Всю жизнь за синей птицей

Его имя популярно среди московских любителей оперы.

Тот же 1919-й становится годом дебюта в Большом театре (партия Германа). Приглашение в Большой театр совпало с годами напряженной учебы под руководством крупнейших режиссеров К.С. Станиславского и Вл. Н. Немировича-Данченко, выдающегося педагога вокалиста В. Бернарди, опытнейшего музыканта-дирижера цеха Вячеслава Ивановича Сука. Отец вспоминал: «Мои занятия со Станиславским и Немировичем-Данченко наложили отпечаток на всю мою художественную деятельность».

С 1921 года он постепенно входит в текущий репертуар Большого театра как один из основных исполнителей ведущих партий драматического тенора. Он создает замечательные вокально-сценические образы: Садко (одноименная опера Римского-Корсакова), Герман («Пиковая дама» Чайковского), Хозе («Кармен» Бизе), Самозванец («Борис Годунов» Мусоргского), герцог («Риголетто» Верди), граф Альмавива («Севильский цирюльник» Россини), Фауст (одноименная опера Гуно).

В дальнейшем отец овладевает вершинами тенорового репертуара – партиями Радамеса («Аида») и Отелло композитора Верди, Гришки Кутерьмы («Сказание о невидимом граде Китеже» Римского-Корсакова), вагнеровским Лоэнгрином («Лоэнгрин»), князя Галицкого («Хованщина» Мусоргского). Его партнершами только в опере «Кармен» были такие выдающиеся певицы, как H.A. Обухова и М.П. Максакова, Е.А. Степанова и Е.К. Катульская, A.B. Нежданова… Не прерывается его связь с выходцами из родного края. В спектакле «Пиковая дама» исполнял партию Германа, а Томского пел его друг и земляк Григорий Степанович Пирогов. Озеров с Пироговым участвовали в концертах, устраиваемых рязанским ОСОАВИАХИМом в городе, они начинали свой путь в здании бывшего дворянского собрания. Другой земляк и друг, Николай Капитонович Яковлев, стал ведущим актером Малого театра, народным артистом СССР. Соученик по рязанской духовной семинарии Павел Александрович Родимов прославился как живописец и поэт.

30-е годы. Отец входит в образы современников, непривычные для артиста академического театра, поет в операх советских композиторов. Распространяются пластинки с записями партий в его исполнении. В конце 30-х годов H.H. Озеров – мастер и учитель, душа и совесть коллектива театра, человек, пользовавшийся огромным авторитетом среди товарищей.

Отец унаследовал и продолжил лучшие традиции своих великих современников – Ф.И. Шаляпина, Л.В. Собинова. С Шаляпиным он пел в «Севильском цирюльнике», в «Фаусте» и «Борисе Годунове».

Год 1931-й – педагогическая работа в Большом театре. Он оставил яркие, взволнованные воспоминания о выдающихся дирижерах и певцах, мастерах сцены. «Я, приступая к работе над образом, обращаюсь прежде всего к музыке и в ней, главным образом, нахожу материал для понимания и оперы в целом, и внутреннего мира своего героя… Интонации исполнения вытекают из душевных переживаний. Они должны быть эмоционально насыщены, предельно выразительны».

Он дает тонкий, глубокий анализ европейской музыкальной и вокальной культуры, сопоставляет ее с отечественной, анализирует сильные и слабые стороны исполнителей, делает интересный разбор партий отдельных отечественных и зарубежных певцов и массовых сцен, дает оценки и характеристики выдающимся исполнителям.

Отец считал, что «оперному певцу нужно быть культурным человеком. Надо все время развиваться, не только работать над голосом, но и хорошо вокально мыслить. Если у певца нет критического отношения к себе, из него хорошего артиста не получится». Кроме того, «надо коренным образом перестроить систему музыкально-вокального образования, начиная с первоначального обучения и охраны детских голосов… То, что когда-то составляло секреты мастеров пения, то есть их методы постановки голоса, теперь превратились в научно обоснованную теорию. Открытия в области физики, физиологии и анатомии возвели пение на ступень искусства… основывающего на них свою стройную научно-художественную систему».

