Недосказанное

не должны пропасть.

Наши предки жили-были –

где селились, как сломили

ворогов напасть?

Кто потом построил церкви

и дворцы, для лодок верфи –

словом, благодать?

И украсил земли наши

так, что не увидишь краше, –

кто? Искать, искать!

Всё изведать, что возможно,

и с любовью, осторожно

правду донести.

Цель заполнит дни и ночи

до краев. Заботам прочим

тут не по пути.

Вы с такими жили рядом?

Иль обменивались взглядом?

Золотой народ!

Их всегда несет куда-то,

Дон Кихота блещут латы –

дерзкий разворот!

С ними скучно не бывает,

жизнь заполнена до края,

лишь хватило б сил…

Кто-то ухмыльнется криво –

и напрасно. Так красиво

никогда не жил.

Смешные люди 2

Посвящается заслуженному работнику культуры Российской Федерации Бирючковой Н.С.

Описанная встреча произошла в ноябре 2017 года за неделю до Всемирного дня матери.

 
Давно не удивлялись вы? Знакомо и привычно
мелькают дни и встречи. Зачем глядеть назад?
Давайте лучше руку, сведу вас в дом кирпичный,
без лифта прошагаете все этажи подряд.
 

 
Я шапку-невидимку на голову напялю.
В квартиру проберемся и встанем в уголок.
Вблизи мордашка славная (Наташка… Может, Галя).
Их десять? Больше! Кто сюда детишек приволок?
 

 
Смешные пятиклашки на стульях, на диване,
то расшумятся весело, то, слушая, замрут.
Их в гости пригласили. Поговорить о маме!
Волшебно добрый человек, знай, проживает тут.
 

 
Она знакома каждому в поселке подмосковном:
был клуб, его хозяйкою заботливой слыла.
Нарядная, пригожая, с характером задорным,
лет сорок бойко ладила все клубные дела.
 

 
Ей и сейчас неймется печального обрадовать,
детишек на путь истинный шутливо подтолкнуть.
Своих подружек соберет и только скажет: «Надо ведь
под Рождество с гостинцами к болящим заглянуть».
 

 
Пока мы вас знакомили, ребята песни пели
(им на баяне подыграл хороший баянист).
Тарелки с кашей раздают. Без всякой канители
их очищает ребятня. Компот? Как он душист!
 

 
Пора и по домам. «Мы ждем вас в нашей школе!» –
зовут ребята хором с учителем своим.
Ушли. От встречи радостной улыбка поневоле
играет, слезы копятся. Об этом помолчим.
 

Моим давним ученикам

Я снова вижу вас, роскошных женщин,

Уверенных, приветливых мужчин.

Друг другу рады мы не меньше,

Чем там, на старте тридцати годин,

Когда простились вы со школой

В семнадцать (невозможных!) лет.

Звонок последний – он веселый,

Вы помните его завет:

«Свободен будь!» Но как случилось,

Что вы не разошлись за тридевять земель,

Что дружба крепкая сложилась

И закрутилась карусель…

Заводит ее маленькая Кира,

Со школы староста, все тридцать лет – мотор.

Готова обзвонить она полмира,

Разворошить проблем затор.

…Гостей застолье собирает,

Звенят бокалы, слышен смех.

То память детства вас объединяет

Иль возвращает в юность каждого и всех.

А мы учили вас, для нас вы дети,

Так вышло – на десятки лет.

Мы рады, если вам удача светит.

Не утихает боль за тех, кого уж нет.

Вы помните о нас – то лучшая награда.

За что? Не знаю. Верю иногда,

Что школа не была для вас глухой преградой,

Когда бушует юность, как весной вода.

Что больше помнится тепла и света,

Чем незаслуженных обид.

Так пусть вас долго греет это,

Союз прекрасный сохранит.

Солнечная песенка

Весел и беспечен человечек целый день,

если ему:

– Сколько лет?

Он свою шапчонку лихо сдвинул набекрень.

– Пять уже! – готов ответ.

А кругом улыбки светят мамы молодой,

папы хоть куда, бабы не седой.

Да два деда на примете, нет, не с бородой,

а зачем смешливым борода?

Человек торопится присваивать года,

вместе с ними – шар земной!

Мимоходом шлют привет чужие города

от сыночка в дом родной.

А в ответных письмах – мамина любовь,

от отца наказ, бабушкин указ.

Лишь два деда не ответят, нет их на земле…

Погрустнел и наш рассказ.

Сразу стало неуютно парню моему,

словно ветер окна разорил.

«Что же делать? Может, полюбить мне самому?

Только бы хватило сил».

И опять семья большая дружно собралась.

Милая жена, мама – не одна,

У отцов – их тоже двое! – ссора началась:

ох уж эта тема – власть!

