Наследство последнего императора. 2-й том

Мать и сын

Яковлев кивнул.

– Вы абсолютно правы! Потому и открыли. Так было в армии сразу после Февраля. Но сейчас в красной армии есть офицеры. Их довольно много. И есть дисциплина. И никаких солдатских комитетов. Иначе, как вы верно заметили, это была бы не армия, а постоянный митинг. Только чины и должности нынче называются иначе.

– А вы офицер? – не отставал Алексей.

– Я? – улыбнулся Яковлев. – Не будет ошибки, если сказать «да».

Алексей критически смерил комиссара взглядом с головы до ног.

– Зачем понадобилось снимать с военных погоны? – продолжал допрашивать мальчик.

– Да затем, Алексей Николаевич, что революция вообще всегда очень многое меняет. И армия в России другая. И цели у нее другие. Собственно, у нее теперь всего одна цель – защитить революцию!

– Ну вот, видите! – воскликнул мальчик. – А еще спрашиваете меня – «будете ли править, станете ли царем!..» Некрасиво так шутить… Вам не кажется? Вот теперь мне все стало ясно! Что же это за армия, которая создана для защиты революции, а не Отечества! – с обидой добавил он.

– В настоящий момент у революции и Отечества одна судьба, – сказал комиссар.

Алексей помолчал.

– А скажите все-таки правду, что вы с нами собираетесь сделать?

– Моему начальству кажется, что вы, то есть вся семья ваша, здесь засиделись.

– И что? – шепотом спросил мальчик. – Что будет?

– Подробности потом. Всё будете знать: ничего от вас не скрою, – пообещал комиссар. – Спасибо за беседу, Алексей Николаевич! Выздоравливайте.

Он двинулся к выходу. За ним в угрюмом молчании последовал Заславский. Новосильцева задержалась у кровати и шепнула Алексею:

– Выздоравливай поскорее, голубчик. Я тебя отсюда непременно увезу!

– Куда? – тоже шепотом спросил Алексей.

– Туда, где тебе будет лучше, чем здесь.

Алексей схватил ее руку, прижал к своей груди, потом поцеловал. Новосильцева прижала палец к губам: «Тихо!» и заторопилась вслед за Яковлевым.

Комиссар уже взялся за ручку двери, когда его догнал голос подростка:

– Вы не такой, как все, гражданин комиссар! Вы действительно настоящий большевик?

– До сих пор мне казалось – да, – ответил Яковлев.

– Я бы хотел пожать вам руку.

– Почту за честь, – улыбнулся комиссар.

Он вернулся, осторожно подержал в своей ладони руку мальчика. Она была легкая, как пушинка, и влажная: пожатия Яковлев почти не почувствовал.

– Вы не комиссар, – сказал Алексей.

– А кто же, по-вашему? – удивился Яковлев.

– Не комиссар… Офицер.

– Я и тот, и другой одновременно, – улыбнулся Яковлев.

В коридоре Николай аккуратно правил коляской, объезжая чемоданы, баулы и сундуки, которым в губернаторском «Доме свободы» так до сих пор и не нашлось подходящего места: все-таки багаж Романовых и свитских занимал почти целый железнодорожный состав.

– Итак, господин комиссар, – остановился Николай у двери в свою комнату. – Я прошу и жду пояснений.

– Естественно, вы их получите, Ваше величество. Но не здесь и не сейчас. Может быть, вечером. Или завтра утром, – ответил комиссар Яковлев и повернулся к Заславскому. – Ну что же, Шимон Евшевич, здесь на сегодня все! Мы еще увидимся с вами сегодня или у вас другие планы?

Заславский подозрительно смотрел то на комиссара, то на Романовых.

– Планы? А вы – вы какие имеете планы? Что ты задумал, Яковлев?

– О моих планах вы прекрасно знаете: собрание отряда охраны. Надеюсь, Авдеев уже все подготовил. Вы будете на собрании?

– А вы тут останетесь? И надолго останетесь? И зачем останетесь? – не отвечая на вопрос, допытывался Заславский.

– В Тобольске?

– Таки да, в Тобольске.

– Зачем же мне здесь оставаться? – возразил Яковлев. – Через недельку, пожалуй, в обратный путь. А сейчас хочу подробнее осмотреть дом. Мне торопиться некуда. Неделя, как минимум, в запасе.

