18. СОЧУВСТВИЕ ВСЕМ УЧИТЕЛЯМ
Пахом снял с газплиты шкворчащую и стреляющую горячим маслом сковородку. Они угрюмо стали ковыряться в глазунье, потягивая пиво. Пиво было теплое, а холодильника на даче не было. А найти магазин с холодильником не догадались.
– Пиво здесь подешевле, чем в Старосибирске,– произнес Серега. Пил он маленькими глотками. Пахом уже начал вторую бутылку. А он еще с первой не мог разделаться.
– Ага! – кивнул Пахом, как будто его сейчас могли занимать мысли о цене пива. Но отвечать как-то надо. Молчание их тяготило.
Что же могло случиться? Куда они исчезли? Может, уже сдохли?
– Да не парься ты так, Пахом! Завтра всё выясним. У Филиппа же брат мент.
Серега почесал грудь под футболкой и зевнул, прикрывая ладонью рот. Зубы у него были замечательные. Каждое утро он их чистил не менее четверти часа.
– Грохнуть же всех четверых сразу не могли, ясен пень! Да и кому они нужны! Где-нибудь бухают.
– А может,– сказал Пахом. – Мы, то есть я, где-то засветился. Кто-нибудь из них увидел меня? И насторожился. Зачем я сюда приехал? Тут большого ума не надо, чтобы догадаться. Вот и залегли на дно.
Серега хмыкнул. У него это означало полное несогласие с собеседником. Пиво, хоть и теплое, он допил до последней капли. Но вторую бутылку не стал распечатывать.
– Они решили залечь на дно. Напугались. А может, и сами за нами втихушку следят. Надо быть повнимательней.
Серега опять зевнул. Его явно клонило в сон. Тем более, что он придерживался режима дня. А сегодня явно выбился из него.
– Что же ты несешь ерунду? Слушать скучно.
Серега поднялся и выбросил пустую бутылку в помойное ведро. Когда будут уезжать, надо будет всё убрать за собой. Порядок прежде всего!
– Не неси ерунды! Они не могли тебя запомнить. В парке было темно. Да и жахнутые они были. Одно только поняли, что ты нездешний. А нездешних они не любят. К тому же, когда ты выходишь, внешность меняешь. То с усами, то с бородкой, то кучерявым становишься, то очкарик. Кстати, из тебя бы вышел неплохой артист. Никак ты засветиться не мог. Никак! Да они уже и забыли думать о том инциденте. Впрочем, я слишком о них высокого мнения. Они вообще не думают. Приматы! Где-нибудь у какого-нибудь на хате. Нажрались по-свински, что даже на любимый дискач не смогли копытами двигать. Может, обкуренные. Кто-нибудь подогнал серьезную дозу. Не бери в голову! Давай-ка спать, дружище! Утро вечера мудреннее! Вот завтра и покумекаем.
Пахом не мог уснуть, ворочался, чесался, несколько раз выходит на крыльцо курить. Какое чистое звездное небо! Сколько же их там этих звезд? Улететь бы отсюда! Серега посапывал. Ему хорошо. Он не курит. Пахом сидел на кровати, глядел на умиротворенное лицо друга. Цвет от луны был очень ярок. Изредка Серега переворачивался. Порой чему-то улыбался…
Над самым его ухом раздалось, как гром:
– Подъем! Хватит дрыхнуть? Нас ждут великие делаЙ
– Что такое? – переполошился Пахом. Спросонья ничего не понял.
Он открыл глаза. Стал протирать их.
– Здоров ты спать! Знаешь, хоть сколько времени?
Когда они уже вышли на крыльцо, в калитку зашел мужик лет пятидесяти, широкомордый, с пузом, на котором морщинилась майка. Рожа у него была опухшая. Он остановился и пробормотал (было понятно, что зубы у него далеко не все):
– Пацаны! Дайте закурить! Видите, как уши опухли? Выручайте!
Он потрогал мочку уха. Как будто она была, действительно, опухшая.
Пахом сунул руку в карман, но Серега остановил его, перехватив его руку и отведя ее в сторону. Пахом посмотрел на него удивленно. Серега цыкнул, так он делал, когда кто-то косячил или что-то ему не нравилось.
– Не курим мы! Понял?
