Пилот Машины времени. Книга первая. Утопия по-королевски

– Здравствуйте! – сказала я, старательно произнося каждый звук в слове.

– Здравствуй, деточка! – ответила старшая женщина. – Ты, чья же будешь?

– Беженка. Из Парижа.

– Ах! – покачав головой, сказала старшая женщина. – Наверное, кушать хочешь!? Теперь все бегут от немца! Голодные, холодные! Танюша, отдохни маленько. Я девочке молочка налью. Пошли в хату, деточка! Я сейчас подою корову и накормлю тебя. Парное, оно – полезное. А мы вот, картошку никак не докопаем. Мужиков наших всех на войну забрали. Где они теперь, никто не знает! Вот с дочкой одни копаемся. Горе-то, какое! Прокопа, сына старшего, совсем недавно проводили. На поезде увезли, на запад. А немец, вот он уже. Где-то под Гжатском. Скоро у нас будет. А Париж твой, далеко ли от нас?

– Далеко. Он находится за Германией.

– Как же ты сюда попала? К родне, что ли, приехала?

– Была в командировке, – ответила я, с сомнением, что старшая из женщин знает это замысловатое слово.

Но женщина кивнул, подошла к входу в дом и стала гладить корову, жующую сено, и что-то зашептала ей на ухо.

– Хорошо хоть сена успели накосить к зиме. Значит, не помрём от голода. Ты проходи в дом, не стесняйся. А я сейчас, только ведёрко возьму и Зорьку подою. А ты отдохни, деточка. С дороги-то, небось, ноженьки устали!

– Вы не беспокойтесь, – сказала я первую сложную фразу. – За молоко большое спасибо. Я ведь только хотела спросить, какое сегодня число. Долго в дороге была. В голове всё перепуталось.

– Сегодня, деточка, двадцать девятое сентября.

– Спасибо.

Я села на ступеньки, возле пахнущей молоком и сеном коровы и стала наблюдать за работой женщин. Младшая, Танюша, продолжала копать картофель, совершенно не обращая на нас внимания.

Двадцать девятое сентября 1941 года!

Теперь можно зафиксировать точную дату проникновения первой Машины времени в прошлое. Она сохранится «на века» в серверах всех трёх модулей.

…Молоко удивительно вкусное. Такое к нам в Бородинский филиал института поставляют из сельскохозяйственных колоний на Формозе и Скандии. Но оно очень дорогое. Гораздо чаще мы пьём синтезированное. Но это, шипящее, сладкое и тёплое, кажется напитком Королей. Или Богов…

Два серебренных полтинника 1924 года выпуска, состаренных под «бывших в употреблении», женщина брать не хотела. Он сказала, что это «богатство» мне ещё пригодится в дороге. Но я тайком оставила монетки на ступеньках дома…

Прогулка к аборигенам помогла развеяться. По крайней мере, следующие три дня я плодотворно трудилась над расшифровкой древних карт планеты с точками внедрения контрольных телепортационных блоков…

 
                                          5
 

Предприняла первое ночное путешествие вдоль дороги на запад от поселения. Забыла спросить у знакомых мне женщин, как называется их деревня. При случае восполню пробел. Точно такие же островки цивилизации, большие или меньшие по числу домов, располагаются на небольшом расстоянии друг от друга на протяжении тридцати километров. У небольшого городка, вероятно Гжатска, вижу скопление военной техники германских войск. Танки, самоходные артиллерийские установки, бронемашины, мотоциклы, пушки в конных упряжках, грузовые автомобили, наполненные боеприпасами, провиантом, техникой для оперативной связи, вытянулись в стальную многокилометровую змею на узкой бревенчатой трассе. Рядом огромная масса солдат и офицеров, суетящаяся в «броуновском движении» вокруг скопления техники. Я наблюдаю окружающее пространство с высоты птичьего полёта. Никто бронированную мощь врага не атакует, никто не пытается её остановить. И она, как сжавшаяся пружина, готова выпрямиться и с рассветом ринуться в нашу сторону, к Москве. Но ночью военные отдыхают. Они спят возле машин, пьют награбленную по пути русскую водку, играют на губных гармошках и громко поют немецкие военные марши.

