XVIII. Убийство
Дни шли за днями. Они летели быстро, как мгновения, для главных действующих лиц нашего повествования: княгини Полторацкой, княжны Людмилы и его друга графа Свиридова.
В доме княгини Вассы Семеновны шла спешная работа, несколько десятков дворовых девушек, среди которых было несколько швей, учившихся портняжному мастерству в Тамбове и даже в Москве, шили приданое княжны Людмилы Васильевны под наблюдением Федосьи и Тани.
Командировка последней для наблюдения была, собственно, номинальной, так сказать, почетной. С одной стороны, княгиня Васса Семеновна не хотела освободить ее совершенно от спешной работы и таким образом резко отличить от остальных дворовых девушек, а с другой, зная привязанность к Тане Берестовой своей дочери, не хотела лишить ее общества молодой девушки, засадив ее за работу с утра до вечера.
– Пусть наговорятся напоследок, – рассуждала княгиня, – уедет, там в Питере мигом позабудет, а я здесь с ней справлюсь, быстро обломаю и замуж выдам.
Княжна Людмила действительно в отсутствие жениха была неразлучна с Таней. Для девушки-невесты иметь поверенную ее сердечных тайн является неизбежною необходимостью. Княжна передавала своей служанке-подруге во всех мельчайших подробностях ее разговоры с женихом и с его другом, спрашивала советов, строила планы, высказывала свои мечты.
Таня Берестова слушала внимательно и, видимо, сочувственно относилась к своей барышне, которой скоро суждено сделаться из княжны княгиней. Она рассудительно высказывала свои мнения по тем или другим вопросам, которые задавала княжна, и спокойно обсуждала со своей госпожой ее будущую жизнь в Петербурге. Чего стоили ей эта рассудительность и это спокойствие, знала только ее жесткая подушка, которую она по ночам кусала, задыхаясь от злобных слез.
Князь Сергей Сергеевич, то один, то со своим другом, конечно, ежедневно приезжали в Зиновьево и проводили там большую часть дня.
Наступило 6 августа, день Спаса Преображения – престольный праздник в Зиновьевской церкви. Весело провели князь Луговой и граф Свиридов этот день в доме княгини Вассы Семеновны. Дворовые девушки были освобождены на этот день от работы и водили хороводы, причем их угощали брагой и наливкой. На деревне шло тоже веселье. В застольной стоял пир горой.
Общее окружающее барский дом веселье было заразительно, и день в Зиновьеве прошел оживленно. В этот день граф Свиридов впервые увидел близко Таню Берестову. Он был поражен.
Выбрав минуту, когда они остались вдвоем с князем Сергеем Сергеевичем, он сказал:
– Ты видел двойника княжны?
– Какого двойника?
– Помилуй, ты чаще меня бываешь здесь и бывал раньше меня, неужели ты не заметил дворовую девушку, как две капли воды похожую на княжну?
– А, это Таня.
– Значит, ты знаешь?
– Знаю, но это сходство только с первого взгляда. Оно действительно бросается в глаза, но когда ты приглядишься к этой девушке, то, конечно, убедишься, что у княжны с ней далеко не одни и те же лицо и фигура.
– Может быть, но меня сразу это сходство поразило.
Друзья пробыли в Зиновьеве долее обыкновенного и вернулись домой поздним вечером в самом хорошем расположении духа.
– Твоя невеста прямо восхитительна… И как она тебя любит, – говорил граф Свиридов, ложась спать.
– Да, голубчик, я счастлив, так счастлив, что мне становится страшно…
– Почему же страшно?
– А потому, что мне кажется, что на земле не может и даже не должно быть такого полного счастья, что оно непременно будет чем-нибудь омрачено.
– Что за мысли?
– Я говорю тебе, что чувствую.
– Перестань… Ты просто так настроил свои нервы, что тебе во всем везде кажется, что вот-вот должно случиться какое-нибудь несчастье…
– Истинно, ты угадал. Таково мое настроение.
– Это болезненно, мой друг, и тебе следует самому себя взять в руки и не допускать подобных мыслей в голову.