– Блин! – расстроился мужик. – Ну, тогда подбросьте рубликов на пивишко. Похмелон…Сами понимаете!
Он заматерился. Явно был расстроен.
– Мужик! – сказал Серега. – Мы бедные российские студенты, а не отпрыски олигархов. Живем от стипендии до стипендии, иногда подрабатываем тяжелым трудом на разгрузке вагонов. Так что деньги у нас обычно не водятся. Тем более летом. Сейчас, к примеру, нам приходится питаться окружающей нас растительностью. А на мясо употребляем мышатину и тараканину. Можем поделиться с тобой.
– Блин! – затянул мужик. – Чо такая непруха! С самого утра!
– Так что иди с миром, человече! Гуляй по просторам родного города. Может, чего и обломится. Благословляю тебя на сей труд!
Мужик поднял мутный взгляд, махнул рукой и пошел дальше вдоль улицы, заглядывая во дворы с надеждой, которая, впрочем, таяла, что он найдет спонсора на свою больную голову. Бедные-бедные люди!
– Дали бы несколько рублей! – сказал Пахом. – Пожалел! Чего ты так?
– Слушай, дружище! Если ты ему сейчас дашь несколько рублей, он каждый день будет приходить сюда попрошайничать, просить рубли, закурить. Я знаю этого рода публику. Нам это надо? То-то же! Надо отшивать сразу и резко, чтобы у него больше не возникало желания сворачивать сюда. Нам лишние свидетели не нужны.
Ярко светило солнце, теплый ветерок обдувал их лица. Жизнь всё-таки прекрасна, если бы только не было…
– Конечно,– согласился Пахом. – Какой план? У тебя же обязательно он должен быть!
Серега планировал каждое свое действие. Дай ему шанс, он бы и стихию запланировал. За каждую минуту прожитой жизни он мог предоставить полный отчет.
– К родителям! В школе делать нечего. Тем более, что сегодня воскресенье. А дальше смотрим по обстоятельствам. Вот такой план!
Пахом закурил, Серега поморщился. Хоть они и на свежем воздухе, но запах табака чувствовался и тут. В этом они были полной противоположностью.
– Представляешь, как радуются учителя, когда вот такие не показываются в школе. От них только вред для нервной системы окружающих. Да и вообще для общества. Только один вред! А учителям я сочувствую!
19. СЕРЕГА ЕЩЕ И МЕНТ
Подошли к пятиэтажке, в которой жил Филипп. У подъезда на лавке сидел низенький мужичок, заросший синей щетиной и кого-то материл, на чем свет стоит. Матерки нудно повторялись. У старого «Москвича» возился другой мужик. Он склонился над раскрытым капотом, спортивные замасленные штаны сползли и открывали половину белоснежной задницы. «Москвич» был для него главным содержанием жизни, большую часть которой он тратил на ремонт, чем на езду на рыбалку. Семья, работа, друзья и даже телевизор служили лишь дополнением к машине, которую он еще купил в советскую эпоху, отстояв многолетнюю очередь, что, впрочем, позволило ему накопить на машину. Если бы машину ему предложили сразу, на какие бы шиши он ее купил?
– В сторонке постой! Хотя бы вон там за деревом возле гаражей! Не светись! – сказал Серега. И ткнул Пахома пальцем в грудь.
Он поднял голову и нашел окно квартиры с балконом, в которой жил Филипп с матерью. На балконе сушилось белье, в углу торчали гардины, по-видимому, ставшие ненужные. Купили новые, а старые выбрасывать жалко. Значит, женщина скуповата. На третьем этаже на подоконнике сидел худой мужик в синей майке с сигаретой. Он глубоко затягивался и выпускал дым резко и сильно. Так курят чем-то расстроенные люди. Из подъезда вышла полная старушка. В одной руке у нее был черный пластиковый пакет, а другой она держала за руку внучку, лет так пяти. На ногах у внучки цветомузыкальные босоножки. Когда она шла, они пищали какую-нибудь мелодию.
– Мороженое купишь, баба? Хочу мороженое, баба!
Девочка не могла идти просто так, она подпрыгивала при каждом шаге и дергала бабушку. И каждый раз, когда она дергала бабушку, голова бабушки резко наклонялась в бок.
– За одиннадцать только, – ответила бабушка. – Я сама выберу!
