Одноклассники
Несмотря на то, что одним из определений Катиной профессии было «публичная женщина», Трошина всячески старалась избегать публики. Она не посещала шумных компаний, разве что только по долгу службы, когда постоянный клиент нуждался в эскорте, не регистрировалась в социальных сетях. Как и большинству выпускников, удалившихся во времени от школьной скамьи на весьма почтенное расстояние, ей было интересно посмотреть на своих одноклассников и узнать, как сложилась жизнь каждого. Однако, Трошина явственно представляла, какую гримасу скорчит лицо широкой общественности, выйди она из укрытия и встань перед ним в свой полный профессиональный рост. Прилежные домохозяйки, амбициозные коммерсанты, трудолюбивые продавцы и прочие добропорядочные граждане, с которыми она когда-то делила школьную скамью, безусловно, были хорошо осведомлены о роде ее деятельности. Подобные новости – как горстка марганцовки: попадая в воду, она темными клубами расползается по сосуду, быстро достигая всех его краев. Причем, чем меньше сосуд, тем больше сгущаются краски и тошнотворнее становится привкус. А Зеленоморск – город маленький. Дай им волю, и они станут с жадным интересом рассматривать довольно миловидную Катину персону, будто пытаясь отыскать особые знаки, которые должны отличать представительницу древней профессии: вышивка в форме алой буквы на груди, например, клеймо в форме лилии на плече, следы тяжелых венерических заболеваний и тому подобное. Все без исключения будут изумленно поднимать брови, рассуждая о том, как она, Катя Трошина, дочь работящей учительницы, высокоморального человека, могла докатиться до такой безнравственности. В итоге, скорее всего, сойдутся на одном вердикте: «Да она еще в школе была гулящей!» Или на таком: «Чего еще можно было ожидать от этой смазливой пустышки?»
Однажды Катя случайно встретила на улице Марусю Зяблик – бывшую старосту класса. В школе Мария – низкорослая пепельно-русая отличница с маленькими острыми глазками и тонкими губами – ненавидела, когда ее называли Маруся. Именно поэтому все обращались к ней только так.
– Катя! Трошина! Это ты? – громко возопила она, чуть не упав с тротуара на проезжую часть.
– Катя Трошина – это я, – согласилась Катерина, сразу же узнав одноклассницу.
– Ты меня помнишь?
– Конечно, Мария. Ты почти не изменилась.
В школе суетливая активистка сильно походила на маленькую старушку, и возрастная перемена, действительно, была не слишком заметна.
– Чем занимаешься, Катечка?
В глазах Маруси мелькнул огонек жгучего любопытства.
– Я работаю учительницей младших классов.
На лице Зяблик изобразилось нескрываемое недоумение.
– Учительницей? А в какой школе?
– В сельской, – недолго думая, нашлась Трошина.
– И давно?
– Уже десятый год.
Задавать дальнейшие вопросы было бы уже совсем некорректно. Маруся переминалась с ноги на ногу, не зная, что еще сказать.
– Извини, Мария, мне нужно бежать. Дети ждут, – заявила Трошина, довольная, что смутила настырного Зяблика.
– Слушай, мы тут собираемся устроить встречу класса. Все будут очень рады, если ты придешь.
– Спасибо за приглашение, но я очень устаю в школе. Вряд ли получится.
– Знаешь, давай я запишу номер твоего мобильного и…
– У меня нет мобильного, Мария. С зарплатой учителя не позволишь себе такую роскошь.
Зяблик бросила озадаченный взгляд на итальянские замшевые сапоги на Катиных ногах.
– Рада была тебя видеть, Мария.
Староста поморщилась. С раннего детства она относилась к тому типу людей, которые знают все про всех. Даже то, чего сами «все» не знают о себе. На этот раз порцию полезной информации получить не удалось, и она выглядела разочарованной, словно ребенок, который разбил хрюшку-копилку и обнаружил, что накопленных денег не хватит на желанную игрушку.
