XIII
Нашла коса на камень
Совершив по городу получасовую прогулку, Николай Герасимович вернулся в гостиницу, где портье передал ему заказное письмо и телеграмму, адресованные на имя графини Марифоски.
– Барыня только что сейчас отдала их мне, – заметил портье, – приказав отправить немедленно.
– Хорошо, я сейчас же отнесу их… – отвечал Савин, и, не поднимаясь наверх, быстро вышел на улицу, но лишь завернув за угол в первый переулок, прочел телеграмму, написанную на полулисте почтовой бумаги.
Содержание ее поразило его. Он перечел второй раз и только тогда понял.
«Все благополучно, болезнь удалась, чем дальше, тем будет труднее. Торопись. Анжелика».
Эти несколько слов, из которых состояла телеграмма, сразу раскрыли глаза Николаю Герасимовичу.
Он понял, что он жертва какой-то хитро сплетенной интриги. Суть ее, впрочем, он не совсем постигал. Он распечатал письмо, надеясь, что в нем он найдет объяснение телеграммы, что оно откроет ему подробности интриги против него, затеянной матерью и дочерью.
Он и не ошибся.
Из содержания письма оказалось, что графиня Марифоски отпустила с ним свою дочь с целью заставить его жениться на ней или заплатить крупный куш отступного, во избежание скандала.
По итальянским законам, увоз несовершеннолетней девушки и сожитие с нею, хотя и с ее согласия, наказывалось очень строго по жалобе родителей.
На эту-то удочку и хотела поймать графиня Савина.
Узнав через его банкира, что он очень состоятельный человек и имеет кредит на пятьдесят тысяч франков, «сиятельной мамаше» пришла мысль пристроить дочку или сорвать с него солидный куш.
Из того же письма Николай Герасимович узнал, что роль больной разыгрывалась Анжеликой по наущению ее матери, чтобы заставить его смириться, и что он должен ожидать приезда графини на следующую ночь.
Времени оставалось немного, и надо было во что бы то ни стало обойти замыслы предприимчивой мамаши.
Для этого Савин переписал конверт письма и телеграмму, адресовав их хотя и на имя графини Марифоски в Милан, но без обозначения ее адреса, сдал их на почту, а квитанцию отдал швейцару гостиницы, приказав отнести их барыне, сам же пошел снова гулять по городу, чтобы придумать дальнейший план действий.
Возвратившись через час, он сказал Анжелике, что им надо сегодня же ехать в Сан-Ремо, где начинаются интересующие его гонки парусных и гребных судов (regattes). Она сначала начала было возражать против отъезда, но, не имея серьезных причин, согласилась, попросив только послать телеграмму графине об их отъезде, на что Савин, конечно, согласился.
Они выехали с курьерским поездом, отходящим в четыре часа дня и приходящим в Сан-Ремо в двенадцатом часу ночи.
Дорога от Генуи до Ниццы, так называемая «chemin de fer de la corniches», прилегает к берегу Средиземного моря, называемой итальянцами «Riviera di Gêna».
Это очаровательнейшая местность, и проехать по ней приятнейшее путешествие, которое можно себе представить.
В продолжение восьми часов вы едете по берегу Средиземного моря, у самой подошвы Альп, так называемых «Alpes maritimes». Вообразить себе что-нибудь более живописное и грандиозное положительно невозможно.
Анжелика Марифоски была совершенно очарована красотой местности и положительно не отходила от окна купе. Это в конце концов утомило ее, и она заснула крепким сном.
Пользуясь сном своей молодой спутницы, Николай Герасимович стал на свободе обдумывать план отражения атаки, предпринятой против него графиней.
– Остается одно из двух, – думал он, – или немедленно отправить Анжелику обратно к ее матери и ехать далее одному или хитростью обойти хитрость.
Вот дилемма, которую приходилось ему разрешить. После долгих колебаний он решился на последнее. К тому же он считал себя вправе противодействовать нечестным замыслам чересчур предприимчивой мамаши.
Отдав ему добровольно дочь, с ее согласия, будучи при этом предупреждена об его намерениях и взглядах на жизнь вообще и на отношение его к Анжелике в частности, и получив, наконец, с него пятнадцать тысяч франков, она всем этим предоставила ему все права на Анжелику.
Не будь замешана в эти замыслы сама молодая девушка, не играй она в них главной роли, Савин счел бы своим долгом предупредить ее и дать ей свободу выбора между ним и ее матерью.