– Как же не допускать, когда они лезут без моего спросу… Вот и теперь… Мы так прекрасно провели сегодняшний день… Вернулись в таком хорошем настроении, а я ложусь и думаю, что-то будет завтра…
– То же, что было сегодня.
– В том-то и дело, что мне кажется, и уже давно, что должно что-нибудь случиться такое, что будет совершенно неожиданно и притом очень ужасно…
– Полно говорить пустяки…
– Эта мысль гнетет меня со дня открытия этой беседки… И зачем только я открыл ее?..
– Позднее раскаяние, друг, и ни к чему не ведущее.
– Так-то так, но я не могу все-таки отделаться от воспоминания слов призрака.
– Мы, кажется, с тобой, дружище, условились не говорить о призраках, особенно на ночь… Ты хочешь, кажется, и мне расстроить нервы.
– Не буду, не буду… Постараюсь уснуть. Хотя сегодня меня особенно томит какое-то тяжелое предчувствие.
– Плюнь, не думай.
– Покойной ночи.
Князь погасил свечу. Тяжелое предчувствие, оказалось, не обмануло его. Обоих приятелей разбудили в шестом часу утра.
– Князь, ваше сиятельство!.. Извольте проснуться!.. – вбежал в спальню камердинер.
– Что, что случилось? – вскочил князь Сергей Сергеевич и сел на кровати.
Граф Свиридов тоже приподнялся.
– Несчастье в Зиновьеве… – продолжал камердинер.
– Что? Какое несчастье? – воскликнул князь Луговой.
– Ее сиятельство княгиня и горничная княжны убиты.
– А княжна? – не своим голосом закричал князь Сергей Сергеевич.
– А княжна пропала.
– Лошадей… Оседлать…
Оба друга вскочили и как безумные смотрели друг на друга.
– Ужели начинается… – произнес князь Луговой.
Граф Свиридов сделал над собой страшные усилия.
– Успокойся, узнаем все на месте… быть может, все преувеличено.
– Ах, не говори… Может быть, и княжна убита, но ее труп не нашли.
– Что ты говоришь!
– Увидишь, что это так и есть… Недаром у меня было вчера такое тяжелое предчувствие.
Князь Сергей Сергеевич и граф Свиридов быстро оделись, бросились на лошадей и во весь опор поскакали по дороге в Зиновьево.
Там ожидало князя все же несколько успокоившее его известие. Княжну Людмилу Васильевну в одном ночном белье нашли в саду в кустах, лежавшею без чувств. Дворовые девушки отнесли ее в ее комнату, где она была приведена в чувство, но вскоре снова впала в забытье.
– Конечно, ей ничего не сказали о несчастии? – спросил князь Федосью, докладывавшую ему о княжне.
– И конечно же нет, ваше сиятельство, надо постепенно приготовить.
Несчастие на самом деле было ужасно. Воспользовавшись тем, что подгулявшие дворовые люди все были в застольной избе и в доме оставались лишь княгиня, княжна и Таня Берестова, неизвестный злодей проник в дом и ударом топора размозжил череп княгине Вассе Семеновне, уже спавшей в постели, потом проник в спальню княжны, на ее пороге встретился с Таней, которую буквально задушил руками, сперва надругавшись над ней. Она была найдена мертвой, лежавшей на полу около комнаты княжны Людмилы Васильевны. Кругом валялись клочья ее платья и белья. Злодей сорвал с нее всю одежду.
Картина этого зверского убийства и насилия, представившаяся обоим друзьям, заставила их задрожать. Трупы до прибытия властей лежали там, где были обнаружены, только тело Тани Берестовой прикрыли простыней.
Княжна Людмила спаслась каким-то чудом. По всей вероятности, она услыхала шум в соседней комнате, встала с постели, приотворив дверь и увидав отвратительную и ужасную картину, выскочила в открытое окно в сад, бросилась бежать куда глаза глядят и упала в изнеможении в кустах и лишилась чувств.
– А ты где в это время была? – спросил князь Сергей Сергеевич Федосью, рассказавшую все вышеизложенное и показавшую приезжим господам трупы своей госпожи и Тани.