– Слушай, я запишу тебе, на всякий случай, мой номер. Встреча через неделю, в следующую пятницу. В этом году будет очень интересно. Приезжает Лида из Англии и Виктор Железнов из Москвы.
Она достала из сумки небольшую пачку бумаги для записок в виде бледно-розовой клубники, которая резко контрастировала со строгим, можно даже сказать, мрачным видом Маруси.
– Спасибо. Если получится улучить свободное время, я позвоню.
Трошина натянуто улыбнулась и зачем-то помахала в воздухе клубничным листком с номером телефона.
Если бы не упоминание о Викторе Железнове, Катя сразу же выбросила бы из головы нелепую встречу со старостой. Однако это имя было упомянуто неспроста: Зяблик знала, что первая и несчастная Катина любовь непременно станет отличной приманкой.
Шалуна Амура по традиции принято изображать в виде румяного малыша с луком в пухлых ручонках. На самом деле, гораздо целесообразней было бы представить это существо в виде лысоватого толстяка в камуфляже с автоматом в руках. Лысоват он от избытка тестостерона, а лишний вес имеет от обилия жизненных соков, которые высасывает из миллионов влюбленных. Несмотря на то, что он – меткий стрелок, и может запросто поразить двух людей одним патроном (что, значится, вызовет взаимное чувство), он изо всех сил старается этого не делать, так как, очевидно, питается чужими страданиями. Разве что случайно, если зачешется пятка или перо от собственных крыльев попадет ему в нос.
Когда в 11-Б класс средней зеленоморской школы №33, где училась Катя, вошел новый ученик Виктор Железнов, глаза всех девочек подернулись мечтательной дымкой. Высокий темноволосый юноша в первый же день затмил всех мальчишек широкой обаятельной улыбкой, джинсами фирмы «Мустанг» и настоящими кроссовками «Адидас».
Почти все девочки, не считая пары отличниц, которым было не до любви, и трех откровенных дурнушек (у этих точно не могло быть шанса), боролись за внимание Виктора, не жалея помады, туши и ажурных колготок. Но в скором времени он неожиданно остановил свой выбор на Кате. У ее мамы не было средств на косметику и красивые капроновые колготки, но длинные ноги, грудь третьего размера и вьющиеся темно-золотые волосы перевесили все сексуальные атрибуты женского гардероба и маскировки.
Нежные романтические отношения длились полгода, но весной настойчиво потребовали плотского воплощения. Случай представился в апреле, когда родители Виктора отправились на Ибицу, оставив пятикомнатную квартиру с джакузи в распоряжение сына. От невиданной роскоши, сладкого вина и близости Виктора Катина голова шла кругом. Но, когда дело дошло до главного, оказалось, что заправский ловелас – девственник, а все его намеки на многочисленные похождения – плод горячего юношеского воображения. Виктор сидел перед Катей с горящими от страха ушами, и в глазах обоих отражался ужас перед неизвестностью. Так – с ужасом – все и сделали.
Невзирая на довольно неудачный первый опыт, этот вечер сблизил молодых людей. Катя, как и полагалось наивной девушке, чувствовала, что отдала ему что-то очень важное, может даже самое важное, чего никому другому, наверняка, больше не даст. Виктор же испытывал скорее психологическую зависимость, так как она была единственным человеком, знавшим о его совершенной неопытности в любовных делах.
На выпускной соседка тетя Рая пошила Кате изумительное бирюзовое платье с белой окантовкой на воротничке и подоле юбки. Туфли решили купить тоже белые: мама – под воротничок, Катя – с перспективой на скорую свадьбу, о которой они с Витей условились втайне от родителей.
Однако в один из теплых летних вечеров Железнов объявил, что уезжает поступать в Москву. Так решили его мама и папа. На сына они имели далеко идущие планы и глубоко отложенные внушительные средства. Женитьба на Кате, само собой, в эти планы не вписывалась.
