Изумруды Урала

– Виктор, не надо преувеличивать. Колье на самом деле было изготовлено из обычного горного хрусталя. Вероятно, фрейлина выдавала его за «бриллиантовое» и, желая избежать разоблачения, обратилась не к местным ювелирам, а к московским, точнее ко мне.

– Вот учу тебя, учу…

– Генрих Карлович, – прервала наигранное возмущение Соколова хозяйка, – мне все-таки, кажется, что вы хороший ювелир, хоть вы это и отрицаете. Сомневаться в своих способностях в присутствии двух дам, пусть и провинциальных, может только очень уверенный в себе, квалифицированный специалист.

– Или глупец! – Возразил Соколов. – Любой ювелир раздул бы данный эпизод до невероятных размеров, создавая себе любимому солидную рекламу, а Генрих, в присутствии двух прекрасных дам, взял и все испортил своим прозаическим признанием.

– Не могу с вами согласиться, Виктор Алексеевич, – решила высказать свою точку зрения Анна, – ничего он не испортил, совсем наоборот. Генрих Карлович повел себя как честный человек и не стал вводить в заблуждение своих новых знакомых. Думаю, Серафима Дмитриевна, права, считая, что Генрих Карлович хороший ювелир.

– Сдаюсь. – Поднял вверх руки Соколов. – Я хотел как лучше, но в провинции все понятия перепутались.

– Это не в провинции они перепутались, а в столицах. – Назидательным тоном произнесла хозяйка.– Я вам все время об этом напоминаю, но вы никак не можете избавиться от своих пошлых фраз и дешевых комплиментов. Будьте проще, не надо видеть в нас только глупых провинциалок, способных лишь обсуждать местные сплетни и перемывать косточки соседям. Берите пример с вашего друга. Он ведет себя естественно, не выставляет напоказ и в тоже время не принижает достоинства женщин. Он удивлен тем, что Анна преподает математику и ведет у меня бухгалтерию, а я исполняю должность управляющего, но принял это как должное и готов помогать нам. Он видит в нас равноправных партнеров, а вы только женщин.

– Не просто женщин, а прекрасных женщин. Согласитесь, это огромная разница.

– Вы опять за свое, Виктор Алексеевич?

– Серафима Дмитриевна, неужели женщине неприятно слышать, когда ее называют прекрасной?

– Приятно! Только это как деликатес, чем реже его пробуешь, тем вкуснее он, кажется. Если вас кормить черной икрой три раза в день в течение месяца, то еда превратиться в пытку.

За столом воцарилось молчание, и даже Соколов вдруг как-то погрустнел, не пытаясь возражать. Видя, какое действие произвели ее последние слова, Серафима Дмитриевна решила несколько разрядить обстановку.

– Господа, давайте еще выпьем чаю. Виктор Алексеевич, вы не поможете мне подогреть самовар?

– Да. Конечно. – Соколов вскочил, будто его ошпарили, и занялся самоваром.

– Кстати, торт, который вы отобрали у несчастного Лопатина, оказался очень вкусным.

– Ну, наконец-то, хоть одна похвала за весь вечер. – С наигранной радостью в голосе произнес Соколов.

Все и даже Соколов с удовольствием приступили к чаепитию.

– Скажите, какие заведения в городе находятся под патронажем императрицы? – Задал вопрос Штейнберг.

– Насколько мне известно, только Художественная школа. – Ответила Анна. – А, почему вас это интересует?

– У вас ведь новые постояльцы, Серафима Дмитриевна? – Обратился Штейнберг к Казанцевой.

– Да, трое. Приехали из Петербурга.

– Это комиссия из ведомства Марии Федоровны, возглавляет ее коллежский советник Буланов Иван Александрович. Кто остальные двое я не знаю, но с Булановым мне уже доводилось сталкиваться. Тип, прямо скажем, довольно неприятный.

– Вы думаете, они будут проверять Художественную школу?

– Скорее всего, что так, поскольку, как сказала Анна Францевна, никаких других объектов, относящихся к ведомству императрицы в городе нет.

