Кремлёвцы

Капитан Земкий подписал на рапорте своё ходатайство тут же. Зачем ему такой курсант?

Только и сказал:

– К комбату сам ступай. Я не пойду.

Бабайцев отправился к комбату. Открыл дверь, получил разрешения войти и рубанул строевым шагом к столу:

– Курсант Бабайцев. Разрешите подать рапорт?

Командиром 1 курсантского батальона был полковник Георгий Швидченко, рослый, чернявый красавец с аккуратными усами. На кителе орденские планки и нашивки за ранения. Фронтовик настоящий.

Строевиком был отменным. Бывало, выйдет на парадную подготовку, возьмёт винтовку со штыком – тогда ещё в парадном строю училище не с автоматами, а с винтовками ходило – поставит её прикладом на ладонь вытянутой руки и рубанёт строевым шагом, да так, что винтовка не шелохнётся. Диву давались курсанты!

Вот к этому комбату и пришёл с рапортом курсант Бабайцев, пришёл с убеждением, что должен добиться отчисления из училища, поскольку просто невозможно ему более здесь оставаться.

А комбат взял рапорт, пробежал глазами написанное и сказал:

– Садись, курсант, к столу. Говорить будем.

А Бабайцев словно удила закусил:

– Товарищ полковник, прошу подписать рапорт. Я в училище оставаться не хочу.

– Садись, курсант. Приказываю сесть! – несколько строже сказал комбат.

Бабайцев сел на краешек стула, всем своим видом показывая, что неохотно подчиняется этому приказу.

А комбат спокойно, мягко, без единого резкого слова спросил:

– Кто твои родители, курсант? Расскажи.

Бабайцев с удивлением посмотрел на комбата, мол, зачем уж теперь это, в любом случае путь один – в армию, чтобы отслужив, продолжить учёбу на гражданке. Но всё же начал рассказывать о том, что отец воевал в Финскую, был серьёзно ранен, а потому в Великую Отечественную служил комиссаром госпиталя. После войны – на партийной работе. Однажды забрали, увезли ночью в чёрной машине. Куда увезли, семья не знала. Тут же выселили из квартиры, всё, что можно отобрать, отобрали.

И вдруг через неделю приехал в районный городок секретарь обкома, собрали партактив, советских работников, горожан. Вывел секретарь обкома на сцену отца, объявил, что следственные органы разобрались в доносе, установили невиновность и принёс отцу извинения.

Всё вернули, всё восстановилось.

Рассказал и о труженице матери.

Тут комбат и спросил:

– А как отнеслись родители к тому, что после Ветеринарного техникума вдруг пошёл в училище?

Что тут скажешь? Рады были родители. Отец особенно рад, да и мать тепло улыбалась, слушая разговор отца с сыном.

– И ты хочешь их разочаровать? Хочешь родителей своих обидеть? Как же ты можешь, курсант?! Как можешь?! Говоришь, ротный придирается, учиться невозможно? Ты уйдёшь, а ротный останется, будет служить себе. А ты? Что будешь делать ты? В армию пойдёшь? Отслужишь? Ну так отслужишь, а что дальше? Потом в Ветеринарную академию? А ну как не выйдет у тебя на гражданке то?

Бабайцев сидел тише воды – ниже травы.

Военный юмор – он особый юмор, грубоват иногда, по-мужски грубоват. Комбат продолжал гнуть свою линию, не давая курсанту слова сказать:

– Ты, курсант, сегодня в туалет ходил?

– Так точно, – сказал Бабайцев, ещё не понимая, к чему клонит комбат.

– Ну, так не беда. На тебе, – и он протянул рапорт. – Помни хорошенько, да используй по назначению! И что б я о тебе в плане учёбы и дисциплины больше не слышал. А вот теперь иди!

Лет 15 или 18 спустя встретил Бабайцев, уже подполковник, своего бывшего комбата на крупном совещании. Но об этой встрече в своё время и в соответствующих главах.

