в комок и, зажмурившись, прижималась к Леше. Пока они шли, Блотский не раз предлагал девушке зайти то к бабе Нине в дом, то к Максимовне, чтобы переждать грозу. Но Полянская упрямо качала головой, и они продолжали путь. И уже не верилось, что они, наконец, доберутся до дома, не верилось даже тогда, когда они, мокрые и продрогшие, стояли в маленькой полутемной прихожей и вода стекала по их лицам и одежде. Они смотрели друг на друга, и улыбка помимо воли рождалась на губах. Лешка улыбнулся шире, а Злата громко и немного истерично расхохоталась, а потом бросилась Леше на шею.

Анька выглянула в прихожку и, застав там обнимающуюся парочку, ухмыльнулась и деликатно удалилась. Потом они пили чай на кухне, переодевшись в сухую одежду, при этом хихикая и перешептываясь, словно дети. Когда гроза закончилась и Леша ушел домой, Злата прошла в маленькую комнатку, их с Аней спаленку. Забравшись на кровать, она распахнула окно и впустила в комнату свежий вечерний воздух, наполненный сладким ароматом омытой жимолости и цветов. Оперевшись локтями о подоконник, она устремила свой взгляд туда, к горизонту, где садилось солнце и таяли грозовые облака. Беспечный покой и благодатная тишина были разлиты в воздухе, и только одинокая трель соловья тревожила сердце… Хотелось писать. Так хотелось не пропустить ни минуты этой весны и описать ее свежую прелесть и красоту максимально точно. Описать так, как чувствовалось, попробовать подобрать нужные слова…

Шум подъезжающей машины, вторгнувшись в сознание, вывел девушку из состояния мечтательности. Чуть подавшись вперед, она высунулась из окна не из любопытства, скорее, просто машинально, и тут же об этом пожалела. В поле ее зрения возник темно-синий капот «ГАЗели», а через секунду она увидела и хозяина машины. Он, конечно, ее тоже заметил. Широкая улыбка осветила его смуглое лицо, и он поднял руку в приветственном жесте. Девушка отпрянула от окна как ошпаренная. Впрочем, особой надобности в этом не было, машина все равно уже проехала и исчезла за поворотом дороги.

«Вот сволочь! – в крайнем раздражении подумала Злата. – Рукой он мне машет! Как будто знакомой!»

И снова, как удар молнии, сознание пронзила мысль о той ночи, о том человеке! А вдруг это все же Дорош? Девушка закрыла окно и, упав на кровать, зарылась лицом в подушку. Ох, пропади он пропадом!

Глава 6

На Радуницу с утра зарядил дождь. На улице было сыро, ветрено и прохладно. Дождь шел и вчера, и от тепла минувших дней не осталось и следа. Леша Блотский уехал в Минск и увез тепло с собой. Злате его не хватало. Более того, успев привязаться, она скучала и, забывая, что он уехал, ждала его прихода. Леша звонил, и не раз, рассказывал о радиостанции, где уже побывал и официально написал заявление. Пока еще он не знал, когда его выпустят в прямой эфир, пока что он просто знакомился с жизнью радиостанции и ее обитателями.

Леша уехал, а Злата все еще мысленно возвращалась к тому последнему вечеру, который они провели вместе. Что-то было в нем такое, существенно отличающееся от всех других, проведенных вместе. Что-то тревожило сердце, а что именно, Полянская не понимала…

Это не было любовью. Она влюблялась прежде, и чувства эти были ей знакомы. Возможно, это могло бы стать любовью… Почему-то эта мысль пришла к ней только после отъезда Блотского. Почему-то она не прогнала ее прочь. Воспоминания о той ночи в пустом домике бабы Кати, немного померкнув, теперь были не столь живы. Последние несколько дней другие воспоминания неотвязно преследовали ее…

Леша должен был уехать рано утром, поэтому попрощаться зашел к ним с вечера. Злата, решив устроить маленькую прощальную вечеринку, полдня возилась с малиновой коврижкой, которая плохо запекалась в старенькой духовке. Елена Викторовна сделала целую гору «хвороста», посыпав его сахарной пудрой. Когда Леша пришел, они поставили чайник и уселись всей семьей за круглый стол. Как-то так случилось, и в этом в первую очередь была заслуга Алексея, за столь короткий срок все обитатели большого дома привязались к нему, более того, он стал им родным. Анька, пребывая в полном недоумении, просто не понимала, что ж такое происходит между сестрой и Блотским.

