Не буди…

Вторник

Вероятно, они собирались прийти за ним утром, потому у Земина было много времени, чтобы все хорошенько обдумать. Ну, и выспаться.

Уже наступила ночь. А кто ж на ночь глядя допрос ведет? Да и не очнулся пленник еще, наверное, могли они подумать. Потому он все делал крайне осторожно и тихо. За ним могли наблюдать.

В последние дни поспать вдоволь не удавалось, но, получив по голове, организм принял решение. И дал мозгу отдыха часов на шесть-восемь, не меньше. В итоге, он проснулся, покряхтел, кое-как поочередно размял затекшие мышцы. Ощупал себя на предмет ран и ушибов. Главное, что любимую гимнастерку с него не сняли! К манжетам у нее пришиты были особые пуговицы, которые могли еще сгодиться.

А после лежал и думал.

Было уже совершенно темно. Пахло соломой и землей. Едва ощущалась влага под спиной.

Только столкнувшись с непонятными мужиками, кое-какие моменты стали понятнее. Да к тому же лишь сейчас мозги будто повернулись и встали на место. Ощущение было странным и непривычным.

Во-первых, он вспомнил Игоря Макарова. Был, был такой! Молодой парень, шофер, такой же сотрудник КГБ, как и Вадим. И он действительно был с ним и Димкой все воскресение! Это именно его присказка «ёк-макарёк» к месту и не к месту. Игорь был болтливым, веселым, улыбчивым. Навязчивым. Оттого присказка приелась им обоим.

Он пропал именно в тот непонятный момент, на дороге между селами Кутли и Вяжли.

Во-вторых, странное у обоих, Земина и Денисова, состояние, причин которого понять он пока не мог. Сам чуть ли не в обмороке был, не соображал ничего. Хотя накануне все было просто отлично. Вряд ли так могла повлиять на него ночь в библиотеке. И Димка был сам не свой. Взвинченный, возбужденный, сверхактивный. Ненормальный.

Он-то и потащил их с Вадимом срочно-обморочно выручать Игоря Макарова. Это было по всем пунктам – по-идиотски. В лес втроем, не зная ситуации, наобум. Дмитрий Денисов, которого знал Вася, был совершенно иным.

А вот странный бой, кажется, барабанов присутствовал. Может, гипноз на основе звука? Особое сочетание звуковых волн и еще чего-то там вполне могло вызвать нужный эффект. Знакомая история.

В-третьих, эти странные мужики из леса. Они ждали. Все похоже на засаду. Но юноша…

Василий содрогнулся. Парень, которого он едва не пристрелил, был ненормальным. Взгляд безумца, проплешины на голове, оттянутые до невозможного уши, а еще наросты, похожие на древесную кору, на нижней челюсти.

Еще, за тот краткий миг нерешительности, Земину показалось, будто парень испытывает боль, страдает каждую секунду существования. Однако сейчас, лежа в темноте и раздумывая, припоминая деталь за деталью, замеченные вскользь, но все равно отмеченные разумом, Василий понимал иное.

То было именно что ощущение чужой боли. Это страдание, оно витало повсюду в воздухе вокруг, во всем том чертовом перелеске. И даже сейчас он почти физически мог вообразить и почувствовать, как кому-то чудовищно плохо рядом.

Он не сомневался, что если приглядеться к остальным дикарям, то у каждого обнаружатся отклонения. Во всех чувствовалась общность. А также признаки вырождения и целого букета болезней. Вполне закономерно, если небольшой народец пару тысяч лет будет жить максимально закрыто, не разбавляя генофонд. Тут уж никакая темная магия не поможет.

Объяснить все происходящее точнее было сложно. Он старался как можно подробнее запомнить эти неясные эманации для будущего отчета. В том, что выберется из передряги, Земин даже не сомневался.

В течение короткой драки он успел заметить общую неорганизованность дикарей. Умственные и физические отклонения были на лицо. Единственное, что могло усложнить ситуацию, только их число.

