Пилот Машины времени. Книга первая. Утопия по-королевски

Василий и Пётр Иванович зашли в сени.

Я быстро отключаю модуль и ожидаю хозяев.

В дом Пётр Иванович и Василий вошли вместе. Небольшая эмалированная чашка в руках Петра Ивановича наполнена капустой, украшенной кусочками розовой моркови и ломтиками яблок.

– Здравствуйте, сударыня! – степенно говорит Пётр Иванович. – Вот и я. Обо мне справлялись? Мы вроде бы и не знакомы.

Я встаю со стула и поворачиваюсь к вошедшим.

– Не знакомы. Но я о вас слышала.

– От кого?

– Уж и не припомню, – соврала я.

– А из каких краёв будете? В такое тревожное время, да ещё в темень?

– Я – беженка. Из Парижа.

Пётр Иванович с чашкой в руке философски вздёрнул правую бровь и принялся пристально рассматривать меня, с ног до головы. Больше всего его заинтересовали мои резиновые боты. Я опустила глаза и тоже посмотрела на них. Новые, блестящие чёрным лаком, словно только что извлечённые из упаковочной коробки. Никаких следов грязи и пыли. Даже не очень мокрые. Так, пара прозрачных капелек от попадания в лужу при выходе из модуля. А, судя по погоде, должны соответствовать «текущему моменту». Кирзовые сапоги Петра Ивановича, не смотря на тщательную чистку в траве, выглядят натурально – и мокрые, и грязные.

– Как звать-то вас, доченька?

– Николь.

– Нерусская?

– Француженка.

Пётр Иванович удивлённо крякнул и поставил чашку на стол.

– Присаживайтесь. Сейчас отужинаем, чем Бог послал. Вот только шлёпанцы одену. Вася, не стой посреди хаты светящимся в сумерках пнём, обслужи гостью.

Василий и в самом деле светится. Лицо покраснело, глаза сверкают синими лампочками. Тик на щеке «работает» почти без остановки. Надо бы вмешаться, просканировать, поставить диагноз и влить в спиртовой раствор дозу эмбрионального восстановителя. Но, сначала, нужно установить причину. Похоже – приобретённое – результат полученной травмы…

– Давайте-ка, я вам картошечки наложу, – говорит Василий. – И капустки… на тарелку… С огурцами в этом году промашка вышла – морозцем побило… а ананасы в наших краях не произрастают… а вот этого добра – полон погреб…

Столовой ложкой Василий старательно перемешивает содержимое сковороды и накладывает на тарелку солидную порцию экзотической еды и добавляет квашеной капусты. От каравая, лежавшего на столе в полотняной обёртке, отрезает несколько кусков и самый большой пристраивает на краю моей тарелки.

Пётр Иванович, в таких же, как у сына, плетёных шлёпанцах, именуемых «лапти», входит в помещение, бросает печально-загадочный взгляд на меня и на Василия, подходит к голландке, разгребает кочергой красные угли, и степенно усаживается рядом. Василий втискивается в уголок около стены.

– Сперва по маленькой и закусим, – говорит Пётр Иванович, осторожно отскребая сургучную печать с горлышка бутылки. – А потом приступим к беседе.

Коричневые крошки от сургуча и саму пробку, ловко извлечённую из сосуда ударом ладони по донышку, Пётр Иванович выкидывает в старое металлическое ведро, стоящее под столом. Водку разливает на глазок, но точно, до миллиграмма…

По моей команде модуль накидывает на хозяев дома проницаемый кокон индивидуального времени и снижает биоритмы до «чистого» нуля. Сканирование Василия подтверждает догадки о приобретённой травме. Повреждение нервных окончаний в левой части лица. При общем возбуждении возникают не контролируемые колебания лицевой мышцы. Поправимо. Хуже другое. У Василия обнаруживается нарушение в работе головного мозга. Левое полушарие, в результате жёсткого разового воздействия, возможно – удара, не воспринимает биоритмы, контролирующие 33-й сегмент. В результате чего накапливается отрицательная «Корон энергия». При её избытке происходит моментальный энергетический выброс. Эпилептический удар. Потеря сознания, судороги, общее ухудшение самочувствия. Угроза кровоизлияния в мозг. Устойчивое генное нарушение, передающееся по наследству. Детей Василию в таком положении иметь никак нельзя. Излечить недуг можно, при точном выполнении режима и применении биологической терапии. При моих возможностях, месяца за два управлюсь. Но для этого необходимо: либо раскрыть себя и внушить пациенту необходимость пить спиртовой раствор с эмбриональным восстановителем ежедневно, перед сном, в количестве 50 граммов, а не по пол-литра за «один присест»; либо погрузить его в индивидуальный пространственный кокон, отправить в модуль к Уитни, держать в суровом режиме месяц, потом вычистить память от всего увиденного, и вернуть к данному столу, перед поднятием первого тоста, за знакомство…