Она же была почти уверена, что у них роман. Конечно, Златка ужас какая скрытная, поэтому все отрицала, но Аньку-то не проведешь, она ж видела… А теперь Леша уезжал… И родители жалели о Лешкином отъезде.

Нет, они, разумеется, не строили никаких предположений, просто тоже скоро собирались уезжать, и им было бы куда спокойнее в городе, зная, что здесь они оставили дочку под Лешкиным присмотром. И вот теперь Блотский уезжал… Для них это было так странно, так неожиданно и так тревожно. Они не хотели для своей единственной дочки жизни в глухой деревне. И все же без возражений приняли ее решение переехать в Горновку, потому что ей так было нужно. Она захотела остаться здесь, и они согласились, не стали спорить, но все равно беспокоились и переживали, не представляя, как она, городская девочка, останется одна в почти вымершей деревне, где по соседству лишь пустые хаты да воспоминания. Одна, не приспособленная к такой жизни.

А когда появился Лешка Блотский, воспряли духом. Уж Леша, конечно, сумеет о ней позаботиться. Теперь Елена Викторовна не могла скрыть тревогу. И все же они мило посидели. Мужики, конечно, по такому случаю раскрутили жен на «пять капель», и целый вечер за столом не смолкал смех. Было уже поздно, когда они поднялись из-за стола. Леша тепло попрощался со всеми, выразив надежду на скорую встречу, и собрался уходить. Злата отправилась его провожать. На улице было темно. Полянская подняла глаза к небу и удивилась, не увидев звезд. Небо затянуло облаками. А ведь каким чудесным сегодня был закат… Они вышли за калитку и остановились. Злата оперлась плечом о ворота и скрестила руки на груди. Вся веселость, которая владела ею еще минуту назад там, в доме, за столом, сейчас исчезла, и Полянская радовалась темноте и тому, что Лешка не может видеть ее лица. Девушке вовсе не хотелось огорчать и расстраивать Лешу своей грустью. Пусть он уезжает с легким сердцем и не думает ни о чем. Молчание между ними затянулось. Злата лихорадочно пыталась найти прощальные слова, но сейчас на ум ничего не приходило. Хотелось, чтобы голос звучал легко и беззаботно, но горло как будто обручем сдавило, и Полянская понимала: не сможет она сказать так. Молчал и Леша, молясь про себя, чтобы Злата сказала что-нибудь смешное и беспечное, улыбнулась, как всегда, солнечно и радостно, пусть в темноте он уже и не увидит ее улыбки. Пусть бы она заговорила и разрушила это тягостное молчание. Заговорила и избавила его от необходимости произносить ненужные, банальные, неискренние слова. Ему не хотелось говорить их, ведь в них не будет и крупицы правды. А врать ей, особенно сейчас, Блотскому не хотелось.

Сейчас все его заветные мечты, его цели и стремления перестали казаться такими уж великими и значимыми. Сейчас, если бы только девушка попросила его остаться, ну или хотя бы намекнула, Лешка остался бы, не раздумывая. Он забыл бы о своих честолюбивых планах и с утра до вечера бродил бы с ней по этим полям и лугам, взяв ее за руку. Он собирал бы для нее цветы, любовался ее лучистой улыбкой, слушал ее голос, звучавший музыкой в его ушах.

– Поздно уже, – только и смогла сказать Злата. – Тебе завтра рано вставать, – голос ее прозвучал тихо, но ровно и спокойно. Никакой дрожи, никакого надрыва. Парень опустил голову и до боли сжал ладони в кулаки. Ему до смерти хотелось ее коснуться, но он все же не посмел. Он ведь был просто другом для нее, и так было с самого начала, а теперь что-то менять уже поздно. Больше она ничего не смогла сказать, просто вдруг оттолкнулась от ворот и качнулась к нему. Ее легкие, прохладные пальцы коснулись его щеки в мимолетном прощальном жесте… А в следующий миг девушка, отвернувшись, скрылась за калиткой.