Но как такое вообще могло быть в советском государстве, чтобы целое селение существовало под боком у местной власти, и о нем никто не знал? Да еще и такое колоритное.

Земин не сомневался, что это полноценное поселение, ибо мужики без баб не могут, со всеми вытекающими. А если бы в округе пропадало слишком много женщин и молодых девушек, тут бы давно все прочесали и выжгли уродов каленым железом.

Нет, что-то было явно не так просто. Особенно не вписывалась девочка Даша.

Руки ему не связали, что было удачно, но немного странно. К слову, тьма вокруг не была кромешной. Он различал над собой невысокий дощатый потолок с широкими щелями и даже звезды на чистом ночном небе. По-хорошему, шанс бежать был.

Василий продолжал лежать и думать. От Даши Зиминой, почти однофамилицы, его мысли неторопливо переползли на одноглазое чудовище Лихо. Однако и об этом подумать толком не удалось, так как вся обстановка – запахи сырой земли и мха, прохлада леса, свежий влажный воздух – все это рождало совсем иные воспоминания.

Нехорошие.

Кошмар, как он и Агнешка бегут мрачными коридорами с плесенью по стенам. Враг нагоняет их. Тяжело дышать, но он продолжает бег, чувствуя ее потную от страха ладонь.

Останавливаться нельзя, никак нельзя, иначе смерть.

Коридор превращается в нечто, объятое пламенем. Тут же гарь забивает нос, и он кашляет. А Агнешка кричит в ужасе.

Тогда Земин судорожно ищет пистолет, но кобура пуста. Что-то большое и с крыльями с диким визгом проносится над ним…

…Оно скребет доски потолка, и Василий инстинктивно отползает в сторону. Он весь мокрый то ли от пота, то ли от сырости вокруг. Скользит по грязи. А сверху раздается душераздирающий скрежет.

Оно не кричит – сейчас это уже не сон. Визги крылатого чудища и стон Агнешки вязнут внутри Васиного мозга. Теперь все происходит молча.

Не отрываясь, он следит за крупной фигурой, под весом которой скрипят и хрустят доски потолка. Непонятное и страшное существо, явно не человек, тяжело ползает снаружи и словно принюхивается. Оно хрипит и похрюкивает.

Хрфыр-хрфыр

Судорожно хлопая по карманам, он запоздало осознает, что дикари, естественно, ничего не оставили, даже безобидной трофейной зажигалки. Ох, как бы пригодился хоть наган, хоть топор!

И волнами накатывает чернейшая грусть, тоска по Агнешке, дураку Димке, отцу… Ему хочется свернуться, закрыться в позе эмбриона и так помереть. Это же он во всем виноват. Сам! Она погибла из-за него. И дети – тоже, все до единого полегли и остались там, в далеком немецком городе. Теперь ему одна дорога: в петлю. Да хоть на собственном ремне…

Тряхнул головой.

«Ах ты тварь! – проговорил он про себя, четко чеканя каждую мысль. – Тварь. Прочь. Из моей. Башки. Тварь. Агнешка. Я. Не. Виноват!»

Внезапно все стихло, а он дернулся. Так бывает, когда тужишься изо всех сил, толкая неподъемную ношу, а та вдруг катится сама по инерции, и ты падаешь. Нечто похожее испытал и Василий.

Он лежал мокрый, липкий от пота. Ощупал себя: не намочил портки? Вроде, сухо.

Оно исчезло – Земин понимал, что, скорее всего, нечто приходило из любопытства, а не из-за голода. И за это готов был молиться всем богам, хоть православным, хоть греческим, хоть индуистским.

Где-то там пропел петух. Странно, криво пропел, словно болезный.

«Все здесь смертельно больное и мучается. А оно, Лихо, питается этой болью и страданиями. Не врали, поди, сказки! Есть такая тварь, живет в Тамбовских лесах, паскуда. А если живет, как всякое прочее нечистое, то и солнышка любить не должно. Не должно».

