– Стоп. Я отвлекся из-за важных вещей, но самое главное… – оборвал сам себя Синица, – Герман, – воскликнул он, – ты ж еще не сказал, что за персона наследует? Кого арестовали? Кто там, он или она? И как зовут? Или ты не знаешь?
– Знаю. Это женщина. Немецкая гражданка по имени Яна Вишневска. Она наследует вторую пивоварню и остальные деньги! О ней в вежливых стандартных выражениях сказано, что завещатель признателен ей за неизменную привязанность и верную дружбу. Сама она – предпринимательница, бизнесвумен, хозяйка пивного павильона.
Пивного павильона? А почему ты ее так круто…
– Э, брат, так ведь не просто палатки, а на «Октоберфест». «Визн-павильон», это тебе не…
– Да, понял. Совсем другое дело. Но при чем здесь Мамедов? Яна оказалась его подругой, о ней никто и не знал. Будто, он даже жениться собирался. Но и это еще не все. А что еще?
Еще? Ты просто не поверишь. На самом деле эта Вишневска… Верно, полька? Яна и фамилия… Ну, в Мюнхене полно поляков. А вот и нет! Это – псевдоним! Был вначале. Нет, ты вообще сядь. Или держись за что-нибудь крепкое. Приготовился?
– Не томи! Ну? Что еще такое?
– Эта Яна на самом деле родилась в Москве. Ее зовут Татьяна Балашова. Вернее – звали. Она сменила гражданство, имя, фамилию, и теперь… И теперь, КРИПО считает, что она укокошила Мамедова. Ну, хорошо. А можешь ты мне объяснить, почему? – глаза Синицы сделались круглыми и блеснули фосфорическим светом словно его давешний шарик.
Просто кот на охоте. Разве усы чересчур пушистые, – решил Клинге. Но таким мыслям не следовало давать хода.
Танька
Танька была девчонка веселая, хорошенькая и непоседливая. Мама ее растила одна – отца малышка почти не помнила. Он работал на Трубном и попал, бедняга, однажды под транспортер. Жив остался, но сильно был покалечен.
Дочке было года три, когда он скончался в госпитале. Мать, измученная и враз постаревшая почти не плакала. Она пробормотала сквозь зубы: «Хорошо хоть не дома…» И оглянулась, не слышал ли кто… Теперь надо было снова бороться. Таську растить. Она, вообще-то, сама говорила – рОстить. Так, как у них в деревне.
Ну, это тоже было давно. Теперь Клавдия жила в Москве, работала на том же заводе, и даже неплохо зарабатывала. Еще на работе была столовка – там кормили дешево, хоть не вкусно. Ей как вдове обещали садик заводской для ребенка в первую очередь, и может, даже через год путевку в Дом отдыха, если, конечно, норму будет выполнять, дисциплину не станет нарушать да вот еще общественную работу какую возьмет…
С этим, правда, похуже. Где время-то на нее? Работа сменная, в магазинах очереди, а дома постирушка, стряпня – то да се, но главное дочурка! Днем пока садика не дали с ней старуха соседка по квартире сидит, а все одно не дело без матери! Намедни валеночки не досушила, так и вышел ребенок гулять, а на дворе зима! Валеночки эти с галошками Тасеньке подарила тетка, Клавдина сестра. Вот на сестру и вся надежда! Ира-сестра совсем, совсем другая была…
В кого только их Ира такая уродилась? В большой крестьянской семье одна Ира была отличница. Это не такое уж диво у послушных, а то и боязливых детей. Они стараются! Хорошо себя ведут. Все, что надо выполняют, чтобы старших не сердить.
Но с Ирой было не так. Она училась, потому что хотела этого. Ей было интересно, все давалось легко, а кроме прочего доставляло удовольствие, когда хвалили и ставили всем другим в пример.
В деревне Редкино была неплохая школа. Золотая медалистка Ира, конечно, хотела в институт. Она посоветовалась со своими, потом в школе – благо директор рядом жила.
Надо было обо всем подумать заранее. Где жить? Значит, общежитие. А где оно есть? А диплом получит, так где работать? Учительницей! Учителя всюду и всегда нужны.
