Что сказать о внешнем виде выставки?
Слишком много, иногда очень притом скучного дерева.
Но если надо было так скоро все сделать, то в стране, пока еще дерева и соломы, другой строительный материал – железо, камень – не так скоро и раздобудешь.
К внешней стороне, можно, пожалуй, отнести и архитектуру зданий выставки. Всякий, кто видал другие выставки, согласится, что самостоятельного в них мало. И в упрек, думаю, ставить этого нельзя: мы еще не на той степени развития, когда можем указать человечеству что-либо новое, потому что таковые указания делаются, как видим из истории, не тем, кто пожелал бы приставить палец ко лбу, а нациями, тысячелетиями проходившими тяжелый путь общечеловеческой культуры. И на этом пути постепенности и последовательности хорошо, если мы уже сумели бы только толково усвоять и воспринимать давно другими открытые Америки.
Вот и выставка.
«Художественный отдел», «Художественно-промышленный отдел»…
О художестве очень много разговоров, но художественного и на выставке и в жизни нашей, – и выставка так красноречиво говорит об этом, по-моему, – так мало, мало, мало… претензий, конечно, миллион.
Эти задами изукрашенные барельефы, бронзовые буйволы, кузнецовская безвкусица, вероятно, авторам кажутся очень высокими художественными произведениями. Не только авторам: кузнецовского товара расходится на миллионы рублей в год…
Но безвкусица, отсутствие каких бы то ни было следов художественного воспитания в культурной сытой среде – это еще цветочки в сравнении с тем, что изготовляется собственно для народа.
Посмотрите на эти все те же от века веков уродливые рисунки, – при невозможном сочетании цветов красного, желтого, зеленого, – ситца, кумача, всего того, за что десятки миллионов платит народ. Это ли не суздальская живопись?! Но фабрикант, наживающий громадные богатства от своего народа, он и не думает об этом.
Облагораживание вкуса, художники, которые гением своего творчества сумели бы претворить сырое требование города в нечто такое, что совместно с остальным воспитанием и образованием манило и звало бы к иной, более высшей жизни, создавало бы иные радости, а с ними и потребности той жизни, – какое до всего этого дело самому, без художественного чутья, без любви, фабриканту?. Он только тот же грубый продукт своей среды.
С одним навозом крестьянского двора, с одними кострами из соломы и дерева, вечно горящими, с одной дикостью и нуждой от невежества – нет энергии жизни, нет любви, нет радостей.