Я ощущаю, как в прохладном ночном воздухе витают запахи гари, солярки, бензина…

Я чувствую, как пахнет потом от отдыхающих людей и распряжённых лошадей…

Я слышу вопли пьяных солдат и истошные крики насилуемых девушек…

Мне становится не по себе…

Спешно возвращаюсь в модуль…

Уитни долго занимается моим телом и душой…

 
                                       6
 

Никаких активных действий! Только пассивное наблюдение!

Если я нарушу эту «заповедь», то совершу преступление, влекущее за собой необратимые последствия. Перепластовка во времени может уничтожить моё «истинное будущее» и я вернусь в чужой для меня мир.

«Легенды» о параллельных пространствах, наверное, имеют под собой почву. Скоро, вслед за мной, в прошлое устремятся потоки исследователей и они, когда-нибудь, станут совершать ошибки – умышленно или по неосторожности изменят историю человеческой цивилизации. И аномальные «призраки» в виде теней, «читаемые» точными приборами, будут преследовать человечество до скончания дней. А неопознанные летающие объекты с древних времён уже проникают в наш мир, пугая своими появлениями обывателей и настораживая учёную братию. А те, в свою очередь, озадаченные «очевидным и невероятным», ищут точки проникновения к призракам, порождённым нашими «оплошностями», или нашим же воображением…

Но, может быть, ошиблись не МЫ, а ОНИ? И НЛО, и прочая «анормальность» – это их попытки узнать, кто же мы, на этом свете? И что из нас получилось в результате их экспериментов со временем и пространством?..

Если ошиблись те, из потустороннего пространства, то мы для них – жители большого муравейника. Существа весьма опасные, не пригодные для прямого контакта…

 
                                          7
 

В эту ночь я не могла находиться в модуле и вышла на поверхность. Просто так, подышать осенним прохладным воздухом.

Деревня спит. Застывшую в ночи тишину изредка нарушают падающие листья и шорохи под черёмуховым кустом. Наверное, мыши. Внизу, у основания холма, еле слышно журчит безымянный ручей…

Несколько минут сижу на валявшемся возле куста бревне и наблюдаю исходящий диск Луны, безоблачное небо, усыпанное яркими мерцающими звёздами…

Дымком потянуло снизу, от ручья, вместе с неторопливым прохладным ветерком.

Перехожу в модуль и опускаюсь к зарослям.

За косогором, у самой воды, увидела огонёк костра.

В круге колеблющегося света расположились трое мужчин. Солдаты. Разговаривают по-русски.

Модуль зависает в нескольких метрах от отдыхающих, в зарослях, среди пушистых еловых лап. В зыбких отблесках затухающего костра вижу всех троих. Один из солдат, старший по возрасту, лет сорока, достаёт из вещевого мешка грязные клубни картофеля, обмывает их в ручье и бросает в костёр. Второй, лет тридцати, сучковатой палкой нагребает тлеющие угли на клубни и проверяет их готовность к употреблению. Третий, совсем молодой, лежит на расстеленной возле огня ватной куртке и изредка постанывает. Гимнастёрка у солдата разорвана. Виден окровавленный бинт, опоясывающий грудь юноши. Старший солдат изредка наклоняется к раненому и протирает ему лоб влажной, не первой свежести тряпицей.

– Потерпи, лейтенант! Сейчас откушаем картошечки и донесём тебя до наших. Потерпи, командир!

Второй солдат совершенно не обращает внимания на стонущего товарища. Его деятельность сосредоточена только на еде. Запеченные клубни он выуживает из пылающих углей не защищёнными руками, игриво подбрасывает вверх и шумно дует на обожжённые пальцы. Потом разламывает чёрные комочки пополам и жадно проглатывает вместе с запекшейся в золе корочкой. Руки и рот парня черны от сажи. Он изредка «приводит» себя в порядок, вытирая ладони о замасленности до блеска гимнастёрку, или проходит засаленным рукавом по закопченным губам.

– Остепенись, Бачурин! – ворчит старший солдат, когда его попутчик принимается за очередной клубень. – Мы с командиром ещё не ужинали, а ты уже половину мешка оприходовал!