Судили рядили и решили подавать документы в «Ленинский пед» – так его тогда называли в отличии от другого. Тот второй для простоты звали – «Крупской». Сокращая, таким образом, длинное название – «Всесоюзный государственный педагогический институт имени Н. К. Крупской» до понятного, однако, родительного падежа всем известного имени собственного.
«Ленинский пед» и исторический факультет – для него Ире, как образцовой комсомолке дали характеристику лучше некуда. А исторический факультет… Это политическая ответственность! И, кстати, несколько предметов можно вести – историю, обществоведение… Что еще?
Пока довольно, – рассмеялась директриса. – А знаешь что? Можно в МГУ попробовать. Там же экзамены в июле. Просто для тренировки. Ну не пройдешь… Даже волноваться не надо. Просто пойдешь потом в августе и сдашь. Ну как?
Ира сначала растерялась. Как, в МГУ? Там, наверно, только одни москвичи… талантливые… особенные…
Еще чего! Ребята отовсюду приезжают. Со всей страны. Но это не главное! Мы же договорились – это всего лишь тренировка. Не сдашь? Плевать!
Она сдала! Ира набрала полупроходной балл. Таких на оставшееся место набралось пять человек. Но она – со своей золотой медалью была вдобавок секретарем комитета комсомола школы. В конце концов выбрали двоих – мальчик из Армении тоже с медалью оказался из Еревана.
– Из столицы… И кто родители? – спросил председатель приемной комиссии.
– Папа преподает физику в институте, а мама – врач.
– А девочка?
– Девочка из деревни. Мать доярка, отец – тракторист.
– Ну так о чем говорим? – устало пожал плечами председатель. Теперь бы сказали – это все равно, что главный выигрыш в лотерее.
Невозможно! Невероятно! Московский Ордена Ленина и т. д.!!! И место в общежитии, и стипендия, иии!!!
Ира не просто поступила. Она – способная уравновешенная прилежная девушка – и дальше хорошо училась, бегала лыжные кроссы, вела кружок в подшефной школе....
Она не задавала лишних вопросов при углубленном изучении Краткого курса истории Коммунистической партии СССР и снова выдвинулась как комсомолка, хоть локтями никого не расталкивала. К диплому она была уже…
Но не в этом суть. Куда важней, что на пятом курсе она вышла замуж за Лешку с Геофака, с которым познакомилась в студенческой экспедиции на Алтае.
Лешка был парень хоть куда. Он смотрел на румяную маленькую Ирку с высоты мысленных метра девяноста и посмеивался. Взрослый – в армии отслужил!
Не чета этим ребятишкам – он не только влюбился, а выбрал себе Жену, хоть вовсе не считал нужным ей о таких своих соображениях сообщать.
Служил-то он, собственно, во флоте, что означало по тем временам три года. И это ведь надо понимать – три года – как отдать на подводной лодке, где иногда больше пятидесяти по Цельсию в отсеках. Где даже выдают хлопцам красное вино! А это потому, что служба тяжелая и ответственная!
Ну, настало время объяснить – Леша был такого же точно роста как наше ВСЕ. Да, а вы что думали? Александр Сергеевич Пушкин вырос до ста шестидесяти шести сантиметров и… перестал. Насовсем перестал расти, но тогда люди были поменьше! Не то теперь…
И Леша расстраивался. Он ел морковку. Занимался гимнастикой с растягиванием. Читал книжки, а в них искал способ подрасти… Ничего не помогало!
А время шло. Однажды Леша влюбился в девушку не на шутку. На вечере, набравшись храбрости, он пригласил ее танцевать – Лена покраснела и отказалась. Он подождал и снова попробовал. А когда подошел в третий раз, Лена отозвала его в сторону. Она – стройненькая и высокая – потупилась, помолчала немножко и…
– Леш, я даже без каблуков… А сегодня мама мне лодочки принесла, я и надела! Ты ж мне до плеча. Засмеют, Леш!
Он убежал. Дело было в выпускном классе. Бросить школу? Конечно. Немедленно! Но отец… Ладно, он поговорит с отцом.