Вошёл в кабинет командира батальона хулиган и разгильдяй. Вышел… Кто же вышел? Да, пока, пожалуй, и никто. Что бы вернуть себе доброе имя, много работать надо, а потому оценки давать не время.

Одно хотелось отметить. Если бы кто сказал курсантам первой роты, что капитан Бабайцев был разгильдяем, что не вылезал из нарядов и гауптвахты, ни за что не поверили бы. Да и как поверить?! Один из самых, а может даже самый добросовестный, предельно требовательный, строгий до невероятия, но в то же время исключительно справедливый командир. Недаром к нему с особым уважением относился начальник училища генерал Неелов, недаром его ценил самый молодой комбат, наверное, не только из комбатов этого, но и многих других училищ майор Николай Тихонович Чернопятов, выпускник Калининского суворовского военного училища и Ленинградского высшего общевойскового командного училища имени ЛенСовета.

Но это было именно так. Много кровушки попил курсант Вадим Бабайцев у своих командиров, вот и отплатили ему – заставили поучиться ещё годик курсантом, в то время как его однокашники отправились в войска командовать взводами, а кто-то остался в училище, что особенно кололо глаза.

Ведь и так Бабайцев в училище не со школьной скамьи попал, а успел окончить Ветеринарный техникум. То есть, время и без того потерял. А в службе то оно так – упустишь время, не догонишь! Возрастной ценз. На очное отделение в академию до определённого возраста принимали. На заочное несколько старше по возрасту брали, но не на много.

А тут ещё, уже после выпуска из училища, проблемы со здоровьем появились, причём самые неожиданные. В туберкулёзники записали, долго держали в госпиталях, готовили к увольнению из Вооружённых Сил, да потом кто-то из медицинского начальства решил всё же проверить в единственном в ту пору сильном диагностическом центре в Иванове. У ткачих, а там, как известно, много ткацких фабрик – недаром Иваново городом ткачих и городом невест зовут – так вот у ткачих, по работе их, расположенность к этому опасному заболеванию была. Направили туда. Прошёл обследование, и врач, опытный врач, ему с улыбкой и заявил:

– Симулянт вы, братец! Симулянт!

– Да какой же я симулянт, если служить хочу, а меня, понимаете, то в нестроевые записать хотят – ну, мол, «годен к нестроевой» дать заключение – а то и вовсе уволить! – возмутился Бабайцев.

– Не обижайтесь, братец, это я так. Просто хочу обрадовать вас. Нет у вас никакого туберкулёза, и никогда не было.

– Да я сам так всегда считал – кое-что в медицине понимаю. Конечно, я ветеринар, а всё же. И палочки никакие не высеиваются. Да вот рентген.

– В рентгене всё и дело, – сказал врач. – Просто к описанию снимков не очень серьёзно подошёл тот, кто диагноз поставил. Видно у вас какая-то травма была, или ушиб ребра. Вот там маленькая чёрточка – затемнение появилось. Это и принимали за показатель болезни. Вспомните, как на рентгене: вдохните, задержите дыхание, выдохните, задержите дыхание. Так? Так вот, когда делаете вдох, туберкулёзные эти штучки-дрючки бегают. А у вас на месте стоят. Так что это следы от какого-то ушиба, травмы какой-то, на которую, может, в детстве и внимания не обратили. Понятно рассказываю?

– Понятно. Могли бы и более профессионально, я бы и без разжёвывания понял. Что могу сказать! Спасибо, большое спасибо. Теперь могу служить без ограничений?! – радостно сказал Бабайцев.

– Этого я не знаю. Не специалист. Но заключение сделаю. Туберкулёз не обнаружен. И нет оснований полагать, что когда-то он у вас был.

Радость была необыкновенная. И не только оттого, что не подтвердился столь опасный диагноз, но и оттого, что можно, наконец, вернуться к службе без ограничений, а служил Бабайцев, в то время старший лейтенант, но не уже, а только старший лейтенант, в комендантском полку Московской военной комендатуры.