– Не понимаю тебя, товарищ московский комиссар Яковлев! Что ты будешь тут таки посмотреть и хочешь увидеть в свободном доме?

– Не догадываетесь? – спросил Яковлев с подчеркнутой наивностью, из которой слишком явно выпирала издевка.

– Об чем я могу догадываться и обязан?

– Я ведь не просто человек любопытствующий и завистливый. И хочу осмотреть дом не из просто так, а чтобы понять, что вас могло здесь заинтересовать, коль скоро вы сюда две ночи подряд приходили с обысками. Открою вам секрет, который, наверное, известен всем, кроме вас: на вас в ВЧК поступил донос.

– До… Донос? – спросил с изумлением Заславский. – Какой-такой донос? Кому? Что за сумасшедший бред?!

– Во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с бандитизмом и саботажем. И с контрреволюцией, – с подчеркнутой любезностью сообщил Яковлев.

Заславский онемел.

– Ты… ты врешь тут всё и всем! – взвизгнул он

– Зачем мне? Ты знаешь? Скажи! Я тоже хочу знать, – предложил Яковлев.

Но Заславский только головой мотал, как лошадь: неожиданный спазм парализовал ему голосовые связки. Наконец, выговорил:

– Кто там доносит? Об что?

Яковлев сочувственно развел руками.

– Не имею права говорить! Государственная тайна.

– Не-е-е!.. – выдохнул Заславский. – Не-е-е… Тут такое что-то есть неправильное. Покажи бумагу! – потребовал он.

– Ты думаешь, я такие важные документы ношу с собой? – спросил комиссар Яковлев, тоже переходя на «ты». – Если думаешь так, то ошибаешься.

– Так ты же… так ты за царем приехал. Откуда тут вэчека? – и он беспомощно огляделся и посмотрел на Новосильцеву и матроса Гончарюка.

Новосильцева была спокойна и недвижима, как римская статуя в Летнем саду. У матроса Гончарюка был такой вид, словно перед ним был не Заславский, а морской змей, вынырнувший из пучины. А Кобылинский, на лице которого застыло изумление, вообще ничего не понимал.

– Хорошо, так уж и быть, – сказал Яковлев. – Скажу, но исключительно по дружбе и из уважения к тебе. Дай только слово, что промолчишь.

– Даю, – проговорил Заславский. – Десять слов даю.

– Мне достаточно одного, – успокоил его комиссар. – Подойди ближе.

Заславский подступил чуть ли не вплотную.

– Видишь ли, друг мой Шимон… – и Яковлев заколебался. – Нет, пожалуй, нельзя…

– Скажи, Яковлев! Ты ж дал пообещание… пообещал, – не отставал Заславский.

Комиссар еще раз сокрушенно вздохнул, еще помедлил и, наконец, отважился.

– Только учти, Шимон, – предупредил он. – Сам я доносу на тебя не верю. Пока не разберусь, что и как было на самом деле.

– Учту! – заверил Заславский.

– Итак, некие местные товарищи, из числа твоих друзей, доносят, что гражданин Заславский, командир и одновременно комиссар отряда красной гвардии, незаконно произвел несколько обысков у Романовых, причем каждый раз сам был сильно пьян. Перебил посуду, отобрал у женщин все драгоценности, а расписки не дал. Похитил у фрейлины Гендриковой панталоны, совсем новые, модные – прямо из Парижа. И еще два лифа у юнгферы Демидовой; ну, у этой бельишко попроще – от московской фабрики «Трехгорная мануфактура».

По мере того, как Яковлев перечислял пункты «доноса», челюсть Заславского опускалась все ниже и физиономия зеленела все больше.

– Вы… – выдавил из себя Заславский. – Ты… Что ты выдумываешь в своей голове, комиссар? Что за бред? – взвизгнул он, брызгая слюной. – Врете вы все! Обман врете! Какие еще панталоны?! У тебя головные мозги есть?

– Со мной все в порядке, – заверил его комиссар. – Я же сказал тебе: не думаю, что ты стащил у фрейлины Гендриковой парижские панталоны.

– А… посмотреть? – спросил Заславский.

– Панталоны?

– Нет, – мотнул головой Заславский. – Документ посмотреть.