– Не хочу за одиннадцать. Это полный отстой! Хочу за двадцать пять. Оно клёвое! Вот такое! Оно с орехами!
– Будешь сама зарабатывать, покупай себе хоть за сто двадцать пять. Я тебе сказала!
Из-за угла вырулил белый «жигуленок», тормознул у подъезда. Мотор заглох. Из машины выбрался капитан полиции Филиппов-старший. Он был в гражданке. Но Пахом сразу узнал его. Внутри похолодело. Филиппов зашел в подъезд. Пахом схватил мобильник. «Ну, возьми же ты!» Молил он Серегу.
Томительно тянулось время. Наконец двери распахнулись. Филиппов вел Серегу, держа за шиворот, подвел к «жигулям», раскрыл дверку, затолкал его на заднее сидение, после чего уселся сам. Дверку он закрывать не стал. Пахом выглядывал из-за угла. «Я спалил тебя, Серега!» – подумал Пахом. Оглянулся вокруг. Ничего подходящего не было, чтобы можно было огреть Филиппова, а потом бежать отсюда, не оглядываясь. Палку бы какую-нибудь или каменюку. Ну, трахнет он Филиппова! И что? Как он сможет незаметно подойти к машине? А если даже подойдет, то, как он его ударит в машине? Может, он только усугубит положение? Но не мог же он просто так стоять и наблюдать, как погибает его друг? Погибает из-за него! Выходит, что он предал его? Тогда пусть его тоже вяжут! Но за что? Они же ничего не сделали! А если он трахнет по башке мента, это уже серьезная статья. И Серега загремит вместе с ним. Нет! Ничего этот Филиппов не сделает Сереге. Вряд ли Серега ударил мента. Не такой он человек. Он очень осторожный и умеет, как шахматист, просчитывать ходы. Надо просто подождать!
Стой! Стой! Не торопись! Правильно Серега говорит: нужна холодная голова. Таких дров можно наломать, что потом… Надо подождать. Пока ничего не ясно. Совершенно не ясно. Большинство дел проваливаются как раз из-за того, что их вершители начинают поддаваться эмоциям, отключают голову, действуют импульсивно. А что, если Серега сейчас ему все рассказывает об их замысле? Нет! Как ты так только мог подумать? Он никогда не сделает подобного. Серега хитрый и хладнокровный. Дверка машины раскрылась. Сначала, вздыхая, выбрался Филиппов, потянулся и прогнул спину. За ним показался Серега. Он улыбался. Но в сторону Пахома не глядел. Тут Пахом не поверил своим глазам. Вот это дела! Какой же он всё-таки молодец, что не дернулся, не бросился к машине, не накинулся на Филиппова! Натворил бы делов!
Улыбаются друг другу. Потом пожали руки, как закадычные друзья. Еще о чем-то говорят. Филиппов разводит руками и наклоняет голову. Что бы это значило? Вроде как: было и сплыло. Потом садится за руль и покатил. Что же это было?
– Серега! Что это было? – восторженно шепчет Пахом, когда друг подошел.
Теперь ему не от кого скрываться. Широко улыбается.
– Ты на меня таращишься, Пахом, как на «Сикстинскую мадонну», – смеется Серега. – Вот так-то!
Пошли к своей дачке. По дороге Серега рассказывает, что произошло. При этом улыбнется каждой встречной девушке.
