Аутодафе

«По большим площадям, отдававшимся…»

 
По большим площадям, отдававшимся
                          в руки восстаний,
По пропеллерным улицам, стянутым сетью мостов,
Бумерангом вернувшись в сегодня
                       в наряде спиральном,
И в стеклянных волокнах глядишься в бетон и стекло.
Проходя незаметно и трогая грани бокалов,
Отдавая прошедшим, тоскливо глядя в вечера,
Ты, напившись до чертиков, жмешься к проезжим
                                в трамваях,
Обдавая их запахом роз, сигарет и вина.
А потом тебя свяжут, твой рот передернется в муке,
И красивое тело покроется нитью рубцов.
Тебя сбросят с моста, будут злобно глядеться старухи
На плывущее вниз по течению с легким загаром лицо.
 

«Авось в прихожей не столкнемся…»

 
Авось в прихожей не столкнемся.
На простынях белей лица,
Не разойдемся, не сойдемся,
Седыми лицами шурша.
Авось в своих пустых квартирах
За ржавым чаем и вином
Не вспомним долго то, что было
И то, что не было потом.
И только радио запустим,
И красным дымом сигарет,
Глуша привычный рев акустик,
Запечатлим уныло нет.
 

«Почти на другой планете…»

 
Почти на другой планете,
Почти из сказки царевна,
И желтые листья, и ветер,
И дог твой, косящийся нервно.
 

«К чему весь этот бывший бред…»

 
К чему весь этот бывший бред,
Погоня ни за чем.
Когда такая тишина,
Полоски по стене.
Работа, хамы и хамье,
И рваться, и упасть.
Когда такая тишина
И музыка под стать,
И диссонансы по стене,
И звукоряд как тень.
Приятно быть таким, как есть,
И надо, хоть теперь
Кривляться в запахах чужих,
Солдатам ублажать,
Когда такая тишина
И влажная кровать.
И руки бледные больны,
И тонкость, как намек,
И голос сильный в тишине
Тихонечко поет.
А делать нужно только то,
Что тишину не рвет,
Что близко тонкости больной,
Что в бред не заведет.
Белеет ласками объем,
Пространство – это мы.
Чем мы себя заполним, тем
Всегда окружены.
Что мы в себе хотим носить,
То липнет на мундир.
Мундир солдатский не по мне,
Мой тишина кумир.
 
 
Когда такой приятный звон
И музыка жива,
Зачем я вновь готов туда? —
Подонок, видно, я.
Расправив скрученный простор,
Гадать по куполам,
Разбить его и собирать
С цветами пополам.
Ползком по утренней траве
Уткнуться в лоб и встать,
Глаза раскрыть и разговор
Никчемный продолжать.
Зачем, к чему и для чего
Дорога в никуда?
Зачем глаза, слова, года
Встают из-за угла?
 

«Когда потухнет свет, пространство…»

 
Когда потухнет свет, пространство
Сжимается, и вот – ты здесь.
В всегдашнем горестном убранстве
Проходишь в темноту сквозь дверь.
Тугие скованные звуки,
Цветные пряные огни.
Тебя замучили старухи,
Меня за целый день – они.
Шеренгой тусклой и покойной
Следящие в метро, кино,
На службе, дома, на попойках,
На заседаниях РОНО.
Я расцепляю руки, пальцы,
Холодные, как зеркала,
Хоть мы больны, как звуки вальса,
Нас обжигает нагота.
Несуществующий, привычный,
Незнающий, что я – твоя,
Ляг на кровать мою девичью,
Чтоб застонала простыня.
Чтоб завтра, день когда отнимет
Все волшебство и тайну сна,
Чтоб я, затравленная ими,
Их без тебя перенесла.
 

«Какая ночь, стекающая каплями…»

 
Какая ночь, стекающая каплями
И пятнами на платье, и листву.
В такую ночь зажечь сады и плакать
О яблонях, трещащих на ветру,
В такую ночь лежать в садах и плакать,
В спаленных травах скручивать беду,
И содранных ногтей, и глаз, и слов отраву
Впивать, разбрасывать и биться в наготу.
Но ты молчишь, ты голуба и мокра,
Прилипшая материя тонка.
Глаза – остановившиеся окна —
Забились на лице из скользкого стекла.
Снимай пелена, выпускай пожитки,
И звуки лей на мокрую постель.
Тяжелые и слипшиеся слитки
Надежд и глупости, и грубости отлей.
Но платье мокрое сдирает стон и кожу,
В прожилках красных тело, что сады.
Заря глазастая, как лезвие из ножен,
Но ты – не ты.
 

«Ты уходишь, пьяно щурясь…»

 
Ты уходишь, пьяно щурясь,
Выцветшая кофта движется по линии стола,
Огибая стулья,
Складывая кольца в кружева.
Эти траектории движений,
Спутанные, как сны,
Оседают дымом на колени
И столы.
Лестница бетонная,
Сильная и сонная,
Выплеснет тебя.
И пальцы тонкие откроют дверь такси.
Выйдут из ворот притихших пьяницы,
Не решаясь ближе подойти.
 