А Блотский так и остался стоять. Хлопнула входная дверь. Загорелся и погас свет в спаленке, которую Полянская делила с Анькой, а он по-прежнему не двигался с места, не находил в себе силы уйти… В эту ночь Злата плохо спала, а утром проснулась поздно. Леши в Горновке уже не было, а за окном шел дождь. Все эти несколько дней после Лешиного отъезда девушка почти не выходила на улицу, погрузившись с головой в роман. Долго предаваться беспричинной грусти она не умела – характер у нее был не такой. Поэтому отодвинув в сторону хандру, она принялась за роман. А уж если она садилась писать, если приходило вдохновение, весь мир переставал для нее существовать. Она растворялась в нем, она жила им, и мысли ее были только об этом. И ей хотелось только одного: чтобы ее не дергали и не мешали. Родители Златы уже привыкли к такому ее состоянию, молча ставили на стол у компьютера то чашку чая, то тарелку с бутербродами, переживая, как бы дочь не осталась голодной, и не приставали с разговорами. Но Анька-то не знала и все нудила над ухом, дергала и пыталась обратить к себе внимание. В результате Злата, не выдержав, наорала на нее, и двоюродная сестра, надувшись, отстала. Теперь она все чаще висела на телефоне и, откровенно скучая, мечтала вернуться домой.

Родственники и родители уезжали в город на Радуницу, после обеда. Отпуска у всех заканчивались, они привели в порядок дом, посадили огород и теперь, оставляя его на Злату, собирались по домам. Полянская плохо представляла себя здесь одну, но, если честно, уже хотела, чтобы все, наконец, уехали. Хотелось остаться одной. Нет, она, конечно, любила общение и с легкостью заводила знакомства, будучи от природы коммуникабельным и неконфликтным человеком. У нее было много знакомых, да и близкие подруги тоже были…

Но и личное пространство было важным. Ведь она была еще и писательницей. На кладбище они пошли ближе к полдню. Дождь, зарядивший с утра, превратился в мелкую противную морось, а монотонно-серое небо нависло над землей. И так как конца этой непогоде не предвиделось, решили больше не ждать. Собрав в пакет кое-что из еды, так уж у них принято было с давних пор, они всей толпой вышли из дома.

Деревня, как всегда, была пустынна. Родственники пошли немного вперед, а Злата поотстала. Она шла, засунув руки в карманы ярко-красной ветровки, и смотрела исключительно себе под ноги. Мысли ее витали далеко. С утра она начала новую главу и теперь и так и этак прикидывала, как бы поинтереснее закрутить сюжет. А еще была проблема с названием романа, Полянская никак не могла определиться. А ей непременно нужно было дать роману название… Как-то без названия он был… ну вроде как ребенок, которого почему-то не назвали при рождении, или как в мультфильме: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет…».

Девушке хотелось назвать так, чтобы одно лишь название вмещало в себя всю его суть. Ведь Злата чувствовала, знала: этот роман станет ее лучшим произведением. Его обязательно издадут, и он станет бестселлером. Может, в ее уверенности и было слишком много амбициозности, но как же начинающему автору без нее? Мама Златы что-то оживленно обсуждала с тетей Людой, папа делал недвусмысленные знаки дяде Коле, Анька строчила кому-то эсэмэски, небось, спешила сообщить всем друзьям о своем приезде. Именно поэтому они не обратили внимания, как девушка немного отстала, и тем более не заметили Маринку, которая бесшумно выскользнула со двора, когда Злата поравнялась с домом Максимовны, и стала отчаянно махать ей, стараясь привлечь внимание. Злата обернулась в ее сторону и, улыбнувшись, собралась было поздороваться, но Маринка приложила палец к губам и жестом подозвала девушку к себе. Полянская оглянулась на своих родственников и, не раздумывая, подошла к девушке.

– Привет! – шепнула она. – А что за таинственность?