Эй, мальчишка, даже взрослый, может, и седой,

надо жить, как в детстве, просто, вот совет простой:

в облаке любви, в солнечной пыли

долгий век плыви…

Ах, это старое кино!

Декабрь. На улицу идти –

тепло оденусь,

чтоб не вернуться с полпути.

Куда я денусь:

какой бы ветер ни пугал

и непогода,

с утра предпраздничный аврал,

полно народа.

Для новогодних разговин

накупим снеди

и в гости (скопом, не один!)

гулять приедем.

Там телевизор угодить

вовсю стремится,

друзей задумал пригласить –

родные лица!

Он крутит старое кино

всю, всю неделю.

Оно пьянит нас, как вино,

как запах ели.

Вот снова четверо друзей,

что раки красны,

пьют и поют. И нам ясней,

что жизнь прекрасна.

Мы радуемся через край,

когда сам Гога

шепнул Катюше «Отдыхай!»,

прикрыв немного.

За Бальзаминова с тех пор

душа страдала:

купчиха Нонна на забор

его распяла.

Миронов, Гурченко, Бурков,

Алиса Фрейндлих –

да, список тот без берегов,

имен бесценных.

Они знакомы с давних лет –

родные люди.

И с нами те, кого уж нет,

навек пребудут.

Народ и песни взял в полон,

в свои владенья,

и распевает «Старый клен»,

«Страну оленью».

Что ж, приглашай кинодрузей,

веселый праздник,

смеши, печалься, пой и пей,

святой проказник!

Январская юла

Первый день января, лишь родится,

выпускает на волю юлу.

Замелькают веселые лица

кругом, кругом да в кучу-малу.

Вновь шампанское ввысь улетает

в честь рожденья его на земле.

Звон часов – и до дальнего края

в пляс бросает январь по юле.

Еще год за горами-долами:

холода, и капель, и жара.

Не забудем, завертим мы сами

круговерть, что ни месяц – пора!

Наши предки, как лентами девку,

торжествами украсили год,

сочинили обряды, припевки –

шумных праздников хоровод!

Будни серые, скудные,

как погода простудная.

Но за тучей укрылись лучи.

Праздник будет, пекут калачи.

Новый старт задает нам январь.

Потрудись и попразднуй, как встарь!

Только нынче забыла юла

нам снежку накидать. Ну, дела…

Шутка

«В Вас мудрости неисчерпаем запас,

И жизнь гармонично сложилась у Вас,

И правильны приоритеты.

Давайте и выпьем за это!»

/Стихи на поздравительной открытке/

Подождите, подождите

вы бокалы поднимать,

приговор повремените

дружным звоном подтверждать.

Я еще жива покуда,

монумент – брр! – не к лицу.

В позе лотоса, как Будда,

отсижусь… потом… к концу.

Вслед прозрение простое:

эти памятники лгут.

Жил, грешил, не знал покоя

человек – то друг, то плут,

ошибался, в пляс пускался.

А о нем такое… тут…

Ну, конечно, каждый хочет

умным быть, коль не дурак.

Вот, допустим, дождик точит

свои лясы, осень, мрак.

Поневоле скучный, мудрый

стих о жизни сочинять

начинаешь. Что там суры

и иная благодать!

Это всё, конечно, шутка,

в ней лишь доля правоты.

Но прослыть премудрой уткой

всё же не стремишься ты?

На крымском взморье

Слепит сияние просторов водных.

Плеск быстрых рук, шуршание волны.

Как щедро ты для всех, морское лоно,

как нежны твои ласки и вольны.

Блаженство крепких тел!

Но чуть в сторонке

от шабаша купального – вглядись –

семейство молодое, оба тонки,

мальчонку окунают – вверх да вниз.

Весь в желтеньком, цыпленок мягкокрылый,

пугаясь, прислоняется к отцу –

и в воду. Рыбкой стать хватает силы.

Восторг движенья – искрой по лицу.

То мама, то отец его купает,

дитя больное. Верою сильны:

соленых волн врачующая стая

прочь унесет их горестные сны.

С бедой своей одни на целом свете.

Хоть невиновные, за всё в ответе…

То давнее виденье – не забыть.

Союз троих прошу благословить.

Времени полет

Два мира

Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне /Эммануил Кант/

Младенец у царя родился.

«Наследник!» – празднует народ.

А он дышать едва лишь научился,

Сжимать и разжимать зачем-то рот.

И кто-то мудрый усмотрел иное:

На маленькой Земле, летящей в пустоту,

Явилось существо – еще одно, живое!

Оно увидит мир и красоту.

Так странно мыслим мы. Мы разные такие?

Нет, часто все замешено в одном,

Во мне, в тебе, в Китае и в России.

Мы в двух мирах с рождения живем.