Замечательная, продолжительная деятельность H.H. Озерова в Большом театре и на концертной эстраде, многочисленные выступления в городах Советского Союза и за границей получили высокую оценку. Ему было присвоено звание народного артиста РСФСР, он был дважды награжден орденом Трудового Красного Знамени. «Огромный опыт, победы в труднейших партиях мирового тенорового репертуара, аналитический ум, встречи с выдающимися советскими и зарубежными коллегами – всё это делало Озерова настоящим маэстро, теоретиком и практиком оперного искусства», – писал журнал «Театральная жизнь» № 10 за 1987 год к 100-летию со дня рождения певца. Не кончая консерватории, не стажируясь в Милане, Озеров был ее украшением. Лишь пять недолгих лет он вел в ней класс вокала.

Творческая деятельность отца продолжалась 40 лет, из которых 27 на сцене Большого театра. Почти весь текущий тенорский репертуар он нес на своих плечах. Главный дирижер Большого театра В.И. Сук сказал как-то: «Если с ним что-нибудь случится, вешайте замок на театр».

«С особой признательностью вспоминаю я, – писал С.Я. Лемешев, – о той творческой помощи, которую своими беседами и советами оказывал мне Николай Николаевич в первые годы моей работы в Большом театре». В годы войны Озеров был председателем Военно-шефской комиссии. Возглавлял ее жюри. Шесть лет работал директором Дома актера. Его сменил на этом посту Михаил Жаров.

Будучи литературно одаренным и образованным человеком, он любил записывать свои впечатления об увиденном. Об этом говорит его книга «Опера и певцы». Книга посвящена анализу нескольких его партий (Герман, Садко, Галицкий, Отелло), впечатлениям о спектаклях итальянских оперных театров.

В 1952 году отец писал: «Я много наблюдал, видел. Целая галерея человеческих характеров прошла мимо меня… Огромный психологический опыт был накоплен, и явилась потребность пережитое изложить на бумаге. А практическая работа в консерватории настолько поглощает мое время, что писать свои воспоминания я не в состоянии. Быть может, наступит время, и я доживу до того дня, когда позволю себе освободиться от своих трудов и заняться мемуарами». К сожалению, отец не нашел времени для мемуаров. Через год он ушел из жизни. Мы, вероятно, многое бы узнали о его родине, выдающихся соучениках по Рязанской гимназии, родителях и о многом другом.

Если о творческой биографии моего отца, народного артиста республики, солиста Большого театра Николая Николаевича Озерова можно узнать из книги В. Слетова «H.H. Озеров» (М.; Л., Госмузиздат, 1951), то с необычной биографией моей мамы, Надежды Ивановны Озеровой, предлагаю познакомиться, прочитав ее документальный рассказ.

В московском доме Сахарова

Зимой в Москве за высоким забором нашего красного скромного домика на Старой Басманной, который предоставили моему отцу в качестве казенной квартиры, скрывалась огражденная от взоров мира, скромная жизнь тихого семейного уюта. Старая Басманная была в то время тихой тенистой обсаженной липами, молодыми дубами, кленами улицей. Нарядные и красивые особняки московской знати и купечества тянулись от Красных ворот до Разгулял. Это были целые усадьбы с чугунными изгородями.

В феврале 1896 года в семье железнодорожного врача, Ивана Сергеевича Сахарова, родился ребенок, девочка, после семилетнего очень счастливого, но бездетного брака. Горько плакала моя мать, когда узнала о своей беременности. Было мучительно стыдно, как скажет она об этом своим родным. Таково было старое нелепое воспитание и ее робость и застенчивость перед родней.

