Небо на цепи

– Лена, а что это с деревьями? – Рита подошла к Лене, которая показывала Лизе, как собирать голубику, которая уже дозревала на высоких кустиках, и бруснику, красными бусинками гроздьев венчавшую кочки.

– Лиственницы здесь не очень крепкие, а ветры сильные, тебе ещё придётся это испытать, метров тридцать в секунду как даст с морозом, мало не покажется! И если дерево на более или менее открытом пространстве растёт, сгибается обязательно.

– А почему так тихо, птиц из-за холода мало?

– Знаешь, сейчас, мне кажется, очень даже шумно, птиц гораздо больше стало, всё-таки теперь потеплее, чем в моём детстве. Тогда вообще, в лес войдёшь, тишина мёртвая, только под ветром деревья скрипят, звуки голосов или шагов далеко-далеко слышны. Летом комары звенят или мошка́ жужжит, а больше никаких звуков. Даже страшно, прямо, как в фильме ужасов…

Лиза с Ритой внимательно слушали Лену, подошёл и Елисеев. И вдруг Лиза машинально, словно защищаясь от страха, взяла Риту за руку. Взрослые переглянулись. Лена усмехнулась и проговорила:

– Ну, хорошо я вас напугала? Предлагаю пойти к реке и развести костёр, есть хочется, жуть!

День пролетел незаметно. Они ели запечённую в костре картошку, пачкаясь золой и обжигаясь огненной её внутренностью, пили чай, хохотали над весёлыми историями. Лиза больше к Рите не подходила, жалась к Лене, но уже не смотрела исподлобья, брала у Риты яблоки и печенье. Елисеев с благодарностью смотрел на Лену, кивал ей и даже подмигивал.

А ещё через неделю, в понедельник, ближе к вечеру, он позвонил Лене на работу и попросил:

– Лена, пожалуйста, забери Лизу из детского сада, я туда позвонил, предупредил, что ты придёшь.

Голос его был озабоченным. Лена нахмурилась:

– Что-то случилось?

– Да. Рита сегодня рано утром с санавиацией вылетела в предгорья на вызов, а там сильный туман. Связь с вертолётом пропала четыре часа назад, а в стойбищах никакой связи нет вообще. Я полечу с МЧС-никами. Ключи от квартиры в почтовом ящике.

Она охнула, начала судорожно собирать бумаги на столе. Позвонила секретарю, вызвала машину, по пути включила местное радио. Передавали новости:

– Сегодня в предгорьях пропал вертолёт санавиации, на борту было три члена экипажа, врач и фельдшер. По непроверенной информации, вертолёт при заходе на посадку в условиях плохой видимости, столкнулся с высоким каменистым берегом фактории. Мы будем держать вас в курсе ситуации…

За окном машины шёл влажный, тяжёлый снег, даже на дороге видимость была почти нулевой. Что же там, в горах сейчас делается?? – подумалось Лене.

Глава четвёртая

Лерка вошла в дом, облегчённо вздохнула в его прохладе после прожаренной солнцем улицы. После двадцати лет, прожитых на Севере и в Городе, она никак не могла опять привыкнуть к этой постоянной изнуряющей жаре. И метания между домом и больницей оптимизма никак не добавляли. Тётка по-прежнему отказывалась есть что бы то ни было. Лерка опять принесла обратно вчерашний бульон и фруктовое пюре, готовить еду ей было тяжело, но она ежедневно обречённо приходила на кухню, вставала к плите и тупо готовила то, чем можно было накормить отца и тётку. Дни сливались в длинную череду, даже боли никакой она не ощущала, только телефонные разговоры немного разбавляли серую пелену безвременья. Ещё были сны. Иногда она просыпалась от детского восторга, вызванного захватывающим наслаждением полёта – она летала, ощущая тёплое ласкающее прикосновение воздуха к лицу и поднимаясь всё выше над горами и морем. Ещё не открывая глаз в предутренней темноте, ощупав живот и убедившись, что всё в порядке, чувствовала, как ноют плечи, словно она и вправду летала. Или всё-таки летала?..