Пётр Иванович – вполне здоров. Незначительные солевые отложения, что вполне соответствует возрасту. И довольно-таки значительные накопления никотиновой смолы в лёгких от самосадного табака. От того и другого я помогу избавиться доброму хозяину хижины за один приём спиртового раствора. Соль растворится и уйдёт из организма естественным путём. А никотин придётся выхаркивать месяца три, если курить умеренно.

Я быстро заменила водку в стаканах Василия и Петра Ивановича на соответствующие «лекарственные» дозы раствора. Полагаю, что тик Василия исчезнет уже через пять минут, после первой рюмки. А всё остальное для обоих произойдёт незаметно, и при отмеченных мною условиях. В первую очередь – при соблюдении режима…

– Ну, доченька, за наше с вами знакомство!

Я выпила содержимое стакана. Это была самая настоящая русская водка, из бутылки. И, не стесняясь хозяев, накинулась на остывающую картошку.

Ей Богу, вкусно!

Да ещё со свежеквашеной капустой. И сало тает во рту, догоняя угасающий водочный огонёк.

Пётр Иванович и Василий с умилением смотрят на мою физиономию, разбухшую от набитой в рот пищи, и улыбаются.

– Мне Танюшка Фролова что-то про вас рассказывала, – начинает беседу Пётр Иванович, – с месяц тому назад. Говорит, что беженка через Грачёвку проходила. Из далека. Будто бы в командировке задержалась. Значит, это про вас? Или нет?

– Была я у них. Молоком меня угощали.

– А про Агриппу от кого узнали?

– Не помню. Может быть, Фроловы мне и сказали.

– Француженка, а по-русски весьма недурно изъясняетесь, сударыня! Как вас по имени величать?

– Николь, – напомнила я Петру Ивановичу своё имя, – а по-русски… лучше всего – Натали. Или Наташа. И можно на «ты». А то официальное «вы» как-то меня сковывает. Русский знаю, потому что длительное время жила в Бородино. Сейчас попала к вам, в Грачёвку и не знаю, что предпринять. Живу у разных людей в соседних селениях. Врачебная практика небольшая, но тёте Агриппе помочь смогу. Если разрешит, поживу до выздоровления у неё. С немцами связей не имею.

– Предупредительная! Ответила на все незаданные вопросы. А Агриппе теперь только Бог может помочь. Сердечко у неё паршивое. Яшка, наш сельский староста, немецкого врача приводил к ней. Тот, конечно, больше по ранениям спец. Он сказал, что Агриппе нужен покой, питание и соответствующие лекарства. А где их сейчас найдёшь? Немец ей уколы делает. Хороший немец. Не шарахается от Агриппиной беды. И нос не воротит от хлева, в котором она живёт… Она-то тебя примет на постой, доченька. Да будешь ли ты там жить? Вот сходим к ней – увидишь её хоромы…

 
                                    25
 

Тик у Василия прошёл. Он это заметил не сразу. Не дёргается щека, и ладно. Видимо и такое у него бывало.

Угощение, вместе с двумя рюмочками водки, мой желудок принял с благодарностью. Слегка захмелела и вывалила на хозяев такую «ерундистику» о моём появлении в Грачёвке, что сама в неё поверила.

После ужина Пётр Иванович одел кирзачи, брезентовый плащ и взялся проводить меня до дома Агриппы.

