Стальные клыки зверя

Второй срок Картавый схлопотал быстро, не прошло и года, как освободился. Он забил ногами одного насмерть, тот был молодой, да ранний, еще не получавший отпора, а может Картавый просто невзлюбил его, как это часто бывало с ним. Его улыбочка бесила Картавого, к тому же в тот день у него было отвратительное настроение. Парень, правда, умер не сразу, а где-то через месяц и поэтому Картавому дали не очень большой срок.

В СИЗО Картавый поимел авторитет и не только у зеков. Во время очередной проверки заключенные стояли, как обычно, в две шеренги. Худенький и злобный контролер по кличке "Тлидцать тли" принялся пересчитывать их. Он, вроде, и не был картавым, только "р" у него больше походило на "л"… а вот Картавый в детстве сильно картавил. Он жестоко страдал от этого и смертным боем бил тех, кто намекал ему на его дефект речи. Правда, когда он подрос, то почти совсем перестал картавить. Лишь иногда, если забывался, проскальзывало что-то в его речи и тогда казалось, что в его словах буквы "р" намного больше остальных… надзиратель дошел до тридцати, заключенные замерли в предвкушении того, как он произнесет цифру тридцать три, чтобы посмеяться, правда, про себя – вслух было нельзя, надзиратель был на редкость мстительным. Когда контролер СИЗО произнес злосчастную цифру, раздался хохот – это смеялся Картавый. Били его вчетвером. Били изощренно, не боясь оставлять следов. Но он принимал побои с некоторым равнодушием, словно били не его, а глаза ловили взгляды палачей, цеплялись за что-то в глубине их зрачков – это выводило надзирателей из себя. Они чувствовали себя неуверенно и вскоре остановились. Картавого больше не трогали, да и он сам старался не задираться. После недолгого пребывания в СИЗО – суд, и он оказался в лагере. В зоне довелось Картавому встретится со смертью, лицом к лицу, здесь он увидел, как она выглядит.

В лагере Картавый освоился быстро и кое с кем скорешился, хотя с людьми сходился трудно. Это случилось в конце августа. Днем еще было лето, а по ночам уже приходила осень. В том году было много грибов. Опята росли прямо на территории лагеря. Вдоль пешеходных дорожек и заборов поднимались сугробы круглых шляпок. Этот день ему запомнился на всю жизнь. Вечерело, и до отбоя оставались считанные минуты. Картавый торопился в барак, он уже взялся за ручку двери, как увидел спешащего Старика.

– Емелю за бараком метелят! – крикнул тот. – Подожди здесь, я за Черепом слетаю! – и он побежал к соседнему бараку. Картавый ждать не стал. Емелю били втроем – Валера Качек и двое азиатов – все родом из Чимкента. Валера, крупный, накачанный парень был у них за главного. Они торговали в зоне анашой. За торговлю наркотиками на территории России их и повязали, но видимо они связи с родиной не утеряли – дурь у них была постоянно. Перед ними заискивали – анаша была желанной для любого – это, хоть и ненадолго, но было подобие воли. Ребята из Чимкента наглели…

Емеля, весь в крови, стоял у стены и смачно ругался. Атмосфера драки возбудила Картавого.

– Слышь, не возбухай! – мягко посоветовал ему Валера. – У нас свои счеты…

Договорить он не успел – Картавый врезал ему в челюсть. Валера качнулся, но устоял. Азиаты дружно бросились на Картавого, они не были сильными, но ловко уходили от ударов и вскоре вцепились в его одежду. На лице Качка появилась улыбка.