Сегодня во сне она собиралась в ресторан, мучительно размышляя, с кем оставить на вечер Лизу. Там, за дверью, её уже ждали, и она знала, кто. Ей надо было спешить, она так соскучилась… Оглянувшись, увидела, что за плечом стоит мама и с интересом молча наблюдает за её сборами. Тут она поняла, что ей совершенно нечего надеть и вопросительно взглянула на маму. Та глазами показала на комод, стоявший у стены. Лерка потянула на себя ящик и увидела целый ворох совершенно новых платьев. Она начала перебирать их и вдруг перед ней развернулось платье, при виде которого даже дух захватило. Это было не просто платье – мечта! Приталенное платье-футляр с открытыми плечами было нежным и очень женственным. Тонкий бежевый бархат, сверху золотистое кружево. Платье словно светилось изнутри.

– Мама, можно его примерить?

Мама всё так же молча улыбнулась и кивнула. Лерка потянула платье к себе и вдруг поняла, что просыпается. Ещё качаясь на волнах перехода от сна к яви, подумала о том, что ещё не скоро ей доведётся надеть такое платье…

Оно весь день стояло у неё перед глазами, вызывая улыбку в самый неожиданный и неподходящий момент. Вот и сейчас она с трудом сдержала желание раздражённо швырнуть сумку с полными еды контейнерами на пол. Лерка поставила сумку на стол и прислушалась. Отец был не один. Она покачала головой – не иначе, опять Леонид-Силуан нас навестил. Пару дней назад, так же, вернувшись из больницы, Лерка увидела у отца на столе несколько упаковок с ампулами. Она повертела вскрытую уже коробку, прочитала название и криво усмехнулась. Это был тот самый треквоседин¹³, наркотик, из-за которого погибла медсестра Аня, а Володя огрёб кучу неприятностей. Он сейчас даже из Города выехать не может. Хорошо ещё, не посадили… Отец увидел, что она держит в руках, сказал напряжённо:

– Из портовской больницы принесли, врач знакомый выписал…

Лерка покивала, достала ампулу.

– Хорошо… Не так больно тебе будет. Поставить укол?

Отец отрицательно помотал головой.

– Не надо пока, мне поставили уже.

Надо же! Леонид прямо на все руки мастер, и лекарство достать, и укольчик сделать…

Из комнаты отца доносились негромкие голоса, собеседники были увлечены разговором и даже не услышали, что она пришла. Лерка привалилась плечом к стене. Это, несомненно, был Леонид, его приятный поставленный голос звучал отчётливо и… убедительно, что ли…

– Ты, Семёныч, одно пойми. Я не видел ещё человека, который говорит, что не боится смерти. Когда наступает этот момент, все боятся. Очень. Но… Есть одно, что нужно осознать. Страшит не сама смерть, а неизвестность. Что за чертой дальше – мы не знаем, и этого боимся, именно этот страх доводит до агонии.

– Да как, Лёнька, не бояться, когда не знаешь, что тебя ждёт… И думаешь об этом, думаешь…

– Именно так – думаешь… Страх смерти переживает наш ум. Он живёт один раз, и когда мы подходим к этому моменту, он начинает подогревать агонию, нагнетать весь этот ужас. Но можно подготовить человека, спокойно уйти без страха, когда придёт время. В Тибете так делают. Надо знать, какие процессы в теле происходят. Смерть – это не боль. Мы чувствуем своё бессилие. Но принять её надо. Абсолютного принятия, пока мы думаем и боимся, не происходит. Мы ведь каждый день умираем, когда спим, и каждое утро возрождаемся. Только, когда спим, помним того себя, который заснул. А когда рождаемся снова, не помним! Просто не помним предыдущую жизнь.

– Говорить-то можно что угодно, а вот поверить… Я всю жизнь атеистом был, не верил ни в Бога, ни в чёрта, ну разве что, в погоду и стихию…

– А ты направь свои мысли в это русло. Не называй Богом, назови тем, кто вызывает шторм… Шторм – это ведь тоже в какой-то мере смерть. Тут вот о чём нужно знать. Смерть – это просто переход в другую жизнь. Не надо её бояться. Можно уйти в сознании, но надо отпустить страхи. Это целый процесс – изживание своих жизненных привязанностей. Да, парализует конечности, да, ещё что-то, ты понимаешь, что это происходит, даже эйфорию чувствуешь, но не боль. Это сродни приятному сну, когда ты проваливаешься куда-то, потому что энергия опять собирается туда, откуда она развернулась, всё постепенно отключается, всё, и ты ушёл. И даже видишь, куда ты идёшь. Всё будет спокойно, насколько это возможно. И ты почувствуешь такую силу любви, как будто тебя обнимает кто-то, ласковую такую силу. И потом, мы же будем рядом. Я буду рядом, Лера будет рядом, вот увидишь, всё пройдёт без боли, спокойно…