– Можно, – неожиданно смягчился Яковлев.

– Тогда дай!

– Дам, – пообещал комиссар. – После проверки. Через недельку-две. Потерпишь?

На лице Заславского появилась кривая улыбка. Кажется, он стал догадываться. Ничего не сказав, резко повернулся и пошел вниз по лестнице.

Николай и Александра стояли в стороне. Но обрывки странного диалога слышали, обмениваясь растерянными взглядами. И облегченно вздохнули, когда Заславский исчез.

– Разрешите идти, гражданин комиссар? Выяснить относительно собрания, – невозмутимо подал голос Кобылинский.

– Сделайте одолжение, Евгений Степанович, – сказал Яковлев. – Выясните.

Однако Кобылинский не уходил, вопросительно глядя на Николая. И лишь когда тот ему кивнул, полковник козырнул Николаю, потом Яковлеву и зашагал вслед за Заславским. Матрос Гончарюк перевел дух, вытер слезы, поправил усы и поспешил вслед за полковником.

Новосильцевой было не до смеха. Она была мрачна, как грозовая туча.

– Что за хулиганство? – возмущенным шепотом спросила она. – Зачем вы устроили балаган? Заславский все поймет уже через несколько минут. Теперь его никакие тормоза не удержат!

Но комиссар Яковлев был доволен. Он потер подбородок, который после бритья горел и слегка зудел.

– Сударыня, – спросил он. – Вам приходилось когда-нибудь читать или слышать, что такое гальваническая терапия? Иными словами, лечение электрошоком.

– Да, но какое это имеет?..

– Самое непосредственное, – сказал он. – Лучшего момента вывести Заславского из себя и вывернуть его наизнанку, я не нашел бы. Теперь он будет сгорать не только от служебного рвения. Но и от злобы. А значит, делать ошибки. Так что мы сейчас получили определенное преимущество.

И он повернулся к Николаю.

– А теперь, Николай Александрович, нам необходимо где-нибудь уединиться.

– Вечером?

– Нет, в сей же час, – ответил Яковлев. – Где есть место, чтобы мы могли бы поговорить без свидетелей?

– Да, прошу сюда!

И он открыл дверь в соседнюю комнату.

– Здесь еще одно мое прибежище. Правда, оно больше на кладовую похоже… Но это и в самом деле есть кладовая… моих невысказанных мыслей! – с легким смешком добавил Николай.

Комната была небольшой, тесной, с одним письменным столом у голландской печки. Вся она была уставлена почти до потолка сундуками, чемоданами, баулами, багажными плетёными корзинами.

Сесть Николай не предложил, да здесь и был всего один стул, на спинке висела длиннополая солдатская шинель. Её Николай стал носить почти постоянно и снимал только в комнате, потому что солдатский комитет постановил снять со всех офицеров погоны. Подчиниться требованию Николай не захотел. Штатскую одежду он не любил, с четырнадцатого года вообще перестал ее носить, да здесь у него ничего из цивильного и не было. Поначалу Николай выходил на публику в черкеске – к ней, по форме, погоны не полагались. Потом просто набрасывал на плечи гимнастерки шинель.

Он перекатил через порог коляску с женой и плотно прикрыл дверь.

– Ваше величество, – заговорил комиссар. – Прошу вас выслушать меня с максимальным вниманием…

– Я готов, – сказал Николай.

– У меня поручение правительства доставить вас и вашу семью в Москву.

– Ах! – воскликнула Александра, схватившись за сердце и озираясь по сторонам. – It’s impossible! Это нефозмошно!..

– Уверяю вас, это именно так, как я сказал, – произнес Яковлев.

– Но зачем, зачем? – молитвенно сложив руки, спрашивала она, и в ее речи снова звучал сильный немецкий акцент. – Чьто ви от нас еще хотить… пожелаль? Ви будете делать цирковой программ? Возить нас в клетках? А ми будем зверь? Тиггер или лёве? Или обесьян? А дети – обесьянки?

Комиссар отрицательно покачал головой.

– Ваше величество! Уверяю вас, ничего, что могло бы оказаться непочтительным или неуважительным по отношению к вам, нет в моих намерениях и быть не может!

– О, господин комиссар! – покачала головой Александра. – Кто сейчас и что понимает? Все так стало глюпо и неумно!