Катя не устраивала истерик. Даже не плакала. Она изрезала свои белые туфли портновскими ножницами и провалила экзамены в университет. Так закончилась история ее первой любви.
С тех пор прошло семнадцать лет, целая жизнь, но весть о приезде Виктора взволновала ее. Желание увидеть снова своих бывших возлюбленных многие, наверное, обоснуют так: «просто интересно» или «да ничего интересного, просто делать было нечего, вот и пошла». На самом же деле, все обстоит совсем по-другому. Давно зажившая душа, как и любой серьезно раненый орган, иногда ноет на погоду. Мысль же о том, что в скором времени обидчик предстанет пред твои ясны очи, рождает надежды на маленькое отмщение. Вот он – стоит, побитый жизнью, с недельной небритостью и опущенным хвостом. Видит, какой красивой, независимой и мудрой ты стала, и не может унять горькой досады на себя за то, что бросил… нет, лучше потерял тебя когда-то. Придя в свою жалкую пустую лачугу, он обязательно будет кусать локти до крови. Может быть, даже ударится головой о стену и умрет. Ну, хоть бы разок.
Вот только чаще всего бывшая любовь является на встречу гладко выбритая, упитанная и вполне довольная жизнью. В разговоре обнаруживается, что она не только не переживает по поводу прошлого, но даже ничего из этого прошлого не помнит. Несколько раз называет тебя чужим именем и спрашивает, не умерла ли еще твоя любимая собачка Буся, которой у тебя в помине никогда не было. В итоге к концу вечера ты сама готова искусать чьи-нибудь локти или ударить хоть кого-нибудь головой о стену.
Обстоятельства Катиной жизни уже давно превратили ее в закоренелого реалиста, выдавили всю романтику, как зубную пасту из тюбика, скрученного в рулончик. Но где-то в глубине душе она все же надеялась, что Железнов не забыл их нежные юношеские отношения и хоть чуточку жалеет об их нелепом провале. Потому в четверг Трошина все же позвонила Марусе.
В ярко освещенном холле ресторана Катя подошла к большому зеркалу, чтобы окончательно зафиксировать спокойное и приветливое выражение лица и принять непринужденную позу. Делать это обязательно нужно перед зеркалом. Во-первых, мимические ощущения могут обмануть, и выйдет нелепая и забавная рожа. Во-вторых, собственное отражение в свежем макияже и нарядное платье придадут уверенности в себе.
В этот вечер Трошина выглядела изумительно. Облегающее платье из легкой черной ткани делало ее похожей на скрипку перед концертом. Настроенная и хрупкая, она лежит в своем дорогом футляре. Еще миг, и ее тонкий стан нежно запоет в руках талантливого музыканта.
Игриво подмигнув гардеробщику, который все это время глядел на нее с глуповатой улыбкой, Катя ступила в зал ресторана. Заведение было оформлено в псевдо-японском стиле. На мраморном полу лежали маты татами (или что-то наподобие), в глубине зала мягко освещалась гипсокартонная токонома со свитком. На стене у входа зачем-то висел индейский томагавк. Возможно, славный зеленоморский самурай, владевший заведением, отобрал холодное оружие у какого-нибудь бродячего индейца, такого же зеленоморского, и повесил на стену как боевой трофей.
– Катька! Посмотрите! Это же Трошка! – бухнуло прокуренным басом от одного из массивных столов.