Наступила тишина. Оба молчали. А Лерка глотала слёзы, в голове вдруг ворохнулось что-то старое, давно забытое:

А «жизнь» – только слово,

Есть лишь любовь, и есть смерть…

Эй! А кто будет петь,

Если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать…¹⁴

В этот момент она испытывала острую благодарность Леониду, не вспоминая о том ужасе, что ей пришлось пережить несколько месяцев назад, когда его подопечный Вадим чуть не убил её. Только тонкие неровные шрамы на запястьях напоминали сейчас об этом, и всплывал перед глазами тот огромный гостиничный номер, и Володя склоняется к ней, лежащей у него на коленях… Она прикусила зубами мякоть ладони, сдерживаясь, чтобы не застонать от боли и тоски, тихонько отошла от отцовской спальни. На кухне она присела на табурет, долго смотрела в окно. Ветер шевелил листья яблонь и слив, солнечные пятна прорывались сквозь кроны деревьев, слепили глаза… Снова рассматривала шрамы на запястьях, интересно, почему они не загорают? Выделяются белыми полосками на загоревших руках. За этим занятием её и застал показавшийся в дверях Леонид.

– Валерия? Вы здесь? А мы не слышали, что Вы пришли, заболтались с Евгением Семёновичем… Здравствуйте!

– Здравствуйте. Да я только зашла, вот, опять полную сумку еды обратно принесла. Тётя Таня есть отказывается, слабая совсем стала, но ни в какую не ест… Не знаю, что делать… Выпишут её на днях, что толку, врачи лечить пытаются, а она отказывается…

– Жить не хочет, понятно. Может быть, мне с ней поговорить? Хотя бы попробовать убедить еду принимать?

– Спасибо Вам за помощь… А Вы уже уходите?

– Собираюсь.

– А давайте чаю все вместе попьём, с папой?

Он кивнул. Она неловко поднялась с табурета, покачнулась, Леонид поддержал её за локоть. Лерка аккуратно высвободила руку и начала собирать на поднос чайные принадлежности.

– Поможете?

Он подхватил поднос и понёс в спальню, где их встретил полусидящий на высокой подушке отец. Он спросил:

– Ну, что там Таня?

– Что Таня… Капризничает и есть отказывается…

Евгений Семёнович покачал головой и ничего не сказал. Лерка, расставляя на столе чайные приборы, вдруг вспомнила:

– Пап, а я всё забываю спросить, а что на нашивках нарукавных верхний ромбик означает?

Отец, удивился такой смене темы разговора.

– Ну, ты даёшь, дочь моряка…

– Чего ты, как-то никогда не задумывалась.

Он покачал головой.

– Да уж. Это же «петля Нельсона».

– Нельсона? Адмирала Нельсона?

– А что, есть другой Нельсон на флоте? Его после какого-то выигранного морского боя пригласили на приём к королеве. А за год до этого в битве на Канарах потерял правую руку. Собираясь на приём, он попросил перевязать пустой рукав кителя и свободный конец засунуть в карман. Получилась петля в виде ромба, это стало модным, и офицеры британского флота на кителя такую нашивку нацепили, «петлю Нельсона». Потом это и флоты других стран переняли. А уж под петлёй полоски означают корабельный чин и звание – у капитана четыре, у старпома три и так далее…

– Понятно, – протянула Лерка. – Надо же, сколько всего мы не знаем…

– А ты, Лера, вообще-то, интересовалась чем-то, помимо книг, спорта, пионерии и комсомола и своей журналистики? Да ладно, глаза-то не таращь, я же тебя не обвиняю. Я всё понимаю, это твоя жизнь, она такая же важная, как моя для меня… Вот ты же не знаешь, правда, что я в твоём Северореченске бывал?

