Не любил Государь и активного участия дам на охоте и дамских охотничьих костюмов. Сужу об этом потому, что Государь, показывая мне сам один из альбомов Зичи, того года, в котором на охотах принимала участие Вел. Княгиня Мария Павловна, остановил мое внимание на рисунке, изображавшем Вел. Княгиню в короткой юбке и тирольской шляпе, и с усмешкой добавил: «а вы видели, как она нарядилась».
Говорили, что Государю настолько не нравились костюмы Великой Княгини и то, что она стреляла, что Он перестал приглашать ее в Спалу, почему в этом году Вел. Князь и был в Спале без жены. Думаю, что не симпатизировал Государь В. К. Марии Павловне больше потому, что она была немка и за ее склонность к Германии. Впрочем, это только мое предположение.
Как я уже сказал, Государь в душе не был охотник, но любил охоту на оленя с подъезда («Pürschen»), как я не раз от него слышал, главным образом потому, что на этой охоте при восходе солнца он мог любоваться чудными картинами природы. На облавах он даже не всегда стрелял и я видел не раз, как он, стоя на номере, вырезал ножом фигуры и вензеля в коре деревьев и пропускал зверя без выстрела, только любуясь на него, как на картину. Зато он строго следил, чтобы другие не били молодых зверей и особенно маток, и, как говорили, иногда бывал неприятен, когда по горячке отступали от принятых правил или ему мешали. Помню, как он несколько дней оставался без выстрела и становился нетерпеливым; наконец, на одном из загонов я стоял на номере рядом с ним и видел как на него вышел чудный, старый олень, но зверь шел между деревьями, Государь поднял ружье и выжидал пока олень выйдет на чистое место, но в момент, когда зверь приблизился к поляне, на соседнем номере с другой стороны кто-то громко чихнул – олень круто повернулся и бросился в чащу. Это был единственный раз, что я видел, как Государь рассердился, и я услышал, как он громко крикнул ген. Черевину: «Петр Александрович! С насморком на охоту не ездят, а остаются дома…»
В другой раз я стоял рядом с Цесаревичем; на меня вышло два оленя – старый и молодой, я выбрал, конечно, старика, прицелился, но в момент выстрела, звери что-то почуяли и повернули, я выстрелил второпях, ошибся между деревьями и положил молодого; загонщики вытащили оленя на номере Цесаревича. Вскоре я услышал, как Государь, проходя по линии стрелков и увидев молодого оленя на номере Наследника, стал его упрекать довольно резко за такой непозволительный промах, и как Наследник чуть не со слезами в голосе спешил уверить отца, что это промах не его, а соседа. Мне стало очень неловко, я пошел навстречу Государю и извинился. «Ну вам, как новичку, это на первый раз прощается, сказал мне Государь улыбаясь, но впредь, я надеюсь, вы горячиться не будете. Тем не менее вечером мы найдем вам наказание».
Мне очень везло и я взял в этот день еще одного, на этот раз чудного по рогам, старого зверя, одного из лучших за все охоты.
За обедом в Спале существовал обычай, что убивший в данный день оленя, должен был стоя и поклонившись Государю выпить до дна кубок шампанского, вмещавший ¾ бутылки вина, который Государь наливал сам и посылал «виновнику торжества». Старикам, которым вино было вредно, Государь наливал кубок далеко не полным. В этот день, когда я по ошибке убил молодого оленя и старого, Государь прислал мне кубок два раза, сказав, что это в наказание за промах. Я благополучно исполнил приказание, хотя не без страха, и в этот вечер с успехом играл с Государем в винт. Государь с улыбкой заметил, что я приношу ему двойной убыток – бью молодую дичь и опорожняю его погреб.
Кстати сказать, во время болезни Государя распустили сказку, будто Государь очень любил кушать и злоупотреблял вином, чем и стремились объяснить его болезнь. Должен сказать, что это совершенная неправда. Государь не был гастрономом, как его братья, и, как многие очень полные люди, для своего роста кушал скорее мало, никогда не придавая еде особенное значение; пил ли он водку за закуской – не помню, кажется нет, а если и пил, то никак не больше одной маленькой чарочки; за столом он пил больше квас, вина почти не пил, а если пил, то свой любимый напиток – русский квас пополам с шампанским и то очень умеренно; вечером ему подавали всегда графин замороженной воды, и он пил такой ледяной воды действительно очень много, всегда жалуясь на неутолимую жажду. Вообще Государь вел очень умеренный образ жизни и если чем-либо себе вредил, то это непосильной работой в ущерб сну.