Василий решил рискнуть. Едва начало светать; значит, тварь должна прятаться в свое логово, где бы оно ни было. А местные мужики как раз поутру и явятся. Правда, зачем, не очень ясно. Но вновь отдавать себя им в руки Земин не желал.

Ему показалось, будто стало достаточно светло, чтобы Лихо ушло окончательно. Не дожидаясь, пока петухи распалятся и разбудят-таки этих «кривичей», Вася быстро обошел свое узилище.

В рассветных лучах он разглядел косо собранный сарай с огромными щелями между едва обтесанными бревнами. Все держалось кое-как. Инженерное дело было явно слабой стороной местного племени.

Небольшим усилием он вырвал доску с тыльной стороны сарая, стараясь не шуметь. Аккуратно выбрался наружу. Затем, не разгибаясь, двинулся вдоль и выглянул из-за угла. Тут же спрятался обратно.

Где-то на краю селения замычала корова. Это его слегка удивило.

Вася успел разглядеть какие-то хибары, хаты, сарайчики. Ни клетей, ни плетей, ни заборов. И все было покосившееся, дырчатое, грязное и плесневелое, покрытое мхом или просто заросшее. Пахло навозом и гнилью. Как он и думал, отпечаток страдания лежал повсеместно.

Пути было два: хорониться здесь, в селении, ожидая подмоги от Денисова, или бежать лесом.

Правда, Земин не знал, спасся ли Димка. Если да, то добрался ли он до своих, и сколько еще ждать? Собак слышно не было, значит, оставался шанс, что его не найдут быстро.

С другой стороны, при плохом исходе для старого друга, оставалось лишь бежать через лес к нормальным людям. Однако в какой стороне жили эти нормальные люди, он не знал наверняка. А местные дикари на то и местные, чтобы не оставить ему шанса прятаться в лесу долго.

Куда ни кинь…

Еще его так и подмывало осмотреть селение внимательнее. Когда все закончится, вырвать хоть какие-то сведения из лап КГБ не представлялось возможным в принципе. А любопытство у журналиста-фольклориста было воистину неуемное.

Василий решился.

Он засел в кустах сбоку. До деревьев было недалеко, да опасно. Не прошло и десяти минут, как он разглядел сквозь ветви три фигуры, неторопливо бредущие в его сторону. Подобрался. Было немного страшно. Но в целом привычно.

Они прошли так близко, что Земин ощутил тошнотворный запах гниения, словно из загноившейся раны. Он надеялся, что за этим амбре никто не учует его самого.

Мужики всполошились, заметив, что пленник удрал. Выскочили из сарая, закричали гортанно и хрипло. Разбежались в стороны. Вероятно, собирать остальных и отправляться в погоню.

Он продолжал сидеть и ждать. Время шло. На удивление, солнце здесь припекало сильнее, чем в городе. Было светло и ярко, словно и не дождливая осень нависла над средней полосой необъятной страны.

Совсем скоро лишние шумы как-то сгладились, оставив только нормальные деревенские звуки. Он не слышал голосов, лая собак и крика детей. Однако где-то мычала корова, кудахтали куры и несколько раз драл глотку петух.

«Пора, а не то они вернутся!»

Василий старался двигаться плавно, шума не издавать, держаться позади строений. Где-то все заросло настолько, что его и правда не замечали. Однако пару раз все же пришлось проскочить по открытому пространству.

Он сделал вывод, что людей здесь немного. Не увидел ни детей, ни стариков. Затем заметил неподалеку бабские фигуры. Ближе подбираться боялся, чтобы не выдать себя. При этом не сомневался, что и женщины здесь такие же несчастные уродки, как и их мужики.

Одежда действительно походила на лохмотья – сшитая из шкур со свисающими лоскутами и хвостами. Хаты не походили ни на что виденное им раньше. Это явно были не первобытно-общинные хижины, но и до простых квадратных деревенских домиков им было далеко. Будто пещерные люди подглядели что-то у нормальных советских соседей и попробовали сделать похожее в меру своего скудного разума. Вот и получились косые несуразные хибары.