– Пап, правда, что ли? Когда? И вообще, ты же даже на вопросы не отвечал раньше, говорил – вон, в шкафу Конецкий стоит, читай… Тебе тоже всегда некогда было…

Евгений Семёнович кивнул.

– Ну, да… Некогда… Вот так живёшь, спешишь всё куда-то, работаешь до изнеможения, наблюдаешь в стекло рубки за фарватером, буи только взглядом отсчитываешь… А потом понимаешь, что даже с родными людьми поговорить по-человечески не успел… Ладно. «Солёный лёд»¹⁵ помнишь?

– Пап, ну, чего ты глупые вопросы задаёшь? Как я могу не помнить…

– Ну, да, ну, да… Это лето 1964 года. Тебя ещё и в проекте не было. Мы с Мариной только познакомились, жениться собирались. Надо было денег зарабатывать, дом этот перестраивать, то да сё… А тут по всему побережью начали команды набирать для перегона судов на Север, по Северному морскому пути. Ну, я и записался матросом. Собрали нас всех в Измаиле, по судам распределили, их из Венгрии пригнали самоходом по Дунаю. Конецкий пишет, что они наш караван в Архангельске ждали, там контора была – Экспедиция спецморпроводок речных судов. Они-то из Ленинграда туда немецкие самоходки грузовые, СТ-276, привели, а мы «пассажиров» венгерских гнали, теплоходы серии «Дунай». А на перегонах команды неполные, человек десять-двенадцать, работа на износ, хорошо ещё, второй дек, ну, палуба, где пассажиры обычно едут, закрыт. Там ни драить, ни обслуживать не надо. Машинное отделение, трюм, ну и верхний дек, где рубка, там только и надо было работать. Да камбуз ещё, есть-то и на перегоне надо… Ну, мы и поплыли из Измаила – тот ещё был маршрут! По Дунаю в Азовское море, потом по Дону через Ростов-на-Дону, потом Волго-Донской канал, оттуда через Волго-Балтийский канал в Ленинград, а уж оттуда на Архангельск! Можете себе представить это путешествие?

Лерка с Леонидом смотрели на него во все глаза, Лерка только рукой пошевелила – продолжай, мол…

– Да, что там, я так красиво рассказывать не могу, вон, Конецкого читайте…

– Пап, ну вот, опять… – Лерка аж в ладоши хлопнула, – опять к Конецкому отправляешь?

– А куда вас отправлять… Лёнька вон по Севморпути плавал, знает, а у тебя фантазия богатая, ты почитаешь, представишь. В тот год тепло было, льдин и айсбергов не попадалось. Всё относительно спокойно прошло. Только вот… Посмотри-ка вон там, на полке, должна быть такая зелёная тетрадка общая…

Лерка порылась на полке, вытянула снизу, из-под книг, потрёпанную тетрадь, подала отцу. Он полистал её, открыл страницу, заложенную старой открыткой.

– Ага, вот… В том перегоне кого только не было, одних писателей-мореманов двое – Конецкий и даже сам Наянов¹⁶. Они всё написали:

«Те же, кто ходили в море выше семидесятой параллели и на Арктику, смотрели не стылыми глазами, обязательно согласятся с писателем в том, что лёд за бортами может «бормотать, жаловаться», даже «всхлипывать», а у льдин могут быть «мокрые зелёные животы», что штормовая «зыбь горбатая и зелёная», а корабли на ней «подхалимски кланяются волнам, на миг застыв в нерешительности» при «судорожных вздрагиваниях палубы»…¹⁷

Он закрыл тетрадку, задумался. Потом, отложив её в сторону, закончил:

– А в Северореченске мы пробыли всего вечер. Пароходы сдали, по знаменитой деревянной лестнице на площадь поднялись и сразу на железнодорожный вокзал уехали. Помню только, что площадь деревянными плахами вымощена, так удивительно! Вот я удивился, когда ты туда уехала! Носит, думаю, нашу семью с юга на север… – Он помолчал, вздохнул тяжело – Устал я, идите, ребята, от меня, спать буду… – И отвернулся к стене.