Скрытые темнотой, тайком, прошли вдоль плетней несколько строений и приблизились к маленькому домику с подслеповатыми окошками, через которые едва пробивался огонёк лампы. Тяжёлая дощатая дверь оказалась не запертой и Пётр Иванович, открыв её, первым переступил порог. Я последовала за ним и оказалась в тёмном тамбуре, в глубине которого, тяжело сопя и постукивая копытами о деревянные доски, размещалась корова. Пахло навозом. Ноги скользили на сыром полу. Я чуть не упала. Пётр Иванович, услышав мои «ахи», подхватил меня за руку и поставил рядом с собой. Пошарив в темноте по стене, он нашёл дверь, ведущую в жилое помещение. Открыл её и впустил меня первой.

Внутри царил такой же полумрак, как и в каждом жилище грачёвцев, не имеющем электрического освещения. Свет излучали: керосиновая лампа с закопченным стеклянным колпаком, стоявшая на маленьком столике возле окна у правой стены, и огромная русская печка, из открытого горна которой в помещение «выплёскивались» красноватые блики от тлеющих поленьев. Печь занимала четверть территории всего пространства дома. Ещё столько же было отведено для деревянной кровати, примыкавшей к побеленному извёсткой тёплому боку печи.

На кровати сидела крупных размеров женщина лет пятидесяти, одетая в длиннополую ночную рубаху, чистую, с красивыми узорами на груди, скорее всего вышитыми руками хозяйки. Большие ноги со следами подагры выглядывали из-под рубахи. Сильные руки лежали на коленях. Крупные черты лица, скорее мужские, приятно гармонировали с остальными частями тела. Густые, чёрные, с редкой проседью волосы могучими волнами спадали на широкую спину и уходили куда-то в ворох одеял и простыней, обрамлявших тело хозяйки хижины.

Это, видимо, и была тётя Агриппа.

В комнате на широкой лавке возле окна, стоящей вдоль стены, сидело ещё одно существо. Оно не бросалось в глаза из-за своей неприметности, ибо и одеждой, и лицом сливалось с серым фоном стены.

Пришлось напрячь зрение, чтобы рассмотреть подробности «божьего создания».

Маленькая женщина, одетая в потрёпанный ватник, в тёмном байковом платке, в больших резиновых сапогах, смотрела на нас со страхом в широко открытых глазах. Что-то знакомое во взгляде. Да это же Танюша Фролова!..

– Добрый вечер, сударыни! – сказал Петр Иванович.

– Добрый, Петя! – ответила Агриппа, повернувшись к нам. – Ты чего, на ночь глядя? Кого привёл?

Танюша вскочила со своего места, засуетилась, вытащила из тёмного угла матерчатую сумку, достала из неё стеклянную банку и осторожно поставила на лавку.

– Варенье, малиновое. Будете чай пить. А я пойду.

– Спасибо, Танюшка! Завтра приходи, если будет время. Поговорим. А то мне скучно одной. А вы проходите, присаживайтесь.

– Да я на минутку, Агриппа, – сказал Пётр Иванович. – Вот доктора тебе привёл. Может чем поможет. – Пётр Иванович подтолкнул меня на середину комнаты. – Беженка она. Вроде бы и жить негде. Ты поговори с ней. Она из Франции. Случайно к нам попала.

Танюша у порога оглянулась на меня и сказала:

– Так вы не успели уехать? А мы с мамой вспоминали вас.

– Не успела, – ответила я и стала снимать дождевик.

– А ко мне раза два Фриц приходил, – пророкотала Агриппа, обращаясь к Петру Ивановичу. – Уколы делал. Какие-то порошки принёс. Пью. Горькие, зараза. И ничего на мою лихоманку не действует!

– А ты чего немца Фрицем называешь, Агриппа? Может обидеться.

– Так его Фрицем и зовут. Имя у него такое. Доктор Фриц Бауэр. Душевный парень. Работы у него сейчас прибавилось. Говорит, не до меня. Комендант недовольство высказывает. Тяжелораненых и убиенных не успевают на запад отправлять. Наши, стало быть, зубы начинают показывать. – Тётя Агриппа повернулась ко мне. – Ну и что ты со мной будешь делать, красавица? По-русски говоришь?

– Говорит, Агриппа. Даже лучше, чем мы с тобой. Пойду я, Агриппа, до хаты. А то Васька всю бражку без меня вылакает. Увлекаться он ею стал в последнее время. Падучая недавно приключилась. Чуть себе язык не откусил. Хорошо я рядом был. Ну, прощевайте!