Но эта семнадцатилетняя девочка была посвящена в нечистые планы ее маменьки и не только не возмущалась ими, но вполне их разделяла, помогая их осуществлению.
Так думал Николай Герасимович, и эти соображения привели его к убеждению, что он имеет право защищаться тем же оружием, то есть хитростью.
Конечно, нелегко перехитрить двух женщин, но нечего делать, Савин решился попробовать.
Он стал обдумывать план, начало которого уже сложилось у него в Генуе, при чтении телеграммы и письма Анжелики.
«Надо во что бы то ни стало, – блеснуло тогда в его голове, – скрыться от графини и ее преследований, а главное, избавиться от ужасного итальянского закона, так покровительствующего родителям, даже таким, как графиня Марифоски».
Потому-то Николай Герасимович и ускорил отъезд в Сан-Ремо, как город, отстоящий близко от французской границы.
«Что же делать мне дальше, когда мы прибудем в этот Сан-Ремо?» – стал в его голове вопрос.
Вдруг внезапно его осенила мысль.
«Да можно и не заезжать в Сан-Ремо, а переехать границу в том же поезде, не говоря ни слова Анжелике!»
Он тревожно посмотрел на молодую девушку.
Она спала, как убитая, утомленная долгим напряжением зрения и опьяненная чудным воздухом.
«Поезд этот на следующей станции разветвляется; один идет в Сан-Ремо, другой в Ментон. Едущие в Сан-Ремо должны пересаживаться, мы останемся, вот и все, – продолжал соображать Савин, – она будет спать и не догадается, что мы не в Сан-Ремо, она никогда в нем не бывала».
В это время поезд подходил к этой узловой станции.
Анжелика продолжала сладко спать.
Когда поезд остановился, Николай Герасимович вышел, незамеченный своей спутницей, переменил билеты и квитанции на багаж вместо Сан-Ремо на Ментон и возвратился в вагон.
План удался вполне, так как Анжелика проснулась только тогда, когда поезд стоял уже на станции Ментон, то есть они были уже во Франции.
Сев в коляску, они поехали в «Hotel des Iles Britaniques», куда прибыли в двенадцатом часу ночи.
По приезде, Анжелика снова стала разыгрывать больную, опять оказалась мигрень и необходимость безусловного покоя.
Довольный, что первый шаг его плана удался, Николай Герасимович сделал вид, что поверил ее болезни и ушел в смежную комнату, предоставив молодой девушке свободу заснуть с мыслью, что она водит его за нос.
На другое утро он предложил Анжелике ехать в Ниццу, чтобы купить все для нее необходимое, так как ее сиятельная мамаша ничего с ней не отпустила, кроме огромного порожнего сундука.
Для женщин туалет их кумир, потому Савкну не долго пришлось уговаривать свою милую спутницу.
От Ментона до Ниццы всего сорок минут езды, и они живо туда докатили.
Началось странствование по всевозможным магазинам и выбор разных атрибутов дамского туалета.
Чтобы складывать все многочисленные покупки, Николай Герасимович взял комнату в «Hôtel de la Mediteranee» на Promenade des Anglais.
Анжелика, как истая дочь Евы, так увлеклась всеми этими покупками и заказами, что даже забыла об обеденном времени, и Савин еле-еле уговорил ее в восемь часов вечера ехать обедать. Пообедав в «Restaurant Francais», они опять отправились бродить по магазинам до самого закрытия.
Возвратясь почти в полночь усталые в гостиницу, они решили не ехать в воображаемое Сан-Ремо-Ментон, а остаться ночевать в Ницце, так как многие заказанные Анжеликою вещи должны были быть доставлены только на следующий день, а для большего удобства укладки купленных вещей вытребовать их сундуки из Ментона в Ниццу, о чем Николай Герасимович и послал телеграмму.
Анжелика, как ребенок, радовалась всякой вещице, примеряя все вновь купленные туалеты и вертясь перед зеркалом.
Она так увлеклась этим, что забыла даже о своей мигрени и о наставлениях своей мудрой маменьки.
Комната была одна, и молодым людям пришлось ютиться потеснее, нежели в апартаментах, занимаемых ими до сих пор.
Теснота помещения, видимо, тоже не беспокоила Анжелику.
Утомившись бесчисленною примеркою, она присела на стоявший в номере широкий турецкий диван.