Лерке совсем не хотелось обсуждать с Леонидом рассказ отца, она проводила его до калитки и ушла в беседку, включив там слабую лампу, неярко осветившую её любимое кресло. Сгущались сумерки, по саду бродили тени. Лера снова думала о том, что она совсем ничего не знает о своей семье, а скоро и спросить будет не у кого. Про маминых предков она почти ничего не знала, за исключением того, что мать тоже была из потомственной флотской семьи, родители и деды её гоняли караваны барж по огромным сибирским рекам… А вот она, Лерка, совсем по-другому видит мир и совсем по-другому живёт, хотя страсть к перемене мест, к путешествиям и непередаваемому запаху дороги у неё в крови… Живот ходил ходуном, она обхватила его и уже привычно начала шёпотом успокаивать малышку: «Ну-ка, давай спокойнее, я никуда не собираюсь ехать, мы здесь побудем пока, будем папу ждать здесь, а там видно будет…»

От калитки послышался звонок. Господи, она даже застонала, ну, кто там ещё… Ничего хорошего от неожиданных визитов ждать не приходилось. Лерка тяжело поднялась и медленно пошла к калитке.

– Иду, иду, не звоните, пожалуйста, больше! – Крикнула тому, кто ещё раз нажал с той стороны на кнопку звонка.

А за калиткой стоял… Лерка даже присвистнула! Увидеть Мишу Миронова она совсем не ожидала! Шесть лет не прошли даром ни для одного из них…

– Что, Миша, изменилась я? Ты так меня рассматриваешь, что мне даже страшно…

Он опомнился и помотал головой.

– Нет, Лера, совсем не изменилась. Ты всё такая же…

Она засмеялась

–Ну да, ну да! Каждый день в зеркало смотрюсь и думаю – вот ни сколько не изменилась, хотя, порой даже не узнаю себя, особенно в этом состоянии. Пойдём, раз уж приехал, что мы на пороге-то…

В беседке она, как школьница, сложила руки на столе.

– Давай, Миша, рассказывай, что тебя сюда привело, шесть лет тебя не видно, не слышно было…

– Не хотел мешать твоей семейной жизни…

– А сейчас что изменилось? Вот ни за что не поверю, что, узнав мой адрес, ты не узнал о некоторых подробностях и пикантных нюансах моего существования… Миша, не смеши…

– Да вот, сам не знаю, что я здесь делаю… Но очень захотелось тебя увидеть. И ещё. Дело одно есть. Ты тогда в газете писала про поездку в горы… Помнишь фиолетовое ущелье?

Лерка от удивления уронила руки, осторожно кивнула. Конечно, она помнила. Они ехали на вездеходе на жадеитовое месторождение и свернули немного с дороги. Когда вездеход въехал в то безымянное ущелье, солнце почти скрылось за крутым склоном долины, последние лучи его скользили по стенкам гор. И снежники на вершине, и склоны были причудливо раскрашены – разные оттенки розового, сиреневого, фиолетового цветов бликовали и прятались за тенями.

– Это свинцовая руда, галенит. Она сама по себе, конечно, не такого цвета, серебристо-серая, с отблеском. Но, когда солнце на неё светит под определённым углом, всё вокруг окрашивается в фиолетовую гамму. Это ущелье находится на северном склоне Па-рейского кряжа и примыкает к жадеитовому месторождению. Там всего километров двадцать до северного шельфа.

Лерка приподняла брови.

– Свинцовое месторождение уходит в шельф?

Миша кивнул и вздохнул.

– Месторождение очень большое! Но! Сразу говорю – земля никому не принадлежит…

– Ну, насколько я знаю, шельф нельзя приватизировать! – уже включилась Лера.

– Но можно взять в аренду!

– Понятно, – Лерка постучала пальцами по столешнице. – А руда требует обогащения?

– Нет, Лера. Это же галенит, он содержит 87 процентов свинца. А остальное – серебро, платина и самородковое золото. А там ещё и сфалерит попутный есть в больших количествах, это цинк. Понимаешь, какая перспектива? Свинец – это аккумуляторные пластины, полупроводники, водопроводные трубы, керамика, а цинк – это радиоэлектроника, автомобилестроение, сигнальное оборудование, лазеры и даже LED-экраны… Я уж молчу про золото, серебро и платину…

– Миш, вот ты сейчас про все эти феерические перспективы рассказываешь беременной женщине которая ухаживает за умирающим отцом… Почему мне? Шёл бы со всем этим богатством к Елисееву, он бы впечатлился сильно и нашёл бы, наверное, что с этим делать.