В Спале Государь отдыхал; о делах и политике было принято не говорить, но, как я уже сказал, через день приезжал фельдъегерь с бумагами и в эти дни Государь и в Спале работал до глубокой ночи. О. Б. Рихтер говорил мне, что Государь поразительно добросовестно относится к делам, и как-то раз показал мне толстый портфель, который Государь в дни отъезда фельдъегерей присылал ему с готовыми резолюциями. «За много лет, что я управляю комиссией прошений на Высочайшее имя, говорил мне Рихтер, я не помню случая, чтобы посланный мною Государю с вечера портфель с бумагами не был возвращен мне на следующее утро с исполненными делами».
Должен сознаться, что жизнь в Спале однообразна и монотонна и давала мало пищи уму, но зато, при отличном воздухе в сосновом лесу и обычно отличной погоде в сентябре, отдых действительно был полный, причем мы весь день проводили на воздухе, хотя без достаточного движения, ибо почти не приходилось ходить. Богатейшая-же по количеству дичи и организации охота для любителей таковой исключала скуку, а редкая любезность и гостеприимство Августейших хозяев были причиной полного отсутствия всякой натянутости.
Как врачу, мне в Спале почти не приходилось функционировать, причем и в этом отношении сказывалась безграничная любезность и деликатность Государя. Как-то нездоровой почувствовала себя Вел. Княжна Ксения Александровна.
Государь до выезда на охоту послал за мной и приказал, осмотрев Вел. Княжну, доложить ему о состоянии ее здоровья. Я исполнил поручение; ничего серьезного не было, но я тем не менее предложил остаться дома и не ехать на охоту. «Что за пустяки, сказал Государь, поезжайте, если вы понадобитесь, то за вами пришлют, пропускать хороший день охоты не вижу причины. Я взял вас сюда для того, чтобы вы отдохнули, а не для того, чтобы ходить за больными».
Другой раз я перенес несколько неприятных минут, благодаря мало остроумной интриге одного коллеги и мало доброжелательного отношения ко мне графа Воронцова. Расскажу этот инцидент, так как он хорошо рисует характер Государя. Как-то легко заболел ген. Рихтер, всегда страдавший старческим хроническим бронхитом, и не выехал на охоту. Рихтер лечился гомеопатами и нашу науку не признавал, поэтому я не мог предложить ему свои услуги и пошел просто навестить его, при этом я убедился, что заболевание самое безобидное, о чем и доложил Государю.
На третий день болезни Рихтера совершенно неожиданно для меня в Спале появился Алышевский, приехавший якобы для того, чтобы доложить Государю о состоянии болезни Вел. Кн. Георгия Александровича, лечением которого он руководил. Перед обедом я зашел к Рихтеру, которого нашел почти здоровым, и, выходя от него, встретил гр. Воронцова и Алышевского, шедших к нему. Дождавшись в коридоре Алышевского, я спросил его, как он нашел генерала? Он ответил, что нашел у Рихтера воспаление легких, считает положение очень опасным и не отвечает за следующий день. Я попытался возражать, указав, что температура нормальная и что самочувствие отличное. Но Алышевский, известный своей невоспитанностью и грубостью, ответил, что я, как хирург, видимо ничего не понимаю в болезнях легких и ушел, добавив, что он сегодня вечером уезжает.