К тому времени он уже переменился на все сто процентов. Обнаружил в себе такое резкое неприятие любого нарушения дисциплины, такое неприятие расхлябанности, дерзости, небрежности в ношении военной формы, что товарищи по роте, узнай они о том, ушам бы своим и глазам своим не поверили.

А старший лейтенант Бабайцев, вспоминая, как вёл себя курсантом, как злил командиров, теперь на нарушителей обрушивал свой гнев, который усиливался проснувшимся в нём гневом на самого себя. Не было жёстче командира взвода в полку, не было жёстче начальника патруля, когда он выходил на патрульную службу. А ведь в полку далеко не ангелы собраны. Там собраны офицеры, именно непримиримые.

Автору этих строк не однажды довелось убедиться в том, что офицеры эти, порой, просто фанаты своего дела. Зашёл как-то в комендатуру сделать отметку о прибытии в отпуск в отпускном билете – строгое это было правило! Прибыл из своего гарнизона в другой город, стань на учёт. Когда-то у суворовцев, целый ритуал существовал. Приезжали на каникулы, как обычно, вечером, а утром все, кто в Москву приехал отдыхать, собирались возле метро Красные Ворота и шли по Новобасманной улице становиться на учёт.

Ну а когда уже офицером прибыл в Москву в отпуск, зашёл в помещение, где на этот учёт ставили, встал в небольшую очередь. И вдруг заходит патрульный наряд, во главе с начальником. А начальники патруля всегда выделялись – и шапка у них каракулевая и шинель, хоть и на дежурстве, стального цвета, парадно-выходная, под ремень надета.

Как-то все притихли, особенно, кто в форме пришёл, даже, пожалуй, и капитаны несколько подобрались, хотя начальник патруля старшим лейтенантом был.

А тот вдруг:

– Коля, привет! – ну и подошёл ко мне.

Вместе учились, в одной роте! И теперь он служил в комендантском полку. Разговорились о том, о сём. А он, однокашник этот, говорит-говорит о службе, о жизни, но нет-нет да вставит словечко:

– А у тебя, Николай, гляжу, третья звёздочка старлейская далековато прикреплена, на полсантиметра примерно дальше. Да, так ты знаешь, где сейчас Валера. Он сейчас в Тамани – виделись недавно… Н-да… А эмблема в петлице тоже немного не на месте. Ну ещё я видел Стасика из первого взвода, в городе встретил… Да и на шапке эмблемка у тебя не на месте – тоже поправить надо. Ну а ты, стало быть, в лесу служишь? Понятно. А постричься тебе не мешало бы. Пора, пора. А то у нас сейчас люто. И за это могут замечание в отпускной билет записать.

Такой вот весьма характерный разговор. Ну, может, и не такие замечания, а примерно такие.

Тут нужно бы добавить, что уж автор этих строк правила ношения формы знал достаточного хорошо – тоже ведь, как и начальник патруля, кремлёвец. Просто на миллиметрах не заморачивался, а тут взгляд, как рейсфедер, что на рабочей карте командира до миллиметра расстояния меряет. Там это важно! А на погонах и петлицах? Тоже ведь важно, что там говорить!

Так что в комендатуре служили, как правило, офицеры требовательные, порой, требовательные даже чересчур.

Но продвижение по службе было не очень скорым. Текучка кадров мала.

Перехаживал старший лейтенант Бабайцев в этом своём воинском звании не один год, тем более, мнимая болезнь тоже времени порядочно оторвала. Обидно, конечно. Однокашники уже давно капитаны, а кто-то, может, и майора получил, если досрочно.

Служба однообразна. Обеспечение различных гарнизонных мероприятий, патрулирование, выставление оцеплений, к примеру, во время генеральных репетиций парадов, которые проходили на Центральном аэродроме.

На одной из таких репетиций Бабайцева неожиданно окликнул однокашник по училищу и очень хороший его товарищ капитан Олег Добряков, который, как оказалось уже давно командовал курсантской ротой в училище.

– Вадим! – с удивление воскликнул он, подходя к Бабайцеву. – Какими судьбами? И почему старший лейтенант?

Бабайцев кратко рассказал свою историю. Кратко, потому что Добряков подошёл во время перерыва между прохождениями.