Мир первый – это край чудесный,

Где много света и любви.

Но вот уже тропинкой неизвестной

Мы проникаем в мир всевластья на крови.

Его давным-давно пророки предсказали

Судьбою первых двух людей,

Они мир новый открывали

Нежданной гибелью любимых сыновей.

Там правит общество, просты его законы.

Главнейший: защищай свои права

И рвись вперед, одолевай препоны,

Пока в упряжке кровь и голова.

Нас всех несет поток, мы в полном подчиненье

Порой до самого конца пути

Очнешься и глядишь в недоуменье:

Как это все со мной могло произойти.

* * *

Два мира на земле. Так где же первый?

Лишь память детства? Нет. Священная страна.

Как раннею весной ждут солнца вербы,

Так тяга к ней среди людей растворена.

Семья, друзья – из той дали планета,

Которую ты создал, осветил.

А если в сердце море света,

С тобой другим планетам по пути.

Лишь только бы душа не выгорала.

Поддержка есть: во храме постоять,

Чтобы гордыня с плеч твоих упала,

Любовь по жизни повела опять.

Есть храм еще один – искусство.

Он свет ушедших душ хранит,

Затронет разум твой и чувство,

Стихами, музыкой с тобой заговорит.

А впрочем… Если в неприметный,

Обычный вечер, без огней,

Ты постучишься в дом заветный,

Забытый храм души твоей,

Там постоишь в тиши суровой,

Где, словно осы, жалит боль,

То выйдешь, будто снял оковы,

Сменил отыгранную роль.

Так вечный бой ведут два мира –

Невидимый, неслышный бой.

Победного не будет пира,

Но не отступит мир благой.

С рождения и мой запущен маятник.

В душе то свет, то мрак, то холод, то любовь.

Двуликий Янус – нам достойный памятник.

Качни и задержи меня, где солнце всходит вновь!

Когда человеку кажется, что впереди вечность

Бежит малыш в обнимку с ветром.

За ним сам-друг лохматый пес.

Их солнце разбудило утром,

И кто-то вон на улицу унес.

Трава хватает за лодыжки,

Но вот и речка – шелковый песок,

Водица по колено с лишком,

Мальки щекочут. Вертится Дружок.

День засверкал, запел, зашевелился.

Стрекозы, бабочки летят – куда?

Наш кроха в суете той растворился.

Он знает: будет здесь и завтра, и всегда.

* * *

(Фантазия)

Стучит по рельсам маленький вагон.

В нем человечек миг свой проживает.

Вчера малыш, историк нынче он,

Все больше видит и все больше знает.

Назад взглянул. Что это? Целый ряд

Вагонов мчится – хвост. А что в начале?

Из всех окошек смотрят, гомонят.

Наряды – рыцарей в них облачали.

А там, в туманном запределе,

Лишь шкура на нагих плечах.

«Я понял, понял, в самом деле

Миг времени хоронится в веках!

В вагоне каждом – новая эпоха,

Истории ячейка, склад судеб.

Эх, пробежать бы их насквозь! Неплохо

Проникнуть во дворец, потом в вертеп».

Истории лавина навалилась

На юношу, он в ней растет.

И кажется, безмерно удлинилась

Его живая жизнь – назад, вперед.

Зачем тревожиться о миге малом?

Путь человеческий его манит.

И в этом откровенье небывалом

С «memento mori» вдруг исчез гранит.

Забыл о смерти собственной? Забыл!

То в годы зрелые случается.

Когда фонтаном бьет избыток сил,

Когда себя полету времени вручил –

Мираж бессмертия является!

Костер в глухой ночи

Костер в глухой ночи.

Есть тьма и нет пространства.

Мир съежился, молчит.

Вершит свое шаманство

лишь пламени струя,

где жизнь, её края.

Всю ночь костер в степи

мерещился, в осенней.

Кто у огня сидит?

Кому он во спасенье?

Как морок надо мной,

манит огнем-свечой.

Земной корабль – костер

во тьме непостижимой.

Кто сплёл над ним шатер

из солнечных пушинок?

Новогодняя грусть

В памяти – окошко:

выставка Дали.

Слон на тонких ножках

взвился от земли.

Деревце. На ветке –

мягкие часы.

С кончика, с пипетки

капельки росы

льются. Знаю, как же:

время так течёт

мерно, и однажды…

Капли «чёт-нечёт».

Много их разбилось

на моем веку.

Будет Божья милость –

дальше потеку.

Спрашивать об этом

любим в Новый год.

Тайны под запретом?

В январе не в счёт.

В святки, под Крещенье

не ленись, гадай,

прояви терпенье –

загляни за край.

Улетают в небеса

с грохотом огни.

Мне же – грусти полоса

праздничные дни.

Будь рядом

Путь одолевает

золотой жучок.