– Нужно будет срочно предупредить директора. – Заявила Анна.

– А ему есть, чего бояться?

– Нет, что вы! Просто комиссия – это всегда неприятно, создает массу хлопот и отнимает уйму времени. Как правило, весь распорядок дня безжалостно нарушается и лучше заранее к этому подготовиться.

– Вы как-то странно задали вопрос, Генрих Карлович, – заметила хозяйка, – как будто в чем-то подозреваете руководство школы.

– Нет, Серафима Дмитриевна, я ни в чем таком не подозреваю господина Файна, тем более что я с ним не знаком и в школе никогда не был. Просто у меня имеется довольно неприятный опыт работы в подобной комиссии. Тогда разбирали жалобу детей Московского воспитательного дома, так же относящегося к ведомству императрицы. То, что я увидел и услышал в ходе этого разбирательства, повергло меня в ужас: голодные раздетые и разутые дети, и холеные сытые руководители, безжалостно обирающие своих подопечных. Из выделяемых казной денег до детей доходило не более 10%, поэтому неудивительно, что смертность среди воспитанников доходила до 90%.

– Ужас! – Воскликнула Анна. – Надеюсь, императрица навела порядок?

– Мы с дядей тоже на это надеялись. Он жертвовал довольно значительные суммы на содержание этих детей, а оказалось, что на его деньги руководство построило себе шикарные особняки. Он пытался добиться справедливости, но его никто не хотел слушать. Комиссия признала жалобу детей необоснованной, и все осталось по-прежнему.

– Как такое вообще возможно, – возмущенно заметила Серафима Дмитриевна,– ведь члены комиссии все это безобразие видели своими глазами. Они обязаны были изложить императрице истинное положение дел, ведь именно за этим их туда и послали.

– Я разделяю ваше негодование, Серафима Дмитриевна, тем более что еще не так давно сам думал подобным образом. В своих докладах чиновники всячески приукрашивают реальность, стремясь показать свое рвение и незаменимость, а так как работать они не умеют, да и не хотят, то все их «достижения» и «успехи» находят отражение лишь на бумаге. Екатерина II сама часто пользовалась этим приемом, чтобы показать Европе, как хорошо живется народу в России при ее мудром правлении. Дядя рассказывал, как в своих письмах, адресованных к европейским корреспондентам, она расписывала, что русские крестьяне каждый день едят куриц и даже индюшек, одеты не хуже бюргеров и живут в двухэтажных домах.

– Но ведь это же, не правда! – Воскликнула Анна.

– Конечно не правда! А вы знаете, сколько труда, средств и времени нужно, чтобы нарисованная императрицей картина стала явью? Много, очень много, но, главное, нужно желание, а вот его-то и нет. Зато есть желание показать свое «величие» и тут на помощь приходит бумага, где можно все расписать не ограничивая свою фантазию и не жалея красок. Точно также действуют и чиновники, только у них масштаб скромнее. Императрица сама не желала знать правду, поскольку под ее «мудрым» руководством жители страны и дети в том числе, не могут жить плохо. Нынешний император пытается сломать эту порочную систему, однако на это тоже нужно время.

– Все, что вы рассказали об этом детском доме, это ужасно, однако ничего подобного в нашей школе нет и быть не может.

– Хотелось бы в это верить, Анна Францевна.

– Я могу поговорить с директором, уверена он разрешит вам посетить школу, чтобы вы убедились в моих словах.

– Буду очень благодарен вам за содействие, тем более что мне это интересно и в чисто профессиональном плане.

Разошлись в одиннадцатом часу, мадмуазель Шторх осталась ночевать у Казанцевой, оказалось, что здесь у нее была своя комната, а Штейнберг пошел проводить Соколова в его номер, а заодно и прогуляться перед сном.

– Виктор, а что это за проблемы, о которых упомянула Серафима Дмитриевна?

– Ты думаешь, я знаю? Серафима никогда не будет плакаться в жилетку мужикам, я сам удивился, что она сегодня за столом так разоткровенничалась.