Ведь на общепарадных, да и на генеральных репетициях порядок был таков. Построение, объезд войск, поздравления, ну и первое прохождение мимо трибуны, на которой ответственные за проведение парада военачальники.

Затем перерыв. Во время перерыва – разбор. Там, в верхах разбор.

После перерыва снова построение, но прохождение уже без предварительной части, без объезда войск. Затем снова разбор, ну и перерыв. И наконец, третья, заключительная тренировка по полной программе.

Добряков, выслушав Бабайцева, воскликнул:

– Так давай к нам, в училище?! В мою роту! Я третьей ротой командую. У командира взвода уже капитанская категория, значит, к капитанскому званию сразу будешь представлен. И дальше перспектива! Я в этом году в академию поступаю. Сразу тебя за ротного оставлю. А если поступлю – очень рассчитываю поступить – то и утвердят тебя в должности ротного.

Бабайцев недоверчиво ответил, что это, мол, на сказку похоже.

Но Добряков говорил убеждённо. Он, как выяснил потом Бабайцев, пользовался большим авторитетом у командования училища.

– Неужели из четырёх командиров взводов не найдётся, кто тебя заменит? – спросил Бабайцев.

– В том-то и дело, что нет таких. Некому заменить. Впрочем, сам увидишь.

– Как же я смогу в училище попасть?

– Это уже не твоя забота. У нас же почти вся комендатура – выпускники-кремлёвцы. Ты-то хочешь в училище?

– Ещё бы! В родное училище, да не хотеть?! Конечно, с радостью пойду, – сказал Бабайцев.

– Ну, тогда по рукам! Всё, бегу, построение.

А через некоторое время пришёл приказ, и Вадим Александрович Бабайцев прибыл в училище, командиром взвода третьей роты второго курсантского батальона.

До его прихода во всех взводах, кроме одного, который ему и достался, были командиры. И каждый взводный, видимо, в тайне надеялся на то, что после поступления в академию Добрякова, может стать ротным. А ротный в училище – это уже майорская категория.

И сразу начались испытания. Бабайцев так и не узнал, кто из офицеров подличал, но попытки навредить делались постоянно. Даже курсантов пытались восстановить против него, исполняющего обязанности командира роты. Хотя это и вовсе верх нарушения всех армейских канонов. Замечание делать офицеру при подчинённых не положено, а тут настраивать пытались… Пугали, мол, если командиром роты назначат Бабайцева, всем будет плохо. Потому что прибыл он из комендатуры, ну и замашки у него соответствующие. Отношение же к комендантской службе известно, никому не хотелось общений с начальником комендантского патруля, а здесь этакий начальник патруля ротным станет. Не дай боже.

А время шло, и как ни старались тайные силы в роте, ничего у них не вышло. Едва поступил в академию капитан Олег Добряков, тут же состоялся приказ о назначении командиром третьей роты Вадима Бабайцева, к тому времени уже прикрепившего по четвёртой звёздочке на свои погоны.

Начал с дисциплины. Почувствовав, что старшина роты противодействует, сменил старшину, назначил другого, как казалось, более требовательного. Но слишком было всё запущено. Не справился новый назначенец.

А между тем, капитан Бабайцев успел присмотреться к роте. Выбрал здоровяка, ну прямо Илью Муромца – курсанта Котова. С учёбой у него не совсем ладно всё было, но парень из войск поступил, требования дисциплины понимал правильно.

Стали постепенно, общими усилиями, затягивать гайки. Опереться мог на старшину, на некоторых сержантов, а вот относительно офицеров, прав оказался Олег Добряков, так получилось, что и опереться было не на кого. То ли действительно слабоваты характерами были, то ли просто саботировали всё, не желали помогать пришлому командиру, занявшему, как считали, место одного из них.

Причём, действовали люди явно бесчестные и наверняка столько же бесчестными людьми направляемые.

И вскоре выкинули такие фокусы, которые заставят удивиться, а то и ужаснутся читателей, когда прочтут о них в следующей главе.