– Да ладно тебе, Митрич! – хохочет Бачурин. – Командиру еда, может уже, и не понадобится. А нам она в самый раз. А картошкой сейчас в любой хате можно разжиться.

– Покорми-ка лучше командира, балаболка! Только аккуратно! Не обожги!

– Не бойся, Митрич! Я теперь насытился и, потому, спешить не буду.

– Вот, возьми ложку. Ею удобнее кормить. И немножко солью окропи. Сам-то без соли, гляжу, трескал?.. И корки горелые ему в рот не пихай!

– Ладно, ладно, Митрич! Горелые корочки я сам употреблю. А соль, это белая смерть.

Проследив за действиями Бачурина, Митрич тоже принимается за еду. Он аккуратно разламывает клубни, посыпает солью и отправляет в рот. Тоже вместе с подгоревшей коркой. Каждую порцию запивает водой из ручья, и каждый раз омывает руки. Наевшись, Митрич старательно умывается и приводит свою одежду в надлежащий вид. Выгоревшую от солнца гимнастёрку заправляет под ремень. Ворот застегивает до последней пуговицы. На седые волосы одевает пилотку. Симпатичный аккуратист. На него приятно посмотреть…

– Ну, всё, Бачурин. Можем продолжать путь.

– Вздремнуть бы трошки, Митрич, – говорит, потягиваясь, Бачурин и накидывает на себя ватник, – а то совсем обессилим. Лейтенант ногами слаб. Почитай весь путь на себе тащить придётся. И вообще…

– Некогда нам дремать, Бачурин! Немец по пятам прёт! Сегодня, поди, будет впереди нас. А мы тут рассиживаемся…

– Интересно, где мы сейчас, Митрич?

– Уваровка недалеко! – прохрипел лейтенант. – Я эту дорогу знаю. Здесь, где-то рядом, деревня есть. Кажется – Грачёвка. Я карту смотрел у ротного, царство ему небесное…

– Уваровка, это что, районный центр?

– Да! Мы в Уваровском районе.

– Это же Московская область, Митрич! – воскликнул Бачурин. – Стало быть, и до Москвы недалеко!

– Километров сто пятьдесят, – прошептал лейтенант и откинулся на ватник. – Вы бы меня до Грачёвки… Может быть, там ещё наши!.. Армейские!

– Да вряд ли, товарищ лейтенант! Мы уже с десяток таких деревень прошли. Кроме стариков да баб, нет там никого. А нашим братом и до этого не пахло. Да и техники мы не видели. Начальство, видимо, реквизировало всё, для военных нужд. Даже колхозные конюшни пусты. Так что, пешим порядком двинем к столице нашей Родины!

– Митрич! – заговорчески шепчет Бачурин, наклонившись к старшему по возрасту сослуживцу. – Отойдём-ка в сторонку.

– Военной тайной хочешь поделиться, что ли? Ну, чего тебе, Бачурин? – осведомляется Митрич.

– Нам бы лейтенанта пристроить к какой-нибудь бабёнке в этой деревушке. Может, отлежится при ней до полного выздоровления…

– Ты чего, Бачурин! Немец же, говорю, по пятам прёт! И некому его сдержать! А в Грачёвке этой он непременно чистку устроит! Командира тут же в расход пустят! Он же – офицер и коммунист!

– Ну, ладно-ладно! Это я так… Если бы налегке, мы бы уже под Можайском были. А там – точно наши… Должен же быть где-то боевой заслон!

– Где-то, наверное, он есть… Скоро рассветёт. Ночи сейчас длинными стали. И сильно похолодало! Хорошо хоть дождя нет. Бабье лето выручает нашего брата. Бери Бачурин винтари, а я с лейтенантом, и вперёд! Тут горка крутая. Выйдем на «смоленку» – легче будет!

– Винтари! – буркнул недовольно Бачурин, поднимая с земли оружие. – На три ствола два патрона! Фрицы прямо-таки в штаны наложат, узнавши о нашей огневой мощи!