– Нет, Лера, ни к какому Елисееву я не собирался и не пойду! Не хочу! У нас с ним психологическая несовместимость. И он же не главный, правда?

– Пошёл бы к главному, какие проблемы? – Она вздохнула. – – Вот вечно я оказываюсь между всех огней…

И тут Миша, вдруг произнёс:

– Лера ты же знаешь: «Но объясни – я люблю оттого, что болит, или это болит оттого, что люблю?»¹⁸

От неожиданности Лерка закашлялась:

– Миша, откуда?!

– Лера, ты же не одна музыку любишь, к тому же, помнишь, что я питерский.

Она хмыкнула.

– А ты где остановился? А то оставайся, если что, у нас комнат много…

– Нет. – Он помотал головой. – Я в гостинице. Ты подумай о том, что я тебе рассказал. Все документы я тебе отдам, но ни с кем общаться не буду, кроме тебя. Можно, завтра приду?

– Конечно, Миша, приходи.

Ночью ей снова снился смертельный, ползучий холод северных гор, тяжёлое дыхание близкого Ледовитого океана и сполохи северного сияния в чёрном предвесеннем небе… Было страшно, потому что с этим холодом нужно справляться в одиночку…

Глава пятая

Ядрихинский, откинувшись на спинку кресла, смотрел на ухоженное, улыбающееся лицо Ланы Селезнёвой. Если ничего не знать об этой женщине, не сталкиваться с ней в суде или на переговорах, пожалуй, можно было бы счесть её очень красивой. Платиновый каскад волос, голубые глаза, тонкий нос, пожалуй, слишком тонкие губы, но всё же очень хороша! Но если хотя бы раз посидишь напротив неё за столом переговоров, или услышишь её вопросы и выводы в зале суда, навсегда запомнишь отнюдь не красоту, а жёсткость и абсолютную беспринципность, цепкость к мелочам и очень хорошую, злую память…

Они почти час уже разговаривали ни о чём под негромкую и невнятную музыку. Андрей слушал Лану, напряжённо додумывая свои сегодняшние мысли по поводу Вовчика. Что с ним делать, как распутать весь этот клубок, завязавшийся от его выходок? По логике, отдать бы его Лане, чтобы она его наизнанку вывернула, на всю жизнь бы запомнил очертания берегов! Если б выжил! Но… Но… Если так поступить, прилетит всем. И он, Андрей Ядрихинский, генеральный директор ОАО «Витлор», со всем своим блокирующим пакетом акций, станет следующим, и его ничего не спасёт в нынешней ситуации. Сейчас, конечно, давно не девяностые, но всё же, всё же… Мысли перескочили на сегодняшний телефонный разговор с Лерой. История с месторождениями свинца и цинка, примыкавшими к принадлежащему «Витлору» участку, выглядела очень перспективной и сулящей большие выгоды. Шесть лет назад, когда он покупал этот участок горной провинции, ему хватило ума оформить его не на «Витлор», а на подставную контору. Добраться до настоящего учредителя было невозможно, контора была зарегистрирована чёрт-те где, в Восточной Сибири. Даже Лана запарится доказывать, что она аффилирована с «Витлором». Там же и заводик ювелирный находится, дотянуться до этого актива у них руки коротки, хоть за него не надо переживать.

Лана продолжала что-то рассказывать, Андрей поддакивал и короткими фразами поддерживал разговор, а мысли всё крутились и крутились в голове.

Если свинцу сопутствуют золото, серебро и платина, это же дополнительная загрузка завода… Свинец обогащать не надо, только плавить… Где работают с полиметаллическими рудами, найдём. Он осторожно прощупал почву, Елисеев не знает об этом ничего, значит, информация эксклюзивная. Надо браться за этот проект! Да, Лера, ты даже отдалённо не представляешь себе, что ты сегодня сделала…

Он хмыкнул и спросил в лоб:

– Скажи мне, Лана, чего ты хочешь от Вовчика?

Взгляд осёкшейся на полуслове Ланы мгновенно заледенел, а рука, описывающая плавный жест, застыла в воздухе и опустилась на стол. Она помолчала немного и медленно произнесла:

– Я чего-то хочу от Вовчика? Андрей, тебе не кажется, что слишком много чести, чтобы я… Я! – Она даже палец указательный вверх подняла, – чего-то от него хотела?