Если бы о случаях таковых рассказал автору этих строк не Вадим Александрович Бабайцев, а кто-то другой, вряд ли бы поверил…

Глава шестая

Лоскуты от парадной шинели

Нелегко, очень нелегко складывались у капитана Бабайцева отношения с курсантами 3 роты.

Это была рота уже четвёртого четырёхлетнего набора. В 1958 году впервые набрали в училище курсантов, которым предстояло получить высшее образование. Училище, прежде именовавшееся Московским Краснознамённым пехотным, а чуть позже, Московским Краснознамённым военным училищем, теперь получило новое наименование. Гордо звучало: Московское высшее общевойсковое командное Краснознамённое училище имени Верховного Совета РСФСР. Позднее в наименование были включены последовательно ордена Ленина и Октябрьской революции.

Но всё это было позже, а в 1961 году была набрана 3 рота, в которую спустя год и пришёл Вадим Александрович Бабайцев, сначала командиром взвода, а затем получив назначение командиром роты.

Офицеры роты словно затаились. Делали как будто бы своё дело, а какое дело то у них, командиров взводов? В будущем ещё наступят времена, когда в каждой роте оставят двух командиров взводов, каждый из которых станет отвечать за два взвода. Изменений особых никто и не заметит. Да и нагрузки не прибавится особой.

Во все времена и всё зависело от личного отношения офицера к своей работе. То есть, можно было отбывать номер на службе – и не придерёшься. Но можно было работать на полную катушку. Вот тогда и результат налицо! Тогда взвод быстро выходил в передовые.

Я не называю имена командиров взводов 3 роты капитана Бабайцева только потому, что случаи, о которых расскажу в главах, посвящённых командиру роты, невольно бросят на них тень. А вот был ли кто из офицеров виновен в подстрекательстве курсантов к некоторым выходкам или не был, сказать трудно, да и доказать вряд ли возможно. К тому же теперь и не нужно.

То, что зачастую вновь назначенным командирам первое время должного уважения подчинённые не оказывают, не является редкостью. А тут ещё и интересы ущемлены. Не таким уж быстрым бывает продвижение там, где в роте четыре взвода и все клеточки командирских должностей заполнены. Объяснимо недовольство, объяснима обида. Вот только оправданию ни обиды, ни недовольства не подлежат.

Но пора перейти к тому, что произошло в 3 роте однажды утром. Произошло то, конечно, не утром – утром обнаружилось.

В тот осенний день капитан Бабайцев вошёл в канцелярию роты и замер поражённый. На вешалке красовалась капитанская шинель, только что пошитая для предстоящего парада 7 ноября на Красной Площади. Красовалась – можно взять в кавычки. Она являла жалкий вид – вся была превращена в лохмотья, видимо её изрезали острой бритвой. Восстановлению она явно уже не подлежала.

Нахмурился. Постоял минуту, посмотрел. Сразу понял, против кого это содеяно – конечно же, против него.

Вышел к роте, построенной перед занятиями. Рота замерла как никогда. Муха пролетела б, и то услышал бы.

Спокойно прошёл вдоль строя, поглядывая на курсантов, которые под взглядом этим вытягивались в положении «смирно», или как острили иногда – «ещё смирней». Да уж «ещё смирней» и некуда было.

«Ждут, негодники, – без всякой неприязни подумал Бабайцев. – Знают, все знают, что произошло. Ждут, что сейчас разражусь бранью и упрёками. Ан-нет, не выйдет. Не дождутся».

Спокойно дал указания заместителям командиров взводов, спокойно подал команду разойтись по классам. Полевых занятий в тот день не было. Все занятия в учебном корпусе.

Когда курсанты разошлись по аудиториям, вернулся в канцелярию, ещё раз осмотрел шинель и отправился проверять порядок в расположении роты – спальном помещении, огромном, на все четыре взвода, вытянутом в прямоугольник. Четыре ряда курсантских коек. Выравнены койки по струночке, выровнены прикроватные тумбочки по струночке, выравнены подушки и даже полоски на одеялах составляют, если посмотреть вдоль ряда, сплошные линии, тянущиеся от прохода до самой стены.