Митрич пригоршнями плеснул водой из ручья на тлеющие угли. Костёр сердито зашипел, и округа погрузилась во мрак. Лишь лунный свет дразнился тусклым серебром. Воины, бормоча о тягостях и лишениях в их жизни, пошли вдоль журчащего в зарослях ручья к белеющей рядом дороге.

Это была старая смоленская дорога. И деревня, возле которой мы оборудовали пересадочную станцию Машины времени, называется Грачёвка. Я нашла в сервере модуля кроки старых карт из атласа и сверилась с «информацией», полученной от солдат. На картах значился посёлок Уваровка. Но места бывших мелких населённых пунктов, топонимисты будущего почему-то отметили безымянными кружками. Недоработка…

 
                                         8
 

Утро выдалось тихим и прохладным. Бледный диск Солнца выплыл на голубой небосвод и завис перед Грачёвкой, словно не решаясь двигаться дальше, по проторенному временем пути. Над соломенными крышами домов из печных труб медленно вытекают и тут же зависают сизые клубы дыма. Слышится лай собак, мычание коров, блеяние коз и овец. На приусадебные участки снова вышли женщины, дети, старики и принялись докапывать оставшиеся картофельные грядки. Кто-то суетится возле сараев, «воюя» с дровяными поленьями и кучами извлечённого из коровников навоза. Женщины с вёдрами собрались возле колодцев и что-то обсуждают. В нависшей над деревней тишине хорошо слышны их звонкие голоса…

Мужчин призывного возраста в деревне нет. Только один чудаковатый парень, лет двадцати пяти, гоняется по огороду за рыжей взлохмаченной дворняжкой и призывает её остановиться. Собака не даётся и, петляя между кучками высыхающей картофельной ботвы, норовит пробраться через плетень. Это ей удаётся. Она с трудом форсирует забор в прогалину между сухими прутьями и, виновато оглянувшись на хозяина, трусцой бежит к кустам дикой черёмухи. Хорошо видно, что дворняжка держит в зубах такого же рыжего, как и она, щенка. Спрятавшись в зарослях, сука покрутилась между прижавшихся к земле веток, и нырнула к корявому стволу самого большого дерева. Там она бережно уложила детёныша на опавшую листву, несколько раз лизнула его, и вернулась на поляну. Парень, выражаясь нецензурно, уже шествовал к черёмухе. В руке суковатая палка, которой он помахивает, словно витязь мечом.

– Альма! Иди ко мне! – басит парень, заметив суку. – Где спрятала своего гадёныша!? Ишь, чего удумала! Скоро самим жрать будет нечего, а она пятерых принесла! Показывай, где спрятала!

Альма обиженно тявкнула и потрусила перед парнем, вдоль кустов, отвлекая его от места нахождения щенка. Детёныш, словно чувствуя нависшую над ним беду, стал зарываться в коричневую листву. Спрятав мордочку, затаился.

Альма вильнула хвостом, оглянулась на рассерженного хозяина, и изменила маршрут движения, направившись к дому.

– Всё равно, утоплю гадёныша! – рявкнул парень и не стал преследовать собаку. Подошёл к зарослям и принялся шарить палкой среди веток. Но проникнуть к стволу разлапистой черёмухи ему не удалось. Щенок не выдавал своего присутствия, распластавшись на кучке грязно-коричневой листвы.

– Да и хрен с тобой! Сам подохнешь! Сейчас мамашу посажу на цепь, и тебе наступит конец! Ишь, расплодились!.. Гришкин кобель, видать, расстарался!..

Парень со злостью запустил дубинку в кусты и, бурча под нос ругательства в адрес Альмы и соседского кобеля, зашагал к дому.

Щенок некоторое время лежал, притаившись, а, затем, вынырнул из-под листьев, пискляво тявкнул в сторону удаляющегося хозяина, и смело засеменил следом, деловито принюхиваясь к запахам, оставленным матерью…

Где-то далеко на западе зарокотали пушечные выстрелы. Они продолжались несколько минут.

Маленький рыжий комочек, услышав тревожные звуки, встрепенулся, приостановил движение к дому, поднял правое ушко и, с удивлением в коричневых глазах-бусинках, стал вслушиваться в далёкие раскаты. Альма, озираясь по сторонам, выскочила из-за увядавшего клубка лопухов и конского щавеля, схватила щенка за шкирку и поскакала к чернеющему возле родного дома плетню.