Отец – мужик серьезный, лет двадцать проработавший горным инженером, после чего… но о нем еще речь впереди – выслушал сына, не перебивая.
– Школу, значит, бросаем. Геологом… Геологом-то, стало быть, ты больше не хочешь стать? В Москву ехать? И в МГУ поступать? Ну, это, брат, твоя жизнь. Только… На что жить будешь?
Я нашу семью тебе позорить не позволю. Мать будет плакать. Я в городе не последний человек. И что же это – сын секретаря горкома школу среднюю школу не осилил? Сам ушел? А может, выгнали его? Проштрафился или из двоек не вылезал так и…
– Пап, – не выдержал Лешка, – я всегда без троек, не то что… Я же хорошо учусь!
– Э, брат, кто там разбирать будет – он украл, у него украли – слухи, это дело такое.... Аттестат не получил? Секретарский сын? Значит уж такой был оболтус – пробы ставить негде! Если тебе на это… Нет, брат, мне моя репутация… В общем, так. Пойдешь…
– В школу больше не пойду! – завопил Лешка, хлопнул дверью, выскочил на улицу и убежал. У него тоже был характер. Весь в отца, раньше бывало, говорила мама, шлепала его по еще круглой детской заднице, а потом целовала в яблочную упругую щечку.
Гроза погремела и прошла. Все проходит… Лешу перевели в интернат, где он через несколько месяцев сдал экзамены и получил аттестат. Но вместо Москвы с университетом он отправился на флот. Оказалось, маленький рост для подводника – преимущество. Он подумал, а может сделаться моряком? Надо посмотреть!
Упорный собранный Лешка, отслужив, впрямь, хорошо подумал и решил, что… Нет, это не для него! Подводник, да, мужская профессия. Так же, как геолог. А все ж таки… Вокруг всегда только одни мужики?
Но, шутки в сторону, эдак через полгода, когда школа начинает подзабываться, и ребята мечтают в увольнение хорошо погудеть, он в свободные часы снова взялся за книжки. И пусть моряк-подводник срочной службы и школьник-выпускник очень, ну очень разные виды деятельности, Леша Бобров к окончанию службы был неплохо подготовлен к экзаменам.
По иронии судьбы он тоже набрал полупроходной балл, но для ребят после армии даже в университете имелись определенные льготы.
Отец решил, что все к лучшему. Парень его, пожалуй, не подкачал. В Москве он никому не звонил – подождал, как сложится. Ну а теперь можно и помочь…
Когда Лешка нашел себе маленькую, прилежную отличницу Ирку и собрался жениться, уже зазвездившийся Первый секретарь из большого приволжского города особого восторга не испытал.
Совсем из простых… Даже и не москвичка…
Они с матерью приехали взглянуть. Остановились в гостинице Украина. Только устроились, Лешка с избранницей и объявились. Снизу Боброву позвонили. Как же! Просто так было пройти нельзя.
Когда они влетели в огромный просторный двухкомнатный отцовский номер, у бедной Ирки глаза разбежались от секретарского великолепия. Она здоровалась, смущалась, косилась на хрустальные люстры, красно коричневые узорчатые ковры и нарядную белую лепнину. А Лешина мать – видная крупная женщина с тяжелой русой косой, короной уложенной на голове, приветливо заулыбалась.
– Дети! А пахнет как хорошо – что это у вас?
И правда, по комнатам распространился сытный уютный запах свежеиспеченного теста.
– О! Подожди! Я тебе сейчас… Пироги с капустой! – старший Бобров потянул носом и вопросительно глянул на будущую невестку. Покушать Бобров любил. Его лучшая половина дома его не баловала. Главный бухгалтер на заводе, она – властная, красивая, хорошо знающая себе цену – одевалась с энтузиазмом и следила за гардеробом мужа, в дом приходила помощница убираться. Но еда? Ели по большей части на работе. Из распределителя еду порученцы привозили, «заказы» приносили… Как придется. Сама Серафима Ивановна не пекла. Но…
Ирка всплеснула руками и бросилась к большущему коробу, заботливо упакованному в бумагу, перевязанному веревочкой.