Николай Герасимович подсел к ней.
– Как я рад, что вижу тебя, наконец, совершенно здоровою, – обнял он ее рукой за талию.
Личико Анжелики вдруг омрачилось. На глазах ее заблестели слезы.
– Ах, как у меня вдруг заболела голова… – простонала она.
– Неужели!.. И так сразу… – усмехнулся он.
– Оставь меня… Боже мой, какая мука…
– Пустяки, моя крошка, я излечу тебя поцелуями…
– Оставь меня… Мне нужен покой…
– Я люблю тебя…
– Оставь… Я говорю тебе, я страшно страдаю…
– Вздор, это все пройдет… Ты просто немножко устала…
Он заключил ее в объятия и стал покрывать ее лицо и шею страстными поцелуями.
Побежденная тигрица обратилась в овечку.
Она сделалась кротка и ласкова, и следующие дни пребывания в Ницце прошли для Николая Герасимовича, как чудный сон.
Он был в каком-то упоении от охватившего все существо его восторга и даже забыл о существовании старой графини Марифоски и о том приятном для его самолюбия сознании, что относительно последней и его, Савина, оправдалась русская поговорка: «Нашла коса на камень».
Он только и видел одну его Анжелику, он только и думал об одной его Анжелике.
Его чувство к ней, бывшее до сих пор увлечением, превратилось в любовь.
XIV
В Париже
– Нам необходимо поехать в Париж, Анжелика? – сказал дня через два Николай Герасимович Анжелике.
Молодая женщина, одетая в новое платье, с довольной, радостной улыбкой на лице, укладывала в то время купленные в Ницце вещи в присланный из Ментона сундук.
Несмотря на то, что вещей было много, сундук, видимо, был рассчитан на более массовое приобретение.
– В Париж! Это невозможно… – отвечала она, вскинув на Савина удивленный взгляд.
– Почему же невозможно, мы просто изменим наш маршрут, и вместо того, чтобы ехать теперь обратно в Сан-Ремо, поедем в Париж.
– Это невозможно, – повторила Анжелика.
– Но почему же, спрашиваю я тебя?
– Потому, что мамаша отпустила меня с тобой путешествовать по Италии и страшно обеспокоится, узнав, что мы поехали в Париж…
– Но мне нужно, голубка, быть в Париже по моим делам, и кроме того, тебе самой необходимо сделать себе туалеты, заказать платья, шляпки, верхние вещи… Ведь не можешь же ты обойтись купленными здесь тряпками.
Глаза молодой женщины заблестели.
– Конечно, конечно, мне нужны туалеты и было бы хорошо сделать их в Париже, но… – она остановилась и после некоторой паузы добавила, – это невозможно.
– Да, наконец, графиня, твоя мать, даже не узнает о том, что мы были в Париже, к назначенному сроку мы вернемся в Венецию… Какое ей дело, где мы проводили разрешенные ею два месяца. Мы и теперь ведь находимся не в Италии…
– Где же мы? – побледнела Анжелика.
– Во Франции…
– Зачем ты так сделал?
– Исключительно для тебя, так как в вашей Италии молодой женщине положительно невозможно порядочно одеться, я воспользовался, когда мы ехали в Сан-Ремо, близостью французской границы и привез тебя сперва в Ментон, а затем в Ниццу, где все-таки ты приобрела кое-что, имеющее хотя вид туалета… В Париже ты можешь окончательно запастись всем нужным, и все это будет изящно и со вкусом… Анжель, дорогая моя, какая ты будешь красавица в парижских туалетах.
Николай Герасимович присел около молодой женщины, окончившей уже укладку вещей и взобравшейся с ногами на турецкий диван.
– Ах, какой ты хитрый… но милый… – прошептала Анжелика, прижимая головку к его плечу.
Он обнял ее за талию.
– Так поедем в Париж… Это чудный, волшебный город… Таких дамских магазинов, какие там, нет в мире…
– Лучше здешних?
– Здешние сравнительно с парижскими, это убогие лавчонки…
– А мы… если бы поехали… мы не опоздаем приехать в Венецию, не заставляя очень долго ожидать маму… – начала сдаваться новая Ева на искушения современного «змия».
– Конечно же, мы даже приедем раньше ее.
– В таком случае… – начала молодая женщина, но вдруг остановилась. – Я боюсь.
– Чего же ты боишься?