– Ты, Петя, тоже забегай! Я для Василия твоего отварчик приготовлю. Пусть попьёт вместо бражки. От него голова светлеет. А от пьянки-то, может, лихоманка его и мучает.

– Да нет! Как после финской компании приехал мой сынок домой в помятом состоянии, так и поныне, без улучшений. Ну, бывайте!

– Ага! Не спеши! Цела твоя порция будет! – сказала Агриппа и плавно махнула рукой в сторону Петра Ивановича. – Завтра зайди-ка, как встанешь! Поможешь картошки из погреба достать. Мне, ведь, тяжёлое нельзя. Вчера еле вылезла с ведром. Себе хочу в мундире сварить, да и Зорьке пойло требуется. Не всё же сено в сухомятку жевать. И для Василия твоего лекарство будет готово. А теперь иди…

Пётр Иванович улыбнулся, кивнул Агриппе, взглянул на меня и шумно вышел в тёмный тамбур.

Тётя Агриппа немного посидела на своём ложе, поправила простыни и одеяла, взбила перовую подушку, а потом встала и подошла ко мне.

Она была выше меня – примерно метр восемьдесят. Половицы под ней поскрипывали и прогибались. От женщины веяло богатырской силой и спокойствием. Большие и крепкие руки нежно легли на мои предплечья и увлекли к низенькой табуретке, стоявшей напротив топившейся печи.

– Меня зовут Агриппина Васильевна. Для тебя, доченька, – тётя Агриппа. А тебя как величать?

– Николь Депрези де Фо.

– Красиво! Сразу и не запомнишь. А по-нашему, как будет?

– Натали, или Наташа.

– Вот! Это – куда понятнее для русского уха! Ты здесь посиди, погрейся, а я сейчас чайку приготовлю. – Агриппа повернулась к огню и сковородником достала из горна огромный чайник, совершенно чёрный от копоти. – Пётр, видать, тебя уже угощал ужином. Лучком попахивает… и ещё чем-то, лекарственным. А до чая они с Васькой не охотники. Они всё бражничают. Вот, кстати, и отварчик заварим, для болезного. У тебя в чемоданчике есть ли что, для лечения падучей?

Светлая голова у тёти Агриппы! В её отвар я и буду добавлять дозы универсального эмбрионального восстановителя.

– Найдётся, – ответила я, взглянув на саквояж, в котором, кроме примитивных муляжей ничего полезного для сельского доктора не имелось.

– Французское, небось? – Агриппа повернулась ко мне, держа незащищённой рукой попыхивавший паром чайник.

– Французское, тётя Агриппа.

Чайник был поставлен на столик. Там же появились пара гранёных стаканов в подстаканниках с чайными ложечками и большой фарфоровый заварник. В заварной чайник Агриппа насыпала несколько щепоток чёрной смеси, видимо из высушенных трав, ибо запах от этого «зелья» исходил необычайно приятный. Рядом Агриппа поставила эмалированный кувшин и из тряпичного мешочка, висевшего на стене за печкой, положила в него другую растительную смесь. В заварник и в кувшин налила кипятка и прикрыла их матерчатыми колпаками. Баночка с малиновым вареньем от Танюши Фроловой и ещё одна, из шкафчика Агриппы, со сливовым, были вскрыты и притягивали к себе ягодно-фруктовым ароматом. Два фарфоровых блюдца легли на столик, в довершение чайного натюрморта.

– Подождём, пока запарится чаёк, – сказала Агриппа и легко перенесла столик к кровати. – Поскольку мебели у меня лишней нет, я сяду на койку, а ты – напротив. Давай-ка я тебе одеяло подстелю. Мягче будет сидеть.

Тётя Агриппа вытащила из вороха тряпок на печи сложенное одеяло и положила его на стул. Стул я перенесла к сервированному столику и села.