– Ой, я совсем забыла! Это мы с мамой напекли. Здесь и с капустой, и с грибами и рисом. А еще сладкие! Серафима Ивановна, Вадим Борисыч, пожалуйста! Они утром только что из духовки. Мы с Лешей укутали, Леша с вареньем любит… Мы с мамой и с сестрой вишневое варенье варим. С косточками и без косточек. Я косточки шпилькой вытаскиваю! – тараторила от смущения Ирка и не могла остановиться.
С вишневым вареньем? Да кто же не любит с вишневым вареньем пироги?
Мир налаживался. Девчушка – симпатичная, занятная и какая-то своя понравилась Лешкиным родителям.
Ребята вскоре поженились, пожили недолго в общежитии в комнате «женатиков», когда Вадим Борисыч решил – пора! И помог.
Им дали жилье в Черемушках, где до дома от метро топать надо было минут пятнадцать с авоськами и барахлом. Из окон виднелся перелесок и деревенька, магазинами поблизости и не пахло, но это было большое, неописуемо редкое счастье – своя отдельная квартира в Москве!
Ирку распредели. Она направлена была в Гороно – городской одел народного образования. Не прошло и нескольких лет, как ее приняли в партию, начали выбирать в партком и наконец, рекомендовали на повышение в министерство.
Все это время ее младшая сестра, нисколько не выделяясь среди деревенских ребятишек, училась спустя рукава, ходила на танцплощадку в клуб, переживала, как раздобыть новую пару капроновых чулок, а раздобыв, ее не порвать, да не перекрутились еще бы швы при ходьбе.
После школы она помогала матери по хозяйству, любила кур, а потом кроликов завела. Думали они уже кроликов этих не только на мясо, но и на шапки сдавать, как вдруг…
Выскочила сестренка замуж за их же сельского паренька, да и уехала с ним работать на завод.
Вот говорят – яблочко от яблоньки не далеко катится. Как посмотреть… Ирина мама, та считала, что дочка, видно, в прадеда счетовода удалась. Тот – грамотный, сметливый и толковый, был заядлым книжником и ни на кого в семье не похож.
Дед читал приложения к Ниве, газеты выписывал и делал из них подшивки по годам, одевался по-городскому. Детей своих хотел выучить…
Правда, тут нечто помешало – одни это событие назвали в последствие «Октябрьский переворот», другие иначе, не в том вопрос.
Правду сказать, из его пятерых детей те трое, что выжили, никакого интереса к образованию не имели. Ну, так и яблоки – один год на них большой урожай, на следующий яблоня, говорят, отдыхает. А еще через год, то есть через поколение, пришло время Ирины Федоровны Балашовой. К слову сказать, там пол деревни были Балашовы. Помещик когда-то был такой, Балашов. Ему принадлежало сельцо. И потому Клавдия в замужестве так Балашовой и осталась, поскольку и ее бедняга муж из их деревни был Балашов.
Про Клавдию мы уже знаем, она осталась вдовой и отцвела, не успев толком распуститься. Проворными умелыми руками, которые во всем были хороши – «и жать и ткать», она содержала свою комнатуху в чистоте, девчушка ее ходила в школу аккуратная с вышитым белым воротничком и вывязанными бантиками, утром завтракала крутым яичком и манной кашей с маминым вареньем, а после школы ее обязательно ждал обед. Этот обед…
Как Танька побольше подросла, она уже сама суп разогревала. Иногда и сарделька еще к обеду была. И тоже каша. Ее мама в сундук прятала. У них был сундук – туда, между одеял и подушек ставили алюминиевый котелок. Гречка полдня теплая оставалась.
Про всякие там кружки, спорт и языки какие разговоры? Клаве бы «юпочку» для Таньки да пальтецо справить, последить, не прохудились ли зимние ботинки… Но время шло и со временем тетя Ира, что обустраивалась и укоренялась в новой солидной жизни, за это потихоньку взялась.
Ира своих не забывала. Отца уже не было в живых. Мать состарилась и начала болеть. У сестры жизнь не задалась.