Цель похода знает,

рвется горячо.

Для него былинка

что бревно в лесу.

Засверкала спинка

сбоку на весу.

Здесь свои заботы

и своя беда.

Здесь другие ноты

слышатся всегда.

Днем, в ночи бессонной

оглянись окрест -

там и сям стозвонный

зазвучал оркестр:

тихий шорох, шепот

иль жужжанье крыл,

затаенный топот

смял лесной настил.

А ведь нас забросил

в мир, где жизнь цветет,

скопом всех без спросу

времени полет.

Современник милый,

не робей, кружись,

в пустоте унылой

поддержи нам жизнь.

Убегают уставшие люди…

Убегают уставшие люди

в сень прохладную ближних лесов.

Здесь никто их за грех не осудит,

хоть и сотни звенят голосов.

Растворятся сердечные муки,

лишь завидят, как солнца лучи

простирают воздушные руки,

согревая, что стыло в ночи.

Что ни шаг, красотою врачует

то полянка с черничной росой,

то узришь сыроежку – крутую,

вся она как труба для басов.

Ночь придет, напоит тишиною,

лаской звезд и дыханьем трав.

Мир спасет… мир спасен красотою –

наш писатель воистину прав!

Человек хлопотлив, своенравен.

В подражании смелом творцу

и в дерзании сладостном равен

себе кажется Богу-отцу.

И глядится в прозрачные воды

птицей белой взлетающий храм.

Городов, тихих сел хороводы

красотой не уступят лесам.

Стону ветра, пчелиному гуду,

птичьим посвистам, звону ручья

откликается музыки чудо,

отзывается песня моя.

Тот же свет красоты согревает

всех уставших, печалью больных.

Лишь бы воля глухая, слепая

не расстроила милый мотив.

Дороги к храму

Айя-София и Домский собор,

тучей – Нотр-Дам де Пари –

храмы великие. Тихий восторг:

то ведь умельцев дары.

Храмы живут, уносясь в небеса.

Свечи мигают во мгле,

рядом чуть слышных молитв голоса.

Не помолиться ли мне?

Мир догадался лелеять, беречь

даже пустой Парфенон.

В нем не услышишь жрецов строгих речь.

Чем же так властвует он?

Видно, дорога до храма нужна

даже в ученый наш век.

К горним высотам крутая волна

здесь набирает разбег.

***

В милой Руси трав душистых простор

или заснеженный рай –

все оживляет церквушек дозор,

свято хранят родный край.

А города? Узнаешь их в лицо

по колокольням церквей.

Клад – не одно Золотое Кольцо,

северных сколько затей!

В храме стоим, прислонившись к стене,

ждем обновленья души.

В клеточке каждой покой, как во сне.

Благодари, не спеши…

***

Сотни веков, с эры давней, седой,

пагода, церковь, мечеть

были – и будут! – чуть видной звездой

в сумраке мира гореть.

В Третьяковской галерее

В тишине чуть слышен шорох ног.

В залах броуновское движенье.

Связывает всех волненья ток:

пред тобой великие творенья.

Кто-то близко подошел – назад:

Струйская… её поэт увидел*.

Сколько лиц со стен на нас глядят!

На Руси осталась их обитель…

В новом зале царствует Крамской

и его Христос в пустыне дикой,

в бедном одеянии, босой,

с опечаленным, уставшим ликом.

Пальцы заплелись в тугую связь.

Знак решимости, суровой воли?

Над душой лишь собственная власть

встать на путь страдания и боли.

Не могу уйти. Я с ним одно,

та же мука в сердце проникает.

И хотя подняться не дано

до него, нас что-то возвышает.

Иисус и просто человек

на распутье долга и желаний.

Ставит те загадки жизни бег

каждому в годину испытаний…

Нет величия – смиренье и покой.

Есть величие! Но высоты другой.

* Ты помнишь, как из тьмы былого,

Едва закутавшись в атлас,

С портрета Рокотова снова

Смотрела Струйская на нас.

/Н. Заболоцкий/

На что рассердился бог Аид /Сказочка/

«И смеется вся природа,

Умирая каждый миг»

/Н. Заболоцкий/

1

Долетели эти слухи

до подземного царя.

– Все смеются? Даже мухи?

Смерть старается зазря

напугать беспечных пташек,

однодневок-мотыльков?

Нет, не верю, правду скажет

мой садовник.* Он таков:

изучил ее, природу.

Пусть летает ветерком,

становясь себе в угоду

то синицей, то жуком.

2

Полетел садовник смелый,

он командировке рад.

Глядь, весна взялась за дело:

листьев, трав, цветов парад.

«Что ж, начну с листочка ивы.

Ишь ты, машет мне флажком».

– Осенью слетишь тоскливо

и умрешь под сапогом.