Николай растерянно молчал, левое веко его мелко дергалось, запульсировали вздувшиеся на лбу сосуды.

– Но тогда… зачем? Нам дадут уехать?.. Неушли?.. Это правда? – с тихой надеждой спросила Александра.

– К величайшему моему сожалению, больше ничего я вам сказать не могу. Все остальное вы узнаете сами уже в Москве. Но там, куда я вас приглашаю, вам будет лучше, чем здесь – поверьте! – ответил Яковлев.

Александра часто и глубоко задышала. Николай держал ее руку и нежно поглаживал. Вдруг он оставил руку жены и решительно заявил:

– Нет, Василий Васильевич! Прошу меня простить, но я никуда не поеду. И делайте, что хотите. К сожалению, я уже никому не могу верить. В том числе и вам. Уж не взыщите! Нет. Мы остаемся здесь.

Яковлев неодобрительно покачал головой и произнес – веско и не скрывая сожаления:

– Ваше величество! Прошу вас этого не делать. Вы должны меня понять: я любой ценой обязан выполнить приказ правительства. Меня никто не может от него освободить – ни человек, ни обстоятельства. Поэтому я не имею права вернуться в Москву без вас. И по долгу моей службы…

– Меня совершенно не интересует ваша политическая карьера! – неожиданно отрезал Николай. – И поэтому я отказываюсь принимать участие в ваших личных или служебных заботах.

Он дрожащими руками достал портсигар, открыл, взял папиросу и попытался прикурить, но шведская спичка плясала у него в руках и папироса не загоралась. Он взял другую и сломал ее. Взял еще одну и снова сломал.

– Позвольте мне, – сказал Яковлев и протянул зажигалку, сделанную из медной гильзы винтовочного патрона.

Щелкнуло колесико, запахло бензином. Комиссар поднес желтоватый лепесток пламени к папиросе.

– Ах, оставьте, прошу вас! – Николай вытащил из коробки четвертую спичку, но сломал и эту.

Яковлев снова щелкнул зажигалкой.

– Прошу.

Николай поколебался, но когда огонек начал таять, передумал и прикурил.

– Итак, – продолжил Яковлев, – по долгу моей службы, я не могу сейчас уйти и уехать обратно в Москву. И если вы не хотите ехать и не поедете, у меня останется только два выхода. Первый – отказаться от выполнения возложенного на меня поручения. Но это, как я уже сказал, невозможно. Второй: применить силу. Я не хочу применять силу. И я не буду применять силу – это я вам обещаю!

– Вот и славно, – обрадовался Николай. – Поезжайте, голубчик, обратно в Москву. А мы останемся здесь.

– И что же дальше? – спросил Яковлев, вглядываясь в лицо Николая. «Сколько же ему? Кажется, пятьдесят. Да, в этом году как раз пятьдесят», – подумал комиссар.

– Дальше, как Бог даст! – заявил Николай. – Ничего не происходит помимо Его воли.

– Уж не думаете ли вы, Николай Александрович, что в таком случае меня послал к вам Дьявол? – усмехнулся Яковлев.

Вопрос застал Николая врасплох. И он никак не мог найти на него ответ. Наконец слегка растеряно произнес:

– Нет-нет. Я так не думаю. Ни в коем случае…

– В таком случае я призываю вас трезво посмотреть на вещи. Если откажусь выполнить приказ моего начальства и уеду, то вместо меня пришлют другого человека, менее гуманного. Вполне допускаю, что дело могут поручить кому-нибудь вроде пьяницы Авдеева или красногвардейца… Заславского. Скорее всего, именно им и поручат. Но в таком случае появятся серьезные основания опасаться за вас, вашу жизнь и жизнь вашей семьи. Поверьте, это не просто слова. Я знаю, о чем говорю. Со мной же вы можете быть спокойны. Я отвечаю за вашу неприкосновенность и безопасность головой.

Николай и Александра переглянулись.

– Я намереваюсь вывезти всю вашу семью, – продолжил Яковлев.

– Нет, – возразил Николай, но уже не так решительно. – Сын мой Алексей нынче не в состоянии выдержать дорогу.