– Если она не станет с нами обсуждать свои дела, то кто может прояснить ситуацию?

– Тебе зачем?

– Ты что, не хочешь помочь Серафиме Дмитриевне?

– Да, я бы с удовольствием, но сам понимаешь, единственное, что я могу, это держать в руках шпагу и пистолет. Ей нужен грамотный инженер, а не ссыльный капитан гвардии.

– Напрасно ты принижаешь свои достоинства, сильное плечо в качестве опоры никогда не помешает даже такой сильной женщине, как Серафима Дмитриевна. Ты говорил, что ее покойный муж был купцом первой гильдии, а это подразумевает определенный уровень влияния и достатка.

– Насчет достатка может быть и верно, а вот насчет влияния ты сильно ошибаешься. Вполне возможно, что покойный Казанцев и пользовался определенным влиянием среди уездных купцов и промышленников, но это не распространяется на его вдову. Серафима ясно сказала, что местные дельцы открыто, насмехаются над ней. Пойми, Генрих, здесь властвует «Домострой». Женщина – это хозяйка в доме и не более того. По всем вопросам она должна советоваться с мужем и подчиняться ему.

– Но у Серафимы Дмитриевны нет мужа?

– Поэтому, как только она овдовела, к ее дому выстроилась очередь местных свах от вдовых купцов и их непутевых сынков. Она всем отказала, чем нанесла местным воротилам смертельную обиду. Я не сильно удивлюсь, если они решили отомстить, чем, и вызвано ухудшение дел. Думаю, здесь мы вряд ли чем сможем помочь. Можно поговорить с Каземирычем, только тема довольно щекотливая, боюсь, он не станет с нами откровенничать.

– Это уже моя забота.

Глава 29. Екатеринбург, 23 мая 1798 года (среда).

– Войцех Каземирович, можно с вами поговорить? – Спросил Штейнберг, столкнувшись утром с управляющим.

– Я к вашим услугам, Генрих Карлович.

– Вчера за ужином Серафима Дмитриевна случайно обмолвилась, что ей пришлось остановить заводы. Мне не совсем удобно расспрашивать хозяйку, не могли бы вы мне прояснить эту ситуацию.

– У нас не принято обсуждать хозяйские дела, пан ювелир.

– Я все прекрасно понимаю, но мой интерес вызван не простым любопытством.

– Хотите помочь? – Удивился старый поляк. – Это невозможно, Генрих Карлович, даже директор Файн не смог ничего сделать.

– В математике многие задачи имеют несколько решений, так и в жизни – одну и ту же проблему можно решить разными способами. Я не умаляю достоинств и влияния господина Файна, тем более не собираюсь с ним тягаться, просто хочу попытаться найти другое решение.

– Я не совсем понимаю смысла того, что вы сказали, пан Штейнберг, но ваш уверенный тон вселяет надежду. Я расскажу вам все, что знаю, но с одним условием – хозяйка не должна знать о нашем разговоре.

– Прекрасно, только уж и вы со своей стороны обещайте не говорить ей о моем интересе к ее делам.

– Как ловко вы все повернули, пан ювелир, теперь мы оба повязаны одной тайной.

– Пытаюсь успокоить вашу совесть. Если вы не против, пройдемте в трактир, выпьем по бутылочке пива за мой счет.

В трактире народу было немного и они без труда нашли место в самом дальнем углу.

– Казанцев Павел Афанасьевич был купцом первой гильдии, – начал свой рассказ управляющий, -владельцем двух салотопенных, а также свечного и мыловаренного заводов. Кроме того он имел две мясные лавки и прекрасный трактирный двор на Главном проспекте. Все это по его духовному завещанию досталось жене – Серафиме Дмитриевне.

– Богатое наследство.

