Когда свекровь, Елизавета Андреевна, увидела мой новогодний подарок, ее неживые татуажные брови встретились над переносицей, образовав хмурую покосившуюся крышу.

– Это что еще? – спросила она с натянуто-любезной улыбкой.

– Это портрет вашего Мусика. Разве не похож?

С небольшого полотна в скромной деревянной рамке на Елизавету Андреевну смотрела отвратительная морда ее возлюбленного шестнадцатилетнего кастрата кота Моисея, также известного под именами Мусик, Мосик, Масик и Усик. Выцветшие глазенки перекормыша глупо таращились из-под густых пучков шерсти. Нижняя челюсть сильно выдавалась вперед, напоминая троллейбусный компостер.

– В общем-то, не очень похож, – процедила свекровь. – Мусик – милое и доброе создание, а у тебя получился какой-то… – она сделала мысленное усилие, пытаясь подобрать нужное сравнение, – какой-то Горгулий.

– Я ведь не с натуры писала. По фото сложно передать характер, – отступила я, как делала довольно часто во избежание скандалов.

На самом деле, злобный зверек вышел на картине вполне реалистично. Конечно, я могла бы покривить душой и попытаться приукрасить засранца, чтобы угодить свекрови. Но такое отвратительное существо не смог бы преобразить даже сам Бэзил Холлуорд .

– Так-так, а что для меня приготовила Анюточка?

Свекровь не сказала более ни слова по поводу моего сюрприза и небрежно сунула его в руки мужа, Виктора Сергеевича. Теперь она смотрела на Анну, младшую невестку, и голос ее сразу стал сальным и угодливым, как смазанный подшипник.

– Вот, мамочка, мы с Женюшкой поздравляем вас с Новым годом! – объявила Анна и извлекла из бумажного пакета небольшую пеструю подушку, в середине которой была изображена серая мышка.

– Какая прелесть! – воскликнула свекровь, и крышу ее бровей снесло к волосам волной притворного умиления.

– Но ведь Елизавета Андреевна хотела, чтобы мы с тобой сделали подарки своими руками, – осмелилась напомнить я. Подушечка явно имела фабричные корни.

На изрядно отекшем лице Ани мелькнуло презрение.

– Мышку я подобрала и наклеила сама, – сообщила она с таким достоинством, которое было бы впору Копернику, когда тот пришел к выводу о гелиоцентричности мира, положив начало научной революции.

– Замечательная мышка! – поспешила вмешаться свекровь. – Остроумно и красиво. Кроме того, Анечка и вовсе могла не утруждать себя в ее положении.

Не проходило и дня, чтобы в нашей большой «дружной» семье не говорили об Анечкином положении. Беременность двадцатипятилетней домохозяйки воспринималась, как событие необыкновенное, будто была она не прокуренной дочерью директора ювелирного магазина, а девой, совершившей непорочное зачатие. Об уровне лейкоцитов и тромбоцитов в ее крови и сахара в моче сокрушались по телефону, за обеденным столом, во время просмотра вечернего телешоу. Многочисленная родня слала разнообразные кремы, бандажи, пинетки и шапочки. И я вряд ли удивилась бы, если б узнала, что первый тест на беременность, полосатый, как столбы на железнодорожном переезде, был послан бандеролью в Германию, Израиль, Соединенные Штаты, или по всем направлениям в нескольких экземплярах. Что стоило Анне писать на тест, ради того, чтобы родня писала от восторга!

– А что приготовила для нас своими руками Елизавета Андреевна? – вступил, наконец, в разговор Юрий, друг моего мужа и наш общий однокурсник по художественному училищу. Он выразительно потянул носом в сторону столовой. Я же испытала к нему острый приступ благодарности за то, что разговор на опостылевшую тему был прерван, едва начавшись.

– Да-да, Юрик прав! Прошу всех к столу! – провозгласила свекровь, и вся компания проследовала в просторную гостиную, пахнувшую отменными угощениями.

Каждый человек, независимо от того, суеверен он, или же вовсе не склонен к предрассудкам, старается встретить Новый год в самом приятном для себя месте. Категорическое и пугающее утверждение «С кем Новый год встретишь, с тем его и проведешь» заставляет его тянуться к близким, милым сердцу людям. Возможность поучаствовать в самых веселых массовых затеях часто отвергается в пользу скучного и уютного праздника в кругу семьи.