Только раз проявила она не свойственную ей настойчивость, когда объявила о своем твердом намерении выйти замуж за моего отца. Прекрасное любящее сердце и десятирублевый урок – вот все, что мог предложить генеральской дочке скромный бедный студент. Брак этот казался чудовищным мезальянсом и так пугал своей материальной неустроенностью уже овдовевшую в то время бабушку, что она неделю не выходила из своей комнаты, плакала, не осушая слез. Уговоры, мольба не торопиться, подождать – не помогли. Мать моя настояла на своем, ушла из дома на трудовую жизнь с любимым человеком.

Очень любили они друг друга, были молоды, трогательны в своем чувстве, верили в свои силы и жизнь завоевывали радостно и дружно. Счастливым был этот брак, редким по длительности и силе чувства, по нежности, взаимному уважению и той духовной близости, которая была между моими родителями.

В Спас-Утешенье, где служил священником отец моего будущего мужа, Николай Степанович Озеров (в имении управляющего казенной палатой Николая Павловича Левицкого), росла его внучка Дина, Надежда, как ее стали называть. Сын священника, семинарист Николай Николаевич, будущий певец, влюбился в 14-летнюю Надю. Три года ждал, пока она кончит гимназию. В 17 лет Надя вышла за него замуж.

С самого раннего детства я слышала рассуждения о театре, начала им интересоваться с того момента, как себя помню. В 6-летнем возрасте впервые слушала в Большом императорском театре оперу Глинки «Жизнь за царя». Впечатление было ошеломляющее. Несколько лет подряд грезила, жила этим спектаклем. Нечего и говорить, как это представление подействовало на мои и без того развитые дедом патриотические и поэтические чувства.

С этого дня я распевала арии, наряжалась перед зеркалом, воображая себя то на балу в образе Мнишек, то русской девушкой в Кремле, то танцующей мазурку, полонез или краковяк.

Вспоминаю большой любительский благотворительный спектакль в 1916 году в доме у Владимирского губернатора. Мне двадцать лет. Я играю роль барышни в пьесе Тургенева «Вечер в Сорренто». Помню себя: локоны, кринолин, тарлотановое белое платье, оголенные плечи, бархотка на шее, робость первых произносимых слов на сцене, затем сплошной розовый туман и радость творчества и перевоплощения.

Нет больше Надежды Ивановны Озеровой – на сцене живет, движется, страдает, любит тургеневская девушка. И кто это там поет в ночной тиши залитого луной Сорренто неаполитанскую песню: «Видишь, как прекрасно море, как колышется оно, но, увы, одно лишь горе нам с тобою суждено»… Уличный ли певец – итальянец или муж мой, Николай Николаевич, а может, товарищ прокурора Владимирского окружного суда, участвовавший тоже в этой сцене?

Этим спектаклем начался и окончился мой театральный сценический путь… Правда, в 1919 году я держала экзамен в впервые открывающийся в Москве Государственный институт кинематографии и была принята на театральный факультет под фамилией Левицкая, где благоговейно и восторженно проучилась всего шесть месяцев. Затем серьезное заболевание, беременность, роды первого ребенка заставили меня прекратить занятия, к сожалению. Но в данном случае, пожалуй, это был не обычный конец творческого пути. Нельзя забывать, что были 1919-1920 годы, разгар революции, разруха, голод, хаос, террор, когда жизнь страны чуть теплилась и иногда казалось: вот-вот совсем замрет… Надо было действительно иметь лучезарную молодость за плечами и такие физические силы, чтобы после 8-часового рабочего дня (а я работала тогда в Госбанке в неотапливаемом помещении Биржи на Ильинке), закусив двумя-тремя картошками с солью, изредка котлеткой из конины, бежать в конец ул. Горького и там еще в течение 5-6 часов танцевать, фехтовать, проделывать акробатические номера, слушать лекции и возвращаться домой на Марксову улицу пешком в полной тьме, в морозную полночь, порой под звуки выстрелов, вой ветра и окрики часовых.