Картавому пришлось бы плохо, если бы из-за угла не появился Карим-Казань. В его руках был остро заточенный кусок арматуры, за ним тяжело спешил массивный Череп. Азиаты бросились врассыпную. Следом рванул и Валера…

Картавый смотрел сухими от бессонницы глазами в грубо строганные доски потолка, вспоминалось само собой, но как-то без эмоций, стерто…

Той ночью Картавого попытались замочить. Валера Качек держал его обе руки, один из азиатов сидел на его ногах, а второй душил. В первый момент Картавый отчаянно задергался, но – держали его крепко. Азиат давил горло, хихикая и что-то лопоча по-своему, от него несло дурью. Картавый вдруг успокоился:

– Вот и смертынька моя пришла, – ему было совсем не страшно. Ладно, один из пацанов поднял в бараке "кипешь".

Картавый тогда понял – он побывал в мертвой зоне. Ощущения существования вне основного инстинкта запомнились. Сколько раз Полковник пытался объяснить это состояние, но слова ничего не давали, и вот… теперь он уже знал, что такое зона мертвых, и мог уже шагнуть за порог инстинкта, хотя при этом чувствовал себя не совсем живым.

К азиатам Картавый ненависть не испытывал, он их даже не различал на лицо, а вот Валеру потом нашел… на другой день после покушения те запросились перевести их из лагеря… да хоть куда! Администрация пошла им навстречу.

Четыре года Картавый лелеял ненависть. Нашел он Валеру там, где и надеялся найти – в Чимкенте. Среди наркоманов Валеру Качка знали. Он с удивлением разглядывал изможденного пожилого человека: некогда огромные бицепсы оплыли, в глазах Валеры была пустота.

– Дай дозу, – с надеждой попросил он у Картавого, – вон в стекляшке у входа хромой сидит, у него дешевле. Сходи, я подожду, не бойся – не убегу…

Картавый нашел взглядом на потолке два сучка, что расположились рядышком, и тень на неровной поверхности доски делала это место удивительно похожим на лицо человека. И это лицо напоминало ему лицо учителя физики. Картавому вдруг вспомнился дом, голоса школьников, спешащих с утра на занятия – через улицу, напротив, стояла старая школа, ему до боли захотелось домой увидеть своих ребят, но тут, же выругался:

– Падла! – кто-то из них сдал его. – Кто? Марек? Может быть Багор? лишь ясно, что не Кац.

Бизнесом Кац должен был заниматься вроде бы для понта, а на самом деле искать клиента – Кац был наводчиком. Но бизнесом занимался тот в удовольствие, была у него жилка. Тех, у кого есть деньги, Кац вычислял безошибочно, и знал, как к тому или иному подобраться. С упрямыми разбирался Баран. Этого хлебом не корми – дай только отвести душу. Работали все вместе Картавый, Баран, Марек, Багор и его племянник Костик. Если требовалось, Костик приводил еще двоих-троих пацанов. Сундуков было много, но люди с деньгами расставаться не шибко хотели. Баран разбирался лихо.

– Ну что, голуба! – насмешливо приговаривал он, щелкая переключателем утюга. – Сейчас ты у меня станешь шелковым или хлопчатобумажным!

Когда Картавому сообщили, что Барана убили, то первой мыслью было:

– Отмазался кто-то! – и долго он верил, что Барана замочили из мести. Это уже потом пришло – убили, чтобы подставить его!

Картавому самому заниматься выколачиванием денег уже давно не стоило бы, в этом необходимости не было. Уйти бы в тень… об этом Картавый пожалел в день суда. Против него не было железных улик, и даже с его богатым уголовным прошлым, как утверждал адвокат, можно было бы надеяться, но многим хотелось упрятать его за решетку…

Утро пришло незаметно. Картавый не мог понять, спал ли он или ночь пролежал в мутном полусне, в воспоминаниях, в тщетной жажде повлиять на прошлое…

ГЛАВА 16

Он лежал, вжимаясь всем телом в траву. Шнурованный, высокий ботинок замер в метре от его головы.

– Ну, что там?

Егоров узнал голос Черепа.

– Да, вроде, тихо, – отозвался молодой парень в камуфляже, в чьи ботинки уперся взглядом Егоров.