– Не стесняешься! Молодец! Сразу видно – городского воспитания. Сейчас мы всё о себе друг дружке расскажем. И о моих болячках поговорим. И Василию настойку смастерим заодно. Я ведь, доченька, не очень-то верю во все эти лечения. Коли у меня сердечко стало пошаливать, то лучшего уже ожидать нечего. Так и будет периодически останавливать мои душевные порывы, пока не взорвётся. Это точно. И про Васькину падучую врачи говорят, что она так же – пожизненна. Успокоить её можно. А вылечить – нет. Вот не будет парень брагу пить, и приступы будут реже. Со временем могут прекратиться совсем. А начнёт «хулиганить» и падучая – тут как тут. А французы как на этот счёт думают?

– Так же, тётя Агриппа.

– Вот! Стало быть, все наши потуги в виде уколов, таблеток, настоек, заговоров и прочего, – сущая ерунда! Родиться надобно здоровым и беречь себя и своё драгоценное здоровьице до конца дней. А ремонтировать можно только машины. Да и они не вечны…

Время в темпоральном коконе дёрнулось и замерло…

…Мозг у Агриппины Васильевны большой и без изъянов. Зубы здоровые – все тридцать два. Волосы могучие, с редкой сединой. Шрам от фурункула на правой щеке. И тело нормальное для возраста Агриппы. Сердце дряблое. Ишемия. Сосуды изношены. Холестерин. Подкожные бляшки на животе, руках. Имеют тенденцию к рассасыванию. Подагра. Наросты у большого пальца на обеих ногах. Сухие мозоли. Всё не так страшно. Всё поправимо, даже возможностями медицины двадцатого века. Только где она здесь, их знаменитая медицина!

Мужчин у Агриппы не было давно. Но она ещё может рожать. Правда, для этого нужны условия и медицина двадцать девятого века…

Препарат для Василия был просчитан ещё в его присутствии. Необходимое количество спиртового раствора я поместила в стеклянную бутылку без наклейки и спрятала в саквояж. В стеклянный же пузырёк отфильтровала обычного восстановителя и положила в карман халата. Это для Агриппы.

Ещё раз прошлась сканером, снизу-вверх. Питается Агриппа скверно. Видимо и бляшки стали рассасываться от этого. А телу можно позавидовать. Наши женщины, да и мужчины, редко бывают такой «конструкции»…

– Ой! Чего-то меня тряхнуло! Не смертушка ли ко мне с косой припёрлась! – Агриппа басовито хохотнула и прижала левую руку к груди. – Ан – нет! Не щемит! А до этого будто бы перед глазами белые всполохи промелькнули! А теперь вот ты, в белом халатике, передо мной…

Чай успел завариться. Агриппа налила из заварника, разбавила кипятком и стала накладывать себе на блюдце сливового варенья.

– Пряников и эклеров, доченька, у меня нет. Так что из сладостей советую попробовать моё варево, из слив. От малины потеть будешь. А это – сладенькое, и к чаю в самый раз.

– Большое спасибо, тётя Агриппа! Непременно выпью с вашим вареньем стаканчик целебного чаю. А вот вам, перед вечерней трапезой, в виде ежедневных добавок по десять капель, рекомендую это снадобье. Можно в чай, можно в первые блюда, или просто запить кипячёной водой. В кипящую воду лекарство помещать не рекомендуется. Он потеряет лечебные свойства.

Тётя Агриппа приняла у меня пузырёк, извлечённый из кармана халата, и посмотрела на него с умилением в широко раскрытых добрых глазах. Открыла пробку, осторожно понюхала. Потом слизнула с чайной ложки варенье и накапала в неё указанную дозу лекарства. Решительно опустила ложечку в чай, помешала ею в стакане, одновременно приговаривая:

– Завтра за картошкой в погреб полезу сама. Танюшку к Милке не допущу, подою сама. Дровишек тоже наколю сама… Наташа! А когда облегчение-то наступит? Вот бы к Новому Году выздороветь! А то по ночам ко мне страх подкрадывается и кажется, что я начинаю отходить. Ноги становятся холодными, а лоб мокрым. Рядышком никого нет. Помру в одиночестве! И найдут меня холодную, и с душком… Ой! Что это я, о грустном? И не к столу такие слова! Извини старушку!..

Агриппа осторожно отхлебнула из стакана лечебный чай и посмотрела мне в глаза. Желает услышать красивый и положительный ответ. Не верит в волшебные свойства лекарств, но любит слушать волшебные обещания врачей… И ещё, любит «ёрничать» на данную тему.