Конечно, дома мрачно встречали меня мои домашние и на мое увлечение кино смотрели косо. В то время люди вечером старались передвигаться по совершенно темным, занесенным снегом улицам табунами.

При всех этих обстоятельствах дома не могли радоваться моему театральному обучению, которое вообще считали в такое серьезное время блажью. А уж после того, как я, проболев испанкой, при плохом питании до того ослабела, что всякое движение, всякое физическое усилие доставляло мне боль в сердце, меня мой лечащий врач уговорил временно прекратить ходить в институт и помог уйти с работы из банка. Я уехала в деревню поправляться и готовиться быть матерью своего сына Юрия.

Затем роды, кормление… К своему материнству, как своего рода творчеству, я относилась взволнованно, трепетно вкладывая в него – как и во все, что делала – весь пыл своей души, так что другому увлечению в это время не могло быть места в моей жизни. Ребенок занимал слишком много времени, требовал огромного запаса духовных сил. Чтобы сносно жить в это тяжелое время (жалованья моего мужа, уже в то время артиста советской оперы и одновременно МХАТа, и жалованья отца, старшего врача северных железных дорог, не хватало: было много едоков и иждивенцев), я пошла снова работать, но уже не тупо-механически служить в канцелярии, а на живое, увлекательное для меня дело, – в торговлю. Да, торговать мануфактурой и какао на… рынке. Благо наступило время НЭПа. И я могу сказать правдиво и откровенно, что несла я этот нелегкий физический труд с азартом, перевоплощаясь утром из женщины общества в рыночную торговку «м-м Анго», как меня называли, а вечером снова в жену артиста, оперного премьера. Своего рода творчество. Да еще какое…

Из института присылали мне повестки с требованием явиться, но, увы, я все еще медлила. Вскоре снова заболела, заболела брюшным тифом, болела долго. А затем смерть отца и рождение второго ребенка, которого трудно было выхаживать, так как его, беднягу, обварили при рождении в родильном заведении.

Растить двух детей в те времена было нелегко, да к тому же взгляды моей семьи и мои были еще прежние, то есть семья, муж, дети – прежде всего. С появлением детей, которых после 7-летнего брака… я уже отчаялась иметь, кончилась моя театральная карьера, начался новый этап жизни – жизнь в детях. К тому же, я всегда была так застенчива, так мало значения придавала своим артистическим данным, да и вопрос: были ли они у меня?

Рядом с талантом мужа мои и другие маленькие художественные дарования казались крошечными, напоминать о которых я стыдилась. Стеснялась даже говорить о них, а уж культивировать их и подавно. Этим объясняется – почему держала я экзамен в институт под другой фамилией? Сознаться, что я жена артиста Озерова, мне было ужасно совестно. Вдруг провалюсь?

Зато как приятно было узнать, что я, принятая в институт без всякой протекции и влияния, получила хорошую оценку и письменную характеристику, данную после экзамена, в которой за подписью князя Волконского, Гардина и Чаброва значилось: изящная внешность, большой темперамент, обаяние, выразительность. И еще что-то, уже теперь не помню. Тогда я была в восторге. Бросив институт, я утешилась, занявшись живописью, которую страстно любила и к которой у меня были, как говорили мои педагоги и я сама чувствовала это, действительно, настоящие способности. Тем не менее и ее я так же вскоре безжалостно бросила.

В дальнейшем жалела ли о театре и живописи? И да, и нет. Иногда в сердце зарождалась горечь от неосуществленной мечты, но, подумав, решала: «Иначе не могло быть». Моя молодость проходила в трудное время. Быт был слишком тяжел и сложен. Надо было выбирать и решать: искусство или семья? И я выбрала творчество в семье… И как знать, смогли бы мой муж и сыновья стать тем, кем они стали, если бы я решила развивать свою маленькую личность, свои маленькие дарования?

Мама хорошо танцевала. Брала уроки у танцовщицы Натальяни. Хорошо рисовала, занималась у художника Миканджана. Мечтала играть в теннис.