До вечера молчал, никому ничего не говорил. Шинель, изрезанную убрал в стенной шкаф. Так чтобы никто из посетителей не увидел её до времени.

Отпустив по домам командиров взводов, сам остался проконтролировать вечернюю проверку.

И на проверке вёл себя исключительно спокойно, словно ничего и не произошло.

Старшина прочитал список, доложил, что все на месте.

– Объявляйте, кто заступает завтра в наряд, – напомнил Бабайцев.

Старшина объявил, снова доложил. Ждал, когда ротный подаст команду разойтись и готовиться к отбою.

– Боевой расчёт забыли произвести, – снова, всё так же спокойно сказал капитан.

И вот произведён боевой расчёт. Что же дальше?

Уже всем, наверное, невмоготу было терпеть. Когда же, когда начнётся? Ну и чем всё закончится?

– Так, подождите минуту. Я сейчас, – и Бабайцев, больше ни слова не говоря, удалился в канцелярию.

Через минуту он вышел. В руках была шинель, отваливающиеся лоскуты которой тащились по полу.

– Вот! Полюбуйтесь! – сказал он. – Я не буду спрашивать, чьих это рук дело. Вы изрезали шинель, приготовленную для парада на Красной Площади! Причём изрезали шинель офицера, входящего в запасной состав парадного расчёта.

Он сделал паузу. Заметил, что курсанты стали переглядываться, на лицах некоторых появились недоумённые выражения.

«Значит, знали…, действительно, многие знали, – понял Бабайцев. – ну а кто знал, а кто участвовал? Сразу не разберёшь?»

Конечно, найти виновных можно было легко, но для этого нужно было возводить дело об испорченной шинели в разряд особый, политический.

Недоумение курсантов понятно. Все знали, что командир роты не в запасном, а основном составе парадного расчёта. Запасным был другой офицер.

На парады обязательно кроме основного состава готовится и запасной. Расчёт таков – два человека запасных на шеренгу в двадцать человек. Ведь случается всякое. Бывает, что от долгого неподвижного стояния по команде «смирно» человек теряет сознание и падает. Не удивительно, ведь тяжесть огромной ответственности приводит к волнению, приводит, даже к некоторому оцепенению в строю. Вполне естественно и у офицеров, что идут впереди коробки, перед строем, есть запасные. Так вот, основным в парадном расчёте был капитан Бабайцев. Рост у него кремлёвский, выправка, да и шаг строевой не только кремлёвский, но и роты почётного караула, в которой ему тоже довелось послужить, пока был в комендантском полку.

Ну а запасным назначили другого офицера…

Впрочем, о том теперь и речь.

Капитан Бабайцев поднял повыше шинель, чтоб всем было видно, и сказал:

– Вы изрезали шинель не мою – моя заперта в отдельном шкафу в кладовой и готова к генеральной репетиции. Вы изрезали шинель любимого вами офицера капитана Суворова. Иди Катков, принеси мою шинель. А это уже больше не шинель, – и, бросив её на пол, прибавил: – Возьмите себе на память.

Старшина роты Катков открыл кладовую, вынес шинель Бабайцева.

Бабайцев уверенно сказал о хозяине испорченной шинели, что тот является «любимым офицером». Да, действительно капитан Евгений Иванович Суворов был любим курсантами. И любим за что бы вы думали? За доброту и мягкость. Не знаю уж, на чём основывались эти качества, но и в 3 роте любили курсанты Суворова, да и в 1 роте – тоже.

Ну а, как известно, не сразу человек, ступивший на стезю воинскую, понимает, что важнее в службе, требовательность или мягкость и доброта? И кто оказывается добрее, командир не требовательный, или требовательный, но не афиширующий свою доброту. Поговорим и об этом, а пока, проследим за развитием событий в роте.

Услышав, чья шинель приведена в негодность, курсанты стали перешёптываться. Бабайцев выждал немного и кивнул старшине. Тот понял без слов и гаркнул:

– Разговорчики в строю!