Грохот постепенно затих.

Лишь изредка над Грачёвкой раздавался тонкий протяжный свист, от пролетавших снарядов. И один раз, за огородами, на противоположной стороне деревни, прозвучал тяжёлый взрыв, всколыхнувший наступившую после канонады тишину. Земля слегка вздрогнула и снова замерла, в ожидании наползающей на неё кровавой тени войны…

 
                                        9
 

Несколько часов проверяла работу настроенных блоков главного модуля. Гектор подробно рассказал о досрочном пуске возбудителя фактора «Зет». Фактор, создающий индивидуальное пространство в мобильной каверне индивидуального времени, возбуждался медленно. Для полного восстановления потребуется около полугода. Зафиксированный настроечный процесс начинался штатно.

Четыре телепортанные станции, разбросанные по планете в зоне действия модуля, законсервированы «до востребования». Теперь они будут ждать первых пассажиров из будущего.

Стартовая установка опечатана самим Туловым и настраивается без контроля со стороны бионов и пилота. То есть, без непосредственного контроля…

Профессору виднее! По его мнению, такая предосторожность исключает воздействие «человеческого фактора» на работу главного модуля Машины времени.

«Ошибка в настройке, это – провал в многотрудной и долговременной деятельности огромного штата учёных нескольких институтов и эпохи в целом». Так говорил Тулов, пряча саквояж со «стартовой кнопкой» во чрево «идеальной недоступности».

 
                                      10
 

Стальная змея, дремавшая в прохладной октябрьской темноте, медленно пробудилась и принялась изрыгать сизые клубы дыма. Лязгая железными гусеницами, она раздвоилась на две коричневые особи. Одна из них выползла на минское шоссе и заскользила к плохо организованным и слабо оснащённым заслонам на пути к Москве. Вторая «заюлила» по деревянному настилу старой смоленской дороги, навстречу взошедшему над багряным лесом солнцу.

Колонны военной техники, сопровождаемые мотоциклистами, появились из леса со стороны деревни Григоровка. Задержавшись на час возле небольшого селения Прокофьево, танки и самоходные установки медленно подползли к деревянному мостику через безымянный ручей. Командир первой машины видимо не решился въезжать на «нежное» строение, свернул вправо. Подминая под себя ольховые заросли, танк медленно прополз по дну ручья и вывернул на дорогу за мостом. Этому маневру последовали и остальные машины.

За мостиком начинался крутой подъём. Натужено гудя, часть техники свернула влево, на еле заметную тропу, проторенную деревенским стадом коров и телегами на конной тяге. Этот путь пролегал за грачёвскими огородами, и вёл, минуя деревню, в посёлок Уваровка. Более лёгкие машины медленно вползали по крутому склону в селение, попутно разрушая стальными гусеницами деревянный настил.

Грачёвка предстала взору въехавшим военных селением пустынным, словно вымершим. На белой от пыли улице не видно ни людей, ни животных.

Дорога, рассекавшая деревню надвое, украшенная берёзами с пожелтевшими кронами и ещё зелёными липами, видимо встревожила пришельцев своей странной пустотой. Первый танк замедлил движение, а, затем, остановился, притормозив всю колонну.

Деревья, растущие по бокам тракта, между проезжей частью и дорожками вдоль заборов, закрывали собой убогие, крытые, соломой славянские строения.

Выглянувший из люка танкист с опаской огляделся и осторожно выбрался наружу. Немного посидел на башне танка, а потом достал из чёрной кожаной кобуры воронёный «Вальтер» и трижды выстрелил в воздух.

По обочине к головному танку подъехала серая легковая машина, и из неё вышел офицер – высокий, молодой, вальяжный. Танкист убрал оружие и спрыгнул вниз.

– Ну что? Никто нас не встречает? – спросил офицер танкиста.

– Никто.

– Дикари! Они не имеют никакого отношения к европейской цивилизации!

– Да, Генри! Страшно себе представить объём работы, которую придётся проделать, облагораживая наши новые территории.