Как-то так получилось, что всем им не на кого было опереться, кроме нее. Ведь у Иры и муж, да не выпивоха и раздолбай как у иных – геолог, специалист по глубинному бурению. И сама-то она – работник министерства. Все было бы хорошо, только отчего-то у них не было детей…
Ирка, сделавшаяся Ириной Федоровной, к племяннице приглядывалась. Пока малышатина бегала по двору и играла в салочки и классики, она покупала ей мороженое и шоколадки. Из командировок, становившихся все интересней, привозила нарядные платьица.
Когда же Ирина поняла, что девочка растет способная, активная и пытливая, она решила перевести ее в другую школу. Танька хорошо успевала по всем предметам и быстро сделалась любимицей учителя английского языка. Значит, что? Английская школа – веяние времени, чего же лучше!
Тут и вышла первая закавыка. Рядом с Клавиной коммуналкой таких спецшкол не нашлось. Маленькую девочку не отправишь одну на другой конец Москвы! Ирины Черемушки от Марьиной рощи тоже семь верст до небес и все лесом. Кто ж будет Таньку водить?
Но Ира-то где работала? Правильно! В министерстве народного образования. Подруга, что занималась «по профилю», навела справки подробней. Может, они что пропустили? Но, нет! Ближайшая школа у метро Щербаковская находилась ни с чем не сообразно далеко.
– Ир! Слышишь, Ирина Федоровна, – подруга полистала служебный справочник, мне, что пришло в голову… Тебе приспичило обязательно английскую? А если так: важно же что – учительский коллектив, дети из семей… ну, не все чтобы с Трубного завода. А сам язык… Давай, пусть английский она дома с репетитором.
Ты это к чему? Математическую спецшколу я не хотела бы, у нас никто не…
– Стой, почему? Там совсем рядом школа с углубленным изучением немецкого. Я знаю директора – это голова. И у нее там не так, что – «полы паркетные, а врачи анкетные». Учителя знают свое дело, в самой школе порядок.
Ну как? Они раньше немного дальше были, а теперь новое здание построили и школу туда перевели. Так это всего несколько домов от твоей сестры. Я знаю район. У меня институтская подружка неподалеку жила.
Вот с этого все и началось. Танька приступила. Ей поначалу было все непривычно. В новой школе спрашивали куда строже, ее отметки тут же поползли вниз. «Хорошистка» сделалась троечницей, а это было неприятно. Если раньше достаточно было с ее цепкой памятью быстренько пролистать учебник и решить простенькие примеры, теперь этого не хватало.
Сами учебники другие, немецкий, соученики… Нетрудно блистать на общем сером фоне. Эти ребята и разговаривали иначе. Словно все были дети тети Иры… Она однажды прямо так и сказала.
Ирина Федоровна, конечно, фыркнула, прикусила губу, чтобы не рассмеяться и покосилась, не слышала ли, борони боже, сестра. Но призадумалась.
Она стала подсовывать Танюшке интересные книжки, чаще брать с собой в кино и в театр, нашла для нее кружки. И все понемногу наладилось. Девочка снова стала учиться хорошо. По окончании школы она выбрала Иняз, экзамены сдала с одной только четверкой по истории и… не прошла на дневной.
Этого никто из них не ожидал. Пока Клава плакала, а выпускница упрямо мотала головой – не хочу даже думать о другом институте.. .не знаю, не знаю, не знаю! К маме на завод пойду! Ирина Федоровна все продумала и организовала.
Вот что, мои дорогие! Отметки передаем на вечерний, я все узнала – там берут. А про завод забудь. Будешь работать секретаршей на кафедре немецкого в МИЭМЕ. Я договорилась.
И в ответ на слабый писк огорошенных родных: как это – на вечерний? Что за зверь – МИЭМ? Ой, я не умею секретаршей… Ой, боюсь! Следовали спокойные ответы.
МИЭМ – тоже учебный институт. Там несколько корпусов. Твой – на Павелецкой. Мой начальник их курирует ион… Словом, там тебя берут. Вечерний – в твоем же институте. Там необходимо работать. И по специальности. А не умеешь? Научишься! Ты через месяц приступаешь. И с понедельника на курсы машинописи пойдешь!