Среди причин, приводивших каждый год нескольких гостей в дом Елизаветы Андреевны Ермоловой, никогда не было вышеуказанной. Веселый и вечно голодный холостяк Юрий, очевидно, покидал свою творческую мастерскую ради всевозможных грибных, винных, сметанных соусов, рыбы и мяса на гриле, оригинальных салатов и гарниров. Сыновья, Евгений и Александр, возвращались в родительский дом по праздникам из опасения потерять материальную поддержку матери, без которой одному пришлось бы бросить онлайн игры, а второму – бесплодное творчество, и пойти на работу. Виктор Сергеевич, подтянутый красномордый дедушка, изнемогал здесь, так как до смерти боялся жены. До первых двухсот грамм он украдкой отсылал сообщения тридцатилетней любовнице. После – начинал сбивчиво, но подробно перечислять, какое именно имущество они с женой сумели накопить для сыновей, и как тяжело приходилось их семье на челночном поприще. Анна снизошла в этом году до всех присутствующих, так как вскоре должна была родить единственного наследника торговой империи, занимавшейся продажей элитной европейской одежды из Одессы. Я же боялась обидеть ранимого мужа Сашу очередным скандалом со свекровью. Это могло снова отсрочить создание первого шедевра, который все ждали уже более десяти лет. О том, почему в доме свекрови в ту ночь оказалась ее визажист Леночка, в начале вечера я не могла и подозревать.

– Наконец-то! – без смущения провозгласил Юрий, едва все уселись за стол. – Приступим!

Он смело потянулся к самому большому блюду с салатом.

– Стой! – одернула его свекровь. – Сначала сфотографируемся на память.

Она вынула из секретера профессиональную камеру и, сделав беглый снимок гостей, принялась фотографировать стол.

– Ма, какого хрена? – нетерпеливо обратился к ней Евгений. Судя по кислой мине, он как раз пропускал какую-то особо важную виртуальную битву.

– У ма новое хобби, – объяснил Виктор Сергеевич. – Она фотографирует еду и выкладывает в сеть.

– Зачем? – тускло поинтересовался Александр. Непрерывно терзаемый муками ускользающего вдохновения, он не понимал смысла и более полезных вещей.

– Да как же ж, зачем? Показать людям такую вот красоту. А то сейчас налетите, да все попортите, – доброжелательно разъяснила Елизавета Андреевна, и вспышка озарила розовые бока убиенной курицы.

– Чё на нее смотреть? Если сожрать нельзя! – не унимался младший сын, все более раздражаясь.

– А это, так сказать, для эстетического удовольствия, – поспешил вмешаться Юрий. – Вроде как посмертная фотография. Знаете, был такой обычай в девятнадцатом веке?

Свекровь застыла с камерой в руках.

– Какой такой посмертный обычай?

– Когда в доме кто-нибудь умирал, – неохотно начал объяснять Юрий, уже поняв неудачность подобранного сравнения, – вызывали фотографа, и он делал снимок… покойника. Ну, или труп приносили в студию. И там его… того…

Он бросил скорбный взгляд на жареную курицу.

– Ели? – искренне удивился свёкор.

– Да нет же, па, фотографировали, – сконфуженно пояснил Александр.

– А какое отношение это имеет к моему столу? – недоверчиво осведомилась Елизавета Андреевна.

– Да никакого, собственно. Просто, они тоже старались запечатлеть то, чему суждено было вскоре исчезнуть, дабы сохранить память о муже, например. Или умершем ребенке.

Анна широко раскрыла глаза и издала испуганный вздох.

– Кстати, мертвых детей фотографировали чаще, так как процедура была долгая. Живой бы не высидел, – продолжал Юрий весело, не заметив все более ужасающуюся Анну.

Удивительно, как меняет женщину беременность. Еще полгода назад она совершенно не испугалась своего интересного положения, наступившего после десяти лет курения и довольно частого распития горячительных напитков до беспамятства. Теперь же даже невинные рассказы об усопших в позапрошлом веке младенцах приводили ее в оцепенение.

– А еще иногда фотографы рисовали глаза на закрытых веках, чтобы…

– Может, хватит о мертвых детях! – злобно оборвала его Анна.