– Смотри в оба! – предупредил Череп и дверь, скрипнув, затворилась. Охранник отошел, но недалеко. Стихло. Было темно. Свет падая из окна дома на кусты смородины, тускло освещал стоящие во дворе машины – «УАЗ» и большой джип.

Наводку Рыжему дали точную – Череп был здесь. Теперь надо было убираться отсюда. Если охранник его обнаружит, придется его хватать – бежать нельзя – у того автомат. В это время в углу сада раздался шорох. Егоров был уверен – это прыгнула кошка, но охранник настороженно вглядываясь во тьму, двинулся в ту сторону. Облегченно вздохнув, Егоров пополз в противоположном направлении, к забору. Он осторожно оседлал его и вдруг повалился вместе с рухнувшими гнилыми досками на землю. Тут же раздался свист – дверь дома распахнулась. Егоров бежал по улице, за спиной заводили мотор и слышались торопливые ноги – кто-то бежал следом. Заворачивая за последнюю дачу, Егоров краем глаза засек охранника – тот отставал шагов на сто. Он влетел в лесополосу. Меж деревьев быстро не побежишь, кусты и ветки хватали за одежду, били по лицу. Преследователь бежал быстрее. Здесь, уже удаляясь от домов, он мог стрелять. Погоня настигала, но под деревьями было темно. Охранник бежал, ориентируясь лишь на звуки движения. Егоров упал в траву и замер, преследователь приостановился и сделал несколько неуверенных шагов в его сторону. Егоров слышал его дыхание и как тот тихонько матерился. Нащупав рукой палку, он кинул ее наугад подальше. Охранник тут же рванул на звук падения и напоролся на Егорова. Он схватил его за ноги, тот упал, автомат полетел на землю. Егоров тут же оседлал преследователя, но тот хорошо заученным приемом сбросил его и сам попытался подмять противника. Охранник оказался хорошо подготовленным бойцом – это стало понятно, когда они схватились на руках. Изображая, что он профан в единоборствах, а Егоров несколько лет в юности занимался самбо, делал все нелогично – отталкивал руки, пропускал удары локтем и лишь не давал плотно себя блокировать. Неподалеку послышался звук работающего двигателя, от медленно идущей машины долетел голос:

– Серега? Где ты?

– Здесь я, здесь! – весело отозвался Серега, пытаясь заломить Егорову руку.

Хлопнула дверка, из машины вышли, по шагам можно было определить: те направились в их сторону. И тут Егоров ударил охранника в солнечное сплетение – тот не берегся, явно не уважая противника. Серега согнулся. Удар коленом в челюсть бросил его на землю, Егоров, таясь, побрел навстречу идущим на помощь Сереге.

– Серега! – окликали те, пытаясь уточнить, где их товарищ. Егоров пропустил их мимо себя и пробрался к машине – это оказался "УАЗик", дверка распахнута, внутри никого, двигатель тихо работал. Он сел, включил скорость и ударил ногой по педали газа. Двигатель взревел, машина рванула с места. Он съехал к дороге и погнал по ней. Ударили выстрелы, стреляли из пистолетов, видимо автомат был один и тот валялся в траве.