Между всеми строениями имелись более-менее протоптанные дорожки, но Земина привлекла прогалина в самом центре селения. С большой натяжкой это можно было обозначить, как главную площадь. Однако этот пятачок отличался тем, что был аккуратно расчищен и выметен: ни камня, ни травинки. В центре возвышался деревянный резной столб и какая-то насыпь, а перед ними чернело кострище, от которого до сих пор шел дымок.

А еще пахло жареным мясом.

Он рассмотрел вырезанную на столбе фигуру: толстая баба с обвисшими грудями и единственным большим глазом.

И Вася уже было двинулся туда, как вдруг шестым чувством почуял угрозу. Обернулся. Из леса как раз шли дикари.

Бросился к ближайшей хате. Понадеялся лишь на то, что днем все заняты работой или в огороде, или в лесу. Может, все же не заметили?

Внутри было, кажется, полторы комнаты и темень. Он вдруг понял, что нет окон! Кинулся в угол, прильнул к стене, затих. Нервно нащупал, что доски изнутри покрыты какими-то узорами.

Земин ждал.

И вдруг услышал знакомый кроткий голос:

– Василий Андреич! Выходите! Они знают, что вы здесь!

Он не верил своим ушам. Это был голос Журова. Но как? Невероятно! А Борис Астафиевич продолжал:

– Они говорят, что сбежать все равно нельзя. Мать-мать не выпустит! На их землю приходят по приглашению. И уходят по разрешению.

Очевидно, что дикари не знали, в какой хате он засел. В принципе, им ничего не стоило прочесать все. Василий успел насчитать два десятка жилищ, несколько сараев и один большой дом, видимо, общинный.

Стоит ему издать лишний звук, или слово сказать…

– У вас мало времени, Василий Андреич! – заверещал Журов. – Ночью-ночью явится мать. Тогда все.

«Да где ж они тебя, Астафьич, схватили? Не в музее же», – успел подумать Земин. И понял, что сердце не выдержит еще одну душу, загубленную по его вине.

– Я здесь, Астафьич! Не дрейфь.

Он вышел с поднятыми руками, чтобы дикари вдруг не пустили стрелу промеж глаз. И только тогда начал постепенно соображать.

«А как это ловко он с дикарями общается, а?»

Но было поздно – двое мужиков покрепче уже туго вязали руки за спиной вонючей веревкой.

– Простите, Василий Андреевич. Это мать может раз-раз в сто шестьдесят дней питаться. А они постоянно есть хотят. А иначе бы меня…

– Ах, ты! Гр-рибник! – зарычал Земин, наконец, осознавая, кто мог периодически прикрывать целую деревню от советской власти.

Его волочили, видимо, обратно в сарай, правда, развязывать не планировали. Борис Астафиевич семенил рядом, говорил торопливо, оправдывался:

– Я попрошу, чтобы они вас сразу…того. Быстро чтобы. И не отдавали матери-матери. Я же не изверг! Просто хочу на весь обряд посмотреть. А я их уже сколько изучаю. Это же поверить невозможно, да? Аримаспы! Это же взаправду они-они!

На полпути вся ватага вдруг остановилась, раздались несколько непонятных фраз, и его потащили в обратную сторону.

– Они решили к столбу вас, – пояснил Журов и продолжил: – Представьте, сколько веков-веков они тут жили! Версия с арима-лошадью не подтвердилась. «Арима» слово более древнее. Возможно, имя-имя. Изначальное. И прав я был! Не золото, а знания они делили с «грифонами». То-то и дожили до наших дней.

Земина притянули крепко-накрепко к столбу так, что неровности деревянного узора впились в спину. Пытаться бежать сейчас означало пасть в неравной борьбе с толпой древних охотников. А сделать это позже вообще не представлялось возможным.

