– Малыш, но ведь логика здесь, по-моему, нарушена? Глория отрывалась от чтения и объясняла. Или, – Глой, а почему ты внушению отдаешь предпочтение? – Читай дальше, я там отвечаю на это, – безразлично бросала Глория, продолжая чтение рассказов Доры. Под конец, она взорвалась громким смехом. Сандра спросонья забурчала, – Вечно вы спать не даете, свои разговорчики могли бы отложить до утра. Вот уеду завтра, тут хоть на голове ходите, хоть вверх ногами всё переворачивайте… – Сандра, – начала издеваться Глория, – ну проснись, соня. Послушай, что скажет тебе великий психолог, я, то бишь. Следовало бы вчера ехать, коли уж собралась, отстаёшь от Дианы с Марией. К праздникам заблаговременно готовятся. Проспишь рождество. Или поезд простоит где-нибудь… будешь на живую ёлку в лесу любоваться. Подшутит, к примеру, над пассажирами железнодорожная компания, а?
Сандра села на кровати, – Хамы вы, вот кто. Мне жених снился, а вы … – В опереньи жених? – засмеялась Дора.
– Нет, офицер, – серьезно ответила Сандра
В шинели и с перьями – не унималась Дора, – значит летун, по иному – лётчик. – А ведь и вправду, – обрадовалась Сандра. – Да нет же, Сандра, Карлсон, – вставила Глория, Дора разочарованно покачала головой, добавив, – сказочный герой.
– Сама ты – Шлемиль. Без мечты, как без тени живешь. Продала тень своей любви к Яну за страстные поцелуи Рейна, – обиделась Сандра. Глаза Глории округлились.
Дора схватила руку Глории и, задыхаясь, едва прошептала, – Сандра, что же ты…
Сандра сама испугалась. Слишком грубая и нетактичная шутка. Если её вообще можно назвать шуткой, ввела в замешательство всех троих.
Глория потушила свет. Сандра долго ворочалась. – Дора, – жалобно позвала она. – Что, – отозвалась та. – Дора, я дура и идиотка; я не хотела, прости.
– Перестань, спи, – Дора говорила спокойно.
Глория лежала лицом к стене. Дышала ровно и глубоко. « Не спит» – думала Дора – «она всегда лежит спокойно и дышит ровно. Но сейчас не спит». Дора положила руку на плечо Глории.
– Я тебе никогда не говорила об этих двоих, – шепотом начала она, – не потому, что хотела скрыть. Нет. Я ждала, когда смогла бы сказать. Сегодня… я бы не сказала, но… – Не надо, Дора. Не надо. – Малыш, надо. Я любила Яна. Потом… я скажу, в двух словах… он познакомил меня с Рейном. Ну и я полюбила Рейна. Понимаешь? Глория ощутила неприятную тошноту, ей хотелось, что бы Дора поскорее закончила этот разговор. Она сама не знала отчего, но ей было очень неприятно слушать. А Дора продолжала, – Может легкомысленно с моей стороны? однако… Мне сейчас, вернее, до нашего знакомства, было – хоть вешайся, Он вскружил мою глупую голову и уехал. Теперь у него другая. Но он пишет. Малыш, пойми правильно, я изменилась. У меня есть Ты. Теперь, только Ты. Глория подумала о Питере… – Дора, а у меня только – Ты.
Обе настолько ушли в работу, что Новый год для них оказался несколько неожиданным гостем. Он, словно тихонько прокрался к их дверям и постучал накануне…
Пришел Берт с другом. С Новым Годом, дорогие наши дамы! – торжественно произнес Берт и начал выставлять из портфеля бутылки с шампанским, кларетом, редким элем; баночки, сверточки… Дюжина банок и баночек беспорядочной купой расположилась на столе, и всё это увенчалось двумя коробками конфет. – А это вам от …, догадайтесь, сами, – Герман взял конфеты и протянул девушкам. Он повертел головой, -У-у-у, да у вас ёлки нет! Берт, сходим к кудеснику? Альберт скрылся за дверью, следом юркнул и Герман. Около часа их не было. Явились довольные, с небольшой ёлочкой. В шкафу нашлось несколько ёлочных игрушек, фольга, конфетти. В нижнем зале в двенадцать начался карнавал. Берт и Герман оделись бродягами, Дора – королевой, Глория – мушкетёром. «Костюмы» импровизировали на ходу. Но нечто от задуманного в них было. С гитарой появлялись они, то в одной, то в другой комнате на всех этажах. Там их потчевали с шутками и смехом. Они появлялись, время от времени в холле, вновь в какой-либо комнате, возвращались к себе… Простыня Глории, сложенная вдвое и перевязанная огромным бантом на шее, так, что часть простыни образовывала здоровенный «воротник», развевалась на лестничных площадках, когда наша четверка стремительно неслась по лестницам. Нарисованный голубой крест на спине свидетельствовал о принадлежности этого парада к «мушкетёрской братии». Закатанные до колен голубые спортивные брюки были перехвачены голубыми лентами с бантами. То же было на рукавах голубой рубашки. Дора была тоже в простыне с бантами поверх блестящего платья. Место воротника раскрасили бронзовой краской, низ – бронзовой с красной. Берт и Герман откопали где-то шаровары, расстегнули вороты рубашек, нацепили банты и фетровые шляпы. Кстати, впоследствии за простыни девушки жестоко поплатились. Кастелян не принял их. А шляпа с куриными перьями, которая красовалась на Глории, пленила «администрацию» новогоднего карнавала, и владелице был вручен приз – мохнатый игрушечный песик с бутылкой шампанского в придачу. В пять утра Берт и Герман распрощались с девушками до часу дня.