– Это безобидные исторические факты. Ничего страшного в них нет, – возразила я.

– Тебе этого не понять! – рявкнула она в ответ, и одутловатое ее лицо залилось нервным румянцем.

– Давайте уже пожрем, блин! – весомо предложил Евгений и выхватил самое большое блюдо с салатом из-под носа у Юрия.

Так уж повелось, что в цивилизованном и гуманном человеческом обществе, сумевшем высоко подняться над животным миром и своими звериными инстинктами, всегда было принято пожирать особей своего вида за место под солнцем, за лишний кусок мяса и даже за неспособность дать потомство. Долгое время я совершенно не чувствовала себя ущербной из-за того, что, прожив в браке десять лет, не имела детей. Но когда годовая стрелка часов моей жизни доползла до отметки тридцать пять, все изменилось. Почти все мои ровесницы уже успели обзавестись одним или даже несколькими чадами, оставили работу и закрепились, словно кораллы, в нежно-розовых зарослях материнства и супружества. Те из них, что ранее смотрели на меня с некоторой завистью и даже уважением из-за того, что на профессиональном поприще мне удалось добиться некоторых успехов, теперь приняли тон злорадного сочувствия. Если бы я относилась к числу женщин, которые осознанно отказываются от материнства, открыто пренебрегают обществом, в котором говорят лишь о педиатрах и эффективности метода Кегля в реанимации послеродовых «ранений», тогда меня совершенно не удручало бы такое положение вещей. Но дело в том, что сама я долгое время отчаянно хотела побыть в роли «коралла». Хотя бы немного.

Из-за того, что обе мои родные сестры не могли иметь детей, в семье мужа по умолчанию считалось, что в сложившихся обстоятельствах вся вина лежит на мне. Ни Александр, ни я никогда не ходили по этому поводу к врачам, так как моим старшим сестрам все медицинские новшества помогли лишь избавиться от многолетних накоплений, но не вылечили недуг. По правде говоря, муж не слишком расстраивался, так как его заботили только тщетные попытки стать хорошим художником. Я тоже успела смириться с мыслью, что кроме детей в жизни человека есть множество других радостей. И, казалось бы, этот вопрос больше никого не должен был заботить. Но окружающие меня «кораллы» оказались на редкость деятельными. Все они, соскучившись на своих рифах, намекали, спрашивали, советовали, сожалели, обсуждали, выдвигали идеи и, в общем-то, не оставляли меня в покое.

– А вы с Сашей пока не собираетесь завести малыша?

– А вы пробовали ЭКО?

– А Саша не хочет ребеночка?

– А вы не хотите взять девочку из дома малютки?

Самым худшим, однако, были высказывания, наподобие отпущенного Анной: «Тебе этого не понять!» Будто я больше не принадлежала к некому «сословию женщин», «тайному обществу матерей» и превратилась в существо без определенного пола.

Бывало, что в подобных случаях я отвечала довольно резко, но это выводило из равновесия лишь меня саму, так как взрослый, хорошо укрепившийся «коралл» вряд ли испугаешь, сердито топая по дну и поднимая ил. Напротив, его даже развеселит представление. Пока он прикреплен к надежному ржавеющему остову затонувшего корабля, ему ничего не грозит. Потому, все чаще я просто делала вид, что не замечаю вопрос или обидное высказывание.

Вечер тянулся нестерпимо долго. Юрий и Александр, вместо интересных разговоров, которые они обыкновенно вели в мастерской или на нашей адски крошечной и чертовски уютной кухне, сегодня молча жевали угощения, дабы не смущать обидчивых родственников, как случайно сделал это Юрий в начале застолья. К полуночи изрядно раскрасневшийся Виктор Сергеевич уже перечислил все ковры, этажерки, комоды, сервизы, телевизоры, соковыжималки, электромясорубки, душевые кабины, компьютеры, дубленки и прочие простые радости работника торговли со стажем, подаренные когда-то семьям сыновей, и теперь неустанно стрелял хитрыми выцветшими глазками в сторону Елены. Он, видимо, так же, как и я, не подозревал тогда, почему визажист Елизаветы Андреевны проводила Новый год в кругу семьи Ермоловых. Или просто забыл. Страсть к хорошеньким молоденьким девушкам сохранилась в нем гораздо лучше, чем память. Леночка, в свою очередь, мило улыбалась. За весь вечер, она, кажется, не проронила ни единого слова, за исключением тех случаев, когда кротко и целомудренно отказывалась от спиртного.