– Впрочем, за все нужно платить. Сами видите, что у них с генами-генами творится. Как я понял, крайне редко удается дитё…эм, добыть. А глаз-то, глаз! Это было подношение вождя для матери. Для Лихо. Оттого все племя-племя одноглазым и прозывали.

– Астафьич, иди ты на хер!

Тот аж опешил, замолк на секунду. Но тут же выдал новую тираду:

– Как же вы, Василий Андреевич… Тут самое интересное. Те самые знания-знания древних «грифонов». Кем бы они ни были. Направленные галлюцинации и мороки посредством акустики, например! Или долголетие. Не смотрите, что они кривые, прошу прощения. Живут-то побольше нашего!

– И страдают подольше нашего! – не выдержал Земин.

– Простите? – Журов снял и протер очки.

Мужики успели оставить их наедине. Странно, будто потеряв всякий интерес к жертве. Или к будущему ужину?

– Присмотрись, Астафьич. Чуешь? Боль, кругом одна боль. Лихо этим питается. Эманациями. А еще, как говорят, светлой памятью!

– Что вы, что вы! Да то ж сплошная метафизика!

Для Бориса Астафиевича все выглядело просто околонаучной беседой где-нибудь во дворе музея. Для Земина – безумной смертельной ловушкой. Оно уже ощущал тянущий страх, зарождавшийся внизу живота.

– Ты что, не веришь в их мать? Сам же тут кричал…

– Я верю глазам. И фактам-фактам. Селение, и правда, спрятано, эм, чем-то. Такая…будто завеса. Не пересечь просто так. Ну, ничего-ничего! С языком их справился, с этим тоже разберусь постепенно.

Василий забился в путах, чувствуя, как растирается в кровь кожа на запястьях.

– Дурак, Журов! Да они ж меня сожрут сами, а тебя – скормят своей матери! Лихо пропустило кормежку, сам же слышал.

– Пока что я считаю мать-мать – мифом и выдумкой дикарей. Поизучаю еще, тогда пойму.

И отвернулся, будто обиделся. Повздыхал, протер в который раз очки и повернулся вновь к Василию со словами:

– Прощайте, товарищ Земин. Рад был познакомиться. Вы не представляете, как поможете в изучении племени аримаспов!

Борис Астафиевич уверенно зашагал к общинному дому, скрывшись из зоны видимости. Вася побился в путах еще, но все было напрасно. Сделал вид, что обессиленно повис на веревках.

Кострище было прямо перед ним. «Ну, посмотрел поближе? Понравилось?» – зло подумал он про себя. И пнул ногой золу. А затем, к своему ужасу, увидел чуть впереди белеющий череп. Человеческий.

– Прости, Игоряша… – прошептал Земин. – Уж ты не был ни в чем виноват.

Со спины подуло каким-то зловещим сквозняком. Ледяным и мрачным, жутким, таким, что мурашки пробежали по позвоночнику. И Василий догадался, что это за насыпь с той стороны столба, и чья нора там должна быть.

Тогда он решился и завозился.

Металлические пуговицы на манжетах гимнастерки были остро заточены специально для подобных случаев. Такой хитрости его обучили на фронте, когда они ходили брать «языка». В случае неудачи расчет был не на попытку побега из плена, а именно чтобы освободить хоть одну руку и успеть погубить себя.

Земин уже не думал, что его потуги могут заметить. Он понимал, что костерок ему соорудят в любой момент. Пока еще мясо прожарится! Тем более, его еще раздеть, а потом разделать надо. Мороки много, потому и начать стоит пораньше.

Сам бы он так и сделал.

Василий потел, но дело шло. В миг, когда почувствовал, будто веревка готова лопнуть, притормозил. Теперь нужно выбрать момент. Если рядом не окажется ни единой души, то рвануть в лес! Пока его разглядят… Тем более, в общинном доме, кажется, тоже не было окон.