– Все решили, что молодая вдова не сможет управлять таким огромным хозяйством, и после смерти Павла Афанасьевича началось паломничество местных купцов желавших задарма скупить всю недвижимость. Особенно усердствовали Воронин, решивший расширить свое салотопенное производство и Рязанов, мечтавший откупить трактирный дом. Серафима Дмитриевна сразу дала понять, что ничего продавать не собирается, что фирма «Павел Казанцев» будет существовать и далее, изменится только название. К сожалению, фирма «Серафима Казанцева» продержалась только три месяца. Началось все с того, что новой хозяйке не понравился отчет управляющего Копытова, и она пригласила Анну Шторх. Ревизия выявила недостачу в четыреста семьдесят рублей, после чего Копытов был немедленно уволен без рекомендаций, а его место заняла Анна.

– В суд на Копытова хозяйка не подавала?

– Нет, они с Анной сосредоточились на деле. Все просчитали, улучшили условия работы, повысили плату работникам, пригласили инженера из Перми, однако работать им не дали. Воронин перекупил поставщиков, и те отказались поставлять скот Казанцевой. Сначала встали салотопенные заводы, а затем, работавшие на их продукции свечной и мыловаренный, закрылись мясные лавки. За какие-то три месяца рухнуло все, что с таким трудом создал Павел Афанасьевич и у Серафимы Дмитриевны остались только жилой дом и трактир. Кстати, в той драке из-за мадмуазель Шторх серьезно пострадал единственный сын Воронина – Никита, о чем в городе, мало кто сожалеет.

Штейнберг невольно улыбнулся.

– Заводы продали?

– Нет, заводы, все еще принадлежат хозяйке, она принципиально отказалась их продавать, хотя они и не работают, поскольку не оставила мысль о развитии собственного производства. Они с мадмуазель Шторх решили заняться варкой мыла. Серафима Дмитриевна уже ездила по этому вопросу в Пермь, теперь собралась в Оренбургскую губернию. Может быть со временем все и наладилось бы, да пришла беда, откуда не ждали. Неделю назад купец Толстиков предъявил к оплате вексель на десять тысяч рублей, выписанный от имени покойного Павла Афанасьевича.

– Получается, хозяйка не знала, что ее покойный муж занял такую большую сумму?

– Если вы хотите услышать мое мнение, то я скажу, что Павел Афанасьевич вообще никогда не занимал денег, ни маленьких, ни больших. Его любимое выражение: берешь чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда. Нет, я не верю, что он занял такую сумму.

– Он ничего не планировал, например, расширение производства или торговли, может быть какие-то новые проекты?

– Я ничего подобного не слышал.

– Может у него была любовница?

– Бог с вами, пан Штейнберг, он на Серафиму Дмитриевну надышаться не мог, а вы такое…

– Хорошо, этот вариант тоже отбросим. Что говорит сам Толстиков?

– Он приходил два раза, предлагал решить этот вопрос другим способом.

– Как это другим способом?

– Сначала предложил Серафиме выйти за него замуж, а когда она отказалась, предложил обменять вексель на трактир. Вроде предложение выгодное, поскольку трактир не стоит таких денег, но хозяйка не согласилась и просила ее больше не беспокоить по этому поводу, поскольку вексель подложный, сам купец – аферист.

– Она так и сказала – «подложный»?

– Да. Она заявила, что Павел Афанасьевич никогда не занимал денег у Толстикова. В итоге купец опротестовал вексель и послезавтра состоится суд.

– Дело сложное, Серафиме Дмитриевне нужен опытный адвокат.

– Она уже обратилась к Залесскому.

– Ваш соотечественник?

– Марек неплохой человек, вот только слишком осторожный, он хочет все решить миром, боясь вызвать неудовольствие богатых и сильных. Он не стремиться докопаться до истины, а старается убедить своего клиента, что худой мир, лучше доброй ссоры. Вот и в случае с Серафимой Дмитриевной он советует признать вексель и договориться о рассрочке платежа, тем более что Толстиков готов пойти на уступки и существенно снизить сумму долга.

– Купец готов отказаться от части долга? Это что-то новое, Вацлав Каземирович. Хорошо, я все понял, спасибо за откровенность.

Вечером за ужином Штейнберг изложил Соколову все, что узнал от старого поляка.