– Захожу в квартиру Филипповых. На пороге встречает женщина, высокая и некрасивая. Представляюсь, как друг Филиппа. Мама смотрит на меня с подозрением. Что такое? Понять не могу. «А я,– говорит,– всех его друзей знаю. А вас впервые вижу». Я говорю, что, мол, мы в социальных сетях познакомились. А сам-то я из Старосибирска. Тут моя бабушка живет, я ее решил навестить, ну, и заодно, посмотреть на нового друга. Вот хотел бы пообщаться. Мама промачивает слезы. «Третий день, – говорит, – нет Филиппа. Ничего не сказал. А, впрочем, у него уже такое не в первый раз. Обзвонила его друзей, ни у кого нет. А его мобильник не отвечает. То он обычно по телефону отвечает. А тут не отвечает. Не знаю и что думать. Может быть…» Успокаиваю и понемногу расспрашиваю, как он вообще, какие у него привычки, а что у него за друзья, куда он может запропаститься, ну, и всё такое прочее. Заходит этот дяденька. «Не плачь, мама. Где-нибудь опять забурился, пьянствует. Козел! Мало я его бью». Поглаживает маму за плечи, за волосы. Сразу видно любящего сына. «А если его в живых нет?» Мама снова плачет. «Да ни фига ему не сделается! Если бы что случилось, я первым бы знал. Понимать должна. Всё нормуль!» Понял я, что это старший братец. Мне с ним знакомиться совершенно ни к чему. Надо как-то, желательно не привлекая внимания, исчезнуть из этой квартирки. Ретируюсь. Задом пялюсь к дверям. Тут Филиппов-старший оборачивается, отрывается от матери и долго, так пристально смотрит на меня, профессиональный ментовской взгляд. «Это кто?» – спрашивает. «Сказал, что друг Филиппа». «Я всех его дружков поганых знаю. А этого даже в нашем городке не видел ни разу». Ну, мент же! «Он из Старосибирска. Говорит, что с Филиппом по сетям познакомился». «По каким-таким сетям?» Уже и брови хмурит. Взгляд такой тяжелый становится. Это, наверно, тоже профессиональное. «По социальным»,– говорю. «Ага! – кивает Филиппов. – Ну, ладно, ты тут, мама не расстраивайся. Я его скоро найду. Ты же меня знаешь. Скоро объявится. Некуда ему деваться. Ну, пойдем, друг». И плечом меня подталкивает к дверям. Выходим за дверь. Не успел я и глазом моргнуть, он мне мусорским приемчиком руку заломил. Да больно, сволочь! Даже дышать больно! «Так! Быстро! Кто такой, откуда и зачем? В глаза мне смотреть!» Признаюсь, немножко очканул. «Ну, я же сказал вашей маме, что я друг Филиппа. Познакомились в социальных сетях. Вот решил и в реальности». Матерится и еще сильней руку заламывает. До сих пор болит. «Да Филипп не знает, с какой стороны к компьютеру подойти, где какая кнопка. Он же тупой как пробка. Дуб дерево!» Ну, всё! Влип, думаю. «Сейчас прокатимся со мной в отделение, и я буду выбивать из тебя правду всеми законными способами». Ну, а дальнейшее ты видел, дружище! Был, так сказать, свидетелем.
Серега широко улыбается шагающей нам навстречу девушке. Девушка хороша.
– Видел, как вы руки друг другу жали, как закоренелые кореша. Когда ты успел стать его другом?
А девушка, действительно, ничего. И одета сексапильно. Юбочка по самое не балуй! Пахом и тот не удержался.
– Ну, да! – спохватился Серега. – Я же тебе самого главного не рассказал. Так вот слушай…
Юная красавица прошла мимо, обдав их ароматом тонких и дорогих духов. Это еще один плюс ей. Значит, со вкусом.
– Заволок он меня в машину. «Поедем или колоться будешь? Что тебе больше нравится?»
Всё-таки Серега не выдержал и оглянулся. Но знакомиться с кем-либо в их планы не входило.
– Так и так, говорю. Ни в каких сетях я с ним не знакомился. Но надо же что-то сказать маме. А познакомился на вокзале. Сам-то я бабушку приехал навестить. Ну, и поразвлечься не мешало бы. А Филипп пообещал с классными девчонками познакомить, которые в этом деле не откажут. Да я к тому же и твой коллега. Показываю ему ментовское удостоверение. А дальнейшее ты сам видел.
20. НУЖНО ЖЕЛЕЗНОЕ АЛИБИ
– Пахом! Быстро собираемся по-легкому и рвем когти в Малиновку. Давай! Давай! Давай!
Так началось очередное утро в Чернореченске. Пахом еще, как следует, не успел глаза продрать. И ничего не мог понять.
– Они там в Малиновке? Как они там оказались?
– Нет! Они точно не в Малиновке. В Малиновке мои дедуля с бабулей живут,– ответил Серега. – Нам нужно будет алиби. Надеюсь, ты не забыл, что брат этого подонка – капитан полиции? Поэтому лучше, если мы перестрахуемся.
Пахом окончательно проснулся. Действительно, утро вечера мудренее. А вот ему никакой идеи за ночь не пришло. А вообще-то Серегу лучше слушать.