При этом рассказе Федосья заливалась слезами.
– Попутал меня бес окаянную тоже в застольную пойти… Ирод Михайло плясал там под гармонику… Загляделась я на старости лет да заслушалась, ну и рюмочку для праздничка лишнюю тоже выпила… До самой смерти греха не замолить такого…
Федосья снова залилась горькими слезами.
– Ради Бога, охраняй княжну… – с дрожью в голосе обратился к ней князь Сергей Сергеевич.
– Пуще глаза буду беречь, ваше сиятельство, не извольте беспокоиться.
– Главное, подготовьте ее исподволь к известию о смерти матери и Тани…
– Слушаю-с, ваше сиятельство… Подготовлю.
Оба друга остались в Зиновьеве до вечера, дождались прибытия командированного из Тамбова чиновника для производства следствия. Князь Луговой боялся, чтобы этот последний не вздумал бы допрашивать еще не оправившуюся и к вечеру княжну Людмилу и таким образом не ухудшил бы состояние ее здоровья.
Несколько минут разговора с чиновником было достаточно, чтобы уладить дело в желательном для князя Сергей Сергеевича смысле.
– Будьте покойны, ваше сиятельство, княжну я не потревожу теперь, зачем тревожить, и без того горя у ней много, испуг такой, – заявил чиновник.
– Когда окончите свое дело, приезжайте ко мне в Луговое, я сумею поблагодарить вас…
– За счастье и честь почту, ваше сиятельство, – почтительно ответил чиновник.
Отдав еще раз приказание Федосье не отходить от барышни, князь Сергей Сергеевич и граф Свиридов уехали к себе. Они ехали обратно почти шагом. Князь был задумчив и молчал.
– Какое страшное злодеяние! – воскликнул тоже после довольно продолжительного молчания граф Петр Игнатьевич.
Князь не отвечал.
– Я не могу понять одного, какая причина… Быть может, она была очень строга…
– Кто, княгиня? Да ее все, не только ее крестьяне и дворовые, но даже мои луговские любили как родную мать! Строга! Что такое строга. Она действительно была строга, но только за дело, а это наш крестьянин и дворовый не только любит, но и ценит…
– Странно, – задумчиво произнес граф Свиридов.
– То есть более чем странно… Прямо загадочное преступление… За что убита Таня?
– Ну, она-то просто под руку подвернулась… Злодей шел убивать княжну…
– Едва ли этому чинуше удастся до чего-нибудь доискаться…
– Я тоже в этом сильно сомневаюсь…
Мнения обоих друзей о «чинуше» оказались, однако, ошибочными. Когда на другой день князь один утром поехал в Зиновьево, он застал там производство следствия в полном разгаре.
– Что княжна? – были первые его слова.
– Сегодня на заре изволили прийти в себя и даже скушать молока, но еще слабы, теперь започивали… – доложила Федосья.
– Она знает?
– Они все знают… Видели, оказывается, как злодей душил Таню.
– А о матери?
– Я им осторожно доложила.
– И что же она?
– Поглядела на меня так жалостливо и промолчала… Видно, горе-то таково, что слез нет… Смекаю я, они не в себе.
– То есть как не в себе?
– Помутились…
Федосья сделала выразительно жест около лба.
«Боже, ужели ты пошлешь мне и это страшное испытание?» – мысленно произнес князь.
– Обо мне не спрашивала? – вслух продолжал он.
– Никак нет-с.
Князь сделал движение губами, как бы собираясь что-то сказать, но не сказал. Он хотел приказать Федосье провести его к княжне, но не решился.
«Это еще более может взволновать ее, – подумал он, – пусть успокоится… Быть может… Господь милосерд».
Князь уехал.
В тот же вечер в Луговое явился производивший следствие чиновник.
– Ну, что, придется предать дело воле Божьей? – первый спросил его граф Свиридов.
Князь Сергей Сергеевич был в таком угнетенном состоянии вследствие сообщения Федосьи о состоянии княжны Людмилы, что почти не понимал, что вокруг него происходит и что ему говорят.
– Никак нет-с… Убийца известен.
– Арестован?
– Никак нет-с… Он скрылся.