Андрей слегка склонился над столом и поправил тонкую золотистую оправу очков. Он всегда надевал очки на такие встречи и переговоры, ему казалось, что глаза за стёклами не выдают истинных чувств и мыслей. Хотя, дожив в этом штормовом бизнесе до сорока пяти лет, давным-давно уже научился все свои мысли и эмоции скрывать от собеседника. И всё-таки, очки надеть не забывал.

– Лана, ну, согласись, это всё выглядит как-то уж по-личному, что ли. Или тебе всё-таки есть, за что ему мстить? Оставь их, я сам с ними разберусь. Поверь, как надо разберусь, вот, прямо по-дружески!

– Кого это «их»? Вовчика с Лерой, что ли?

Андрей хмыкнул.

– Ну, вот видишь, а говоришь, ничего личного… Лан, прошу тебя… Что тут пургу всякую несём, мы же сто лет с тобой друг друга знаем! Чего не бывает по жизни? Давай договоримся, а? Оставь. Нам с тобой всегда будет, о чём поговорить! Попросить, выручить…

Лана смотрела на него прямо.

– А вот об этом ты, Андрюшенька, не со мной разговаривать будешь. Что я? человек подневольный… Вот встретишься завтра с Вадимом, на чём сойдётесь, то и будем делать. Скажут оставить, оставлю с дорогой душой. Мне твой Вовчик вообще никуда не упирался, одни проблемы от него и головняк. Но если не скажут, прости, друг, правда, ничего личного… – Она отодвинула креманку с остатками мороженого и потянулась за сумкой, лежавшей на соседнем стуле. – Заболтались мы с тобой, Андрюша, а у тебя завтра день тяжёлый… Ты уж подготовься, как следует к разговору, документы кое-какие полистай, может, что лишнее или кто лишний в хозяйстве твоём обнаружится, так уж не стесняйся, избавься от этого с лёгкой душой…

Он выпрямился и опять откинулся на спинку кресла.

– Всё-то ты, Лана, знаешь… Страшно порой с тобой разговаривать – с такой осведомлённостью до сих пор живая и даже работоспособная…

Она встала и повернулась к выходу, замедлив на секунду шаги, слегка качнула головой.

– А ты, Андрюша, не завидуй! И не угрожай, сам поберегись.

Он развёл руки.

– Да в мыслях не было, Лана, о чём ты…

Она дёрнула плечом и ушла, оставив его сидеть за столом, погружённым в невесёлые мысли. Чёрт, как бы вырулить-то без особых потерь…

На следующий день он припарковал свою машину возле ничем не примечательной панельной пятиэтажки внутри хитросплетения переулков между двумя центральными улицами. Пустой двор, заросший тополями, разномастно застеклённые балконы на доме. Адрес ему всего час назад сбросили на телефон, и он изрядно поплутал по улочкам, как ручейки прерывающимся и вновь возникающим с новой нумерацией. Андрей ничему не удивлялся. У него самого по разным районам Города было разбросано несколько квартир в обычных старых домах, которые он использовал для конфиденциальных встреч. Да и нынче зимой он именно в такой прятался, когда Илонка решила киллера нанять. В районе диафрагмы после вчерашнего ужина с Ланой Селезнёвой саднил ледяной осколок. Не сказать, чтобы ему было сильно страшно, нет, по жизни переживал всякое, понятно, что разговор будет непростой. Впрочем, с Вадимом простых разговоров не бывает.

Этого человека все называли просто Вадим, не требовалось ни отчества, ни фамилии. Если звучало это имя, уже не нужно было ничего объяснять. Это был невысокий, худой, даже сухой человек, но, подойдя поближе, можно было разглядеть, что он вовсе не худой, наоборот, очень жилистый и гибкий. От него исходила животная опасность, это чувствовал каждый при приближении к нему, сразу смертельным холодом и ужасом обдавало. Это было ирреальное чувство, потому что ничего особо страшного в его облике не было, взгляд блёклых глаз был абсолютно нейтральным, иногда он даже улыбался, издалека его можно было принять за обычного работягу, каких сотни тысяч ходят по Городу. Но стоило хотя бы просто почувствовать его рядом, как вся эта обманчивая простота испарялась. Это был страшный, смертельно опасный зверь. Сколько ему было лет, никто не знал, да и узнавать не пытался. Ну так, судя по кое-какой информации, что-то возле шестидесяти. А может, больше или меньше…