– Сегодня, тётя Агриппа, будете спать без сновидений и страхов. Милку завтра утром можете подоить, а с тяжестями придётся недельку подождать. Через месяц у вас должны исчезнуть бляшки, сухие мозоли и седые волосы. Через шесть недель рассосутся наросты на ногах. Сердце и сосуды требуют длительного лечения, но и они больше беспокоить не будут.

– Вона, как! Твоими бы устами, доченька, мёд пить! Пей-ка лучше чаёк. Он уже остывает. И вареньице попробуй.

– Я за вами прослежу, тётя Агриппа. Если будете соблюдать режим, то через два месяца станете здоровой.

– Может быть, и Ваське эту сказку ты сегодня рассказывала?

– Нет, тётя Агриппа, ещё не рассказывала. Но нервный тик у него уже не наблюдается. И тяги к питию алкогольных напитков у него и Петра Ивановича с сегодняшнего дня больше нет. Настойку, которую вы приготовили для Василия, я разбавлю лекарством. Он её должен принимать в течение месяца, по пятьдесят граммов, перед сном.

– И падучей у него, естественно, не будет!

– Не будет, тётя Агриппа.

В домике постепенно разлился лёгкий запах мяты, содержащийся в настойке, и повисло ощущение таинственности от моего монолога.

Стаканы быстро опустели. Чай со сливовым вареньем, немного приторным от избытка сахара, утолил жажду и расположил к совершенно ненужной откровенности.

Я тихо «баила байки», а «Агриппа-неверующая», тихонько покачиваясь из стороны в сторону, воспринимала их с уважением и некоторым состраданием ко мне. И ничему не верила. Похоже, в мозгу этой умницы зародилось сомнение о моей психической полноценности. Придётся делать лёгкую деактивацию и убирать из её памяти лишнее. А то, ведь, за сумасшедшую колдунью примет.

Тётя Агриппа выскребла ложечкой из блюдца остатки варенья и налила в стакан немного чаю из заварника.

– Вот беда-то с этой войной! – сказала Агриппа, покачивая головой и глядя мимо меня. – Что с людьми делает. Василий-то, после контузии, какой стал!? Я его помню сызмальства. Шустрый был парень. В мореходном училище в Ленинграде учился. Потом на финский фронт попал. А оттуда домой приехал. Жена у него была. Сбежала, когда узнала о падучей. А дома – мать умерла. Тоже, наверное, подействовало. Сомневаюсь я, Наташенька, насчёт этих чудес с полным излечением…

– Это не помешает вашему выздоровлению.

Я хотела убедить хозяйку в истинности моих слов, но тут же отступила от своего намерения. Агриппа была сама крепость в своих убеждениях.

– О нашем разговоре вы сейчас забудете, тётя Агриппа. Я же буду вас периодически наблюдать. И за Василием, по возможности. Но, с вашей помощью. Жить я у вас не останусь, не беспокойтесь. Но встречаться мы будем… иногда…

Видимо, Тётя Агриппа не ожидала такого конца в нашем разговоре. Она ахнула, с наигранным изумлением посмотрела на меня, и что-то хотела сказать, но вопрос не был сформулирован и замер на полпути к устам…

Да и «недвусмысленное» заявление Петра Ивановича о моём «поселении» к ней всё ещё висело в воздухе. И я его «стёрла» из «повестки дня».

Мне же, в свою очередь, не хотелось уходить отсюда в качестве «тронутой войной мошенницы».

Я аккуратно «вытянула» из Агриппы зафиксированную информацию. Она лишь поморщилась, словно не хотела с ней расставаться…

Надела дождевик, поблагодарила за чай, вручила бутылку с восстановителем для Василия, содержимое которой посоветовала вылить в охлаждённую настойку, и вышла в пустоту…

 
                                       26
 

Гектор долго и монотонно излагал параметры настройки боковых регуляторов пульсаров в Главном модуле, объясняя мне и самому себе принцип их действия при включении канала времени. Всё это мне было знакомо. Я проверяла свою память и отмечала для себя наиболее важные пункты в компакт-пакете, на которые следует обратить внимание бионам, ответственным за регулировку защитных экранов…

Поблагодарила Гектора за информацию и в его присутствии сверила таблицы Гудрика, в части их исполнения. Работа выполнена без изъянов.