Вся компания была уже в сборе и, судя по розовым вспотевшим лицам, успела поднять не один тост за встречу. Во главе стола восседал Гена Лишаенко. Именно ему и принадлежал прокуренный бас. В школе Гену называли Леший. С точки зрения языковой логики по всем меркам его должны были окрестить Лишаем. Лицо Гены, вечно покрытое красными пятнами непонятного происхождения, также выступало в пользу дерматологической клички. Но мощнейшим контраргументом являлись Генины внушительные габариты и, в связи с этим, очень тяжелый удар. Рядом с Геной с обеих сторон ютились его более мелкие, но не менее круглые друзья – Толя и Коля. Они были похожи между собой, словно родные братья, и оба глядели на Лишаенко с подобострастием, как и семнадцать лет назад. По левую сторону стола чинно расположились три матроны в вечерних туалетах, лет тридцати каждая. Их лица были незнакомы Кате, но она сразу поняла, что это жены Гены, Толи и Коли. Их выдавал все тот же подобострастный взгляд в сторону Лешего. Как раз там, где величественно заканчивалась последняя матрона, скромно присоседилась Маруся Зяблик. Она пытливо оглядывала всех присутствующих и нервно теребила крупные розоватые бусы, надетые поверх серой водолазки в мелкий рубчик. Справа сидела утонченная Лида. Она так утончила себя в области талии красным кожаным ремешком, что вряд ли смогла бы поместить внутрь себя что-нибудь из заказанной еды. Рядом с ней развалился совсем лысый Юра в потертом шерстяном свитере и с со своей фирменной язвительной улыбкой. Завершал подкову собравшихся немного сгорбленный седоватый мужчина с длинными волосами в разноцветном пиджаке, напоминавшем пончо.
«Не его ли томагавк?» – подумала Трошина, опускаясь на стул под приветственные возгласы одноклассников. Мужчина поднял глаза, и она узнала Железнова.
– Трошка, выглядишь – просто отпад! Вы посмотрите, старая ведь кляча, а выглядит на двадцать пять! – прогремел Геннадий комплимент, не смутивший публику, хорошо знакомую с его репертуаром. – Давайте выпьем за Трошку!
Выпили.
– На самом деле, Катя, выглядишь великолепно, – подтвердила Лида с легким английским акцентом. Она вышла замуж за англичанина в двадцать девять и уже пять лет жила в стране монархов и жареного картофеля. За такой срок было сложно приобрести натуральный акцент, но иметь его полагалось каждой уважающей себя англичанке. Поэтому Лида очень старалась. – Как тебе это удается?
– Формальдегид, – радостно выдал Юра штампованную шутку.
– Нет, регулярный секс, – отрезала Трошина.
Первая матрона, тучноватая ухоженная блондинка, недовольно хмыкнула. Две другие, шатенки, удивленно расширили глаза. Кате почему-то очень захотелось выкинуть перед ними что-нибудь неприличное, например, засунуть руку в декольте и громко почесать грудь. Тем более, что грудь правда чесалась от упругого кружева бюстгальтера. Но нормы общественной морали не позволяют совершать многие приятные и полезные поступки.
– Ну что, однокласснички, пришло время каждому рассказать о себе! – Леший потер мощные ладони. – Давайте-ка за это выпьем!
Выпили.
– Ну, кто начнет?
– Гена, обычно такое предлагает тот, кто больше всех хочет рассказать о себе, – заключил Юра, кривясь от выпитой водки.
– А что, я могу и о себе. Мне, пожалуй, есть, что рассказать.
Леший откинулся на спинку стула и любовно погладил свое круглое брюхо:
– Я занимаюсь предпринимательской деятельностью. Имею небольшой заводик, так сказать. Толю и Колю вот приютил. Они у меня в отделе маркетинга трудятся.
– Я вот думаю, – перебил его Юра, – неправильное это слово – предприниматель. Непонятное. Вашего брата нужно называть просто – «приниматели». Вы ведь только и делаете, что наше бабло принимаете.
– Правильно, Юрик! И за это мы сейчас выпьем!
Выпили.
– Есть у меня семья, так сказать, – продолжал Лишаенко. – Вот моя жена, Алина.
Гена ткнул пальцем в сторону блондинки. Та выпрямилась и обворожительно ему улыбнулась.
– Двое спиногрызов у нас. Наследники.
– А что производит твой завод? – полюбопытствовала Катя.