– Кто же это?
– Никита Берестов, известный в Зиновьеве под прозвищем «беглый», – отец убитой Татьяны.
– Отец? – воскликнули в один голос граф Свиридов и потрясенный ужасом подобного сообщения князь Луговой.
– Как вам сказать, ваше сиятельство, он ей отец и не отец.
– Как так?
Чиновник рассказал обоим друзьям всю историю «беглого Никиты», записанную им со слов свидетелей, уже известную нашим читателям.
XIX. Началось
– Значит, это убийство из мести? – заметил граф Петр Игнатьевич.
– Несомненно! – ответил чиновник. – Княгине он мстил за жену, а Татьяну убил как дочь князя от его жены.
– Вот почему княжна и эта девушка были так похожи друг на друга, – обратился граф к князю Сергею Сергеевичу, задумчиво сидевшему в кресле у письменного стола кабинета, в котором происходил этот разговор.
– Это действительно ужасно! – задумчиво произнес князь, как бы отвечая, скорее, самому себе, а не своим собеседникам.
Чиновник рассказал еще некоторые более интересные подробности только что оконченного им следствия и при этом добавил, что княжна Людмила Васильевна, хотя несколько и поправилась, но не выходит из своей комнаты, и он не решился ее беспокоить.
– Надо будет приехать в другой раз, – меланхолически заметил он.
– Я дам вам знать, когда будет можно, – встрепенулся князь Сергей Сергеевич. – Дайте ей оправиться совершенно, напишите ваш адрес, по которому я мог бы послать нарочного.
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
– Вот чернила и перья.
Князь встал. Чиновник сел за письменный стол, написал требуемые сведения и стал прощаться. Он уехал, довольный поднесенным ему князем денежным подарком.
Друзья остались одни, но остальной вечер и ночь прошли для них томительно долго. Разговор между ними не клеился. Оба находились под гнетущим впечатлением происшедшего. Поужинав без всякого аппетита, они отправились в спальню, но там, лежа без сна на своих постелях, оба молчали, каждый думая свою думу.
В Зиновьеве между тем тела убитых княгини и Тани обмыли, одели и положили под образа – княгиню в зале, а Татьяну в девичьей. К ночи прибыли из Тамбова гробы, за которыми посылали нарочного. Вечером, после отъезда чиновника, отслужили первую панихиду и положили тела в гроб. Об этой панихиде не давали знать князю Луговому, и на ней не присутствовала княжна Людмила, для которой, бросив работу над приданым, спешно шили траурное платье.
Князь Сергей Сергеевич и граф Свиридов прибыли на другой день к утренней панихиде. К ее началу вышла из своей комнаты и княжна. Она страшно осунулась и побледнела, что еще более оттенялось ее траурным платьем с широкими плерезами. Князь пошел к ней навстречу. Она церемонно присела ему, не поднимая на него глаз. Он хотел ей высказать свое сочувствие, но язык не повиновался ему – таким безысходным горем, недоступным человеческому утешению, веяло от всей ее фигуры. Сердце его больно сжалось, и он остановился рядом со своей невестой, которая так же церемонно приветствовала и его друга.
Панихиды, как и вчера, служили по очереди, сперва в зале у гроба княгини, а затем в девичьей, у гроба Татьяны Берестовой.
«По окончании служб я улучу минуту, чтобы переговорить с ней», – мелькнуло в уме князя Сергея Сергеевича.
Но на этот раз ему это не удалось. При конце второй панихиды княжна, видимо, не выдержала и упала без чувств на руки следившей за ней Федосьи. С помощью нескольких дворовых девушек ее унесли в ее комнату.
– Что княжна? – справился князь Луговой у вызванной им Федосьи.
– Уложили опять, бедную. В забытьи лежат или дремлют, не разберешь.
– Пошлите за доктором. Впрочем, я распоряжусь сам.
Князь, вернувшись в Луговое в сопровождении своего друга, тотчас послал лошадей в Тамбов за доктором, которого приказал доставить к нему в имение.
– Я сам с ним поеду в Зиновьево, – высказал он свои соображения графу Свиридову.