– Привет! Там Сашка, боюсь, что увидит меня с тобой, потом начнет! Он уже успел заправиться с утра, не хочу лишний раз нарываться. Злат, я вообще вот что хотела сказать ну или предупредить. Они там сегодня снова у Дороша попойку устраивают, а что будет потом, неизвестно. Бабушка говорит, твои родственники сегодня уезжают, а ты одна. Сашка злится на тебя, и как бы ему чего в голову не взбрело, ну, ты знаешь, видела, он же полный отморозок, когда водки хлебнет. Ты закрывайся сегодня и не гуляй по деревне одна. Я знаю, Леша ведь тоже уехал…

– Мариш, спасибо тебе, конечно, за заботу. Но ты ведь знаешь, я не боюсь.

– Златка, ты не понимаешь. Он правда может что-нибудь сделать, и Дорош не спасет. Сашка говорит, дачник определенно виды на тебя имеет…

– Что? – переспросила Полянская, чувствуя, как щеки начинают розоветь от смущения, а в душе закипает ярость.

– Ну, он говорит, чтобы Сашка не трогал тебя! Говорит, что сам с тобой разберется. Вроде он даже знает такой способ, который действует безотказно, даже на таких упрямых гордячек вроде тебя. Он говорил, что еще и не таких ставил на место…

Златуль, ты не лезь к ним. Не надо. Он, Дорош этот, только с виду такой мягкий и пушистый, а на самом деле… Злой он. Вредный.

– Та-ак! – протянула девушка. – Маринка, знаешь, что? А приходите ко мне сегодня в гости. Бери Машку, бабушку, бабу Валю и приходите. Праздник ведь сегодня. Посидим, чаю попьем, телевизор посмотрим. Чего вам дома сидеть и ждать, когда придурок этот ваш явится?

– Злат, ты слышала, что я только что говорила?

– Слышала, Маришка, слышала. Но ты за меня не беспокойся. Со мной все будет хорошо. Правда. А Дорош… Ну пусть он попробует… Только как бы боком ему это не вышло!

Девушка постаралась беспечно улыбнуться, правда, особой беспечности не чувствовала. Но и страха тоже. Только злость закипала в душе и до ужаса хотелось сделать этому дачнику какую-нибудь пакость. Стереть противную улыбку с его лица, заставить сбросить маску, потерять самообладание, вывести из себя… И Полянская это сделает. Как, она еще не знала, но она обязательно что-нибудь придумает, что-нибудь невероятно оригинальное, такое, что Дорош запомнит на всю оставшуюся жизнь. Не зря ведь она писательница.

– Злат…

– Скажу тебе по секрету, Мариш, у меня ведь дед покойный лесником был, и в кладовке у нас висит его дробовик. И патроны есть, и стрелять он еще может. А стрелять я умею. Сосед по лестничной площадке биатлоном занимался, вот и научил стрелять по банкам с пневматического ружья! Так что пусть попробует твой Сашка меня побеспокоить, ну или Дорош… А вы приходите, я буду ждать! Ладно, Маришка, до вечера, я побегу! Злата махнула девушке на прощание рукой и побежала догонять своих, те уже сворачивали на гравийную дорогу, которая вела к кладбищу.

Машин у кладбища было немного, собственно, их вообще не было, кроме темно-синей «ГАЗели» Дороша. Эту-то машину Злата успела запомнить достаточно хорошо. Значит, и хозяин был на кладбище. Полянская видеть его не могла после всего того, что услышала сегодня от Маришки. А впрочем, и до Маришкиных разговоров она не особенно жаждала с ним встреч.

– Людей на кладбище нет, – заметила Лена Викторовна, как-то даже немного грустно.

– Так вон машина чья-то стоит! – кивнула Анька в сторону «ГАЗели».

– А! – махнула рукой мама. – То дачник, я и не знаю, к кому он сюда. У него здесь никого нет. Он вообще не здешний.

«Интересно, что этому придурку здесь понадобилось?» – со злостью подумала девушка.

Впрочем, Дорош был не один. Их была целая компания, и они толпились у старой двухместной ограды.