Андрей выдохнул и начал подниматься по лестнице. На третьем этаже при его приближении слегка приоткрылась дверь квартиры, и он перешагнул порог. Молодой парень, чем-то неуловимо похожий на помощника Андрея Дениса, цепко осмотрел его. Андрей даже руки слегка поднял, чтобы облегчить ему задачу. Она намеренно оделся как можно проще – узкие джинсы и футболка, хотя на улице было уже очень прохладно. Куртку оставил в машине.

– Заходи, Андрюха, – раздался из комнаты слегка надтреснутый голос Вадима. – Один приехал?

– Ну, не с группой же товарищей…

Вадим от души захохотал.

– Это да, товарищи у тебя что-то в последнее время совсем не товарищи…

Андрей поморщился и вошёл в комнату. Она была почти совсем пустой – два кресла и журнальный столик, на котором дымились две чашки с кофе. Вадим, не вставая из кресла, кивнул на соседнее.

– Давай, присядь, кофейку выпей, а то за делами и заботами, поди, некогда…

Андрей придвинул к себе чашку.

– Есть такое дело, забот выше крыши…

Вадим казался доброжелательным и понимающим:

– Не дают тебе друзья покоя, Андрюха… А ведь я тебе ещё когда говорил – грохни ты его, проблем сразу меньше будет. Одна сплошная выгода.

Андрей, прихлёбывая кофе, промычал что-то нечленораздельное. Вадим кивнул.

– Ну, да, понимаю, друзья, «Три мушкетёра» и всякое такое. Только оно вот тебе надо, вечно в такие запутки попадать? Хочешь, помогу?

Андрей поставил чашку на стол.

– Не надо пока, подожду.

– Чего? Думаешь, исправится? Сколько вам лет-то? А, сорок пять… Не исправится, не думай! Если до этого ума не набрался, взять неоткуда. Ладно, не надо, так не надо, подожди, пока он тебе не устроит такой праздник жизни, что сам будешь о своей смерти просить, да только поздно будет, никто тебя быстро избавить не возьмётся!

Они помолчали. Андрей посмотрел на Вадима, но первым заговорить не решился. Тот усмехнулся и продолжил.

– Хорошо держишься, уважаю. Давай о деле. Хочешь своего Вовчика отмазать и ничего не лишиться?

Андрей пожал плечами.

– А есть какие-то варианты?

Вадим вздохнул и снова улыбнулся, только теперь это уже был оскал.

– Варианты всегда есть, тебе ли не знать… Чем готов на этот раз пожертвовать?

Через час Андрей вышел из подъезда и грузно опустился в салон машины. Футболка была мокрой, хоть выжимай, в виске остро саднило, только сейчас он попытался отдышаться, но дыхание было поверхностным, словно лёгкие отказывались принимать в себя воздух. Наконец продышался, завёл машину и отправился в офис.

В приёмной секретарша при виде него начала подниматься со стула:

– Андрей Николаевич, Вам плохо? Может, врача вызвать?

Он бросил взгляд в висевшее на стене зеркало. Да уж, лицо серое, выморочное какое-то. Мотнул головой.

– Не надо. Сибирцева позови.

Она мелко закивала и бросилась вон из приёмной. Быстро вернулась, накапала в стакан остро пахнущего валокордина и принесла ему. Он махнул его одним глотком, как водку, скривился.

– Иди. Ко мне не пускай никого, ни с кем не соединяй, меня сегодня нет и не будет!

– Хорошо, Андрей Николаевич.

– Где Сибирцев?

– Идёт, идёт. Вот.

Она выскочила в приёмную, страшными глазами посмотрев на входящего Володю. Тот улыбался, но улыбка сползла с его лица, когда он вошёл в кабинет. Там пахло валокордином, а Ядрихинский полулежал на своём столе.

– Андрюха, что?!

Вопрос прозвучал на редкость неуместно. Андрей выпрямился и без выражения посмотрел в глаза другу.