– Ну, хорошо, поедем, только чтобы непременно вернуться в Венецию к назначенному сроку.
– Непременно, непременно… – подтвердил Савин.
Он был в восторге – он нашел себе верного и сильного помощника, который заставил Анжелику позабыть ее маменьку – эту хитрую мегеру, как мысленно называл ее Николай Герасимович.
Этот верный и сильный помощник был – Париж.
Не теряя времени, они выехали туда в тот же день с курьерским поездом.
Дорога промелькнула незаметно, так как путевыми компаньонами Савина и Анжелики оказались трое веселых и разговорчивых парижан.
Приехав на следующее утро в Париж, они остановились в «Hotel d'Albe», находящемся на Avenue des Champs Elises, невдалеке от Триумфальных ворот.
Николай Герасимович выбрал эту гостиницу, вследствие ее прекрасного местоположения.
Елисейские поля в весеннее время – самая приятная местность Парижа.
Там и воздух чище, и Булонский лес в двух шагах, да и веселей, так как из окон видишь весь Париж, то есть все сливки парижского общества, приезжающие в Булонский лес и на скачки.
Это настоящий калейдоскоп, в котором мелькает этот «tout Paris», как выражаются парижане.
Савину надо было показать Париж Анжелике с такого конца, поразить ее им, отуманить, и для этого избранная им часть города и гостиницы были самые подходящие.
Молодая женщина горела нетерпением видеть бульвары и магазины, а потому, переодевшись и позавтракав, они поехали с этой целью кататься.
На rue de la Paix Анжелика пришла в положительный восторг при виде великолепных магазинов и подолгу останавливалась перед их витринами.
Начало было сделано – Париж увлек ее.
Для ознаменования приезда в Париж, Николай Герасимович купил в подарок молодой женщине пару серег с крупными бриллиантами.
Покупки и заказы всех туалетных принадлежностей они отложили до следующего дня, так как Савину граф де Дион и де Монбрен, с которыми он сошелся на дружескую ногу в Неаполе, обещали указать самых лучших и модных кутюрьерок и модисток.
Он известил уже их о своем приезде в Париж и пригласил к себе обедать.
Они оба приехали к назначенному часу, и Николай Герасимович их представил Анжелике.
Де Монбрен так и ахнул при этом представлении.
– Где и когда ты успел найти такую прелесть? – спросил он Савина вполголоса. – Давно ли мы с тобой расстались в Неаполе, и ты мне ни слова не говорил о ней. Когда же ты успел все это отделать?
За обедом они сговорились на другой день завтракать все вместе у Биньона, а затем отправиться по мытарствам, то есть по разным кутюрьеркам, модисткам и другим поставщикам, заказывать все нужное для Анжелики.
Последняя была в восторге и ожидала следующего дня с лихорадочным нетерпением.
Хотя Николай Герасимович бесчисленное количество раз состоял в роли ухаживателя, но связь его с Анжеликой была первой серьезной связью с женщиной.
Не считая платонического романа с Гранпа, все остальные были мимолетными интрижками.
Между прошлыми отношениями к женщинам и отношением его к Анжелике была существенная разница.
Теперь было далеко недостаточно ухаживать, занимать и забавлять, приходилось заботиться, печься о ее самых общежитейских нуждах.
Привезя Анжелику в Париж с огромным и, несмотря на покупки в Ницце, все же еще пустым сундуком, Савину надо было делать ей целое приданое.
В этом отношении ему очень и очень помог его друг граф де Дион.
Он оказался большим мастером и специалистом по части одевания женщин.
Его уроки пошли впрок Николаю Герасимовичу, и с легкой руки Анжелики он в продолжение нескольких лет только и делал, что одевал и одевая разных дам, пока не оказался сам положительно почти раздетым.
Но не будем забегать вперед.
Сначала вся эта процедура хождений к разным Дусе, Родриг, Руф, Виго, Першерон и другим показалась Савину невыносимой. Быть заваленным всякими материями, шляпками, лентами, кружевами, чулками, перчатками и тому подобным дамским хламом, быть принужденным все это рассматривать, подбирать цвета, смотреть на модные картинки, образчики, модели, а главное давать советы – положение не из завидных.
Вернувшись в первый день этих мытарств домой, Николай Герасимович был совершенно разбит.