– А мы, Август, заставим этих дикарей строить нам новые дороги, пахать наши новые земли и соблюдать наш новый германский порядок.

– Думаю, Генри, этой чести удостоятся далеко не все!

– Не все, Август! Не все…

 
                                         11
 

И всё-таки непрошеных гостей решили встретить…

Офицер Генри намеревался сесть в автомобиль, а танкист Август уже вскарабкался на башню танка, как их внимание привлекла фигурка человека, появившаяся из дома слева. Коренастый мужчина, лет пятидесяти, с могучей чёрной, местами седеющей, бородой, голубыми глазами, выделяющимися на смуглом лице, вышел на мощёный тракт метрах в ста от головного танка. Из дома за ним, было, кинулась женщина в длинном сером платье, что-то громко причитавшая. Но, увидев стоящие на дороге военные машины, всплеснула руками и засеменила назад, быстро крестясь. А житель Грачёвки, широко расставляя ноги, стал медленно приближаться к немцам.

– А вот и делегат от местного населения! – крикнул танкист, стараясь пересилить урчание работающего мотора. Помедлив, он решил присоединиться к красавцу офицеру, и осторожно сполз по шершавой броне вниз. Правой рукой танкист расстегнул кобуру с «Вальтером», но оружие доставать не стал.

Офицер Генри вышел из автомобиля и остановился возле Августа.

– Колоритная фигура! – сказал танкист.

– Да, хауптман! Ты ещё не участвовал в боях с русскими! На твоих танках нет ни одной царапины от пуль и осколков! И тебе только предстоит узнать, на сколько колоритнее западных европейцев выглядят полуазиаты, обитающие в деревянных лачугах. Интересно, что он хочет от нас?

Мужчина остановился метрах в пяти перед военными и стал расстёгивать ватную безрукавку. Август выдернул из кобуры приготовленный к стрельбе «Вальтер».

– Спокойно, хауптман! У него там спрятана икона!

– Он хочет нас благословить на «ратные подвиги»?

– Для благословения на ратные подвиги русские используют образ святого Георгия Победоносца. А на нас смотрит Святая дева Мария с младенцем. Скорее всего, это символ милосердия. Он, вероятно, просит о пощаде к побеждённым.

– Пощадим, если победим!

– Не сомневайся, Август! Победа не за горами!

Бородатый сельчанин молча смотрел на незваных гостей, демонстрируя потускневшие от времени лики Христа и его матери. Кожа на лице мужчины, свободная от волосяного покрова, была гладкой и смуглой. Такие же смуглые мозолистые руки уверенно придерживали икону. Ярко-голубые глаза глядели спокойно и не излучали страха или ненависти к пришельцам. Скорее – любопытство.

Генри подошёл к мужчине и спросил:

– Юден?

– Боже, упаси! – тотчас воскликнул бородач и трижды перекрестился, повернувшись лицом к тускло сверкавшему на востоке кресту на куполе церкви.

– Твоё имя? – спросил по-русски Генри мужчину, снова повернувшегося к офицерам.

– Яков Шилкин.

– Яков!? – с сомнением переспросил Генри и утвердительно добавил: – Юден!

Яков Шилкин протянул к немцу обе руки ладонями вверх. Украшенные жёлтыми буграми мозолей, в некоторых местах потрескавшиеся от тяжёлой работы, огромные руки крестьянина оказались лучшим документом для любопытного офицера.

– О, да! У юден руки, как у меня! – Генри снял с правой руки кожаную перчатку и показал её Якову. На сухой мертвенно-бледной ладони офицера, кроме папиллярных узоров и тонких морщинок, иных «изъянов» не было. – Я никогда не видел юден крестьян. Юден много сочиняют музыки и книг. Они много играют и поют. Они много думают и очень часто придумывают что-то новое, для того, чтобы ничего ни делать руками до появления таких мозолей, как у тебя, Яков. Ты – труженик! И ты ничего не придумал и не сделал для улучшения своей участи. Тяжёлый труд кормит тебя и твою семью. Ты и твои потомки обречены на вечный труд. Потому что ты не умеешь думать. И ты не знаешь, как научить думать своих детей и внуков. Фюреру понадобятся работники вроде тебя. Которые не думают, а работают, работают и работают! Работа делает человека свободным. От всего!..