– Этому купцу, который перекупил поставщиков у Серафимы, нужно переломать ноги. – Вынес суровый вердикт Соколов.

– Ты уже его сыну все ребра пересчитал в той драке.

– Черт, знал бы ранее…

Что он собирался сделать, Соколов так и не озвучил, а Штейнберг не стал интересоваться.

– Оставим это, Виктор. Думаю, на сей раз обойдемся без радикальных мер. У меня есть план по запуску простаивающих заводов, но это может подождать несколько дней. Сейчас главное – разобраться с этим векселем.

– Я предлагаю набить морду этому Толстикову, и он сразу во всем признается.

– В этом случае ты прав, без принуждения нам пожалуй не обойтись. Завтра с утра я навещу адвоката Гринберга, узнаю все обстоятельства этого дела, а затем решим, как лучше поступить.

…

Ричард Скотт ехал на Урал в скверном настроении. Задача найти хозяина школы Струмилина Сергея Александровича, казавшаяся простой формальностью, обернулась полным фиаско. Указанный в документах петербургский адрес Струмилина на деле оказался пустым местом. Точнее, доходный дом на Невском проспекте стоял там, где ему и положено, даже квартира была, вот только там уже более трех лет проживали совсем другие люди. Владелец дома вспомнил, что года четыре назад квартиру снимал какой-то сибирский промышленник, даже заплатил за два месяца вперед, но, ни разу даже не переночевал. Оставался еще адрес имения Струмилина в Псковском уезде с романтичным названием «Чистые ключи», но и там дела обстояли не лучшим образом. Оказалось, что Струмилин уже насколько лет там не появлялся, и вообще был только один раз в 1794 году, сразу после покупки имения у прежнего хозяина. Беседа с управляющим не только не прояснила ситуацию, но еще больше запутала ее. С его слов Струмилин пробыл в имении всего четыре дня и уехал в Европу, якобы на лечение. На предъявленных управляющему рисунках он не смог опознать своего хозяина, поскольку прошло довольно много времени, к тому же тот был с бородой и усами, а люди, изображенные на рисунках, гладко выбриты. Единственным плюсом была небольшая записка, собственноручно написанная Струмилиным. Это был отказ нового владельца имения посетить уездное дворянское собрание, ввиду срочного отъезда за границу на лечение. Записка была написана по-французски в присутствии управляющего, но так и не была передана по назначению и ее покупка обошлась Скотту в десять рублей. Зачем Скотт купил эту старую записку он и сам толком не мог объяснить, но внутреннее чутье подсказывало ему, что с фигурой неуловимого владельца ювелирной школы что-то не так. Что конкретно, Скотт пока не мог объяснить, но на всякий случай решил, что образец почерка может ему пригодиться. На встрече с Барнсом Скотт ни словом не обмолвился о своих сомнениях относительно личности Струмилина, лишь сообщил своему коллеге, что тот уехал в Европу, предположительно в Карлсбад на воды. К удивлению Скотта Барнс никак не отреагировал на это сообщение, как будто вопрос о хозяине школы уже снят с повестки.

Скотт прибыл в Екатеринбург днем 23 мая 1798 года. По оставленному для него на почтовой станции сообщению он узнал, что комиссия разместилась на постоялом дворе купчихи Казанцевой. Наняв извозчика, он уже через десять минут был на месте и снял комнату под номером десять. Поздно вечером к нему в номер пришел ювелир Алдошин.

– Проходи Сергей Митрофанович, присаживайся к столу. – Сказал Скотт после взаимных приветствий. – Виски будешь?

– Только что в номере у Буланова пришлось выпить стопку коньяка, чтобы поддержать компанию, поэтому сейчас воздержусь.

– Зачем ты к нему пошел?

– Он сам меня вызвал, думал, будем обсуждать работу, а он предложил выпить и стал изливать душу. Ему, видите ли, не оказывают должного уважения в этой глухомани.

Скотт не совсем понял чисто русское выражение «изливать душу», но по последней реплике Алдошина сообразил, что Буланов на что-то жаловался и искал сочувствия.