– Что теперь? Что с того, что брат мент?
– А то… Если дослужился до звания капитана, то, значит, имеет опыт сыскаря. И впечатление дурака он на меня не произвел. Нужно отдать ему должное. Действовал он грамотно. Так что общение с ним пошло нам на пользу. Он начнет сопоставлять, анализировать и поймет, в конце концов, что инсталляция – это акт мести. А кто должен мстить? Да еще таким необычным образом? Только человек, который очень-очень сильно обижен сразу всей четверкой. Причем, человек достаточно грамотный, образованный. Сразу всплываешь ты. Паспорт он твой видел. Где ты живешь и кто ты такой, он знает. Поэтому ты попадаешь в первое число подозреваемых. И он начинает копать. Как раз тебя в эти дни не было дома. Где же ты тогда был? Нетрудно догадаться, что в Чернореченске. Вполне вероятно, что где-то мы наследили. Чем ты докажешь, что в эти дни не был в Чернореченске? А нас здесь уже видели.
– Я ничего не обязан доказывать! Ты забыл про презумпцию?
– Но если у него появятся еще одна – другая зацепки? Тогда он может серьезно накопать. Нам это надо?
– Ему не дадут вести это дело. Так что здесь он не при делах.
– Почему же? Поясни!
– Потому что он брат. Родственникам дело вести нельзя.
– Официально да. Но они же тут все одна семья. Так что он будет в курсе и будет копать. И будут выполнять его приказы.
– Ладно! И что в Малиновке? Чем мы там займемся?
– Ну, что… Светимся у моих стариков. Вечером идем на сельскую дискотеку. Замутить с местными пацанами. Но не до мордобоя. Иначе нас могут сделать инвалидами. Но в деревне нас запомнят. А потом идем на охоту. Вроде как идем.
– Это еще зачем? Тебе захотелось дичи?
– В тайге у деда есть заимка. Такая небольшая охотничья избушка. Скажу, что уходим на несколько суток. А когда акция закончится, дуем по-бырому в Малиновку и с трофеями возвращаемся к моим старикам. Если что, вся Малиновка подтвердит, что эти дни мы были там. Вот тебе и железное алиби.
Серега победоносно глянул на друга. Оцени, брателло, идейку!
– Верно, Серега! Соломку подстелить надо. А где мы раздобудем трофеи? Я, как понял, охотиться мы не собираемся?
– Трофеев не будет. Охота – это дело такое. Может, повезти, а, может, и нет. Любой охотник это понимает. Да и для нынешнего охотника главное процесс, побродить с ружьишком. Скажем, что подстрелили несколько зайцев, уток, еще что-нибудь, и там же на заимке сожрали. Обычное дело. Так что здесь будь спокоен. Никто ничего не заподозрит. Ружья обстреляем. Так что всё будет на мази! Комар носу не подточит. Хотя я не думаю, что до этого дело дойдет. Это только в фильмах они такие, следоки эти! В ближайший день-другой нам здесь делать нечего. Что же терять время даром? Обеспечим себе железное алиби. Пока мы мотаемся туда-сюда, наша гоп-компания вернется. А дорогой кое-какие еще детали обмозговать надо. Чтобы без шероховатостей! Чтобы всё пучком!
– Если не вернутся? Кто их знает!
– Вернутся! Капитану Филиппову надо маму успокоить. Он будет носом землю рыть. Братца хоть из-под земли достанет. Тем более, что у него, как принято сейчас говорить, имеется административный ресурс. И вот еще! В Чернореченск ты вернешься один. Без меня, Пахом.
Если бы у Пахома была вставная челюсть, она точно бы отпала. Вот такого он никак не ожидал.
– Ну, понятно! – пробормотал Пахом. – Ты… Но ведь я без тебя один ничего не сделаю. Придется менять план. Ну, ладно! Вообще, ты правильно решил, Серега! Я сразу был не прав, когда решил тебя втянуть во все это. Хорошо, что ты одумался!
– Ты слушай! А потом уже бери в голову! У меня есть один знакомый, хороший знакомый…Изредка с ним пересекаемся, пивка попьем, то сё…
Серега помолчал, поглядывая на растерянного друга. Пахом опустил голову.