Все замолчали. Рота замерла, полагая, что вот, сейчас наступит какая-то развязка. Но Бабайцев был столь же спокоен.

Он снова очень медленно прошёл вдоль строя и сказал:

– Вы прекрасно знаете, что училище у нас парадное, что нам предстоит седьмого ноября торжественным маршем пройти по Красной Площади. То, что произошло, может быть расценено, как акт политический, как попытка срыва участия училища в мероприятии государственного масштаба. Путём порчи шинели кто-то хотел вывести из строя офицера, который входит в парадный расчёт. Это уже не дисциплинарный проступок. Разбор этого дела может принять такой оборот, что им займётся особый отдел, со всеми вытекающими последствиями. Ну и в итоге виновных ждёт суд военного трибунала.

Рота затихла, как по команде «ещё смирней».

Капитан Бабайцев нисколько не преувеличивал. Особому отделу в таком училище, как Московское ВОКУ делать особенно нечего. Какие уж могли быть изменники, предатели!? Ясно, что, если свершалось что-то серьёзное, то по глупости, недомыслию. Но как-то надо было вразумить вот этих глупых чудаков, которые, скорее всего, и не сами придумали такую пакость, но уж вовсе и не по наущению иностранных разведок.

Но итог-то каков? Генеральная репетиция на носу, а капитану Суворову не в чем ехать на Центральный аэродром. Осталось всего несколько дней. Как он успеет выправить новую шинель? Ну а с другой стороны, тоже закавыка. Как можно объяснить командованию, что он лишился шинели?

То есть курсанты не могли не оценить положения, в котором оказались. Тут уж не важно, чью шинель они испортили. Куда не кинь, всё клин.

А капитан Бабайцев продолжал:

– Об этом происшествии, быть может, уже завтра будет известно особисту. В роте десять человек к нему ходит, а кто они, ни вы, ни я не знаем. Наряд будет отвечать. Три дневальных и дежурный по роте. Ключ от канцелярии у дневального. Значит, один из дневальных точно знает, кто его брал. А я не хочу знать. Вопрос выходит за пределы моей компетенции. Кого-то ждёт военный трибунал. Ну а теперь, старшина, командуйте. Подходит время отбоя, не будем нарушать распорядок дня.

Бабайцев проследил, чтобы его шинель повесили в кладовую на прежнее место и ушёл в канцелярию. Надо было собираться домой.

Больше он к этому вопросу не возвращался, но и никому о происшествии не докладывал.

Приближался день генеральной репетиции, но в роте всё было спокойно, никто не суетился, никто не нервничал. Удивительно то, что даже осведомители, их было действительно в каждой роте по 10 человек – такова установка – так вот никто из тех, что «ходили к особисту», видимо, ничего не доложили.

Спокойным был и капитан Евгений Суворов.

Утром, в день генеральной репетиции, перед выездом на центральный аэродром он встал в строй в новенькой шинели. Потом уже Бабайцев узнал, что курсанты – кто конкретно, он не интересовался – собрали деньги, видимо, с инициаторов, приобрели материал для шинели, а материал был особый, тот из которого шинели шьют полковникам – ну и каким-то образом договорились с военным ателье, которое обслуживало училище и было в жилом городке за тыльным КПП. Шинель пошили в срок.

Ну что ж, наверное, это стало хорошим уроком для тех, кто хотел досадить ротному, да только уроком-то стало не для всех, а потому, как оказалось в скором времени, случившееся напоминало цветочки перед теми ягодками, которые ожидали впереди, ягодками, связанными с пропажей из ружейной комнаты роты секретного оружия…

Глава седьмая

«Печать сорвана… Секретный гранатомёт исчез!»

День клонился к вечеру, уже вернулись со строевого плаца после развода караула и суточного наряда дежурный по роте и дневальные. Личный состав роты находился на самоподготовке.

Капитан Бабайцев задержался в канцелярии, чтобы дождаться доклада дежурных о приёме и сдаче, ну а потом собирался сходить домой поужинать, чтобы вернуться к личному времени курсантов.