У меня в руках портрет, где она совсем молодая. В этом фотоснимке сочетаются лукавство, изюминка, ум, бесконечная доброта.

Незадолго до смерти Надежда Ивановна Озерова писала: «Мне исполняется 81 год. Как говорит поэт, „вечереют дни моей жизни и скоро наступит ночь…» Я хочу подвести итог. Мужа я лишилась 24 года тому назад. Это было незабываемое горе, осталась одна с двумя прекрасными сыновьями. Я благодарю Бога за то счастье, что он мне послал таких детей.

От всего сердца благодарю своих мальчиков за их любовь, редкую, чуткую, полную внимания и красоты».

Мой старший брат Юрий Николаевич Озеров.

Визитная карточка:

Лауреат Ленинской и Государственной премии СССР

Лауреат премии Довженко

Народный артист СССР, народный артист России

Заслуженный деятель искусства РСФСР, Польши и Чехословакии

Член коллегии Госкино СССР

Секретарь правления Союза кинематографистов СССР

Член жюри международных кинофестивалей

Член Национального олимпийского комитета СССР

Режиссер-постановщик киностудии «Мосфильм»

Профессор ВГИКа

Награжден 35 правительственными наградами, среди них два ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, ордена Боевого и Трудового Красного Знамени и т. д.

Родился в 1921 году. Увлекался живописью. Какое-то время учился в художественной школе. По окончании десяти классов в 1939 году поступил в ГИТИС. В том же году был призван в Красную Армию. В 1941 году начал войну рядовым связистом. Воевал под Москвой, в Карпатах, освобождал Польшу, Восточную Пруссию. Награжден орденом Боевого Красного Знамени. Во время войны Озеров окончил ускоренный курс Военной академии им. Фрунзе. Служил в штабе армии, принимал участие в разработке крупных операций. Боевой путь окончил в Кенигсберге в звании майора. Родовая преемственность, тяга к искусству послужили поводом к демобилизации. Летом 1945 года продолжил прерванное образование в ГИТИСе. В следующем году поступил во ВГИК, что больше соответствовало его наклонностям. Режиссерский факультет Всесоюзного государственного института кинематографии Озеров окончил в 1951 году в 30 лет.

В небольшой квартире брата есть свой «домашний музей».

Рабочий кабинет Юрия Николаевича. Вдоль правой стены расположились стеллажи с книгами. В центре – красного дерева старинное бюро, когда-то подаренное режиссеру матерью Надеждой Ивановной.

Все свободное от книг место на стенах кабинета занимают картины, старинные миниатюры, фотографии. Здесь снимки отца, Николая Николаевича Озерова-старшего, известного оперного певца, в ролях Хозе, Германа, Отелло, Садко, Радамеса.

Здесь же – исполненные прекрасными мастерами портреты далеких предков (прапрадед по матери, например, был лейб-медиком при императорском дворе Александра I, воевал с Наполеоном, а прадед учился в лицее вместе с М.Ю. Лермонтовым и не без влияния великого поэта пытался сочинять стихи…).

В центре кабинета висит небольшого размера фотография. Слева на ней – Константин Сергеевич Станиславский. Великий реформатор театра положил руку на голову 8-летнего Юры Озерова, словно напутствуя его в будущее. Рядом с мальчиком сидит на ступеньках Василий Иванович Качалов.

Для нас с братом отец был кумиром. Мы вместе ходили на спектакли Художественного театра с участием Ивана Михайловича Москвина, с которым отец дружил. Смотрели в Малом незабываемую Александру Александровну Яблочкину. Нередко папа брал с собой Юру в оперу, а меня по малолетству оставляли дома, где я ревел белугой.

Эти поездки, а точнее говоря, походы – отец предпочитал ходить в театр пешком – оставляли неизгладимый след в мальчишеских душах.

Юра жил театром, дышал театром, не мог без театра. Тайком писал стихи, разучивал монологи, пробовал сочинять пьесы. Спрашивается, какую, кроме актерской, мог он избрать для себя карьеру?