– Ушел? – он обернулся, огни поселка уже позади, слева лесополоса, впереди зарево большого города. Он гнал машину к дороге на аэропорт, уже была видна вдали – освещенная фонарями узенькая ленточка, по которой в обе стороны стремительно мчались жучки-машины. Он обернулся и ахнул – со стороны поселка шла машина. По мощному снопу лучей Егоров догадался – это был "джип". Его преследовали. До города далеко. "Джип" имеет скорость вдвое выше, чем "УАЗик". Его скоро догонят. Вдруг он увидел – от дороги в поле уходит ирригационная канава: никакой машине не преодолеть ее. Егоров не раздумывая, проехал мимо канавы и после свернул в поле. Заметив маневр "УАЗика", водитель "джипа", не подозревая о наличии препятствия, повернул машину наперерез. Егоров вскоре отвернул от канавы, а "джип" был вынужден резко тормозить и возвращаться обратно, затем обогнув канаву у дороги, прибавил скорость, быстро нагоняя "УАЗик". Егоров придавил педаль газа, дорога, а точнее, бездорожье, было не под скорость, руль бился в руках, машину кидало из стороны в сторону. Наконец "УАЗик" вылетел на берег реки – высокий глинистый яр. Внизу пляж, омываемый неспокойной водой. Егоров оглянулся – огни "джипа" при свете зарождающегося дня померкли, но были уже рядом. Он выскочил из машины, направляя ее вниз, а сам кинулся в кусты. Тут же на берег вылетел "джип", он чуть тормознул, а затем рванулся вниз догонять "Уаз»-ик, который катился уже по песку. Сидящие в машине быстро определили, что "УАЗ»-ик пуст: водитель остался наверху. "Джип", натужно ревя, бросился обратно на крутой берег, но колеса его заскользили по глине, и машина, поднявшись лишь на пару метров, сползла вниз. Егоров уже бежал к строящемуся мосту. На быках были уложены только фермы, но с одной стороны тянулась пешеходная дорожка из досок. Егоров бежал по доскам – далеко внизу блестела вода. "Джип" вновь разогнался по песку пляжа, но и на этот раз подъем одолеть ему не удалось, тогда машина развернулась и отправилась назад, где километрах в двух был обустроен съезд на пляж. Егоров бежал. Рассвело. До конца моста уже оставалось чуть – чуть, как послышался звук мотора. Двигатель стих, хлопнули дверцы. Он обернулся, из машины вышли фигуры в темном, но они остались на месте – его преследовать не стали. Он прошел дворами к остановке автобуса, который подошел вскоре, наверное, это был его первый рейс. Егоров облегченно вздохнул и сел у окна. Автобус тронулся – он оказался его единственным пассажиром. Сердце билось от возбуждения и усталости. Улицы города были еще пусты, только два рыбака шли навстречу автобусу. Затем прохожие стали попадаться чаще и чаще, на остановках уже кучились люди, автобус стал наполняться бледными и грустными со сна пассажирами – город просыпался. Когда Егоров вошел к себе в дом, то первым делом поставил чай – чай успокаивал его.

– В поселок ехать придется и прямо сегодня. – Подумал он.

В поселке осталась машина, ее могли угнать. Егоров бросил взгляд на часы – автобус маршрутом через поселок уходил через полчаса. Он переоделся на всякий случай, чтобы его не могли опознать по одежде: он был уверен, что в лицо бандиты его не видели, и поспешил на автовокзал. Егоров приобрел билет и сел в автобус, уже ожидавший пассажиров у перрона. Место занял у окна слева. Когда автобус въезжал в поселок, он обыскал взглядом дом, откуда этой ночью едва унес ноги: калитка открыта, окна настежь, на крыльце пустые коробки. Не было сомнений – Череп с этой квартиры съехал! Хотя Егоров и предполагал такой вариант, но все, же расстроился – поди, отыщи его теперь!

"Жигули" дождались своего хозяина, но Егоров не сел в машину, а сходил к дому, где еще этой ночью укрывался Череп, и еще раз убедился – точно, дом пуст! Череп здесь больше не живет!

–Ищи ветра в поле! – раздраженно думал Егоров, заводя "Жигули". Настроение – хоть вешайся, неутоленная жажда мести сушила горло и не давала думать больше ни о чем. Дома, накопившаяся злость на судьбу, на весь мир заставила его метаться по комнате. Он вскоре понял: не успокоится – и отправился на кладбище. На кладбище, как обычно, безлюдно и грустно. Он стоял у памятника и вдруг подумал: камень надо другой – этот из мрамора светлый, а из темного гранита памятник будет гармонировать с ее светлым лицом и волосами. Печали, что всегда приходила, стоило ему увидеть фотографию жены, не было – в душе клокотала ненависть и оскорбленное достоинство. Он понял – ненависть такое же сильное чувство, как и любовь. Он не успокоится, пока не утолит ее.