– Эксклюзивный санитарный фарфор.
Трошина вдруг вспомнила, что папа Лишаенко когда-то был директором местного завода, производившего фарфоровые изделия. Видимо, именно это предприятие Леший «принял» у папы и государства в личное пользование.
– Эксклюзивный фарфор, это как? – осведомилась Лида.
– Это не «как». Это «для как»! – Юра покатился со смеху, а матроны снова удивились.
– Мы производим раковины, унитазы и биде высокого качества, – вдруг подала голос Алина. Женщина произнесла последние слова с чувством глубокого достоинства, будто гордилась каждым писсуаром, сошедшим с конвейера мужа.
– О, биде, – воскликнула Лида. – А как это по-русски?
Юра снова закатился, и теперь вместе с ним не выдержала и Катя. Иностранка часто заморгала густыми черными ресницами.
– Ну, Юрик, теперь твоя очередь рассказывать о своих успехах. Если таковые, конечно, имеются, – Леший, обидевшись, принял язвительный тон. – Чем по жизни занимаются наши бывшие отличники?
– Вряд ли это будет интересно бывшим троечникам, Гена.
Юра откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Волокна его свитера потерлись на локтях, и сквозь истончившуюся ткань просвечивала белая рубашка в синюю полоску. Пару лет назад Катя видела, как Юра грузит товар в супермаркете. Сейчас она чувствовала неловкость и едва уловимое отвращение от того, что ему придется произнести слово «грузчик» перед упитанной кучкой выходцев из высшего общества и их домохозяйками.
– Ну почему же, очень интересно, – настаивал Леший. Видимо, он тоже бывал в том супермаркете.
– Я работаю грузчиком в ночную смену. В дневную пишу.
– Ого. Так ты у нас Пушкин, значит.
Леший довольно потер ладони, будто Пушкиным называлось мясное блюдо в грибном соусе, которое он собирался съесть.
– Не совсем. Я только прозу пишу, – его скулы нервно покраснели.
– Юра, а твои работы публиковались? – вставила, наконец, Зяблик, выглянув из-за массивной груди одной из шатенок.
– Несколько рассказов и одна повесть. В местных журналах. У меня есть еще два романа, но издательства пока молчат.
– А зачем же ты пишешь, если это никому не надо? – не унимался Леший.
Катя подумала о том, что люди с возрастом не меняются. В школе Гена тоже был похож на глупого стаффордширского терьера. Уж если во что вцепится, то оторвать можно только пережав глотку.
– Это мне надо, – ответил Юра сдавленным голосом. – И другим еще будет надо. Не всегда же пища для ума будет цениться ниже, чем товары для жопы.
Блондинка раздраженно скомкала салфетку и встала из-за стола:
– Я выйду на минутку, Гена.
Шатенки последовали за подругой.
– Ты следи за языком, Юрик, – угрожающе повелел Леший. – Здесь дамы.
– Да пошел ты, Лишай!
Юра резко встал, с грохотом отодвинул стул и пошел к выходу.
Повисло тяжелое молчание. Только Толя и Коля продолжали синхронно стучать вилками, уплетая мясное ассорти и запивая его томатным соком. Катя искренне жалела, что согласилась прийти на злополучную встречу. Ради этого она отказалась от встречи с постоянным клиентом, пожилым одноногим адвокатом Игорем Сергеевичем. Адвокат редко, но стабильно пользовался ее услугами, щедро платил и был очень вежлив и обходителен. Перед встречей всегда покупал отличное шампанское и вкусный шоколад.
– А помните, как мы в восьмом классе воровали пончики в столовой? – взвизгнула вдруг Маруся, пытаясь исправить положение, и истерично засмеялась.
Толя и Коля отвлеклись от переработки съестного и захихикали. Пончики они явно не забыли.