Наметил побеседовать с отстающими в учёбе, ну и, отпустив командиров взводов по домам, лично проконтролировать остальные мероприятия по распорядку дня.

День как день. Ничего особенного. После происшествия с шинелью рота несколько притихла, и казалось даже, что дела пошли на лад.

Дежурные что-то задерживались. Давно бы уж пора доложить.

Бабайцев только собрался выйти, чтобы узнать, в чём задержка, как оба сержанта появились на пороге канцелярии роты.

Сдавал дежурство по роте сержант Анишин, несколько разбитной, самоуверенный сынок большого начальник. Не Бабайцев назначал его командиром отделения. Раньше назначили, но снимать пока веских причин не было.

Принимал наряд сержант Макаров, серьёзный, вдумчивый паренёк, требовательный и твёрдый.

– Товарищ капитан, – начал он вместо доклада о приеме дежурства. – Печать на пирамиде с гранатомётами сорвана. Принять дежурство не могу.

– Не сорвана она. На месте печать, – возразил Анишин.

– Ну, допустим, не сорвана, но видно, что её аккуратно подрезали и на место поставили, – сказал Макаров.

В ружейной комнате, в отдельной пирамиде, запертой и опечатанной, находились три новейших противотанковых гранатомёта РПГ-7, в ту пору ещё секретных. Их прислали в роту для того, чтобы курсанты во время выездов на стрельбище произвели из каждого по 50 выстрелов. Потом с гранатомётами должны были продолжить работу конструкторы. Впрочем, что там и как, роты уже не касалось. Приказано произвести выстрелы. Этим и занимались.

Бабайцев ушам своим не поверил. Только и сказал:

– Быстро в ружейную комнату.

Уже в коридоре распорядился взять с собой одного дневального новой смены и поставить у двери, и ещё одного, из старой смены, выставить в коридоре у входа в ружейную комнату, чтобы курсанты роты, если будут мимо проходить, не глазели, что там, да как.

Лишняя информация не нужна, дело могло иметь серьёзный оборот, хотя Бабайцев надеялся, что новый дежурный просто перестраховывается с этой печатью.

Подошли к пирамиде. Печать действительно была с виду странной. Вроде бы на месте, но явно как-то не так стоит.

Бабайцев снял печать, взял ключ и открыл дверцу пирамиды. Гранатомётов было два! Одного не хватало. Вот тут всё похолодело внутри. Такого за всю службу свою он не слыхивал и не видывал. Что бы вот так, в мирное время, в училище, из ружейной комнаты, которая постоянно находится под охраной дневального, да и вообще на виду, был украден гранатомёт?! В это даже не верилось.

Мысль у Бабайцева работала чётко. Главное делать всё быстро, не давая опомниться тем, кто повинен в таком преступлении. Да, именно преступлении. Это уже не шинель, где, конечно, можно было при необходимости всё повернуть на прямое вредительство, но правильнее было бы всё решить так, как и решилось. А здесь – кража оружия. Сколько там? До семи лет? Точно не помнил, но где-то около того. Ну а если учесть, что украден секретный гранатомёт, может всё вылиться и в гораздо более серьёзное обвинение и завершиться серьёзнейшим сроком.

– Так, Анишин, весь старый наряд ко мне, – приказал Бабайцев, и когда все собрались, велел: – Следуйте за мной!

Он привёл наряд в класс, сказал:

– Будете находиться здесь, пока не вспомните, куда делся гранатомёт. Ужин вам принесут, если понадобится в туалет, постучите, вас проводят. По вашей вине пропало секретное оружие. Это преступление.

И вышел из класса.

Теперь предстояло решить вопрос, который никто, кроме него самого решить не мог. По всем статьям необходимо было немедленно доложить о случившемся дежурному по училищу, а тот, в свою очередь, обязан был доложить начальнику училище генерал-майору Неелову. Пропажа оружия – не шутка. А секретного тем более. Доклад о таком происшествии должен пройти по всем инстанциям до самых высших.