– Увы, похоже, вы правы… – согласился Яковлев. – Придется ехать без него. Алексей Николаевич и остальные члены вашего семейства выедут вслед за вами, как только он поправится. Но вам ехать надо во что бы то ни стало. И немедленно! Добавлю еще: находясь рядом с сыном сейчас, вы, сами того не желая, усиливаете опасность для его жизни.

Николай и Александра испуганно замолчали.

– Вы можете взять с собой кого-либо из близких – кого пожелаете, – добавил Яковлев.

Николай опять не отвечал. Наконец, вздохнул и спросил:

– Когда же?

– Нынче же утром. До рассвета, – тихо ответил комиссар. – У вас на сборы около восьми часов.

– Однако позвольте, господин Яковлев, – удивился Николай. – Ведь вы только что сказали, что покинете Тобольск не ранее, чем через две недели! Мне послышалось?

– Необходимая предосторожность, – пояснил комиссар. – Постарайтесь упаковаться как можно незаметнее. Предупредите своих людей, пусть будут предельно осторожны. Я навещу вас ближе к вечеру.

Он открыл дверь, пропустил вперед Новосильцеву и вышел.

– Вы будете на собрании? – спросил ее Яковлев, увидев, что к ним приближаются Жильяр и Гендрикова.

– Разумеется, нет – такая скука! – заявила Новосильцева. – У меня масса своих дел. За месяц не переделать.

Когда Яковлев спускался по лестнице, навстречу ему поднимался Гончарюк.

– Заславский только что ушел из города, – сообщил матрос. – Вместе со своей бандой. С ним Авдеев со своим сбродом. Бусяцкий еще здесь. Но тоже готовится к выходу, только завтра. Сведения верные – от знакомого матроса с крейсера «Ослябя».

Яковлев отметил, что пики усов матроса устремлены к зениту.

– Ну, что же, все пока идет, как задумано, – заметил Яковлев. – Что скажете?

– Дело ясное, товарищ комиссар, – заявил Гончарюк. – Будет засада. И крепкая драка.

– Глафира Васильевна считает, что Заславского уже ничто не остановит, – заметил Яковлев. – Но откуда он узнал, что мы выступаем сегодня? Ведь точный срок знают только трое – вы, Новосильцева и я. Кто мог?

– Я так думаю, Василий Васильевич, – предположил Гончарюк, – что сейчас это совсем не важно. Он мог просто-напросто догадаться. Или, независимо от всего, решил выдвинуться на позицию заранее. Чтоб уж наверняка нас не пропустить.

– Жаль. Не хочется стрелять в своих, – проговорил Яковлев. – Братоубийство – дело страшное.

– Какие они нам братья, осмелюсь доложить, товарищ комиссар! – возразил Гончарюк. – У Заславского, кроме Неволина, да еще двух-трех фронтовых солдат, ни одной нормальной рожи-то нет.

– Наверное, – усмехнулся комиссар, – Авдеев и Заславский подбирали в отряд родственные души. Вы лучше скажите мне вот что: вы боевой матрос, две войны прошли. Вам приходилось непосредственно, лично стрелять в живого человека? И убивать?

– Это как сказать… – задумался Гончарюк. – Лично – вот так, руками – нет, не приходилось. Я ведь комендор, в японскую сначала служил на крейсере «Орёл» – на флагмане. Под командой господина адмирала Зиновия Рожественского, который хотел «Орел» японцам в плен сдать, но команда с офицерами взбунтовалась и мы посадили крейсер на рифы… Тогда, в Цусимском проливе, я из орудия своего не одну сотню япошек разнес на куски. И в эту войну тоже не мало германцев в Ирбенском проливе покрошил. Но чтобы самому, руками убивать – нет. Такой необходимости не возникало.

– Вот, – подчеркнул Яковлев. – Необходимости не было. Постараемся же всячески ее избежать.

– Ну, это уж как, Василий Васильевич, насчет необходимости! – неодобрительно возразил матрос. – Я так думаю: если на тебя направляют винтарь, то надо стрелять на пару секунд раньше.

– Вы меня неправильно поняли, – сказал Яковлев. – Надеяться на снисхождение или великодушие врага может только дурак. Даже если враг и в самом деле великодушен и снисходителен. Но ведь у Авдеева и Заславского в отряде – не немцы и не татаро-монголы!