– У него маленькая типография. Но вполне позволяет ему зарабатывать на хлеб с икрой, содержать джип и посещать время от времени рестораны. Посещал бы чаще, но нет свободного времени. Печатает открытки, визитки, буклеты, всякую рекламу, перед выборами вообще сутками не вылезет из типографии, зато и бабла нарубит. Сам знаешь, у нас на это дело не жалеют. Печатает само собой графоманов. Как-то он рассказывал про это дело. Я даже не поверил сначала. Оказывается их, как блох на собаке. Просто у большинства нет средств. Хотя некоторые продают даже квартиру или машину, чтобы подержать в руках пахнущую свежей типографской краской рифмованную дребедень. Прикинь, какие идиоты!
– Ты мне это зачем рассказываешь? Причем тут графоманы?
– Затем, чтобы ты меня выслушал. А не надувал сразу щеки, подозревая меня черт знаем в чем. В Чернореченск приедет модный арт-художник. Надо сделать ему рекламу.
– И что с того? – спросил Пахом, не догадываясь, куда клонит Серега. Что он еще решил замутить?
Серегино лицо светилось.
21. ЗАСВЕТИТЬСЯ В МАЛИНОВКЕ
Взяли только самое необходимое. Если бабулька решит их навестить, то увидит, что всё на месте. Если она явится с инспекторской проверкой, то подумает, что ребята решили погулять. Не сидеть же им в избушке целыми днями? Заплачено ей было вперед. И даже с небольшой переплатой. Они не стали не только торговаться, но еще и накинули за гостеприимство и приветливость, что в наши времена немалого стоит. Ночью выехали. По городу ползли, не превышая полусотни километром. Пропускали редких прохожих не только на «зебре», но и везде, где они встречались. На выезде недалеко от железнодорожного переезда находился пост ГАИ. Они решили объехать его, подумав, что местные блюстители, чтобы не заснуть ночью, могут шерстить все автомобили подряд. Начнут докапываться до всякой ерунды. Надо же себя как-то повеселить и взбодрить, когда одно кофе уже не помогает. Ехать пришлось по ухабистой дороге, что заняло целый час и отняло немало нервов. Еще не хватало завалиться в какую-нибудь яму, а потом искать, кто тебя дернет. Зато они теперь спокойно катились по автотрассе, оставив для развлечения местным гаишникам других водителей. Впрочем, по ночам не так уж и много было легковушек. В основном шли большегрузы.
Приехали они в Малиновку около десяти утра, когда все деревенские жители, кроме тинэйджеров уже на ногах, и на всякую незнакомую машину смотрят с интересом. Деревня стояла на увалах на правом берегу реки. А левый берег был высокий, поэтому с него открывался вид на всю деревню и даже на дальние поля и лес. Когда-то Малиновка была здесь на левом берегу. Но предприимчивый председатель колхоза решил переместить ее на правобережье, поближе к ферме и колхозным полям. Работники колхоза должны были сказать ему спасибо.
Речушку он задумал перегородить плотиной. Будет пруд, откуда можно будет брать воду на полив многолетних трав. В колхозе делали из них сенаж, который давал существенную прибавку в надоях. Как раз началась по всей стране кампания по мелиорации, которая, по мнению властей, должна была решить продовольственную проблему. Тогда каждый местный царек или князек старался что-то перегородить плотиной, набурить скважин, проложить водоводы, прорыть каналы или, на худой конец, арыки. Десятки речек были уничтожены, превратились в ручейки, которые летом пересыхали, а по весне наполнялись грязной талой водой, в которой никакая рыба уже не заводилась. Скважины перестали вскоре бурить, поскольку они заиливались, запесочивались, в воде оказывалось много солей и пить такую воду было невозможно. А на такие трубы поднялся спрос, их охотно принимали как металлолом. И многие на этом сделали неплохие денежки, пока местные власти очухались. И бросились собирать остатки труб.
После того, как поставили плотину, речка быстро превратилась в ручеек, от которой с каждый годом все сильнее исходила вонь, а русло ее зарастало бурьяном, темным и густым. Забыли вскоре и про мелиорацию. Начинались новые перестроечные времена, когда дурацкие реформами принялись добивать сельское хозяйство. В пруду попытались завести рыбу. Со станции привезли мальков и запустили их. Но местный пруд им не понравился. И ничего из этих попыток не получилось. Местные рыболовы по-прежнему довольствовались глистатыми окуньками и чебачками, которые могли выжить в любой луже и дать приплод. Пусть и не очень щедрый. Но с удочкой можно было побаловаться.