За все время Виктор Железнов не проронил ни слова. Катя даже начала сомневаться, действительно ли сутулый чудак в цветном пиджаке – тот самый спортивный общительный красавец, в которого она когда-то влюбилась. Мужчина не ел ничего из принесенного официантами, хотя на вид все блюда выглядели весьма аппетитно и замечательно пахли. Он понемногу отпивал из коньячного бокала и очень внимательным, но, вместе с тем, равнодушным взглядом следил за каждым говорящим.
Трошина тоже почти ничего не ела. Платье сидело чересчур плотно в области живота, и, дай она волю своему аппетиту, то очень скоро стала бы походить не на скрипку, а на аккордеон или другой не особенно изящный инструмент. Может быть, даже не музыкальный, а столярный, например. Потому хмельная волна властно прокатилась по всему голодному телу, и мысли стали дерзкими. Нестерпимо хотелось выяснить отношения с каждым из собравшихся: сорвать с шеи Зяблик ужасные бусы, которые та продолжала теребить так, будто пыталась их сексуально удовлетворить; обозвать Лешего тупым бараном, а его вернувшуюся из туалета супругу – Парашей Ивановной (почему Ивановной, Трошина не знала); для свиты Лишаенко – Толи и Коли – сам собой просился банальный эпитет «два конца из ларца». Она прямо таки видела, как верные одинаковые толстячки выскакивают из бледно-голубого фарфорового сундука и дружно кричат: «Что, Гена-хозяин, надо?» Лиду она представляла лежащей на шезлонге в консервной банке с надписью «Килька британская». И уж сколько всего можно было сказать Железнову, убедись она, что это, действительно, он.
– Хотите посмотреть фотографии? Мы с Колином только вернулись из путешествия. Я принесла альбом, – предложила Лида.
– Супер! Супер! Конечно, показывай, – Зяблик захлопала в ладоши, и альбом пошел по рукам.
На первом снимке Лида в красивом сарафане и широкополой соломенной шляпе махала с палубы белой яхты. Катя ткнула пальцем в снимок и громко спросила:
– А шезлонг на ней имеется?
– Ну конечно, – гордо подтвердила Лида. Трошина глупо захихикала, но осеклась, встретив непонимающие взгляды. «Мне б такую консервную банку», – подумала она с досадой.
Из сотен Лидиных фотографий можно было смело составить наглядные пособия для полного школьного курса географии. Париж, Рим, Лас-Вегас, Рио, Веллингтон, Токио и многие другие места приветствовали одноклассников из-за изящной спины и приятно округлых бедер простой русской девушки. Недаром с самого окончания школы Лида регистрировалась во всех городских брачных агентствах, посещала разнообразные сайты и тратила последние деньги на фотосессии. Поиск и попытки продолжались более десяти лет, но результат превзошел все ожидания.
– Лида, а вы были в Египте? – вдруг подала голос одна из шатенок, жена Толи-Коли.
– Нет. Египет – это как-то банально. Туда ездят те, у кого не хватает на нормальный отдых, – ответила Лида.
Жены скорчили обиженную гримасу, из чего Катя заключила, что в Египте они бывают регулярно. Или же все трое – ярые патриотки страны усопших фараонов.
– На Новый год мы опять поедем в Новую Зеландию. Ну, это откуда хоббиты и эльфы, знаете?
– А в старой Зеландии вы бывали? – спросила Трошина.
– Нет, – Лида задумалась. – Кажется, нет. А где это?
– Следует понимать, где-то недалеко от Новой. Откуда гоблины и гремлины, ты не слышала?
– Нет, – буркнула Лида, сунула альбом в сумку и принялась за салат.
– Итак, чья теперь очередь? – снова вступила Маруся, явно напуганная перспективой рассказа о собственной жизни бухгалтера ПТУ сразу после импровизированной программы «Вокруг света». – Катя, давай теперь ты? – бодро предложила она.
Еще до Катиного прихода Зяблик поведала одноклассникам, что во время случайной встречи с Трошиной последняя так устыдилась своего ремесла, что наплела небылиц о сельской школе и сложной учительской доле.