– А на что он рассчитывал?

– Думал, как всегда его начнут ублажать: днем некая видимость работы, вечером банкет, а по ночам молоденькие девочки будут исполнять все прихоти важного московского чиновника.

– А что, раньше именно так и было?

– Откуда я могу знать, мистер Скотт – развел руками Алдошин – я в их системе не работал. Вообще в России так принято, что с проверяющего столичного чиновника сдувают пылинки и во всем ему угождают, да еще и взятки подсовывают. Ничего удивительного, ведь от того, что он напишет в своем отчете, во многом зависит судьба местных начальников.

– Это беда не только России, Сергей Митрофанович, это повсеместная практика. Чиновники смотрят на свою службу как на некую синекуру, отсюда и все беды. Их не интересует работа, ни своя, ни чужая, им важен только доход, который приносит занимаемая должность. Как я понимаю, руководство школы не пошло на поводу у Буланова?

– Директор, ознакомившись с бумагами, дал указание всем служащим оказывать помощь нашей комиссии в выполнении их служебного долга. Каково? Буланов уже губы раскатал, что будет сидеть в кабинете директора и попивать коньяк за его счет, пока кто-то там за него составит отчет, а тут такой облом!

– Буланов слишком переоценил свое значение. Эта школа заведение не государственное, а частное и за ней стоят очень богатые люди, для которых коллежский асессор, чиновник восьмого класса, просто мусор, который они могут выбросить на помойку в любой момент. Не беспокойтесь, Сергей Митрофанович, завтра я вправлю ему мозги и заставлю работать. Уверяю вас он забудет про пьянку и про девочек.

– Дай-то бог, мистер Скотт, а то все уши прожужжал про то, как он пользовал несовершеннолетних девочек в Московском воспитательном доме.

– Не любите сальные истории?

– Да, не люблю, если вы так ставите вопрос. – Алдошин повысил голос. – Поймите, у меня три девочки подросткового возраста, а тут старый, жирный и пьяный развратник, распустив слюни, в подробностях рассказывает мне как он с развлекался с детьми. Я готов был его задушить своими собственными руками.

– Извините, Сергей Митрофанович, я не предполагал, что Буланов мог опуститься до такого. Я прекрасно понимаю ваше негодование, но мы вынуждены работать с теми, кого нам дал Забелин, других нет. Собственно говоря, и сам Забелин недалеко ушел от своего подчиненного по части морали. Вы человек со стороны и в комиссии по личной просьбе начальника Канцелярии Императрицы господина Вилламова, для того, чтобы профессионально оценить учебный процесс и уровень подготовки выпускников школы, так что Буланову вы не подчиняетесь, и завтра я все это растолкую ему. Так что можете успокоиться, больше он вас донимать не будет. Теперь давайте перейдем к нашим делам. Что-нибудь уже удалось узнать?

– Начнем с портрета, который вы мне показывали – на нем изображен директор школы Густав Файн.

– Ошибки быть не может?

– Исключено, это точно он.

– Неплохо для начала, Сергей Митрофанович.

– А вот с посещением рудника возникли сложности. За школой числятся девять рудников, из которых шесть рабочих, а три пока законсервированы. Эти шесть рудников разбиты на пары по своему географическому расположению, и в тайге проложены три отдельных маршрута. При школе существует служба охраны из тридцати человек. Двадцать из них заняты непосредственно охраной, а из оставшихся десяти сформирован специальный отряд. Каждую неделю этот отряд посещает два рудника: доставляет туда продукты и все необходимое, а вывозит добытые камни. За три недели они посещают все шесть рудников, а затем получают неделю отдыха. Согласно инструкции, мы обязаны ознакомиться с работой хотя бы одного рудника, но директор школы категорически против этой поездки. Он предлагает ограничиться их отчетами, к которым приложить графики снабжения рудников и вывоза продукции.

– Чем вызванное его нежелание пускать вас на рудник?

– Дело в том, что все рудники обслуживают староверы.

– Ну и что?