Пруд заиливался, берега зарастали. Чтобы дойти до более или менее глубокого места, приходилось по колено шлепать в грязи. Летом он зацветал, всё больше становилось ряски. И теперь здесь купались только неприхотливые деревенские ребятишки. Всё лучше, чем лужа. А после купания ожесточенно чесались. И тело их покрывалось красными пупырышками. Приезжие же воротили от пруда нос. И предпочитали отдыхать в лесу.
Постепенно все жители перебрались на правый берег, где близко работа. Правобережная Малиновка быстро росла. А левобережная сокращалась.
По программе развития малых сел в правобережной Малиновке была построена целая улица шведских домиков на двух хозяев, заасфальтирована улица и воздвигнута двухэтажная школа. На левом берегу остались только фундаменты, зараставшие бурьяном, и кладбище, которое быстро росло, потому как старые жители умирали чуть ли не каждую неделю. Кладбищенскую ограду кто-то разобрал на дрова.
Серегины старики купили небольшой домик на правой стороне и перебрались с левобережья чуть ли не последними. Не оставаться же им одним на опустевшем берегу? Дед всю жизнь, не считая фронтовых лет, был лесником и заядлым охотником. Как говорится, попадал белке в глаз. Браконьеры боялись его крутого характера. Несколько раз в него стреляли.
Лес он знал, как свои пять пальцев. А к охотничьему промыслу пристрастил и внука, то есть Серегу, в котором не чаял души и постоянно таскал его с собой и летом, и в зимнюю пору. Но уже давно сам на охоту не ходил. Годы и хвори брали свое. Стало слабнуть зрение. А очки он принципиально не носил. С плохим зрением на охоте делать нечего. В лесу осталась охотничья избушка, в которой ночевали охотники. Перед охотой и после они обязательно заезжали к нему. После охоты, конечно, с трофеями. Серега мог пропадать на охоте по двое-трое суток. Лес нисколько не пугал его. Возвращался он довольный и с дичью. Дед гордился внуком. И говорил, что лучше бы пошел в лесники. На охоту Серега отправлялся и с компаниями, но чаще всего один, поскольку не выносил всенощных охотничьих пьянок. И охотничьего бахвальства.
– Постарел дед,– грустно сказал Серега, когда они остановились возле дома. – Годы свое берут.
Дом был из круглых бревен, почерневших от времени. Дед говорил, что его перевезли из Якоря на тракторных салазках.
– Забор, видишь, как пьяный, наклонился. Столбики сгнили. Раньше такого у деда не увидишь. До всего доходили руки.
Калитка тоже еле держалась, уныло наклонившись к земле.
– Поправить бы надо. Как ты думаешь, Пахом? Любишь рукодельничать, побренчать инструментом?
Пахом согласился. Хотя никогда в своей жизни не занимался плотничьим ремеслом. Деревенская жизнь его не прельщала. Он был сугубо городским обывателем. Попадая в деревню, через день-другой он начинал скучать. Его тянуло в город. Вот эти избы, коровы, гуси и свиньи, пасущиеся на улице, возможность в любое время наступить в коровью лепешку. Фи! Нет, это не для него. Даже свежий воздух не прельщал. Им можно надышаться и в городском парке.
– Внучек! Сереженька! Золотиночка ты моя!
С крыльца спускалась старушка, низенькая и полноватая. Лицо у нее было в глубоких морщинах. Доски старого крыльца скрипели при каждом ее шаге, и каждая доска издавала свой неповторимый звук, как будто бабушка играла на пианино мелодию крыльца. Просеменила к калитке, которую уже успел открыть Серега, положила ему узкие ладошки на грудь, ткнулась в него лицом и заплакала, тихонько подвывая. Предчувствовала, что немного теперь ей доведется видеть внука.
– Чего ты, баб? Перестань! Ну, чего ты?
– Ой, Сережа! Много ли мне тебя еще придется видеть! Совсем я уже старая.
Она промокнула глаза платком. Нос ее покраснел.
– Пора уже! Зажилась! Мне же восемьдесят четыре уже. Зажилась на свете!