– Конечно, Череп – фигура! Мощь, но мощь тупая! Надо его поискать, надо его найти, иначе…

ГЛАВА 17

Грузовики, натужено ревя, поднимались в гору. Под железными коробами было душно – пекло с самого утра. Заключенные ехали молча, глядя на небо на горы, кому, что было видно, и каждый думал о своем, но почти наверняка о воле. У кого срок подходил к концу, те уже торопились вычеркнуть из него этот едва начавшийся день, кому сидеть еще тысячи дней, ждали, чтобы вычеркнуть год.

Май этого года многим похоронил мечту, многие надеялись на амнистию ко дню победы, но на зоне итак не хватало рабочих рук, а кому-то так был нужен кубометраж.

Картавый сидел у решетки. Он не считал ни дни, ни годы – он надеялся вскоре сделать отсюда ноги… рядом сидел Васька Барахло, на его простом круглом лице легко читалась удовлетворенность жизнью – он входил в силу, его признавали – ему нравилось быть в авторитете. Машины повернули – заключенные увидели речку. У Картавого дрогнуло в груди, сейчас… открылся вид на одинокую сосну, стоящую над обрывом и у Картавого сдавило сердце – рядом с деревом никого! Значит, ждать еще день, а может еще, и еще. Машины прошли ворота промзоны. Солдаты открыли дверцы клеток, заключенные по лесенкам спускались на землю и, разминая кости, побрели по рабочим местам…

Мужики катали бревна молча, лишь иногда злобно матерясь. Картавый сидел на бревне, в голове ворочались тяжелые мысли:

– Маргоша гуляет… гуляет, сволочь.

То ли скрип медленно движущейся лесотяги, то ли мысли о ветреной женщине вывели его из равновесия. Он резко поднялся – мужики вздрогнули и замерли, он цыкнул слюной сквозь стиснутые зубы и, засунув руки в карманы, пошел. У огромного бунта стало прохладнее, открылся вид на реку, на тайгу за ней. Он остановился, решая повернуть налево или спуститься вниз, как вдруг услышал позади шаги, он обернулся – никого! Мерещится? Он прислушался – шумела быстрая вода, в тайге скрипели старые ели… и осторожные шаги рядом за бунтом. Картавый метнулся за угол – никого!

– Вот падла! – ругнулся он. Кто-то следил за ним. – Ладно!

Он шумно потоптался на месте, давя сучья, шаркая ногами, а затем затаился за торцами бревен. Вскоре из-за бунта появилась голова в натянутой на глаза кепке, выждав с минуту, незнакомец сделал вперед пару шагов. Тишина напряглась, и вдруг Картавый встретился глазами с зеком, тот опешил на мгновение, а затем кошкой бросился по торцам бревен наверх.

Картавый сразу понял: следом не догнать и, бросившись к подножью бунта, рванул вверх по накату бревен. Наверху бунта появился зек, тот был невысок, детского телосложения, но изрядно подвижен. Зек увидел спешащего к нему Картавого и тут же исчез. Картавый прибавил хода, но на вверх, по накату бревен, быстро не побежишь, а хотелось взять зека за шиворот и тряхнуть как следует, чтобы объяснил, какого черта ему надо. Вдруг его нога соскользнула с толстой осклизлой липы и провалилась меж бревен. Тяжелое бревно качнулось и больно придавило голень. Картавый дернул ногу – та не поддалась. Он схватил руками огромную липу и попытался ее отжать, но не тут-то было. Картавый вновь потянул ногу – та застряла намертво. Он зло рассмеялся:

– Угораздило! 3акричать?

У реки рокотал трелевочный трактор, неподалеку скрипела лесотяга. С края бунта появилась голова в глубоко натянутой на лоб кепке. Зек внимательно огляделся, оценивая обстановку, а затем поднялся наверх. Картавый смотрел на него, похоже он его видел прежде.

– Помнишь? – прохрипел зек, стягивая кепку.