– Так оно так, товарищ комиссар, – сказал матрос. – Не немцы и не татары, а хуже в сто раз! Именно потому хуже, что свои. Оттого-то и ненависть сильнее в тысячу раз. Если вы с мужиком из дальней деревни поссоритесь, то помиритесь быстро. А ежели со своим, с родственником поругаетесь – тут вражда надолго.

– Вот именно, – сказал Яковлев. – Все! Выступаем в три часа утра.

– Всех Романовых берем? – спросил Гончарюк.

– Нет, – отвечал комиссар. – Только царя. Может, царица тоже поедет.

– И все?

– Скажет вечером.

Местные сибирские тарантасы – своего рода корзины на колесах, разумеется, без рессор, отвратительно жесткие, превращающие даже небольшое путешествие в пытку. Однако на них можно проехать там, где не пройдет ни коляска, ни даже крестьянская телега. Николай и Яковлев находились вместе в одном тарантасе, в другом, поменьше, лежала Александра и с ней – Мария. Еще в четырех – слуги и багаж.

Ночь была совершенно безветренная, стоял небольшой морозец. Возки стремительно неслись по тонкой наледи. На крутых поворотах, опасно наклонялись и внезапно тормозили, едва не опрокидываясь, когда попадали на черные острова оттаявшей земли.

Александра при каждом торможении и толчке испытывала невыносимую боль. Сначала она позволяла себе слегка постанывать – так боль казалась меньшей. Потом уже и на стоны у нее не стало сил. Она впала в оцепенение, судорожно сжала челюсти и тупо, окоченело, глядела прямо перед собой. Она уже ничего не замечала вокруг и не отвечала на вопросы и разговоры дочери. А если и отвечала, то невпопад. Мария пыталась поначалу разговорами отвлекать мать от дорожных мучений, но потом и сама обессилела.

Но все это будет завтра.

Сегодня же комиссар Яковлев, появившись на собрании солдат охраны, неожиданно зычным голосом скомандовал построение. Солдатские рефлексы сразу отозвались на властный командирский тон. Отряд быстро и весело построился во фронт и замер по стойке «смирно». Яковлев прошел вдоль строя, пожимая каждому руку.

Вернувшись на свое место, рядом с полковником Кобылинским, он сказал:

– Можете дать команду «вольно», гражданин полковник!

Кобылинский скомандовал, напряжение строя исчезло, солдаты ждали, изучая глазами Яковлева.

– Мои полномочия, товарищи, и моя главная задача, надеюсь, вам известны, – заявил комиссар. – Их сообщил вам председатель вашего комитета товарищ Матвеев. Надеюсь, он точно передал вам сведения. Однако я повторю еще раз. Итак, моя главная задача в настоящий момент – выдать вам жалование, которое вы не получали с сентября прошлого года.

– Можно вопрос? – неожиданно послышался из строя голос Матвеева.

Комиссар неодобрительно посмотрел на него.

– В другое время и при других обстоятельствах, товарищ сопредседатель солдатского комитета, – сказал комиссар, – я применил бы к вам дисциплинарные меры за обращение к офицеру не по уставу. Имейте в виду! Так что у вас?

– Вот говорят, товарищ комиссар, что вы за Романовыми прискакали сюда аж из самой Москвы. Так это или пустое болтают? – спросил Матвеев.

– Повторяю специально для непонятливых! – сухо произнес Яковлев: – Главная цель моей миссии – разобраться с вашим жалованьем. Вторая моя цель – решить вопрос о будущем вашего отряда и вашей службы. Что же до Романовых, – да, есть у меня к ним кое-какие вопросы, но не это главное. Поговорим о вас, о вашей дальнейшей жизни, товарищи.

Солдаты переглянулись.

– Особенность вашего пребывания здесь, – продолжил комиссар, – заключается в следующем. Вы служите здесь в качестве осколка старой армии. Той армии уже нет. Поэтому я предлагаю всем и каждому в отдельности сейчас самостоятельно решить свою дальнейшую судьбу. Кто хочет продолжить службу – тот останется. Но он должен понять: это будет служба уже в красной армии. Кто не желает дальше служить – пожалуйте на все четыре стороны. Каждый из вас свободен в своем выборе. Второе…

– А насчет довольствия чего молчишь?! – крикнул солдат на левом фланге.