«Ты смотришься глазами ярко-рыжих мифов…»

 
Ты смотришься глазами ярко-рыжих мифов,
Напичканная знаниями предков,
Тебя манят сверкающие лифты,
Спускающиеся в каменные клетки.
По простыням раскладывая знаки
Глазами рыжими сзываешь, строишь сходки.
И губы – белые, как сахар, —
Пьют кровь, как пьют из горла водку.
Но выйдя в синеву блестящим самолетом,
Ты остываешь, меркнешь, холодеешь,
И тихо смотрятся пилоты
В остывшие глаза – приборы управленья.
Хор женщин обступает отчужденно,
Хор матерей, сестер и вдов пилотов.
И долго будут ждать аэродромы
Известий о пропавшем самолете.
 

«Сверкали на подставках этажи…»

 
Сверкали на подставках этажи
Среди подставок, длительных, как ноги,
Как с лампочкой с тюльпаном встала ты,
Смотрясь в задумчивость и матовость колонны.
Скрываясь за колоннами, ходила,
Светила лампочкой, чулками и ждала.
И кто-то с этажей, согнувшись некрасиво,
Смотрел глазницами, как жерлами в тебя.
Погасли этажи, движенья, маски, мысли,
Шум улиц истончился и иссяк,
Лишь в темноте, как одиночный выстрел,
Светилась лампочка и маленький маяк.
 

Цемент

 
Мечется пламя
В красной округлости
Печки,
Клинкер расплавленный
Плачет
От жары и сухости.
Красная дырка
Смотрится
На притихших людей
Яростно.
Обжигальщики потные
Чешут ягодицы,
Им привычно лицо дьявола
Тысячеградусного.
Капли стынут,
Стекая известкой
По лицу восковому.
 

«На этой фабрике так чисто…»

 
На этой фабрике так чисто,
Даже девушки с маникюром,
И только труба-трубочистка
Недоверчива и угрюма:
Ей одной грязное дело —
Людей, уставших от жизни и боли,
На этой фабрике переделывают —
Это крематорий.
 

«Толкаются в проходе…»

 
Толкаются в проходе
Людские толпы, жаждущие сказок,
Но сказки ветрены, и сказки не приходят,
А мы все ждем, когда же их покажут.
Дотрагиваюсь осторожно —
Такая милая, красивая и белая.
Кругом народ, я с ними тоже
Иду, чтоб поглядеть на лебедя.
Спускаемся по лестнице, мы тронуты,
Задерживаем шаг, чтоб не спугнуть видение,
Чтоб в прокуренные комнаты
Обманом унести и уберечь весеннее.
 

«Пришел народ с казарм и из подвалов…»

 
Пришел народ с казарм и из подвалов,
Смотрел довольный в щели, как в глаза.
И больше всех на площадях орала
Разнузданная грязная молва.
Привыкшие стоять подобострастно,
Приказы выполнять, хихикать в стороне,
Теперь молву припрятали, как ласку
И как любовь в траншее на войне.
Мне было больно – ты прошла, как вызов,
Не прячась, но и не глядя в глаза,
Чего-то примечталось и забылось
Несбыточное, все же ты была.
И ненависть была как очищенье,
И траур, и венки – как зов любви.
Но одиночество легло как затемненье,
И я смотрел лишь в два глаза молвы.
 

Сплав леса

 
Катились березы, сосны и ели,
В тела их втыкали багры, как пули.
Люди довольные даже вспотели
От работы и от буйства.
Вода их встречала прохладой, как лаской,
И они останавливались с разбега в недоуменье,
Но их хватали, сгоняли и связывали,
И плотами пускали вниз по течению.
Запрокинув головы, они видели небо,
Ласковое небо лесной отчизны.
Мысли путались: может быть, ничего и не было?
А река их раны зализывала.
Но снова люди, снова ножи и рогатки.
Они уж и думать перестали, а только чувствовали.
Их резали, пилили, и они плакали,
Двоился мир от тоски и устали.
И, как сон в лазарете или окопах,
Тревожно воспоминания стучали в ветви
О близких родственниках на болоте
О зелени, солнце и о лете.
 

«Светло-зеленый – не то, что зеленый…»

 
Светло-зеленый – не то, что зеленый,
Я видел настоящий зеленый цвет,
Цвет горбатый и просмоленный,
Цвет прожитых ненужно лет.
Я видел его на брюках и юбках,
На пиджаках и шляпах.
На улицах и в переулках
Я слышал тяжелый запах.
Глаза зеленые очень
Я видел у милой сегодня,
На фоне росистой ночи
Они презирали больно.
Презренье немолодое,
Тяжелое и грубое,
Оно отдавало невольно
Старостью беззубою.
Зеленый шарик детский
Качается над колыбелью,
Мне хочется очень раздеться
И вымыться в синем небе,
Мне хочется очень раздеться,
Лежать на песке раздетым,
Мне хочется плакать по-детски
От солнца и яркого света,
Песок набрать в ладони
И грязным лежать на солнце,
И стать на минуту бездонней,
Чем океан Японский.
Мне хочется совершенно голым
Пройтись по зеленым улицам,
Пусть запах зеленый города
Обалдеет и залюбуется.