Она подняла глаза на внука. И глаза ее засияли по-молодому и по-доброму. Внук для нее был сейчас самым любимым существом. Потом перевела взгляд на Пахома и кротко улыбнулась. Так способны улыбаться добрые люди, которые в других тоже видят добрых людей. Пахом улыбнулся ей.
– И чего мы стоим? В дом пойдемте! Проголодались с дороги-то. Ох, я дура старая!
Они закрыли машины, достали из багажников маленькие рюкзачки, в которых было только самое необходимое. И пошли следом за ней.
– Пахом! Голову наклоняй! А то тут двери низкие,– предупредил Серега. И пальцем показал вверх.
Предупреждение было сделано вовремя, поскольку Пахом привык, что в любую дверь можно заходить, не наклоняясь, конечно, если это не палатка или шалаш какой-нибудь. В последнее мгновение, уже занеся ногу за порог, он вспомнил о предупреждении и резко наклонил голову. Хороший шишкарь, чуть-чуть он замешкайся, был бы ему обеспечен. Зато Сереге бы доставил удовольствие.
– Где дед-то? – спросил Серега. Он крутил головой, осматривая комнату.
– Да вот пошел договариваться на счет дров, сам-то уже не готовит. Сил уже нет.
Бабушка вздохнула. Собралась пустить слезу, но передумала.
– На службе-то его по-прежнему уважают. Бесплатно дрова привезут и на чурки попилят. Только за бензин и возьмут. А станешь больше предлагать, руками замашут. «Да чтобы с Иваныча! Ничего не возьмем!».
– Какие благодетели! – усмехнулся Серега. – Хоть дрова заработал!
– Вы пока молочка попейте! Хорошее парное молочко!
Бабушка засуетилась возле стола. Поставила бокалы, налила молоко.
– Утречком соседи приносят. А к обеду я уж что-нибудь и сварю. Мы с дедом-то утром чай забеленный только! Какой утром аппетит!
Стол был небольшой, самодельный. Накрыт клеенкой, порезанной в нескольких местах.
Медленно и протяжно заскрипела дверь. Как будто она открывалась сама.
– А вот и дед! – воскликнул Серега и отодвинул к центру стола бокал с недопитым молоком. – Легок на помине!
– С приездом, молодые люди! Машины-то у вас какие!
Это был довольно высокий и плотный старик. Прямо на голое тело было надето черное хэбэ. Улыбнулся. Во рту у него были только четыре зуба передних: два нижних и два верхних. Зубы были желтые. Дед курил, а вот зубной щеткой не пользовался. Серега поглядел на Пахома, подмигнул ему.
– Предлагал ему поставить протезы. Но его же в город не вытащишь,– сказал он. И снова повернулся к деду.
Дед скинул галоши. Поправил их, чтобы стояли ровно.
– Мне нечего твоими протезами жевать, – прошамкал он. – Бабку только если укусить!
Хотя говорил он довольно отчетливо, произношение некоторых звуков выдавало отсутствие зубов. Щеки и подбородок были покрыты щетиной.
– Мясо оказывается вредным. А корочку я в супчике или молочке размочу. И как дите его шамкаю.
– Дед! Где у тебя тут пила, топор? Поправим твою крепостную стену. А то скоро упадет.
Дед присел на табуретку, покрашенную толстым слоем синей краской. Видно, ее перекрашивали не один десяток раз. Табуретка скрипнула.
– Чего ее поправлять? Хай, она падает! Мне не от кого отгораживаться.
– Свиньи, телята забредут во двор. Не дело это дед. Ты же хозяин!
Дед усмехнулся. Посмотрел пристально на внука.
– Так-то оно так! Бабка вон постоянно ворчит. Да мне ее ворчание…
Он посмотрел на жену. Бабушка включила круглую электроплитку и поставила на нее кастрюлю с водой. Сейчас таких плиток в магазинах не увидишь.
– Тебе хоть кол на голове теши, старый! Всё бесполезно!
Друзья вышли во двор. Потянулись! Всё-таки дорога утомила их. Но заваливаться спать не желали. Возле покосившегося сарая лежали доски, чурки. Они стали их перекидывать и подбирать столбики. Для этого пришлось перекидать почти всю кучу. Ровные сосновые столбики.