Август подошёл к Генри и молча наблюдал за происходящим. Генри обернулся к Августу и сказал:

– Этого бородатого мужика я назначаю старостой деревни. Скажи ефрейтору Липке, что бы в дом старосты не поселяли солдат. И пусть выдаст из трофейных продуктов сахар и масло для его семьи.

– Слушаюсь, гер майор!

Генри обратился к Якову Шилкину и по-русски сообщил о его назначении старостой деревни Грачёвка.

Шилкин не изменился в лице, не выразил ни одним движением какой-либо реакции на услышанное. Он продолжал стоять посредине улицы и, вместе с девой Марией и юным Христом, изучал «маячивших» перед ним немецких офицеров.

Генри, более не обращая внимания на назначенного им старосту, сел в автомобиль и быстро выехал на тракт. Головной танк во главе с капитаном Августом плюнул сизым дымом в кудрявую берёзку, сшибая жёлтые листочки, и, лязгая гусеницами, пошёл на Якова. Тот от наплывшей на него копоти закашлялся и сошёл на обочину.

Танки поползли вперёд, следом за легковым автомобилем и за стайкой мотоциклов, которые шустро выныривали с обеих сторон колонны и, наполнив благословенную тишину и покой треском и смрадом, устремились на восточный конец селения.

 
                                       12
 

Женское любопытство – мой основной недостаток. Меня прямо-таки тянет увидеть, что же здесь произойдёт…

Только не вмешиваться!

Наказ Тулова, как стержень, укрепляющий хрупкий монолит, удерживает меня от незапланированных поступков…

 
                                    13
 

Основная часть тяжёлой техники проходила по дороге на северном склоне грачёвского холма. В деревню, вместе с танком капитана Августа, вошли несколько грузовиков и десятка три мотоциклов. Танк проследовал к концу селения и свернул на бугорок возле последнего дома. Дорога за деревней уходила круто вниз и вела к следующей возвышенности, на которой виднелись крыши соседней деревни.

Август покинул башню танка и, насвистывая модную мелодию «наши офицеры сейчас пойдут гулять», прохаживался около машины, давая наказ экипажу на соблюдение бдительности. Мотоциклисты, совершив стремительный рейд до следующего селения, возвратились в Грачёвку. Они выстроились в шеренгу на бревенчатом настиле тракта и выслушивали инструктаж ефрейтора Липке.

Майор Генри оставил машину в переулке между домами, поднялся на бугорок к Августу, где стал рассматривать в бинокль видневшиеся на востоке церковные колокольни. Они возвышались над округой, мерцая под неярким осенним солнцем позолоченными крестами.

– Август, – обратился Генри к капитану. – Ты можешь продемонстрировать свои способности в стрельбе по неподвижным целям?

– Могу, гер майор.

– Да ладно, тебе, Август! Называй меня просто – Генри. Видишь колокольню с православным крестом?

– Далековато! – сказал Август, оценивая расстояние на глазок. – Да и наши где-то там, на подходе.

– Наши части задержались в посёлке. – Генри достал из бокового кармана кителя карту и по слогам прочитал: – У-ва-ров-ка. Там население оказало наступающим войскам вооружённое сопротивление. Проводится чистка…

– Ну что же, попробуем… – неохотно согласился Август и дал команду заряжающему подготовить пушку к стрельбе. Ещё раз всмотрелся в призрачную «мишень», до которой было километра три, и шустро влез внутрь машины. Там он долго ловил сверкающий крест в окуляре дальномера, высчитывал углы и допуски, вспоминая баллистические расчёты из учебников, проштудированных в офицерской школе. И, наконец, выстрелил.

Генри припал к окулярам бинокля. Через пару секунд он радостно воскликнул и кинулся поздравлять удачливого стрелка.

Август соскользнул с машины и принял от товарища бинокль.

Колокольня горела. Всё ещё сверкающий крест накренился и был готов рухнуть вместе с поверженным куполом вниз.