В школе Юра неожиданно увлекся живописью. Не пропускал ни одной выставки, коллекционировал репродукции картин любимых мастеров – Эль Греко, Сезанна, Нестерова, – перерывал полки у букинистов в поисках редкой книжки по изобразительному искусству. Увлечение было столь сильным, что он поступил и какое-то время учился в художественной школе, которая размещалась в одном из тихих переулков на бывшей Мясницкой. Изучал композицию, писал натуру и один раз даже выставлялся в Доме пионеров Бауманского района, за что удостоился похвального листа.

Небольшая наша «семейная тайна». Когда в пятом классе я получил на лето переэкзаменовку по рисованию, то упросил брата помочь мне. Тот согласился, взял альбом и довольно быстро сделал необходимую работу. А осенью изумленный учитель рисования, несколько раз перелистав альбом «ученика Озерова Николая», воскликнул: «Или произошло чудо, или ты не тот Озеров!»

Все было: и артистическое окружение, и тяга к искусству, незаурядные способности и юношеские мечты. Казалось, вопрос о будущей профессии и для Юры, и для семьи был решен.

Но в 1939 году, после окончания школы, Юрий, как и сотни его сверстников, уходит по «ворошиловскому» призыву в Красную Армию.

В армии с чьей-то легкой руки за ним закрепилось на многие годы простодушное прозвище «Швейк», и, должно быть, тот, кто его придумал, и сам не подозревал, насколько оно окажется точным.

Сейчас вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что тот юношеский порыв, в результате которого Юра оказался в рядах Красной Армии, был его первым осознанным шагом на пути к «Освобождению», поставленному, как известно, тридцать лет спустя. В равной степени трудно отстаивать и противоположную точку зрения, абсолютно исключая всякую связь между двумя этими фактами: не будь у брата за плечами семилетней воинской службы (в том числе четырех лет фронта), едва ли Юрий Озеров пришел бы к «Освобождению», а позднее и к «Солдатам свободы».

Ранним утром 22 июня 1941 года, когда из Москвы понеслись боевые приказы советским войскам, принявшим на западной границе удар гитлеровских полчищ, в числе тех, кто первым передавал эти приказы, был младший лейтенант Юрий Озеров.

Война…

Из тех молодых ребят, что ушли на фронт прямо со школьной скамьи, мало кто задумывался над своим послевоенным будущим. Была война, и они ушли воевать. Не умирать, а жить, чтобы уничтожить ненавистного врага и любой ценой добыть победу – «одну на всех».

У брата великолепная память.

1941-й год. Зарница бомбежек над Москвой. Юрий – офицер связи при Генштабе. Бой, в котором его батальон почти сутки отражал атаки немцев. Первая боевая награда. Огромные, плохо отапливаемые аудитории Академии имени Фрунзе, ускоренный курс которой старший лейтенант Озеров прошел менее чем за год. Дорога на фронт. Самый медленный на свете поезд и третья, почти под крышей вагона, полка, на которой спит привязанный собственными ремнями, чтобы не свалиться, 22-летний капитан, догоняющий штаб 18-й армии…

Может быть, самым сильным испытанием за всю войну стали для брата пять апрельских суток 45-го года, проведенные на армейском наблюдательном пункте вблизи Кенигсберга.

Три майора – Озеров от пехоты, артиллерист и авиатор – расположились на НП, который представлял собой небольшого размера деревянную площадку, укрепленную на вершинах трех высоких сосен. Места было так мало, что связисты дежурили внизу, в блиндаже, а наверху у офицеров были лишь рация, телефоны и стереотруба.