Елизавета Андреевна выпивала не много, но, стараясь побороть природную схожесть с комодом в стиле ампир, закусывала очень умеренно и потому сильно опьянела. Она непрерывно совала каждому из гостей обожравшегося полусонного Моисея, который недовольно крякал, но не сопротивлялся прихоти кормилицы, как и все члены семьи Ермоловых. Временами она включала караоке и тоненьким заунывным голосом исполняла какую-нибудь народную песню, а свекор все повторял:

– Ну, просто Ангелина Толкунова, или как ее там?

Когда до боя часов оставалось минут пять, Елизавета Андреевна попросила всех наполнить бокалы и встала, дабы провозгласить тост.

– Дорогие мои дети! – начала она, трогательно улыбаясь и едва заметно покачиваясь. – Вот и прошел еще один год. Я от всей души, – тут она прижала руку к массивной груди, вроде бы указывая местонахождение своей души, – поздравляю вас с наступающим Новым годом! Желаю здоровья, счастья, всех благ. Следующий год будет особенным для нашей семьи, – на ее глазах выступили крупные блестящие слезы. – Вы все знаете, как долго я ждала внуков и вот, наконец-то, время пришло. В этом году в нашей семье появятся малыши! – заявила она и вдруг осеклась.

– Ба! Да у Анны ожидаются близнецы! – воскликнул Юрий, тоже порядком опьяневший.

– Нет, конечно, вы что? – поспешила ответить Анна. – Боже избавь! У меня будет один мальчик.

Свекровь воровато скользнула глазами по Леночке, затем глянула на Александра, который моментально съежился, побледнел, и нехорошее предчувствие пудовой гирей повисло на моей шее, заставив сгорбиться.

– Оговорилась.

Она наигранно прокашлялась и продолжила свои поздравления, но я больше не слышала ее. Зачем ей, с ее снобизмом и жадностью, понадобилось вдруг приглашать на семейный праздник постороннего человека? Из чужаков в этом доме обычно бывал только Юрий, так как Елизавете Андреевне было лестно принимать у себя художника, о котором регулярно писали все местные газеты. Весь вечер девица отказывалась от спиртного и вела себя, как невеста на смотринах. Последней каплей в стакан моих подозрений стало воспоминание об эпизоде, произошедшем месяца три назад. В течение недели Александр по просьбе матери все время отлучался, дабы помочь какой-то приятельнице матери с переездом. Случайно узнав, что приятельницей была визажист Елена, я тогда удивилась, что свекровь принялась помогать тому, кто был для нее обслуживающим персоналом, но не придала этому никакого значения. Мало ли, может, у них система взаимозачетов.

Но теперь острые осколки неведения мгновенно сложились в металлические прутья мрачного витража под названием «правда». Я поняла, почему в последнее время муж относился ко мне с преувеличенным вниманием, почему он, когда звонила мать, поспешно брал сигарету и снимал трубку только на балконе, притворив дверь так, чтобы я не слышала разговор. Стало ясно, от чего в его творчестве произошел самый длительный застой – ни одного наброска, ни одной идеи за последние месяцы.

Неясно было лишь то, почему меня еще не отнесли к числу «чужаков» и пригласили на злополучный праздник. Видимо, Александру не хватало духу, чтобы признаться во всем, а сама Елизавета Андреевна побаивалась открыто сообщить мне о своих планах, так как хотела создать видимость того, что решение исходило от него самого. Как и положено в приличных семьях.

Мне не нужно было спрашивать мужа об истинности собственных догадок. Достаточно было посмотреть на его белое, будто стена, лицо и приклеившиеся к тарелке глаза. Едва стих бой курантов, я взяла стакан для сока и доверху наполнила его водкой, что заставило все голоса стихнуть. Затем осушила его залпом, не закусывая. Анна снова порицательно ахнула.

– Теперь я спою! – громко произнесла я и встала со стула. Комната плыла перед глазами.

В лесу родилась е-ло-чка,

В лесу она ро-сла!

– громко, не попадая в ноты, забасила я. Гости молчали, уткнувшись в тарелки. Похоже, кроме меня и Юрия, недоуменно моргавшего и озирающегося по сторонам, все были в курсе.