Яковлев помрачнел, замолчал. Долго держал паузу и ответил подчеркнуто холодно:

– Полагаю, что товарищ, который в нарушение дисциплины позволяет себе разговоры в строю, наверняка не собирается служить дальше! Я всем дам возможность задавать вопросы, но позже. Так вот, насчет вашего жалования и довольствия. Думаю, вы со мной согласитесь, что Совнарком не обязан отвечать по долгам Временного правительства. Ведь не советская власть вам задолжала. Тем не менее, она решила, что каждому из вас надо выплатить сполна. И это будет сделано уже через час. Все получат содержание по спискам. Особо отмечаю: советское правительство распорядилось рассчитать вам заработок не из пятидесяти копеек в день, которые вам назначило Временное правительство, но и того не заплатило. А из пяти рублей. В день – еще раз повторяю! У меня все. Вопросы?

Вопросов не было – весело переговаривались. Солдаты не подозревали, что пять рублей – уже в России меньше пяти копеек, но слухи о начавшейся обвальной инфляции сюда еще не дошли. Матвеев и Дзеньковский закрыли собрание.

К комиссару подошли трое солдат.

– Дозвольте продолжить службу у вас, конвоировать бывшего царя в Москву.

Яковлев удивился.

– Отчего же вы решили, что я приехал забрать царя в Москву? – спросил он.

– Дак про то все знают. Даже бабы на рынке.

– Понятно. Сейчас я не готов дать вам ответ. Подойдите к вечеру, часов этак в одиннадцать-двенадцать.

Выдав деньги, Яковлев отправился в комендатуру, где был единственный в Тобольске аппарат Юза.

Телеграфист, словно настоящий пианист, легко пробежался пальцами по рояльным клавишам аппарата и набрал текст⁴⁰: «Москва, Свердлову. Здесь комиссар Яковлев. Кто у аппарата?»

Через полминуты аппарат звякнул и отпечатал ленту с ответом: «Товарищ Свердлов в настоящий момент на заседании совнаркома». Комиссар поколебался и сказал телеграфисту:

– Передавайте: «Здесь у аппарата комиссар Яковлев. Передайте срочно лично Свердлову от моего имени следующее. Мой сын опасно болен. Кроме того, распутица мешает мне взять весь багаж. Хочу взять главную часть багажа, а остальную пароходом. Вы меня понимаете? Если понимаете, то отвечайте, правильно ли я поступаю, если, не дожидаясь хорошей дороги, пущусь в путь только с одной частью вашего багажа. Дайте распоряжение комиссару почт и телеграфов, чтобы мне разрешили говорить по аппарату везде, где мне понадобится без ограничений, а то приходится брать революционным путем. Пусть нарком Невский даст телеграмму на станцию Тюмень, чтобы мой поезд немедленно пропускали, не задерживали, экстренным, без стоянок и дали в состав вагоны первого или второго класса. Яковлев».

Аппарат снова звякнул, текст, преображенный в электроимпульсы, помчался со скоростью 300 000 километров в секунду по тонким медным проводам, через добрую половину планеты и через одну десятую секунды отпечатался на ленте такого же Юза в Кремле. Но прошло не меньше четверти часа, когда в Тобольск примчался ответный букет электроимпульсов, приводя в движение рычажки с напаянными на них буквами, которые резво застучали по бумажной ленте.

Едва лента остановилась, Яковлев схватил ее, оторвал текст и прочел: «Здесь новый секретарь Теодорович по поручению Свердлова. Хорошо, везите пока только одну главную часть. Предвиделось вами и товарищем Свердловым еще и раньше. Он вполне одобряет ваше намерение. Вывозите. Комиссару Невскому дадим соответствующее распоряжение. Что еще скажете?»

«Яковлев – Теодоровичу. Вас понял. Через два дня выезжаю. Раньше, скорее всего, не получится. Но приказ Невскому дайте немедленно. Все. Яковлев».

Вечером Яковлев пил чай с сибирскими бубликами в гостиничном буфете вместе с Новосильцевой, Гузаковым, Зенцовым и Чудиновым. Гончарюка не было – он занимался транспортом.