Но понемногу он втянулся в это скитанье по магазинам и даже, если говорить правду, впоследствии вошел во вкус и, не будь эта процедура связана с крайне серьезными счетами всех этих знаменитых парижских поставщиков – это даже было бы забавно.
Он только теперь понял, насколько важную роль играет туалет в красоте женщины.
Наконец платье, белье, шляпы, зонтики и другие заказанные вещи были готовы и принесены в отделение гостиницы, занимаемое Савиным и Анжеликой.
Это было положительно целое наводнение.
Не было ни одного стула, ни стола, на котором не лежало бы что-нибудь, не стояли бы какие-нибудь картонки, ящики или футляры.
В гостинице стало тесно, и Николай Герасимович начал думать о найме квартиры.
Он передал эту мысль Анжелике. Та пришла от нее в положительное восхищение.
Начались поиски квартиры, впрочем, вскоре увенчавшиеся успехом. Найдено было очень миленькое помещение на Avenue d 'Antin.
Новые хлопоты, новые заботы заняли время.
С месяц как жили уже они на своей новой квартире, вполне счастливые и довольные.
Маленькая итальяночка превратилась в прелестную парижанку, и Николай Герасимович старался всем, чем только мог, сделать ее жизнь приятною, балуя ее, как ребенка, и исполняя все ее причуды, что для него самого было величайшим наслаждением.
Сезон, как мы уже говорили, кончался, и Париж пустел. Савин и Анжелика тоже собирались его покинуть, чтобы ехать в Трувилль.
Казалось, на горизонте их счастливой жизни не было ни малейшего облачка, как вдруг, как часто это бывает и в природе, резкий порыв ветра сразу нагнал тучи, которые с неимоверной быстротой облегли небосклон, и с за минуту перед тем ясного, лазурного неба вдруг послышались раскаты грома.
Такой гром грянул и над головами Савина и Анжелики.
XV
Удар грома
– Крутогоров!
– Савин!
– Ковалев!
– Савин!
Такими приветствиями обменялись при встрече в ресторане «Maison dorée» Николай Герасимович, куда он заехал позавтракать с Анжеликой, и два его товарища по петербургской военной службе, оказавшиеся, так же, как и он, в отставке.
Они уже завтракали за одним из столиков, а Савин со своей спутницей сел за отдельный.
Вскоре оба товарища, окончив завтрак, подсели к ним. Николай Герасимович представил их Анжелике. Начались разговоры, воспоминания, как это всегда бывает, когда встречаются старые, давно не видевшиеся товарищи.
Савин после завтрака приказал подать шампанского, вспрыснуть встречу со старыми друзьями. Те в свою очередь ответили тем же – словом, время пролетело быстро и оживленно.
Прощаясь, Анжелика, желая сделать приятное Николаю Герасимовичу, пригласила его товарищей к ним завтракать на другой день.
Они приехали, привезя молодой хозяйке прелестный букет цветов, наговорили ей кучу любезностей по поводу ее хозяйственных способностей, – уезжая же после кофе уже поздно вечером, в свою очередь пригласили Савина и Анжелику на следующий день к себе завтракать.
Они жили в «Hotel Continental».
Когда на другой день Николай Герасимович и Анжелика приехали в отделение, которое занимали Крутогоров и Ковалев, они застали там еще двух мужчин, которых хозяева представили им.
Один оказался каким-то польским графом Княжевским, а другой – французом Амари.
Завтрак прошел очень весело, причем у прибора Анжелики красовался великолепный букет цветов.
После завтрака хозяева и два гостя сели играть в баккара.
Игра была страстью Савина. Читатели не забыли, что он втянулся в нее еще в Варшаве.
Он не мог видеть равнодушно играющих в карты, особенно в баккара, чтобы не подсесть.
Услав Анжелику кататься, он тоже сел играть. Видимо, правило, что кто счастлив в любви, тот несчастлив в картах, всецело оправдалось на Николае Герасимовиче.
Ему страшно не везло, и в какой-нибудь час или два он проиграл около пятнадцати тысяч франков.
Проигрывая, он всегда горячился. Страсть разгоралась в нем и остановиться он был не в силах, а по обыкновению у него появлялась только одна мысль, преобладавшая над остальными – отыграться.
Так произошло и в этот злополучный день, он продолжал играть и проигрываться, выдавая чек за чеком на банк, где у него лежали деньги, и кончил тем, что проиграл все, что имел с собою в Париже – сорок тысяч франков.
Тогда поневоле он кончил игру.