Гектор не Морис Руа, не оскорбился.

Бионы имеют ряд положительных черт: они не обижаются, не шутят (иногда смеются, дублируя смех хозяина), не спорят, не предполагают и не фантазируют. Они с полной уверенностью, запечатлённой в больших глазах, констатируют факты. Либо с тем же выражением лица отрицают то, чего, по мнению их создателей, не должно быть.

Ещё в институте я, пробовала изложить преподавателю-биону аксиому, не выверенную по тестируемым пунктам, и получала ответы в нескольких вариантах. Ответы меня поражали своей противоречивостью. Ибо кто-то до меня эти вопросы уже ставил перед ним, или перед бионом-вычислителем, и получал возможность выбора одного из множества параметров. Все они были относительно верны. Но «яйцеголовые» выбирали один: либо самый красивый, либо самый краткий, либо самый непредсказуемый ответ. Для применения каждой аксиомы, необходим персональный настрой экспериментатора. Он мог выбрать один из нескольких верных ответов. Но конечный результат, при приближении к источнику искомого аргумента, оказывался на противоположном от истины полюсе. И при конкретном ответе вопрошаемого биона на ещё более конкретный вопрос оппонента, им всё округлялось до красивой идеальности в виде двух вариантов: «да» или «нет»…

И появлялось новое, упрощённое право выбора. Кто-то из математиков шутливо назвал это право «функцией Йорика». Наверное, от шекспировского «быть или не быть». То есть – фифти-фифти.

Но в моём случае требовался «самый истинный» ответ. И, в качестве продолжения нескончаемого процесса, возникала необходимость тщательной проверки обоих вариантов…

Тулов требовал от учеников умения искать эту «истинную истину». И совершенно не терпел разброса мнений по теме «ноль». Так он называл проблемы, решаемые просто, и имеющие в ответе конкретный результат с конкретным знаком перед ним…

 
                                        27
 

Агриппа встретила меня с некоторым недоумением в глазах…

Это было второе посещение хижины в центре русской деревни Грачёвка. Шесть дней спустя, после первого.

«Пациентка» ахнула, увидев меня в дверях, которые пришлось отыскивать в кромешной темноте. На этот раз я не поскользнулась на коровьей «лепёшке». Я вошла в дом прямо из модуля.

– Ба! А я думала, что ты мне тогда приснилась, Наташенька! Надо же, какой конфуз! Проходи, располагайся в наших хоромах! Сейчас я тебе молочка кипячёного подам. Хочешь, небось?

– Хочу, – ответила я и направилась к знакомому столику у печи. – Как ваше самочувствие?

– Тьфу-тьфу! Кажись, начинаю оживать! Доктор Бауэр приходил, отметил значительное улучшение в работе сердца. И давление, говорит, нормализуется. Неужто твои капельки помогли? А?

Я улыбнулась. Но отвечать не стала.

В доме жарко. Запах навоза, от коровы, «проживающей» рядом с хозяйкой, проникал из тамбура в жилище и немного дурманил сознание. В прошлое посещение таких резких запахов я не чувствовала. Видимо водка от Петра Ивановича и Василия притупляла остроту обоняния.

Тётя Агриппа, одетая в длинную серую юбку, синюю вязаную кофту, неопределяемого цвета разношенные туфли, в белом платке из тонкой материи, повязанным на русский манер, выглядела оживлённой и неприступной. Именно, неприступной. Ибо нынешнее состояние её здоровья никакого сочувствия от посторонних вызывать не могло. И она не скрывала свою независимость от «хворобы» и «лекаря».

Моя пациентка перешла в новое качество. Мне предстояло разговаривать с ней, как с человеком, избавившимся от недугов. Я даже решила, что подобные посещения в качестве «персонального доктора» стоит прекратить.

Кипячёное молоко было приятным на вкус. И ещё! Я впервые в жизни попробовала «картошку в мундире»! Ели мы её с Агриппой, конечно же, без мундира. И запивали тем самым сладким кипячёным молоком.