Скотт плохо разбирался в вопросах религии. В его голове никак не укладывалось, что чисто обрядные моменты могут иметь принципиальное значение. Какая разница: креститься двумя или тремя пальцами, совершать крестный ход по часовой стрелке или против, произносить «аллилуйя» два или три раза? Он искренне не мог понять, почему такие, на его взгляд «мелочи» могли привести к расколу церкви?

– Понимаете, староверы в тайге живут очень замкнуто и никого посторонних к себе не пускают. Рудники, как мне объяснили небольшие и их обслуживают, как правило, три-четыре семьи староверов, которые построили на этой территории свои жилища – скиты.

– Но ведь к ним постоянно приезжают эти курьеры?

– Они не заходят на территорию скита. Рядом со скитом выстроен специальный гостевой дом, в котором они останавливаются и могут при необходимости переночевать. Общаются они только с тем, кого община выбрала главным. Он сдает продукцию, получает деньги, принимает заказанные товары и продукты.

– А как же происходит передача добытых камней?

– Охранники просто забирают запечатанный ящик, в котором находятся камни.

– Но ведь камни нужно пересчитать и взвесить.

– Охранники этим не занимаются. В сопроводительных документах указан общий вес камней и их количество и все это проверяет уже в школе кладовщик.

Скотт сам разрабатывал эту инструкцию, и пункт о посещении рудника одним из проверяющих вставил специально. Он правильно рассчитал, что связь между рудниками и школой будет осуществлять небольшая группа постоянного состава, лично он поступил бы точно так же, но вот староверов он в своих расчетах не учел. Собственно говоря, ему было плевать, как устроена работа на руднике, ему нужно было знать только состав этого отряда. Его человек, а отправить на рудник он планировал ювелира Алдошина, должен был за те несколько дней, что он проведет в поездке, составить список всех охранников, сделать их портреты и хотя бы примерно определить одного-двух человек, падких на выпивку и деньги. Именно через одного из охранников англичанин собирался выйти на изумрудный рудник. Конечно, существовал вариант, что этот рудник имеет свой отдельный канал снабжения, но в этом еще предстояло убедиться. Сейчас Алдошин, сам того не подозревая, разрушил этот план. Курьеры здесь просто пешки, они понятия не имеют, какие именно камни перевозят и вряд ли стоит тратить на них драгоценное время. Как же хитро все организованно. Существует схема рудников, официально приписанных к этой школе, но где гарантия, что вместо заявленного цитрина там не добывают изумруды?

– Если дело обстоит именно так, то поездка действительно не имеет никакого смысла. – Нехотя признал Скотт. – Завтра согласитесь с аргументами директора и откажитесь от поездки. Возьмите их отчеты и графики и закройте этот вопрос.

– Все сделаю, как вы сказали.

После ухода Алдошина Скотт достал из шкафа початую бутылку виски «Old Bushmills», плеснул немного в стакан и уютно устроился в кресле.

Глава 30. Екатеринбург 24 мая 1798 года (Начало).

Сразу после завтрака Скотт поднялся на второй этаж, подошел к номеру, где проживал Буланов и резким ударом ноги распахнул дверь.

– Какого черта! – Рявкнул было, сидевший за столом в одном халате Буланов, но увидев Скотта осекся.

На столе перед ним стояла початая бутылка коньяка.

– Почему ты не в школе?

– Я заболел.

– Вижу. – Скотт закрыл дверь, прошел в комнату, но садиться не стал. – Приведешь себя в порядок и немедленно отправишься в школу.

– Мистер Скотт, я не могу работать в таких условиях. Никакого почтения …

– Чего? – Взревел Скотт. – Почтения? А не слишком ли ты много о себе возомнил господин Буланов? Кто ты такой? Всего лишь чиновник восьмого класса, мелкая сошка. Ты забыл, что эта школа не казенное, а частное заведение и принадлежит очень богатым людям, для которых коллежский асессор не более чем половой в трактире.

– Напрасно вы так. – Примирительно сказал Буланов. – От того что я напишу в отчете зависит судьба этой школы.