Долго ли коротко ли, но дело и тут пошло. Да так успешно, что по окончании института Таню, к тому времени проработавшую больше пяти лет на кафедре, взяли туда же на работу. Что было по тем временам редкостной удачей и для выпускницы университета. А уж для «вечерницы» неисполнимая мечта!
И она начала работать.
Что такое немецкий в техническом вузе? Лекций нет. Только семинарские занятия. В советские времена не учили говорить. С кем и когда? Студенты переводили тексты по специальности, сдавали так называемые «тысячи» – определенное количество печатных знаков по профилю. Кроме того были еще «тысячи» газетные. К примеру, суконный текст тогдашних наших – для немцев или же гэдээровских изданий.
Студенты блондинистую глазастую Таньку любили. Молодая, веселая, она влетала в аудиторию и, тараторя что-то на языке, чего они большей частью не понимали.
Зато – хорошенькая! Они заглядывались на нее и косились откровенно на аппетитные округлости, а той хитрили, чтобы она подошла поближе, если ей летом случалось явиться в открытой блузочке.
Редкостная удача понемногу превращалась в рутину. Зав кафедрой писала диссертацию. Надо было помогать. Сотрудники ворчали. А Татьяне доставалась больше других – она хорошо печатала. Это было в докомпьютерную эру доблестью довольно редкой. Ведь рукописи тогда и впрямь все писали от руки, а потом отдавали машинисткам.
Личная жизнь… Ну, за ней давно ухаживал один парень Виктор. Хороший инженер, подходящий человек и замуж уже пора…
Как вдруг случилось с ней во второй раз необычное. Позвонила тетя Ира и вызвала срочно с работы в министерство.
Господи! Танька не верила своим ушам! Можно отправиться в ГДР на полгода работать в какой-то тамошней конторе, где нужен человек, знающий два языка. Есть чиновник – большой бонза. У него огромный архив, который следует упорядочить. Требуется помощница.
– Что? Как? Почему от нас? Почему я? -вопросы кипели, вырывались белым клубящимся паром из Танькиных розовых губ сердечком и…
– Никаких подробностей! – отрезала Ирина Федоровна и сухо спросила, глядя необычно серьезно в серые в крапинку как перепелиное яичко глаза племянницы. – Таня, если ты ХОЧЕШЬ, я дам тебе список документов. Как соберешь, начнем оформлять. Подумай хорошенько. Место на кафедре за тобой останется. Командировка – это деньги. Но главное – неоценимый опыт и впечатления, которых ты тут…
– Да тетя Ирочка же! Конечно, хочу! Я перепугалась… нет, растерялась просто! Кто ж такое ожидал? И Витька, ты знаешь, он… все же полгода, это долго…
– А ты очень влюблена? – тетя Ира подняла бровь. – Поговори с ним!
– Я… да, поговорю. Можно, я список этот пока погляжу, вдруг я все-таки для такого дела не гожусь?
На этом месте эмоционального диалога Ирина Федоровна звонко рассмеялась и долго не могла остановиться.
– Мать моя – женщина! Да если бы ты им могла не подойти, кто бы с тобой разговаривал, моя дорогая? А теперь – брысь! У меня полно работы.
И точно. Через час у шефа назначен был междусобойчик. Надо было проследить за помощниками. Она и для него набросала небольшую речь, и для себя – остроумный тост в стихах. Ожидался зам министра, ему вручили медаль. Следовало поздравить.
Через несколько месяцев бумаги были собраны и отправлены «куда следует». Произошло и еще одно знаменательное событие. Танька и Виктор Афанасьев подали документы в ЗАГС. Было решено расписаться до поездки.
Но колесо Фортуны скрипнуло, сдвинулось и… пришло распоряжение ускорить отъезд. Свадьбу пришлось отложить.