Между кроватями стоял стол. Они разговаривали вполголоса.
– Малыш, зачем тебе вся эта философия? Ты, кажется, начала с Аристотеля? – Не совсем. Я хочу понять, каким образом философия влияла на умы, почему она развивалась именно – так, а не иначе; как она пришла к современным теориям? Понимаешь, нам на лекциях дают готовые выкладки. И неясно, отчего, именно одно, а не другое проповедует та или иная философия. И теперь, когда я кое-что понимаю, я могу обратить внимание на проблему истоков философской науки, имеющую место в вузах. Изучая философию, студент зачастую, сдав экзамен по этому предмету, остается лишь ознакомленным с данной наукой. И мне кажется, это происходит от того, что преподавание (на неспециализированных факультетах) сводится к изучению материалов учебника и к конспектированию заданного числа работ только основоположников современной философии. Такой метод приводит к поверхностному, приблизительному знанию предмета, если не к каше в молодых головах. Тем более, что в учебниках дается весьма поверхностное представление о развитии и формах философии прошлых столетий. Мы только встречаем там, упоминание имен Аристотеля, Беркли, Декарта, Гегеля, Фейербаха и прочих. Нам даются их теории, как готовые выкладки, формулировки, и только.
А почему у тех или иных авторов, именно такие тенденции – увы, не очень ясно. Что современная философия взяла от них, почему, какова диалектика их мышления?
Этого, к сожалению, не узнать из учебника.
А ведь философия формировалась и писана не одним человеком и не в один день.
Столетиями её строили поколения. Каждое из них брало, что-то у предыдущего, отвергало какие-то аспекты, перерабатывало имеющийся материал…
Вот этот ход развития философии, как науки, и интересен. А вот, чтобы, поистине познать и вникнуть во всё это, следует отправляться от первоистоков древнейших философий. И вот ещё что: те цитаты, которые даются в учебнике, ни в коем случае не стимулируют интереса, так как, там они выглядят, как готовые математические формулы. Заучить их можно, но это ненадолго останется в памяти.
Как правило, куда интереснее и долгопамятнее та математическая формула, которую мы вывели сами. И мне кажется, для этой цели подходит великолепный трехтомник Фейербаха по истории философии. В нём обобщена в основных чертах вся досовременная философия таким образом, что побуждает познакомиться с работами упоминаемых в нём авторов. И сейчас, ознакомившись с большей частью трудов великих мыслителей прошлого, я могу заметить, что «время и силы затрачены не впустую. Я решила раскопать всю философию человечества, вспахать ее. И, поверь – это интересно.
– Иди ко мне, Малыш. Глория встала, натолкнулась на стол в темноте, забралась под одеяло рядом с Дорой. – Послушай, я все хочу понять, почему ты так привязана ко мне? Знаю, ты можешь мне задать тот же вопрос. Но я тебе уже писала однажды. И это все же не то: я люблю тебя за человечность. А вот ты? – Я? – Глория на мгновение задумалась, – я люблю тебя за то, что ты мне однажды подарила тепло своей руки, потом – души.
В дверь постучали. Дора оделась, вышла. Вошла она взволнованная, – Прости, я на часок уйду. Пришел мой один товарищ. Но через час я обязательно приду.
Глория пыталась уснуть. Прошел час… прошло ещё семь минут. За окном начало светать. «Где она? Почему час прошел, а её нет? Снег идет за окном. Придёт или нет?» Прошло ещё десять минут. «Я ревную? Нет. Но это же нечестно. Сказала бы на три часа ушла… нет… на два, лучше». Прошло девять минут. «А если она сегодня не придет? Почему я психую? Идиотство. Надо заняться самовнушением, нервы успокоить». Прошло ещё пятнадцать минут. «Нет, я больше не хочу лежать, пойду погуляю». Глория оделась. По коридору, шатаясь, прошла парочка. Потом усатый студент, стуча по стене, бормотал: « Ах, ты, бессовестная – далее следовало неприличествующее для повторения, – я просил тебя сегодня придти, а ты......ух…, – и забористо продолжал ругать свою «неверную». Она вышла в молочно-синее новогоднее утро. Лохматыми хлопьями падал снег. Было тихо-тихо. Она брела вдоль домов и… « Фиат», прикрытый белой шапкой снега, уставился на неё фарами. Глория подошла. Дверца легко поддалась и открылась. По всей видимости, машина стоит с вечера. Глория уверенно села за руль, включила зажигание, нажала на педаль акселератора. Машина мягко тронулась и выехала на пустынную дорогу.
« Что ж она не пришла? А я? Чего ждать? Она – не думает обо мне – обидно! Я бы так не сделала».
Деревья и дома мелькали всё быстрее. «Фиат» обогнал троллейбус, вскочил на мост и промчался вдоль перил. За мостом, шагах в трехстах от остановки, машина остановилась. Фары погасли.
Глория пробежала к остановке и вскочила в троллейбус. Обычно в восьмом часу в транспорте, как в бочке – не протолкнуться. Но сейчас, она была единственным пассажиром. Пятнадцать минут в холодном салоне троллейбуса показались ей вечностью. У Люси её не ожидали и обрадовались новогодней встрече. Два дня она заставляла себя смеяться, петь, играть…