– Это, конечно, будет лучше, – заметил тот. – Кстати, – добавил он, – прикажи запрягать и моих лошадей, мне надо быть завтра в Тамбове.
– Зачем? – взволновался князь. – Ты меня оставляешь?
– Ведь я не могу тебя утешить. Ты именно в таком состоянии, когда человеку надо быть одному, когда тяжело иметь возле себя даже самого близкого друга. Я понимаю это, мне тоже тяжело, что я как будто своим приездом принес тебе несчастье.
– Что за вздор? Я сам заслужил его.
– Но ведь любимая тобою девушка жива.
– Что же из этого? Свадьбу придется отложить на год, а год много времени. Она, кроме того, совсем другая.
– Не можешь же ты требовать от нее, чтобы она была весела и довольна.
– Конечно, но…
– Какое «но»? Никакого я не вижу тут «но». Перенести для молодой девушки такое несчастье… Взглянуть в глаза опасности, почти смерти. Мы бы с тобой заболели, а не то что она.
– Это ты верно. Я сам начинаю мешаться. Я это чувствую.
– Успокойся, сообрази все наедине и после похорон поговори с ней о будущем. Быть может, она согласится переехать в Петербург и отдаться в качестве твоей невесты под покровительство государыни.
Омраченное все время лицо князя прояснилось.
– Вот спасительная мысль, которая пришла тебе в голову, дружище. Я поговорю с ней об этом. Я прямо настою на этом по праву жениха. Не может же она оставаться на год в Зиновьеве, где все ей будет напоминать ужасное происшествие.
– Я думаю, она и сама на это не решится.
– Конечно, конечно, это было бы безумие.
– А меня все же ты отпусти. Мне надо окончить еще все дела в Тамбове, да пора и в Петербург. Приезжай и ты скорей туда со своей невестой.
– Если дела, то я не хочу тебя задерживать, тем более что теперь со мной невесело, – грустно отвечал князь Сергей Сергеевич.
– Э, голубчик, перемелется, все мука будет. Надо пережить только первые дни. Время лучший врач. Вы оба любите друг друга. Если Бог допустил умереть княгине такой страшной смертью – Его святая воля, надо примириться, и ты и она примиритесь. В Петербурге год пролетит незаметно, и вы будете счастливы.
– Кабы твоими устами да мед пить.
– И будешь пить, и я с тобой, – почти весело сказал граф Свиридов.
Он приказал своему лакею укладываться и через какой-нибудь час времени, простившись со своим другом, покатил в Тамбов.
Князь Сергей Сергеевич остался один. Он пошел бродить по парку и совершенно неожиданно для самого себя очутился у роковой беседки. Он вошел в нее, сел на скамейку и задумался. Мысли одна другой безотраднее неслись в его голове. С горькой улыбкой вспоминал он утешения только что покинувшего его друга.
«Началось! – упорно мысленно твердил он. – Только началось и еще будет. Но что? Вот страшный вопрос».
Если бы человек знал заранее, какое горе постигнет его, какое несчастье на него обрушится, тогда жестокость удара ослабевала бы наполовину. Неизвестность, неожиданность – в них сила несчастья. Иначе человек мог бы приготовиться, привыкнуть к мысли о предстоящем и встретить удар.
«Адские силы против нас», – вспомнил князь Сергей Сергеевич слова призрака.
Как бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там веселыми и здоровыми, он мог ожидать, что в ту же ночь рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста будет на волосок от смерти?
Так и теперь! Разве он может быть спокойным хотя минуту? Может ли быть он уверен, что если не злодей, то сама смерть не отнимет у него дорогую жизнь его невесты, потрясенной, видимо, и нравственно и физически? Перед ним восставал образ княжны Людмилы в траурном платье, какою он видел ее сегодня утром.
«Краше ведь в гроб кладут», – мелькнуло в его голове.
Подобно светлому лучу, озаряющему вдруг непроглядную тьму, вспомнились князю Луговому слова графа Петра Игнатьевича: «Как она тебя любит!»