– Ой! – вдруг воскликнула Лена Викторовна, поглядывая в их сторону. – Люд, ты знаешь, кто это с ним? Это ж эти, с Маскалей, уж не припомню, как и фамилия их! Ну, помнишь, эти, которые в начале деревни жили? У них здесь баба и дед похоронены, да и родители, наверное, тоже. А он им родственник, что ли? Или, может, знакомый?

– Ну-ну! Я помню! А это кто, Машка их? Слушай, Лен, так это ж Машка, с которой мы в школу ходили, их невестка! Глянь, как она раздобрела, а в школе была как тростиночка! Слушай, а ведь мы с ней сто лет не виделись! Подойти поздороваться, что ли, или она меня уже и не узнает?

– Мам, ну ты что? Она ж даже не смотрит в нашу сторону! Конечно, она тебя не узнает! Давайте пойдем к бабушке с дедом! – нетерпеливо поторопила родственников Анька, и впервые Злата порадовалась, что есть Анька с ее бесцеремонностью, которая иногда бывает весьма кстати.

Они не стали подходить к этой неведомой Маше, которую тетя Люда не видела сто лет, вместо этого стали пробираться между могил и оград к могилкам бабушки и деда и прабабушки Тани и прадедушки Василя. Одноклассница тети Люды, Маша, может быть, и не смотрела в их сторону, зато смотрел Дорош. Злата не оборачивалась, но чувствовала, как ее прямо-таки буравит взгляд его темных глаз, а на губах играет нахальная улыбочка!

«Что он себе возомнил?» Чего он вообще к ней привязался? Чего ему надо? Чтобы она уехала? Или плясала под его дудку, и это для него вопрос принципиальный? Она задела его мужское самолюбие? И он теперь собирается ей за это отомстить? Странный он выбрал способ…

Они побыли на могиле бабушки и деда, положили букетики искусственных цветов, поставили в воду нарциссы и тюльпаны, которые нарезали дома, положили конфеты, крашеные яйца, кулич. Вообще-то все это не рекомендовалось оставлять на могилах, но так у них издавна повелось. Это стало уже традицией, которую не нарушали. Деду и прадеду налили в рюмки вина, уверенные, что уже сегодня к вечеру все рюмки будут опустошены местными алкоголиками. Было сыро и ветрено, поэтому задерживаться на кладбище не стали, но и уйти просто так тоже не смогли. Так было принято у них. Пусть церковь и не одобряла подобных посиделок, но они всегда брали с собой еду и усаживались за столиком. И сегодня тоже собирались немного посидеть. Мама Златы вытащила из пакета льняное полотенце, которое застелила на стол, и они с тетей Людой стали раскладывать на столе принесенную еду. Поставили початую бутылку вина и пластиковые стаканчики. Полянский разлил вино по стаканчикам, а тетя Люда нарезала тонкими ломтиками огурцы и помидоры.

– Ну, давайте, – тяжело вздохнула тетя Люда, поднимая свой стакан. Она и мама, как по команде, обернулись в сторону еще сравнительно свежей могилы своей матери и без слов поднесли стаканы к губам. Аня и Злата тоже выпили немного вина и взяли себе по кусочку огурчика. Мужчины одним махом осушили содержимое своих стаканов и стали закусывать котлетами. А процессия, среди которой были одноклассница тети Люды и Дорош, навестив могилы своих родственников, решили пройтись по кладбищу и вспомнить всех знакомых, соседей, односельчан. И двигались они как раз в их сторону. Злата обернулась, когда до ее слуха донесся звонкий голос дачника, ну просто не смогла удержаться и пожалела об этом. Их глаза встретились всего на секунду, но и этого было достаточно, чтобы девушка почувствовала нарастающее раздражение.

Когда толпа оказалась почти у их столика, тетя Люда просто не смогла остаться безучастной, не признав Машу Овсянникову.

– Люда? Это ты? – спросила женщина, останавливаясь у их столика.

– Здравствуй, Маша! Это я! – улыбнулась тетя Люда, вставая из-за стола. Маша Овсянникова, или уже, конечно, не Овсянникова вовсе, подошла к тете Люде, и они обнялись.