Все думали о предстоящем через два часа отъезде – каждый свое, и разговор не получался. Зенцов попытался рассказать какую-то смешную историю из жизни местного монашества, но его слушали невнимательно, а на самом интересном месте Зенцова прервал появившийся матрос Гончарюк. Усевшись за стол, он впал в состояние крайней задумчивости и не заметил, как за несколько минут съел все бублики, горой лежавшие на столе, и выпил шесть стаканов чая по-флотски, который сам же себе и заварил, – очень крепкого и очень сладкого, чем вызвал восторг Зенцова:

– Вот это скорость! – восхитился он. – Все моряки так быстро едят?

– Все! Без исключения! – заявил Гончарюк. – На флоте есть золотое правило: «Не поесть всегда успеешь!» Приходится соблюдать.

Он вытащил белоснежный платок и нежно вытер свои усы.

Кончики их многозначительно торчали вверх.

– Получены самые последние и надежные сведения, – заговорил матрос. – Все подтверждается: отряд Заславского разделился на две части. Один под командой самого Заславского будет нас караулить на подходе к Тюмени. Другой отряд – командует Бусяцкий – должен зайти нам в тыл и, держась за линией горизонта, чтобы не вызвать наших подозрений, будет идти за нами до места встречи. Там они решили взять нас в клещи и расстрелять. Приказ Заславского: пленных не брать, ликвидировать всех. Никто из нас не должен остаться живым.

Все смотрели на Яковлева. Но он молчал и что-то обдумывал, не обращая внимания на остальных. Чудинов первым не выдержал.

– Но почему же ты, Константин, – воскликнул Чудинов, – сразу не арестовал Заславского? Ты ведь уже все знал! Да и Бусяцкого надо было сразу отправить к генералу Духонину⁴¹. В первую же минуту!

– Почему сразу не ликвидировали Заславского и Бусяцкого? – переспросил Яковлев. – Ты об этом, друг мой Серафим? На тот момент было невозможно. У нас не было точной информации. Вернее, была, но еще непроверенная. Не было оснований.

– Костя! – возмутился Чудинов. – Ты что – графа Льва Толстого, Николаевича, начитался? Когда еще проверять? После того, как он всех нас нафарширует свинчаткой?

– А как иначе? – поинтересовался Яковлев.

– Сделать то же самое, но первым. А потом и проверять, поскольку в только в таком случае ты можешь остаться жив! – отрезал Чудинов.

Яковлев неодобрительно покачал головой.

– Ты это всерьез, Серафим? Не радуешь ты меня, не радуешь… Сначала расстрелять, а потом у мертвеца спросить, не собирался ли он нас немножко пиф-паф? Я не уверен, что он тебе ответит.

– Костя! – сказал Чудинов. – Я тебя не узнаю. Тебя, верно, подменили. Ты разве забыл – это революция! Это война. Приходится стрелять первым. И в этот момент не важно, ошибаешься ты или нет – ты сам нас так учил! Потому что есть вещи более важные. Жизнь Заславского – пустяк по сравнению с тем, из-за чего ты сюда явился. Даже если бы Заславский оказался не врагом, рисковать все равно нельзя.

Неожиданно подал реплику Гузаков.

– Константин, тут сомневаться нечего. Серафим прав на все сто. Подумай сам: если сведения верны, то Заславский предатель и заслуживает пули немедленно. Но ежели сведения не верны и он задумал всего лишь провокацию, все равно Заславский предатель и заслуживает свои девять грамм в башку. Потому что он провоцировал нас на столкновение, чтобы мы, а не он, пролили первую кровь. Численный перевес все равно у него. И тогда руки у него будут полностью развязаны. Никто не сможет его упрекнуть или обвинить в чем-либо. Победителей не судили, не судят и судить никогда не будут. Разве мы уже не имеем права защищаться?

Яковлев рассмеялся.

– Превосходно! Замечательно! – воскликнул он. – Глафира Васильевна, – обратился он к Новосильцевой. – Посмотрите внимательно на этого человека, – он указал на Гузакова. – Перед вами новый калиф Омар. Только свой, сибирский. Еще будете гордиться таким знакомством.

– Ты чего? – обиделся Гузаков. – Какой еще омар?

– Омар, – внушительно подал голос Гончарюк, – есть морской рак. Большой. Европейский весит до двадцати фунтов, американский – до тридцати, и норвежский – так, мелочь: два фунта.