Пять дней длилась мощная артиллерийская подготовка перед штурмом Кенигсберга, одной из самых мощных крепостей в Восточной Пруссии. Пять суток над головами трех смельчаков летели снаряды особо крупных калибров, наши и вражеские. Ночью было светло, как днем. Залпы орудий, завывание снарядов, грохот взрывов соединялись с непрерывным гулом сотен самолетов, беспрестанно бомбивших город…

За участие в штурме Кенигсберга Юрий Озеров был награжден орденом Красного Знамени. Два года спустя, когда, демобилизовавшись из армии, брат пришел во ВГИК, его сокурсники, тоже бывалые солдаты, чуточку завидовали бравому майору, появившемуся в студенческой аудитории с редким и почетным орденом на гимнастерке. Они-то знали цену этой награде…

В том бою под Кенигсбергом случилось и другое событие, сыгравшее значительную роль в судьбе уже не майора, а режиссера Озерова. Тогда на НП, в самый разгар сражения, Юра, издерганный, оглохший от непрерывной канонады, вдруг на какое-то мгновение словно бы со стороны увидел эту грохочущую битву, и память его запечатлела это событие на долгие годы.

Став профессиональным режиссером, брат нет-нет и возвращался мыслями к тому едва уловимому ощущению в апреле 45-го, которое с расстояния прошедших лет казалось почти пророческим. Неторопливо раскручивалась лента памяти, и перед глазами художника возникали тревожащие картины прошедшей войны – лица боевых друзей, почерневшие от огня хлеба, руины городов и сел, яростные атаки, кресты на могилах оккупантов.

Память не давала покоя.

Он ставил разные фильмы. Получал призы на кинофестивалях. Отвечал на письма зрителей. О нем говорили: «Везет же человеку – одна картина за другой!» – а он страдал от сознания, что не удалось пока рассказать о самом главном, что мучало, волновало, не давало заснуть…

Освобождение пришло с фильмом. Случилось, правда, это не скоро – через двадцать долгих лет после кенигсбергских событий…

Войну майор Юрий Озеров закончил в поверженной прусской цитадели: его оставили при комендатуре Кенигсберга, и он, с присущим ему рвением, помогал восстанавливать город.

Он ходил по пустынным улицам, вчитывался в чужие готической вязи вывески, цепким взором военного отмечал следы прямых попаданий бомб и снарядов, размышлял о превратностях человеческой судьбы. Еще несколько недель назад он участвовал в боях за этот оказавшийся крепким орешком город, сеял смерть и разрушения, – и это было высшей мерой справедливости, проявлением подлинного гуманизма, ибо прежде чем вступить на чужую землю, советские солдаты оставили за спиной тысячи километров изуродованной врагами родной земли. А теперь он – хозяин этого города. Не гость, не турист, а именно хозяин. Он отвечает за тишину в городе, за жизнь людей, за то, чтобы у каждого было вдоволь хлеба и воды. Ему нравилась его новая роль, и он прямо на улице начинал широко и радостно улыбаться. Редкие прохожие удивленно останавливались, молча провожая его взглядами, а один пожилой немец как-то даже спросил: «Отчего герру советскому офицеру так весело?..»

Однажды брат забрел в зоопарк. Минуя пустые вольеры и клетки, вышел знакомыми еще по штурму города дорожками к тесноватому бассейну, в котором плескался бегемот, один из немногих уцелевших обитателей зоопарка. Постоял, наблюдая, как резвится неуклюжее, на первый взгляд, животное, а потом увидел: на серой шкуре бегемота явственно виднелись следы автоматной очереди. Брат бросил в бассейн несколько прихваченных с собой сухарей и, не оглядываясь, пошел к выходу…

В фильме «Освобождение» режиссер Юрий Озеров вспомнит тот бой за кенигсбергский зоопарк.

После Кенигсберга была Москва.