Но ждали все, чтоб елочка

Скорее родила!

Ведь без потомства елочка

Для всех говна кусок.

Давайте срубим елочку

Под самый корешок!

Голос изменил мне, надломился на последнем слове, и по щекам сами собой потекли слезы. Повисла угнетающая тишина. Александра била нервная дрожь. Елизавета Андреевна смотрела на меня враждебно, ее полное красное лицо блестело от пота.

– Маш, пошли отсюда.

Юрий, наконец, догадался, в чем дело. Он подошел ко мне и осторожно потянул за руку.

– Пошли, милая, не надо. Не надо плакать.

Мне очень хотелось сказать каждому из них что-нибудь очень гадкое, что-то такое, что могло бы уничтожить каждого. Найти средство, которое разом выдернуло бы с корнем эти проклятые «кораллы» и разбило на крошечные щепки остовы затонувших кораблей, но сил не было. Юрий взял меня за плечи и повел прочь.

***

Забирать из моей квартиры ковры, комоды, сервизы, этажерки, телевизоры, соковыжималки и электромясорубки Александр, видимо, отказался. Потому через пару месяцев сделать это приехала сама Елизавета Андреевна. Мы не обмолвились друг с другом ни словом. Пока она, при помощи двух нанятых выпивох, переносила подаренное когда-то имущество в грузовую «Газель», я пила чай в своей крошечной уютной кухне. Когда набитая доверху всяким скарбом машина отчалила, наконец, от подъезда, я зашла в комнату: в доме стало пусто, а на душе легко.

Уже в феврале наступившего года мы с Юрием обнаружили, что я вовсе не бесплодна, и он решил положить конец своей холостяцкой жизни. В апреле вместо ковров и шкафов свекрови квартиру заполнили коляски, кроватки и тюки детского трикотажа, так как у моего ребенка планировалось целых трое родителей – мы с Юрием, и сестры с мужьями. Все старались внести свою лепту в обустройство моей адски маленькой квартиры.

С Александром мы встретились случайно через несколько лет в супермаркете. Я сразу узнала его – сутулый, худой, как прежде. Он медленно раскладывал по полкам какой-то товар.

– Здравствуй, Саша.

– Здравствуй! – он очень обрадовался. – Как ты?

– Да потихоньку. Как мама с папой?

– Мама умерла в прошлом году. Сердце. А отец…

Он махнул рукой, не договорив.

– Мне жаль.

Александр кивнул, продолжая внимательно меня изучать.

– Ты хорошо выглядишь. У вас с Юрой, вроде, дочка есть? – несмело поинтересовался он.

– Есть. Пять лет. А у тебя?

– У меня сын. Значит, вы решили взять девочку?

– В смысле?

Я не сразу поняла вопрос. Выходит, он ничего не знал и даже не догадывался все эти годы, что, вероятно, растил не своего ребенка. Говорить правду не хотелось, так как чувство обиды давным-давно улеглось в моей душе. Кроме того, этот «затонувший корабль» и без того выглядел скорбно. Наверняка, он бросил творчество. В погасших глазах не было и следа былой искры. Говорить неправду тоже не хотелось. Для чего нужно, чтоб кто-то думал, что дочь мне не родная? И я выбрала.

– Саша, моя дочь не из дома малютки. Она моя и Юрина. Зовут Елена, в честь Юриной мамы.

Я открыла кошелек и показала ему фото Ленки. Черноволосая, курносая, полнощекая, она была моей маленькой копией. Он изменился в лице. Весь его вид выражал недоумение и сильную усталость.

– Ты прости, мне надо бежать.

Продолжать тяжелый разговор больше не хотелось, и я ушла, не дожидаясь ответа. Нечего мутить воду, когда весь ил уже давно осел.