Выйдя из отеля на свежий воздух, он понял безвыходность своего положения.
В чужом городе, имея на руках женщину, привыкшую к тратам и роскоши, с квартирой и людьми, требующими ежедневных расходов, без гроша в кармане, так как было проиграно все до пси следнего сантима – положение более чем трагическое.
Мрачный вернулся он домой, не сказав, конечно, Анжелике ни слова.
На другой день надо было добыть деньги, хотя бы для того, чтобы просуществовать несколько дней и телеграфировать в Россию о переводе.
Николай Герасимович поехал к графу де Диону.
Тот оказался тоже в довольно тяжких обстоятельствах, но предложил ему, однако, разделить пополам содержимое его бумажника.
В нем оказалось два билета по пятьсот франков.
Один из них он отдал Савину.
Последний рассказал ему, конечно, о своем громадном проигрыше.
– Ты говоришь, Амари и Княжевский?.. – спросил де Дион.
– Да.
– Ну, так поздравляю, ты обыгран шулерами… Это в отеле «Континенталь»… Там живут двое русских…
– Верно, мои бывшие товарищи…
– Поздравляю еще раз, благодари Бога, что бывшие, они нарочно свели тебя с шулерами и разделили по-братски твои денежки.
– Не может быть!
– Поверь мне, я уже слышал об этой компании… Недаром описал ее тебе с такою точностью.
Савин был поражен.
Выйдя от де Диона, он стал припоминать ход вчерашней игры, и чем более он обдумывал его, тем сильнее убеждался, что граф прав, что он на самом деле сделался жертвой шулеров.
Это привело его в бешенство.
– Так уж разделаюсь я с ними по-свойски. Проучу русских товарищей по-русски, – решил он и, наняв фиакр, приказал везти себя в отель «Континенталь».
Проучить ему, однако, их не пришлось.
Оказалось, что они в то же утро уехали из Парижа.
Пятисот франков, данных де Дионом, хватило ненадолго, и хотя граф устроил Савину заем в две тысячи франков, все же пришлось несколько стесняться и отказывать себе во многом.
Тогда-то сказался характер молодой женщины.
При первом неисполненном ее желании она ударилась в слезы.
– Так-то ты любишь меня… Зачем я себя погубила для такого изверга… Я надоела, видно, тебе… Прежде ты предупреждал мои желания, а теперь отказываешь во всем… О, я несчастная, несчастная.
Анжелика падала, впрочем, всегда очень безопасно и удобно в кресло, на кушетку или диван в истерическом припадке.
Начался тот домашний ад, который умеют создавать так называемые «любящие женщины», «кроткие ангелы» для постороннего взгляда, «несчастные жертвы мужского эгоизма», «слабые созданья», ад, хуже которого едва ли придумает сам повелитель преисподней, тем более ужасной, что во всех этих «объяснениях», как называют женщины отвратительные домашние сцены, виноватым является мужчина.
Он лишен даже возможности призвать кого-нибудь к своей защите, потому что, по словам его ангела-супруги или сожительницы, виновен во всем один он.
При первой же сцене он имел неосторожность сознаться Анжелике.
– Я отказываю тебе не потому, что не хочу исполнить твоей просьбы, а потому, что не могу… Я имел неосторожность сесть играть после завтрака в «Континентале» и проиграл.
– Проиграл? – взвизгнула Анжелика. – Но ведь не все же ты проиграл?
– Все.
– Сколько же?
– Сорок тысяч франков.
Она упала на диван и зарыдала.
– Как можно было проиграть сорок тысяч франков и остаться без гроша! Вот не послушалась я своей мамаши, и останемся мы теперь с ней ни с чем…
Мамаша была вспомянута в Париже в первый раз.
– Перестань плакать, не о чем, ведь это только временное стеснение… На первое время я занял деньги и уже телеграфировал в Россию, моему поверенному, чтобы он перевел мне денег… Какое же тут несчастье! При моем состоянии это пустяки…
– Хороши пустяки… сорок тысяч…
– Но недели через две деньги будут… Много через месяц…
– Уже теперь месяц, и в этот месяц мы должны жить, как нищие…
– У меня есть деньги на мелкие расходы, есть кредит… Наконец, вещи…
– Уж не рассчитываете ли вы на мои? Слуга покорная! Проиграть сорок тысяч, живя с любимой женщиной… Вы изверг, негодяй, подлец!