К своей главной теме он пришел не сразу. Уже первые его фильмы обращают на себя внимание специалистов и прессы. Фильм «В Никитском ботаническом саду» получает приз на Международном кинофестивале в Венеции. Фильм «Кочубей» стал одним из лучших фильмов о гражданской войне. С интересом был встречен фильм «Сын». А фильм «Фуртуна» (о борьбе албанцев с итальянскими и немецкими фашистами, снятый в содружестве с албанскими кинематографистами) вывел Озерова на международный уровень киносотрудничества. Яркими получились фильмы «В праздничный вечер» и «Арена смелых». Лента «Большая дорога», снятая совместно с чехословацкими кинематографистами, была выдвинута на соискание Ленинской премии и с успехом демонстрировалась за рубежом.

Юрий Николаевич дал себе слово отдать долг военной тематике. Этому он посвятил 24 года своей творческой жизни. Как постановщик и сценарист ряд фильмов он создал в содружестве с Ю. Бондаревым и О. Кугановым.

Из 26 поставленных им фильмов 16 посвящено военной теме.

Главной его работой, в которой он проявил себя как выдающийся мастер батальных сцен, была цветная широкоформатная киноэпопея в шести фильмах «Освобождение».

В эпопею вошли фильмы: «Огненная дуга», «Прорыв», «Направление главного удара», «Битва за Берлин», «Последний штурм».

Фильм «Освобождение» получил главный приз на Всесоюзном кинофестивале в Тбилиси, неоднократно демонстрировался по Всесоюзному телевидению. Эпопея «Освобождение» стала событием культурной жизни, общественно-социальным фактом, направленным против фальсификаторов истории.

Ю. Озеров писал: «Незадолго до того, как я взялся за работу над „Освобождением“, на Западе вышло несколько фильмов о войне, где была смазана или принижалась роль Советской Армии, извращалась история. И мне, старому солдату, было нестерпимо обидно видеть подобные ленты. О войне снято много фильмов, но то были фильмы, где показывались отдельные эпизоды войны, типичные, но придуманные, не конкретные… Мне хотелось рассказать о войне в целом, показать, какой она была, сделать фильм в жанре исторической хроники». В работе над «Освобождением» он провел многие часы в беседах с маршалом Жуковым, помогавшим создателям фильма. На общественных началах, так как опальному полководцу даже не разрешалось выплатить гонорар (по нынешним временам смехотворную сумму – 120 руб. И это в то время, когда за одно только имя, вставленное в титрах западных фильмов, Монтгомери и Эйзенхауэр получали по миллиону долларов). Вот вам и благодарность за спасение Отечества!

Эпопея «Освобождение» сразу же оказалась в центре внимания международной общественности. Торжественные премьеры фильма прошли в 115 странах мира. Авторский коллектив киноэпопеи был удостоен Ленинской премии.

Следующая крупная работа брата – киноэпопея в четырех фильмах «Солдаты свободы», созданная в творческом содружестве с киностудиями Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии и Чехословакии, эпопея об истории антифашистской борьбы, проходившей в разных странах. Заслуга Ю. Озерова и его коллег в том, что впервые в мировом кино было создано произведение, охватывающее большой исторический период, включающий героические эпизоды истории каждой страны, участвовавшей _в борьбе с фашизмом. В фильме «Солдаты свободы» развиваются принципы исторической хроники, найденные в «Освобождении».

В жанре исторической хроники сняты четыре фильма под названием «Битва за Москву». В фильмах нет ни одного вымышленного персонажа. Ю. Озеров выступил в фильме и как автор сценария. Историческая реальность, воссозданная в фильмах «Битва за Москву», поражает своим масштабом; действие картины разворачивается на полях сражений, в штабах армий, фронтов, в Ставке Верховного Главнокомандования, в Государственном Комитете Обороны. «Мне, двадцатилетнему офицеру связи Генерального штаба, – писал Озеров, – довелось быть участником великого московского сражения. Я помню еще не покрытых славой полководцев Жукова, Шапошникова, Василевского, Соколовского, Ватутина, Доватора… Они отстояли Москву в том, 1941-м».

Международная премьера этого масштабного кинопроизведения состоялась в год 40-летия Победы. «Битва за Москву» стала центральным событием XIV Международного кинофестиваля в Москве.