Чужой труд

Моя бывшая однокурсница Соня сидела за столом, время от времени закидывая ногу на ногу. Делала она это зрелищно и так же медленно, как Алиса Льюиса Кэрролла падала в кроличью нору. Ноги были длинные, загорелые и так тщательно «обесшерствлены», что я понимала: идеальные девушки из рекламы – это не миф. Люди! Нас не обманывали, они существуют! Все остальные части Сониного тела не уступали ногам в своей идеальности: высокий бюст, вырывающийся из бюстгальтера, будто готовый к взлету аэростат, бронзовая шея, украшенная толстой золотой цепочкой с изумрудным кулоном. Волосы она перекинула на одну сторону, словно говоря: «Простите, они настолько густы, что я вас не слышу. Поэтому освобожу одно ушко, а то поговорить не удастся». Время от времени Соня поправляла спутавшиеся ресницы кончиком невообразимо длинного ногтя. «Какое же удовольствие, наверное, вытаскивать такими ногтями из носа козявки! Ведь ими можно проникнуть в самые недоступные и неизведанные места», – пришла в мою голову глупая мысль.

– Так где ты работаешь? – спросила меня Соня, сделав заказ.

– В школе.

Я немного подтянулась на стуле так, чтобы боковая часть моей пятой точки не свисала с сидения. То, что находилось между моими бедрами и тем местом, где когда-то располагалась талия, определенно, весило больше, чем вся Соня целиком вместе с ее изысканным ридикюлем.

– В школе? – переспросила она и поморщилась. За пять минут нашей встречи это произошло уже в пятый раз. – Как же тебя туда занесло?

– Да так, попутным ветром. Ураганным, учитывая мой нынешний вес.

Соня криво улыбнулась, пытаясь, наверное, выразить сочувствие. Интересно, съешь она столько шоколада, сколько съела я за последние полгода, и поправься до моих габаритов, что бы она делала? Свела бы счеты с жизнью, не иначе. Лучший способ в таком случае – начать морить себя голодом: если успеешь похудеть, то умирать не придется.

– Ты замужем? – спросила Соня, достав плоскую продолговатую пачку сигарет.

– Да.

Снова удивление. «Наверное, какой-нибудь неудачник», – вероятно, подумала она.

– А кем муж работает?

Вопрос подтвердил мою догадку.

– Он мой коллега. Учитель физики в школе. Там и познакомились.

«Ну, тогда все ясно», – засветился ответ в Сониных глазах.

– А ты чем занималась после университета?

– Я путешествовала, – она выпустила тонкое облачко белого дыма, пахнущего малиной и еще чем-то сладким.

– По работе?

– Нет. С другом. Мы объехали весь мир. Южная и Северная Америка, Европа, Восток. В Одноклассниках есть фото, если хочешь, зайди, посмотри.

– Зайду, обязательно.

Не заметив на Сонином пальце обручального кольца, я тактично воздержалась от встречного вопроса о семейном положении. Других вопросов на ум не приходило, поэтому я принялась за малиновое пирожное, пока моя собеседница осторожно цедила кофе без сахара.

– Не вкусно, наверное, без сахара?

– Сахар – белая смерть, – сразу же отреагировала Соня, явно уже не в первый раз употребляя эту фразу.

– Да, это радует. Жизнь у нас сейчас – не сахар, потому жить будем долго.

Она снова снисходительно улыбнулась.

– А кем ты работаешь? Как я понимаю, не по профессии?

– Нет, конечно. Кто сейчас по профессии работает? Хочешь жить – умей вертеться.

Меня так и подмывало спросить, на чем вертится Соня, чтобы жить. Удержаться удалось лишь невероятным усилием воли. Эта фраза тоже давно входила в Сонин лексический арсенал. В университете у нее был потрясающий талант к списыванию. Она могла списать что угодно и откуда угодно. Души именно таких людей стоит сажать списывать грехи других после смерти. Так вот, когда она, таким образом, получала очередную пятерку, то говорила всем, сдававшим по-честному, расстроенным троечникам: «Хочешь жить – умей вертеться!»

– Я работаю менеджером в одной компании.

– А чем занимается ваша компания?

– Разным.

Тон, с которым было произнесено последнее слова, отбивал желание узнавать подробности.

– Ну, давай ближе к делу. Чем я могу быть тебе полезна? – спросила я, желая поскорее окончить скучный разговор.

– Я хочу предложить тебе работу.

Соня перекинула копну волос на другое ухо. Наверное, первое устало слушать, или замерзло.

– Какую работу?

– У нас в организации открывается вакансия помощника менеджера.

– В смысле, твоего помощника?

– Вообще-то, да. Я уже месяц перебираю кандидатуры, но ничего стоящего не нашла.

Соня поморщила носик, и мне невольно представилось, как она ковыряется лопаткой в кучке с маленькими кандидатиками на должность ее помощника.