– Господь накажет меня! – глухо проворчал хауптман.

– Ну что ты, Август! Это ведь не первый твой грех! И не последний…

Выстрелы прозвучали почти синхронно. Стреляли снизу, из кустов, которые начинались в пятидесяти метрах от бугра.

Август выронил бинокль и соскользнул к гусеницам танка.

Генри схватился за шею, прижимая правой рукой пульсирующую кровавым фонтаном рану. Он стоял неподвижно, опираясь левой на холодную броню, и печально смотрел на умершего друга.

Август лежал лицом вверх. И Генри отлично видел чёрное отверстие в центре высокого лба танкиста. Кровь из него не сочилась. Из раны поднимался еле заметный язычок пара…

Танкист-механик первым заметил раненого майора и поднял тревогу.

Ефрейтор Липке тут же закончил инструктаж и привёл себя и команду в боевое состояние. Солдаты быстро вооружились автоматами, покоившимися в колясках мотоциклов, и цепью побежали к танку и к зарослям, прятавшим удачливых стрелков.

Автоматные очереди в клочья разнесли осеннюю красно-желтую поросль, напитав округу запахом сгоревшего пороха.

Липке вызвал через рацию танка военного врача. Он прибыл на санитарном автомобиле через пару минут.

Взглянув на мёртвого офицера-танкиста, молодой лейтенант в белом халатике умелым движением руки закрыл ему глаза.

– Как его имя? – спросил он у ефрейтора.

– Хауптман Август Райберг, гер лейтенант. А это майор Генрих Линкер. Но с ним следует поторопиться! Сильное кровотечение!

Солдаты, закончив стрельбу, досконально проверили обгрызенные пулями кусты и извлекли из них тела двоих мужчин и их оружие…

 
                                       14
 

Это были те самые русские солдаты…

Бачурина я узнала не сразу. Его тело, облачённое в пропитанную кровью гимнастёрку, оказалось буквально изрешеченным пулями. Только пухлые губы не были в крови. Они замерли с налётом презрения к врагу, и всё ещё хранили следы сажи от печёной картошки.

Лейтенант выглядел несколько лучше. Единственная пуля, поразившая юношу в сердце, остановила его мучения навсегда. Марлевая повязка, укрывавшая старую рану на груди молодого командира, напиталась свежей кровью и сползла к поясу…

Майор Генрих Линкер, или просто – Генри, поддерживаемый под руки ефрейтором Липке и военным врачом, был препровождён в санитарный автомобиль. По пути он успел разглядеть тела погибших русских солдат.

– Значит, Господь всё-таки есть! – тихо сказал майор и потерял сознание.

А в ветвях огромной пушистой ели, возвышавшейся рядом с изуродованными автоматными пулями зарослями, прятался третий воин. Немецкие автоматчики не додумались расстрелять могучее дерево. И это спасло Митрича.

У Митрича имелась исправная винтовка. Но у него не было ни одного патрона. А ему так хотелось выстрелить в краснорожего ефрейтора, суетившегося возле поверженных фашистских офицеров…

– Молодец, Бачурин! – вытирая набежавшие на глаза слезинки, шептал старый солдат. – И лейтенанту спасибо! Я бы, «слепота куриная», промахнулся! Ей Богу, промахнулся бы! Но я своё ещё наверстаю! Вот достану патроны, и наверстаю! А вы, ребята, спите спокойно! Я за вас обязательно повоюю!

 
                                     15
 

Уитни около часа «возилась» со мной… Меня рвало, в прямом смысле этого слова. Стоило прикрыть глаза, как передо мной возникала картина, увиденная на восточной окраине Грачёвки…

Испытаний такого рода с будущими пилотами «Хроноса» Тулов не проводил. А надо бы!..

А, впрочем, меня никто не обязывал совать свой нос в «дела давно минувших дней». Если бы Тулов знал, что здесь всё так сложно, он исключил бы несанкционированное появление пилотов Машины времени среди аборигенов. Для этого нужно лишь изъять из проекта вспомогательный модуль «Хронос-3» – маленький перламутровый шарик, эксплуатируемый мной в качестве персонального транспортного средства…