Да, это был другой мир! Социалистическая Германия вовсе не походила на рай. Никакого изобилия! Все очень скромно, чтобы не сказать бедно. И все-таки, это был не СССР! Модно одетые раскованные молодые ребята, открыто целующиеся на улицах. Кафе и бары, куда не надо было стоять в очередях. Модная же музыка без особых гонений и ограничений… Это было непривычно и необычно.
И продукты! Тоже скромно, без особого разнообразия, но опять-таки нет очередей за вполне приличного качества мясом и пресловутой, особенно популярной в родном отечестве колбасой…
Таня очень много работала. Она быстро убедилась, что ее понимают, только словарный запас оставлял желать лучшего. Ну, ничего. Особенно здорово помогало, что говорила она отныне на работе только по-немецки. Русских тут не было! На русском были только документы, которые следовало разбирать, каталогизировать и, следуя указаниям ее начальника, отдавать на уничтожение, либо распределить по соответствующим скоросшивателям и папкам.
Ссыльные, пленные, интернированные, дети ссыльных, умершие, отправленные назад на родину и нет…
Боже, она старалась не вникать, как только поняла, что это будет за работа. Таня Вишневская так никогда и не узнала, как случилась, что в качестве «русской» – посредницы выбрали ее.
Кто-то решил, что нужен «невовлеченный», нейтральный человек? Что неплохо убить сразу двух зайцев – устроить стажировку для преподавателя немецкого и получить для деликатного дела носителя языка?
Примерно так. Вышло почти случайно – при дружеской встрече на «высшем» уровне зашел такой разговор. Дальше по нисходящей решали, кому сделать большое одолжение. Все же надо было работать – лентяй из детей сановников не годился. Надо было и знать немецкий, что сделалось среди избранного потомства теперь немодным. Ну вот и…
Очень способная, с отличным музыкальным слухом, прилежная и приветливая, Таня понравилась пожилому господину Бауеру. Встретил он ее вежливо, но с холодком. И сначала помалкивал, приглядывался. Затем помаленьку стал расспрашивать – о ней самой, рассказывать – о себе и Конторе. Она охотно отвечала и впитывала как губка язык, не стесняясь иногда переспросить, записать новое слово, попросить привести вместо непонятного синоним, а нет, так объяснить его смысл.
Она умудрялась все это делать в меру, чтобы не мешать работе, не утомить шефа и просто не надоесть. Вскоре оказалось, что шеф ждет вопросов, а если она молчит, рассеянно снимает очки, ерзает и смотрит на помощницу с недоумением и укором.
На работе – сотрудники между собой говорили обычно: «в бюро» – царила дисциплина и спокойная доброжелательность. В обед они собирались в особой комнате, похожей на столовую и на кухню сразу. Там была плита, чтобы еду разогреть. Стояла общая посуда. Можно было и кое-что купить – приезжал буфетчик на смешной маленькой расписной машинке с надписью – «бротцайт».
Надпись Танька сначала не поняла. Она многого тут не понимала и не только из-за языка. Всюду полно специфики. Начнешь в лоб переводить, получишь чушь. На этот раз спрашивать не хотелось. Брот это хлеб. Цайт – время. Время хлеба, получается? Но позже прояснилось. Ближе всего, пожалуй, туристско-военное слово «перекус». Ну, они и перекусывали.
Чаще, впрочем, приносили еду из дому и садились все за длинным столом, покрытым голубой клеенкой в мелкий цветочек, за которой дома народ давился в очередях.
Сотрудники открывали свои коробочки с едой и болтали, она больше слушала. Они рассказывали о домашних делах, о детях – все были много старше.
Старше? Когда кому двадцать пять, даже чужие тридцать выглядят солидно. А тридцать пять? И вместе с тем: ну что это за возраст для женщины? С нашей – теперешней точки зрения. А для мужчины даже тогда в середине восьмидесятых?
Ему исполнись тридцать четыре года за месяц до Танькиного появления у него на рабочем месте. Он был женат. Жена дома воспитывала детей. Старшему Гюнтеру было уже пять, дочке Софи два годика. Семья жила в домике под Дрезденом, доставшемся жене от родителей. И она, парикмахер на дому, даже сохранила прежнюю клиентуру.