– Анжелика!..
– Что Анжелика?.. Я говорю правду, недаром мама меня предупреждала…
– Анжелика…
Но молодая женщина не унималась, и подобные сцены стали повторяться ежедневно.
Россия неблизкий край, и достать помещику денег до урожая хлеба довольно трудно, особенно, когда именье без хозяина.
Для того, чтобы получить денег, остается один исход – заложить именье, что Савину и пришлось сделать.
Но для этого нужно было время, чтобы выслать необходимые доверенность и документы, и дело затянулось, а Николай Герасимович сидел в Париже без денег и каждый день выносил домашние сцены.
Но это были только цветочки, ягодки же, как оказалось, предстояли впереди.
Прошло около трех недель.
Однажды утром в кабинет Савина вошел его лакей.
– Вас спрашивает полицейский комиссар с какой-то дамой, – доложил он.
– Проси, – бросил Савин, но сердце его сжало какое-то тяжелое предчувствие.
Он не ошибся.
Через несколько минут перед ним, в сопровождении полицейского комиссара, стояла графиня Марифоски.
– По просьбе этой дамы, – обратился к Николаю Герасимовичу комиссар, – и по приказанию префекта полиции я явился к вам, чтобы, во имя закона, отобрать у вас несовершеннолетнюю дочь графини Марифоски – Анжелику, которую вы увезли из Милана и которая проживает с вами под именем вашей жены… Правда ли все это?..
– Правда, – отвечал ошеломленный заявлением старой графини Савин. – Но я надеюсь, что вы позволите мне переговорить с графиней… наедине…
– С удовольствием, – сказал комиссар и хотел выйти, но графиня остановила его.
– Мне не о чем говорить с господином Савиным, – надменно сказала она. – Я прошу вас исполнить вашу обязанность…
– Но, послушайте, графиня…
– Я ничего не хочу слушать.
В это время в комнату вбежала Анжелика и бросилась было на шею графине, но та холодно оттолкнула ее.
– Вот моя дочь, господин комиссар… Прикажите ей собрать все ее вещи и следовать за мной.
– Но, мамочка, не разлучай нас, я люблю его, я не хочу, я не могу с ним расстаться… – рыдала, и, может быть, даже искренне, Анжелика.
– Ты еще слишком молода, чтобы иметь свою волю и говорить хочу иди не хочу. Объясните ей, господин комиссар.
– Сударыня, вы, как несовершеннолетняя, должны повиноваться вашей матушке, и как ни грустно будет, но мне придется прибегнуть к силе, чтобы заставить вас покинуть этот дом… Это непременная воля вашей матушки-графини.
Савин и Анжелика снова со слезами на глазах, не обращая внимания на присутствие полицейского комиссара, стали умолять графиню Марифоски не разлучать их.
Но графиня осталась непреклонною.
В этот же день Анжелика с помощью своей матери уложила все свои вещи, не исключая даже мелкой квартирной обстановки, и уехала из квартиры Николая Герасимовича.
Последний, прощаясь с ней, разрыдался как ребенок.
Оказалось, что графиня Марифоски приехала в Сан-Ремо для исполнения задуманного ею плана в ту самую ночь, когда Савин с Анжеликою были в Ницце, и была немало озадачена, не найдя их там… Она бросилась искать, писала, телеграфировала, но безуспешно и решила, что дочь ее увезена в Россию.
И вот, спустя четыре месяца, из письма Анжелики узнала, что она и Савин в Париже, что последний проиграл в карты огромную сумму денег и находится в очень стеснительных обстоятельствах, отчего должна страдать и она, Анжелика.
Графиня пришла в неистовство, в ней заговорила накопившаяся злоба, и она решила во что бы то ни стало отомстить перехитрившему ее человеку.
Приехав в Париж, она обратилась к властям, с помощью которых, как мы видели, и отобрала дочь у Николая Герасимовича. Она и Анжелика на другой день уехали обратно в Милан.
Об этом отъезде Савин узнал из письма графини Марифоски, которое она прислала ему с дороги.
В нем она писала, что если он любит ее дочь и хочет получить ее обратно, то пусть приедет в Милан и положит в банк на ее имя пятьдесят тысяч франков, без чего она его не допустит к своей дочери.
Николай Герасимович не отвечал на это письмо.
Так окончился первый опыт его «свободной любви». Он, впрочем, не исправил его.