Он стал вспоминать слова княжны Людмилы Васильевны, выражение ее прекрасного лица, все мелкие детали обращения с ним, все те чуть заметные черточки, из которых составляются целые картины. Картина действительно составилась. Эта картина была упоительна для князя Сергея Сергеевича. Он глубоко убедился в том, что княжна действительно его любила. А если это так, то он охранен от действия адских сил. Провидение, видимо, для этого спасло ее.
«Она не в себе… Помутилась!» – вдруг пришли ему на память слова Федосьи.
«Господи, неужели!» – мысленно воскликнул он.
Что, если действительно княжна сошла с ума от испытанного потрясения? Тогда все кончено. Он не видел сегодня ее глаз. Веки ее были опущены. О, сколько бы он дал, чтобы сейчас посмотреть ей в глаза. Ужели эти дивные глаза омрачились? Ужели в них он прочтет вместо ласки и привета – безумие?
И снова мрачные мысли темными силуэтами стали проноситься перед ним. Тревожное состояние его то увеличивалось, то уменьшалось… Это была, положительно, лихорадка отчаяния. Так прошло время до вечера.
Князь вошел в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон будет его уделом нынешнюю ночь. Он стал ходить по комнате. Вдруг взгляд его упал на висевший у его постели образок Божьей Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус.
Восковая свеча, стоявшая на тумбе перед кроватью, отражалась в кованой золотой ризе, но блеск золота мерк перед, казалось, лившим лучи неземного света ликом Заступницы сирых, убогих и несчастных – Царицы Небесной. Князь Сергей Сергеевич остановился, как бы озаренный какою-то мыслью. Спустя минуту он уже стоял на коленях у постели и горячо молился.
В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозная женщина и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни, где религия хотя и исполнялась наружно, но не жила в сердцах исполнителей и даже исполнительниц. Князь помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность.
«Гром не грянет, мужик не перекрестится» – пословица эта одинаково, и даже в большей степени, относится и к интеллигентным классам России, где религиозный индифферентизм, к сожалению, нашел себе благодарную почву.
То же произошло и с князем. Разразившийся над ним удар заставил его обратиться к Тому Высшему Существу, о котором он позабыл в этом довольстве и счастии, в гордом, присущем человеку сознании, что жизнь зависит от него самого, что он сам для себя может создать и счастье и несчастье. Богатый, знатный, молодой, баловень света, он не знал препятствий для исполнения своих желаний, даже своих капризов. По мановению его руки все, казалось, были только тем и озабочены, чтобы доставить ему приятное, чтобы окружить его всевозможным комфортом. Встреча с красавицей княжной, без труда и без борьбы сделавшейся его невестой, довершила самообольщение.
И вдруг…
Тревога и страх объяли князя Сергея Сергеевича. Это чувство усугублялось еще, видимо, связанными с разразившимся над головой князя ударом таинственными происшествиями и предсказаниями. Князь Сергей Сергеевич окончательно потерял голову.
«Началось!» – эти слова, выражавшие полнейшую покорность ударам судьбы, окончательно лишили нравственных и физических сил бедного князя.
И ниоткуда он не видел себе помощи и поддержки. Взгляд, брошенный случайно на икону – благословение матери, – сразу изменил его душевное настроение. Он упал на колени в горячей молитве. Уста его не шептали слов. Это была молитва души, та подкрепляющая молитва, которая не требует ни человеческого ума, ни человеческого языка. Человек молится всем своим существом. Всем существом своим он отдается Богу, не с просьбой, не с мольбой, а лишь с твердым упованием на Его неизреченную милость, в какой бы форме с точки зрения человеческой эта милость ни проявилась. Пусть это будет несчастье, погибель, страдание, с житейской точки зрения, но если такова воля Божья – да будет так.
Таков был смысл горячей, продолжительной молитвы князя Сергея Сергеевича Лугового. Слезы неудержимо текли из его глаз, но это не были слезы безысходного отчаяния, которое еще так недавно владело его душой. Это были покорные слезы ребенка перед своей горячо любимой и беззаветно любящей матерью. Молитва совершенно переродила и успокоила князя.
– Да будет воля Твоя! – прошептал он последний раз в постели и заснул спокойным сном.