После обеда я видел, как гр. Воронцов и Алышевский вошли в кабинет к Государю и, пробыв там недолго, ушли. После этого Государь вышел в гостиную и спросил меня, что с Рихтером? Я ответил, что генерал завтра собирается, с моего согласия, выехать на охоту. «Как же Алышевский только что сказал мне, что у Рихтера воспаление легких и что он считает его положение очень опасным». Я объяснил, что остаюсь при своем мнении и что опасения Алышевского мне непонятны. Государь улыбнулся и спросил: «Хорошо, вы мне отвечаете за Рихтера?» «Отвечаю, В. В.» – ответил я. Вскоре меня позвала Императрица и сделала мне те-же вопросы. Я объяснил то же, но Она видимо не успокоилась. Я совершенно не понимал поведение Алышевского и цель всей этой комедии – ошибаться он не мог, но для чего-же он все это выдумал? Думаю, что это была чья-то попытка «подставить мне ножку». Должен признаться, что эту ночь я провел тем не менее в тревоге. Рано утром я пошел не без некоторого страха к Рихтеру и застал его на ногах – он собирался ехать на охоту. Когда Государь, выйдя на крыльцо, чтобы садиться в экипаж, увидел Рихтера, который заявил ему, что он совершенно поправился, он только многозначительно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Этим инцидент и закончился, но никто со мной больше о нем не говорил. Меня удивило, что ни единого слова ни вечером, ни на другое утро не сказал мне гр. Воронцов. От всяких заключений я воздерживаюсь, но напомню, что Алышевский был домашний врач и близкий человек гр. Воронцова, что он был ученик С. П. Боткина и самый ярый враг так называемой немецкой партии, о чем я говорил в начале этих воспоминаний.
В конце пребывания Государя в Спале в одно из воскресений охота была отменена и все загонщики – крестьяне соседних деревень – в числе нескольких сотен человек с их женами были приглашены на угощение в усадьбу. На площадке перед домом были накрыты длинные столы, уставленные яствами, Государь с Императрицей обходил гостей, долго дружески с ними беседовал и благодарил за оказанные ими во время охоты услуги.
В конце сентября мы переехали из Спалы в Скерневицы, где дня 3–4 происходили охоты на зайцев, коз и фазанов. Охоты эти были действительно выдающиеся по количеству дичи, припоминаю, что в один из этих дней было взято больше тысячи штук дичи, из числа коей около 500 зайцев.
В Скерневицы приезжали П. С. Ванновский, генерал Гурко с супругой и другие лица из Варшавы на большой обед. Около 1 октября мы через Варшаву, где Государь на вокзале принял представителей варшавской администрации и польской знати, вернулись в Гатчину, а я отпущен был в Петербург к своей обычной деятельности.
VII. Гатчина
Всю позднюю осень и первую половину зимы Государь с Семьей обычно проводил в Гатчине, а к новому году переезжал в Петербург в Аничков Дворец, посещая Зимний Дворец лишь в дни выходов, балов и торжественных приемов.
Зимой 1892/93 г. меня несколько раз приглашали в Гатчину по разным случаям и не раз оставляли к завтраку; два раза я был приглашен туда на охоту и бывал там с поздравлением в дни семейных праздников, хотя никакого служебного положения при Дворе не занимал; при этом я имел возможность ближе ознакомиться с жизнью Царской Семьи в Гатчине.
Известно, что Государь Александр III и Императрица Мария Федоровна почему-то любили для жилья маленькие и низенькие комнаты, а большими пользовались только для официальных приемов. Так в Гатчинском Дворце Царская Семья занимала в «арсенальном каре» так называемый антресоль, помещение между нижним этажом и бельэтажем. Комнаты там были расположены подряд вдоль узкого, низкого и полутемного коридора и выходили окнами частью в парк, частью на большой двор. Сами комнаты были маленькие, как коробки, и очень низкие, я думаю, не выше 3½ аршин. Из комнат, которые я знал, могу назвать очень небольшую столовую, служившую одновременно и приемной, налево – рабочий кабинет Государя, направо – гостиная, она-же и кабинет Императрицы, всегда наполненная чудными цветами, и за ней спальня; в остальных комнатах помещались дети. В этом помещении происходили семейные завтраки и Императрица принимала только самых интимных посетителей, официальные приемы происходили в нижнем этаже. Где официально принимал Государь, я не знаю, но работал он в своем маленьком кабинете в антресоле.
Из придворных и свиты, кроме фрейлин графинь Кутузовых и Е. С. Озеровой, в Гатчине постоянно жили только ген. – ад. Черевин (дежурный генерал и по этой должности начальник охраны), его помощник ген. П. П. Гессе, командир сводного гвардейского полка фл. – ад. С. С. Озеров, другие чины охраны, Г. И. Гирш и воспитатели Августейших детей. Даже Гофмаршал бывал наездами. Кроме того в «Егерской слободе» зимой жил начальник Императорской Охоты ген. – ад. Д. Б. Голицын с семьей и ловчий Государя Диц.