– Моя очередь? Отлично! – Катя весело выпрямилась, подав вперед все четыре размера, манящие из глубокого декольте. Толя и Коля во второй раз отвлеклись от тарелок, Леший слащаво заулыбался.
– И что вы хотите обо мне узнать? – спросила она, игриво глядя на Гену. Сам по себе он не представлял никакого интереса, но уж очень хотелось позлить блондинку.
– Про твою работу в школе, например, – мило предложила Зяблик.
– В какой школе?
– Ну, в сельской. Ты ведь учитель?
– Да ты что, Маруся, перепила, что ли? Разве я похожа на учителя?
– Неееее, не похожа, – проблеял вдруг Коля, не отрывая взгляда от декольте.
– Я – врач-уролог, – заявила Катя, сделав серьезное лицо. – Так что, мальчики, если какие проблемы – обращайтесь! Подлечим, поддержим, поднимем боевой дух.
Блондинка изобразила сильное отвращение:
– Может, сменим тему?
– И что, много сейчас клиентов у врачей-урологов? – продолжал Гена, не обращая внимания на негодование жены.
– Да хватает. Потенция – штука коварная, как сутенер. Пользуется тобою вовсю, а ведь может кинуть в любой момент.
– Послушайте! – злобно взвизгнула блондинка и с вызовом уставилась на Катю. – Я бы хотела сменить тему.
Трошину вдруг перестала потешать сложившаяся ситуация. Блондинка раскраснелась, и от нее повеяло истерикой.
– У меня есть неплохой знакомый невропатолог, если с членами семьи что не так, – продолжила нагнетать Катя, по-прежнему глядя в упор на Лишаенко.
– Да ты, да ты…
Волосы на макушке блондинки приподнялись, словно перья у испуганной мускусной утки, и она разразилась жутким ругательством, обнаружив завидное знание синонимов словосочетания «публичная женщина». Маруся ахнула и прижала ладони обеих рук к груди. Остальные сидели неподвижно с такими лицами, какие бывают у безбилетных пассажиров, когда в троллейбус входит контролер. Человек, похожий на Виктора Железнова, встал и обратился к Трошиной:
– Катя, пойдем отсюда.
– Да ладно вам, ребята, – Леший тоже привстал.
Железнов ничего не ответил и не посмотрел в сторону Лишаенко. Он помог Кате выйти из-за стола, и они покинули ресторан.
– Чего тебя вообще туда понесло? – спросил Виктор уже в такси.
– А тебя?
– Я первый спросил. Захотелось на меня поглядеть?
– А тебе?
Железнов засмеялся и от этого стал больше похож на прежнего себя.
– Мне хотелось, разумеется. На тебя приятно посмотреть, как и прежде.
– И не говори. Сама от зеркала не отхожу, так приятно.
Железнов больше не казался угрюмым, как в ресторане. Он открыто улыбался в ответ на Катины шутки и раз даже аккуратно прикоснулся к ее плечу. Вдыхая зыбкий хмельной туман, плавающий перед глазами, Катя неожиданно для себя представила, что все в их жизни сложилось по-другому. Будто поступать в Москву они поехали вместе, а после университета поженились. Только что они были вовсе не на встрече одноклассников, а отмечали десятую годовщину свадьбы, а дома их ждут двое сыновей – одному девять, второму – шесть. Сейчас они отпустят такси, поднимутся в квартиру, и младший сын радостно выбежит в прихожую:
– Папа, папа, а почему у тебя такие длинные волосы?
– А это, сынок, чтобы закрывать мои большие уши.
Катя мотнула головой, прогоняя нелепые фантазии, и с трудом удержалась, чтобы не засмеяться. Такси, тем временем, уже причалило к ее подъезду.
– Ну что, пригласишь блудного друга на рюмку чая?
– Только на чашку водки.
– Идет.