Поглощая незнакомые мне до этого яства, я чувствовала, как они «безропотно» приживаются во мне. Не то, что «идеальные заменители» моего «сытого» времени…

– А у Василия Матвеева и впрямь щека больше не дёргается, – сказала тётя Агриппа, протягивая мне очередную, очищенную от кожуры, картофелину. – И вроде бы они с Петей больше не бражничают. Настойку-то мою, приправленную твоим зельем, Вася принимает перед сном аккуратно…

Агриппа на секунду отвлеклась от чистки картофельных мундиров и заговорчески прошептала:

– Слушок о тебе, Наташа, до коменданта дошёл. Генрих Линкер – его имя. Ты хоть и тайно появляешься у нас, и всего лишь третий раз, а все же от немцев не убереглась. Этот Линкер просил доктора Бауэра разыскать тебя и пригласить к нему. Раненый он… в шею. Никак до сих пор не оклемается…

– Я навещу его, тётя Агриппа. Сегодня же. У кого он проживает? Вы мне покажете?

– Поначалу в акимовских хоромах отлёживался. Там у немцев вроде больницы. У Симоновых он. Их дом рядом с домиком Фроловых. Симоновы перед приходом немцев съехали. Так Танюша Фролова там прибирается. И за комендантом присматривает. Может, она и сказала коменданту о твоём волшебном появлении в Грачёвке. А я, сдуру, похвалилась ей о твоих капельках. И про Матвеевых она знает…

– Не волнуйтесь обо мне, тётя Агриппа. Со мной ничего не случится.

– А я и не волнуюсь. Ты мне, хотя бы по секрету, скажи, Наташенька, где тебя найти в иное время. А то ведь немцам странным может показаться твоё наличие, без конкретного места проживания. Я у Петра Ивановича справлялась. Он говорит, что в окрестных деревнях про белокурую француженку никто ничего не ведает. Я даже пожалела, что в тот раз не удержала тебя при себе. Понимаешь, стыдно мне стало за моё нищенское житие. За то, что мы, простые люди, на этом свете никому ненужные. И за социализм наш… и что фашисты пришли к нам, почти без сопротивления. Тем более перед иностранкой. Сама видишь, гостить в моём доме практически невозможно. Грязно, тесно. Живу, как троглодитка! До войны в колхозе обещали мне с дочкой хороший домик поставить. Но не успели. Дочку на учёбу в Москву послали, а со стройкой затянули. Так что…

– С этого дня будем считать, что я проживаю у вас, тётя Агриппа. Я вам скажу, как можно будет связаться со мной. В любое время суток.

Агриппа покачала головой, чему-то улыбнулась.

– А жить у меня ты не желаешь? По-настоящему?

– Стеснять вас не буду…

– А сей момент к коменданту пойдёшь?

– Пойду.

– Сядешь в передней в свою ступу, возьмешь в руки метлу и фюйть! на другой конец деревни!

– Да, – подтвердила я сказочные предположения Агриппы, – а от него, в свою избушку, на курьих ножках. Но информацию на эту тему мне снова придётся из вашей памяти стереть.

– Всё-таки – колдунья! – Агриппа театрально расширила глаза, изображая испуг. Но страха в них не наблюдалось. Она, похоже, была неверующей. Ни в чёрта, ни в Бога. Икон в избушке, по крайней мере, я не видела.

– Я, ведь, сразу подозревать начала! Как ты нынче в дверях у меня показалась, так сомнения в меня и закрались. Дверь-то на улицу я недавно изнутри заперла. А ты, по всему выходит, либо у коровы пряталась, под брюхом, либо через стену проникла. Судя по чистенькому халатику и блестящим ботиночкам, с Милкой, ты не обнималась.

На этот раз «стирку» памяти Агриппы я сделала аккуратно. Никаких «ахов» и вздрагиваний…

Она лишь печально улыбнулась, соглашаясь с неведением, окутавшим её сознание. Потом встрепенулась и стала сама собой…

Перед уходом подарила Агриппе маленькую иконку из серебра с изображением Святой девы Марии с Младенцем. Вложила в подсознание, как вызвать меня, при крайней необходимости…

Она тихо проводила меня на улицу. Стоя на пороге, посетовала на осеннюю грязь и кромешную тьму. А потом, не дожидаясь моего исчезновения, прикрыла тяжёлую дверь и заперла её изнутри…