– От того, что ты напишешь, ничего не зависит! Запомни это, а лучше запиши где-нибудь, не то завтра забудешь. Еще раз повторяю, школа частная, за ней стоят серьезные люди и очень большие деньги. Если ты будешь путаться под ногами, тебя просто закопают в тайге. Тебе что сказал Забелин – описать настоящее положение дел, не копаться и не искать недостатки. Так?

– Да, так. Только я не понял, мистер Скотт.

– Что ты не понял?

– Про большие деньги. Судя по финансовой отчетности там нет больших денег.

– А вот это, господин коллежский асессор не твоего ума дело. Чином не вышел. Тебе платят не за то, чтобы ты думал, а за порученную работу, вот ей и занимайся. Все ясно?

– Да.

– Вопросы есть?

– Только один. Здесь объявился мой старый знакомый, Штейнберг Генрих Карлович. Два года назад он нам создал много проблем при проверке жалобы детей Московского воспитательного дома.

– Это когда ты пользовал малолетних девочек?

– Все рассказал сука. – Не сдержался Буланов.

– Алдошин мой человек и тебе не починяется, так что оставь его в покое. Нужно быть идиотом, чтобы рассказывать отцу трех девочек подростков такие мерзости.

– Так я же не знал…

– А голова на что. Думать надо головой, а не тем, что между ног мотается. Про банкеты и девочек забудь и сосредоточься на работе. Теперь насчет этого Штейнберга. Кто он такой?

– Ваш коллега – ювелир.

– Я знаю практически всех ювелиров Петербурга, но …

– Он из Москвы, – перебил Скотта Буланов, – племянник Вильгельма Брандта.

– Брандта знаю, солидный ювелир.

– Сейчас он отошел от дел, а Штейнберг открыл свою мастерскую.

– Чем же он вам насолил?

– Вильгельм Брандт, жертвовал крупные суммы на содержание детей этого дома и поэтому был включен в состав комиссии. Сам он тогда болел и в качестве своего представителя прислал племянника. Так вот, договориться со Штейнбергом невозможно, впрочем, как и с самим Брандтом. Сколько крови они нам тогда попортили, даже бумагу императрице накатали. Слава богу, все обошлось.

– Хорошо, это я понял. Что он делает в Екатеринбурге?

– Говорит, что приехал к другу и скоро возвращается в Москву.

– Ну, тогда и беспокоиться нечего. Итак, у тебя час на то, чтобы привести себя в порядок и отправиться в школу. Время пошло!

Скотт вышел из номера и в коридоре столкнулся с управляющим.

– Войцех Каземирович, я слышал, что у вас остановился мой коллега, ювелир Штейнберг.

– Да, Генрих Карлович живет в шестом номере.

– Он сейчас у себя.

– Нет, он болен. Врач прописал ему две недели полного покоя и его перевели в гостевую комнату.

– Я хочу пригласить его на ужин, но не знаю, как это сделать.

– Я могу ему передать.

– Буду вам очень благодарен. – Сказал Скотт, протягивая управляющему визитку и серебряный рубль.

…

К десяти часам Скотт пришел в Канцелярию горных заводов. Сидевший на входе молодой канцелярский служащий вопросительно поднял на него глаза.

– Что вам угодно?

– Ричард Скотт, представитель английского ювелирного дома «Alice». – Отрекомендовался англичанин. – Прибыл в Екатеринбург для заключения договора с ювелирной школой, вот мои рекомендации из канцелярии императрицы.

Скотт положил перед обалдевшим чиновником гербовые бумаги с орлиной печатью.

– Так вам не сюда. Школа нам теперь не подчиняется.

– Это я знаю. – Спокойно сказал Скотт. – Мне нужен Главный горный начальник.

– Никита Сергеевич сейчас болен.

– Кто его замещает?

– Коллежский советник Иван Андреевич Леман.

– Он может меня принять?

– Подождите минуту, я сейчас узнаю.

Канцелярист действительно вернулся через минуту.

– Проходите, пожалуйста. Второй этаж, кабинет № 20.