В некоммерческие отношения с мужчинами Трошина не вступала уже, по меньшей мере, лет восемь и потому чувствовала себя крайне неловко. Наступая на каждую ступеньку в лестничном пролете, она сосредоточенно высчитывала про себя: «Дать, не дать, дать, не дать....» Так гадают на ромашках влюбленные отроковицы. Только не совсем о том.
– Дать, – сообщила последняя ступенька.
– Ну, это мы еще посмотрим, – возразила ей мысленно Трошина.
Задушевная беседа полилась как-то сама собой вместе с янтарным коньяком, то и дело заполнявшим два бокала на тонких ножках. Катя узнала, что, закончив университет, Железнов женился на дочери главы той фирмы, в которую несколько лет до того инвестировали его родители, и где для Виктора имелось вакантное место заместителя директора по рекламе. Через год родился сын. В течение следующих пяти лет Железнов исправно выполнял свои обязанности и подавал большие надежды. Его супруга, как полагается, воспитывала ребенка посредством няни и вела хозяйство при помощи двух горничных и повара. Но в какой-то момент Виктор понял, что все это – «не его», и покинул супругу. В тот же день квартира, Майбах и должность тоже стали «не его». А еще через год, ввиду обстоятельств, Железновы лишили сына права на наследство и переписали все на внука.
– Вот так, остался гол, как сокол, – заключил Виктор и улыбнулся, явно довольный собой.
– А в ближайшем секонде продавалось только это жуткое пончо?
– Темная ты женщина. Это дизайнерская работа. Дорогая вещь, между прочим.
Железнов снял пиджак и положил Кате на колени.
– А брюки тоже дизайнерские?
– Нет.
– Фух, пронесло, – Катя вытерла со лба воображаемый пот. – А то ты бы и их снял.
– Не все сразу.
Железнов поставил на стол пустой бокал, и лицо его стало вдруг серьезным. На лбу и вокруг глаз обозначились глубокие морщины.
– Знаешь что? – сказал он, понизив голос. – Все так нелепо вышло, потому что с самого начала я совершил ужасную ошибку.
«Вот оно!» – закричало Катино сердце и заплясало в груди. Раскаивается, значит, сволочь! Понял, что она была его единственной любовью. Ну, ничего. Теперь она уже не глупенькая неопытная школьница.
– Подожди минутку, – попросила Катя томным голосом и ушла в спальню. Через три минуты она снова вернулась в полупрозрачном пеньюаре и черных чулках, подошла к креслу, в котором сидел Железнов, и медленно опустилась на ковер.
– Катя, что ты делаешь?
Только сейчас она заметила испуг на лице бывшего возлюбленного.
– Я тебя соблазняю. Вроде бы.
– Зачем?
– Но ведь ты же сказал про ошибку.
– О Господи! Ты подумала, что я говорю о нас с тобой? Прости меня, пожалуйста.
– Ну и сволочь же ты, Железнов.
Она поднялась с пола и села на второе кресло, раздосадованная собственной оплошностью.
– Катя, я – гей. Ты что, не поняла? Родители из-за этого изменили завещание.
Трошина подняла голову и впилась в него непонимающим взглядом:
– А чего ты тогда ко мне приперся-то?
– Прощения у тебя попросить. За то, что так с тобой тогда обошелся.
И тут Катя расхохоталась. Настолько сильно, что даже протрезвела. Она смеялась над своей нелепой выходкой с пеньюаром, над коварной свахой-ступенькой, над родителями Железнова, которые сейчас, наверное, были бы счастливы, если бы их единственный сын женился на ней, над дизайнерским пиджаком, напоминавшим оперение австралийского попугая.
Когда утром Катя провожала его на перроне, на душе было легко, как никогда еще в жизни.
– Трошина, если захочешь приехать в Москву, мой дом – твой дом. И работу подыщем, – сказал Железнов на прощанье.
– Спасибо, Вить, у меня свой дом есть. И работа.