– Тогда я вспомнила про тебя. Ты, вроде, английский хорошо знаешь и обязательная.

«И толстая, никакой конкуренции мне», – добавила я мысленно.

– А что входит в обязанности твоего помощника?

– Да ничего особо сложного. Перевод писем, общение с инвесторами. Сейчас мы стали работать с иностранцами, а я уже немного подзабыла язык. Ну, еще некоторая документация.

– То есть, я буду твоим переводчиком, получается?

– Не только. Конечно же, тебе самой нужно будет вникнуть в суть дела. Я часто нахожусь в загранкомандировках, сопровождаю директора в поездках. В это время помощник должен справляться сам.

– Так в какой области, все-таки, работает фирма?

– Медицинское оборудование, и не только.

– Ясно.

В сердце моем слабо забрезжила надежда. Нет, не то, чтобы я не любила свою работу. Даже наоборот, у меня с самого начала довольно неплохо получалось находить общий язык с детьми и, при этом, серьезно готовить их по своему предмету. Думаю, за восемь лет учительской деятельности я принесла своим ученикам немало пользы. Во всяком случае, значительно больше, чем преподавательская деятельность принесла в нашу с мужем крошечную «хрущевку», где до сих пор стояла советская газовая колонка для нагревания воды.

Насчет должности все было ясно: Соня хотела найти себе эффективный заменитель, который, при этом, не был бы в состоянии заменить ее на всех фронтах. Чем надежнее и способнее окажется человек, посаженный в окоп, тем стабильнее и спокойнее будет самой Соне в тылу.

– Предложение интересное. До иняза я ведь пыталась поступить в медуниверситет, так что темой этой интересовалась.

– Вот и отлично. Через пару недель можем начать испытательный срок.

– Испытательный? На каких условиях?

– Пару месяцев поработаешь за минимальную зарплату, а потом посмотрим, как будешь справляться.

– А какая у вас минимальная зарплата?

– Да, как и везде. Тысяча сто пятьдесят гривен.

Соня повертела в руках сигаретную пачку и спрятала ее в модную сумочку. Я почему-то подумала, что такой спичечный коробок на ремешке стоит не меньше трех тысяч гривен.

– Но я в школе получаю две тысячи.

– А какие у тебя там перспективы? До старости с дураками возиться?

– Ну почему же, с дураками? Ведь из них же потом получаются менеджеры, которые путешествуют по всему миру?

– Нет, ты если не хочешь, то скажи. Я же тебе не навязываюсь.

Соня нервно дернула плечом, волосы упали на обе стороны.

– Сейчас все кричат, что работать негде, а как предлагаешь, так никто ничего делать не хочет. Уборщицу, и ту найти невозможно. За два часа в день подавай им тысячу-полторы.

– А ты что, уборщице меньше тысячи платить хочешь?

– Естественно, тринадцать гривен в час – более, чем достаточно.

– А сама ты тоже тринадцать гривен в час получаешь?

– Нет, конечно. Ты не сравнивай. То уборщица, а у меня, вообще-то, труд квалифицированный.

Я запихала в рот остатки пирожного. От приторного вкуса уже тошнило, и доедать его не хотелось, но оставлять было жалко.

– Ты, наверное, тысяч десять долларов в месяц получаешь? – спросила я, проглотив сладкую жижу.

– Нет. Ты что? Так много я не получаю.

– Значит, твой труд не ценят.

– В смысле?

– Думаю, за такой квалифицированный труд, как твой, девушки в гостиницах не меньше ста долларов за час просят. Хотя, может быть, вы там оптом работаете? Оптом дешевле.

Соня сощурилась и приготовилась сказать ответную гадость, но я поскорее достала из своего портфеля пятидесятигривневую бумажку (мое пирожное дороже не стоило) и засеменила прочь из кафе, загребая пыль своими старенькими балетками.

Уже минут через десять я пожалела, что была так резка с ней. То ли мне стало обидно за учителей, то ли за уборщиц. А, может, за моих «дураков». Школа у меня захолустная, не модная гимназия, потому вряд ли многие из тамошних лоботрясов станут менеджерами или путешественниками. И Сонька в этом не виновата. Ведь и ее квалифицированный труд ценится хоть и высоко, но не долго.