Фрейлины помещались в нижнем этаже «арсенального каре», все остальные как живущие, так и часто приезжавшие, имели свои квартиры в так назыв. «кухонном каре»; там же было и помещение дежурного флигель-адъютанта и столовая для приезжавших. П. Л. Черевин занимал 3–4 комнаты, рядом со своей канцелярией, ведавшей охраной, и пользовался особыми правами – ему полагался в его квартире стол от Двора на то число персон, которое он указывал. Все приезжавшие в Гатчину с докладами и делами обычно заходили к Черевину и некоторые оставались у него, по его приглашению к завтраку. Поэтому с 10 ч. утра и до 3-х у П. Л. Черевина бывал целый раут и здесь часто решались наиболее серьезные государственные дела, так как П. Л. Черевин был очень близок к Государю и всегда имел к Нему доступ без доклада.
Государь и его семья жили в Гатчине очень уединенно. Из чужих в Гатчине очень часто и подолгу живал в качестве гостя и друга только один П. В. Жуковский, сын нашего знаменитого поэта и воспитателя Александра II, – человек свободный, не занимавший никакого придворного или служебного положения, художник, которого звали другом Государя.
Утром Государь принимал представляющихся и доклады министров; Императрица в известные дни принимала доклады Своего Секретаря, главноуправляющего ведомством Императрицы Марии, председателя главного правления Р. О. Кр. Креста, начальниц институтов, представляющихся и немногих городских дам. Около часу Семья собиралась к завтраку в маленькой столовой в антресоле, к которому приглашался ежедневно Жуковский и по очереди очень немногие из министров, имевших доклад в этот день и немногие из придворных.
Из лиц, живших в Гатчине, к завтраку никто не приглашался; очень часто за завтраком, кроме Царской Семьи, присутствовал один П. В. Жуковский. В те немногие дни, когда я удостаивался приглашения, я там из чужих, кроме Жуковского, никого не видел. После завтрака Государь закуривал большую сигару и пил кофе в гостиной Императрицы. Затем Государь проводил часа два на воздухе, большею частью в парке, а с наступлением темноты ежедневно садился за работу. О дальнейшем препровождении времени я мало знаю, так как никогда вечером в Гатчине не бывал. Знаю, что к обеду по очереди приглашались лица свиты, жившие в Гатчине, и иногда немногие гости из Петербурга. Гостить на несколько дней приезжали в Гатчину граф и графиня Воронцовы, при жизни князя В. С. Оболенского, он и его жена, В. А. Шереметев с женой и, кажется, больше никто. Знаю со слов Императрицы, что Государь вечером часов с 9 уходил к себе в кабинет и работал до 2–3 часов ночи и приходил в спальню, когда Императрица давно спала.
По воскресеньям и праздникам все жившие в Гатчине и некоторые из более близких придворных, приезжавших из города, присутствовали в дворцовой церкви на обедне, а потом приглашались к завтраку, который происходил в «арсенальной зале»; в эти дни к завтраку приглашались все офицеры сводного полка и конвоя, а так-же представители гатчинского гарнизона и управления городом, дворцом и охотой. За завтраком обыкновенно играл придворный оркестр, причем программа составлялась по выбору Императрицы.
От времени до времени в Гатчине бывали и охоты, очень обильные дичью, но убитая дичь, на иностранный лад, охотникам не выдавалась. Иногда Государь ездил на охоту один, в сопровождении Кн. Голицына и Дица. Особенно Государь любил колоть ночью рыбу в прорубях на Гатчинских прудах, очень рыбных. На эту рыбную ловлю Государь уходил один ночью, по окончании своей работы, и проводил 2–3 часа только в сообществе одного или двух матросов. Как мне говорили особенно любил Государь общество детей и весной нередко после завтрака на большой линейке уезжал с гурьбой детей своих и приглашенных в чудный Гатчинский парк и там играл и «возился» с ними. По-видимому, он мало уважал человечество, слишком хорошо зная его лживость и фальшь и находил, что действительно отдохнуть нравственно можно только в сообществе еще чистых детских душ – это было для него очень характерно.