Все было хорошо. Надежная работа у Штефана, Катарина – любящая мать и преданная жена, верующая, усердная прихожанка Евангелической общины. И вдруг…
На пятницу выпал свободный праздничный день и вместе с выходными, которые здесь называли одним словом – «вохененде», что значит – конец недели. Их получилось аж три. И в «конторе» устроили поездку на природу для сотрудников.
Такие вещи там были приняты. Народ их любил, если не было между собой очень уж скверных отношений. Все принялись готовиться, обсуждать предстоящую погоду, что взять с собой, и с удовольствием распределять, кому что купить.
И погода не подвела – весенний день, еще не очень теплый, выдался на редкость солнечным. Небольшой белый с синим, речной уютный кораблик пыхтел по реке, не спеша, двигаясь вдоль зазеленевших берегов. Он приветствовал коротким гудком встречные суда, а компания пассажиров, смеясь, тоже махала им руками.
Вода искрилась. Народ надел темные очки, а куртки снял. Тут носили брюки и джинсы куда чаще, чем в Москве. Танька тоже охотно джинсы надевала. Но она и платья любила, и сарафанчики, а больше всего – короткие детские такие расклешенные юбки с кофточками и маечками. В них она выглядела совсем уж молодой. И не то что за студентку из своего же института, но спокойно за старшеклассницу бы сошла. Благо старшеклассницы с их боевой раскраской не стремились выглядеть помоложе…
И она так упаковалась, чтобы к любому повороту быть готовой. Белая блузка из шитья с темно красным, отделанным таким же шитьем сарафаном для солнечной погоды. Куртка ветровка, тонкий спортивный свитер с черными брючками – если похолодает.
У нее был купленный здесь алый рюкзачок из плащевой ткани. Невесомый, прочный, вместительный, он складывался в малюсенькую сумку на молнии. В него все великолепно уместилось! Еда – было и у нее свое задание, она приготовила салат – косметичка, носочки, шапочка…
И поутру, когда еще прохладно и у реки дует свежий ветерок, Таня – белый верх черный низ – в куртке и кедах, на голове бейсболка с широким козырьком – ничем не выделялась из большой группы оживленно гомонящих сотрудников.
Но вот все расселись, поездка началась, день брал свои права, солнце стало пригревать сильней. А когда позавтракали, оказалось, что шеф взял с собой аккордеон…
К Таниному удивлению этот инструмент был в Германии очень популярен. Впрочем, она много чего узнала – позже… Не только про аккордеон и блины.
Шефа стали просить поиграть. Он, не ломаясь, расстегнул красиво инкрустированный футляр, сверкнул перламутр, зазвучала музыка и… все запели!
Они пели, стройно и музыкально, поющие хорошо знали слова, она с удовольствием слушала и думала, что музыка и пение занимают тут куда больше места, чем дома. Поют дети – сами без принуждения, часто. Поет молодежь и вот взрослые поют и играют. Ей нравилось!
Сидели все сначала в закрытом салоне. Но ближе к полудню, конечно, высыпали на палубу. Танька решила – пора. Она незаметно удалилась со своим рюкзачком в комнату «для девочек» и переоделась. А когда снова появилась…
Невыразительный хвостик превратился в шелковистую белокурую волну до плеч с челкой до красиво изогнутых бровей. Она подкрасилась, чего обычно не делала на работе. Сияющие большие глаза улыбались. Белая открытая блузка с короткими рукавами оттеняла золотистую кожу, а яркий сарафан подчеркивал талию и удачно открывал стройные загорелые ножки в плетеных сандалиях с лакированными ноготками, похожими на спелые ягоды.
Превращение всегда скромно, по-деловому и корректно одетой сотрудницы было так разительно, что народ остолбенел. Кто-то зааплодировал. Другие подхватили.
Как приятно! Ее с удовольствием разглядывал «и стар, и млад». Но один взгляд… Она сначала даже не поняла. Возникло чувство, как бывает, если горячий солнечный луч дотронется до кожи.
Греет? Нет, жжет. Беспокоит. Тревожит. Кто? Ах, да это же…