– Щур! – ахнул Картавый.

Щур широко улыбнулся, но тут же, с беспокойством огляделся по сторонам, а затем бросил:

– Ну, привет!

– Что хотел-то?

– А, что хочу? Да поначалу вспомнить молодость нашу, да долги тебе вернуть!

Глаза Картавого бешено сверкнули:

– Ах, ты, падла!

– Ну, попугай меня, попугай! – осклабился Щур, но в его маленьких глазах промелькнул страх. Картавый задергал ногой. Щур вначале с тревогой, а затем с радостью наблюдал за его попытками.

– Как повезло! – заахал он. – Вот повезло! Ну-ка, вспомни… я – то никогда не забывал, уж думал, все, сошло тебе, ан нет, встретились!

– Сволочь!

– Да, судьба…

– Да я тебя…

– Ты мне не поверишь, а ведь это я Полковника, учителя твоего, сделал! Горит теперь, наверное, в геенне огненной! А где ж такому быть!

Картавый не поверил:

– Врешь ты, падла!

– День у меня сегодня удачный!

– Подожди, день-то еще не кончился.

–Что-что, а ждать я умею, – Щур вздохнул, – В зону одну попали с Полковником, шестерить на себя заставлял. Он думал: всемогущий – а я не поверил. Казалось, ничем не взять, а вот оказалось: лягушек боялся… зона наша стояла на болоте – лягушек там тьма. Смотрю, морщится. Я ему:

– Что, лягушек боишься? Да нет, говорит, просто с детства отвращение…

Бежать надумал, меня заставил тоже. Пошли ночью…

Картавый внимательно смотрел на Щура, тот говорил с таким торжеством, что невольно верилось.

– Ползем в траве, часовой повернется – лежим, часовой мордой в сторону – ползем. Полковник уже кусачками колючую проволоку ухватил, а мне под руку лягушка попалась, огромная, я ее раз – Полковнику за шиворот и давай орать. Часовой кричит:

– Стрелять буду!

Полковник чувствует лягушку на спине, машет руками, я в сторону, часовой из автомата – та, та, та! И нет дружка твоего! А считал себя Богом!

– Погиб, значит, Рэм, – вздохнул Картавый, – Надо же…

– Теперь твоя очередь.

Картавый поймал его взгляд, зашипел:

– Ну, ты, падла…

– Пяль бельмы-то! – Щур злобно осклабился. – Хана тебе пришла. Вот вам Щур, вот вам шестерка.

Картавый понял, взглядом своим он не проймет Щура, потому что попал в капкан, теперь не опасен и ничего не придумаешь.

– Если бы ты так глупо не попался, – улыбнулся Щур, – я тебя все равно бы сделал, так или иначе…

Картавый промолчал. Щур поднялся выше. На самой вершине бунта лежало несколько пучков бревен. Они были связаны цепями, сюда их подняли краном.

Щур начал бить чем-то по цепи. Картавый понял: тот хочет распустить пучки, бревна рассыпятся и покатятся вниз, хотя первым убьет Щура, но тот спустился за край бунта и вскоре появился – в руках его была длинная жердь.

– Ну, пока, покойничек! – глумливо улыбаясь, бросил он, и жердью ударил по штырю, скреплявшему цепь. Тот вылетел после нескольких ударов – цепь разомкнулась, первым пошло верхнее бревно пучка – толстая лиственница.

– Она-то и убьет меня, – мелькнуло в голове у Картавого, и он изо всех сил потянул ногу. Тяжелая листвянка упала на бунт, бревна подпрыгнули, и нога Картавого вышла из захвата, он бросился к краю бунта и сразу прыгнул вниз, иначе бревно, набиравшее скорость убило бы его. Щур спускался по торцам бревен, выступавшим из массы сложенной кучи. Картавый в последний момент скорректировал свое падение и упал на Щура. Они слетели вниз вместе. Щур хряско ударился о землю, Картавый упал поверх него, и тут же поднялся. Схватив извивающегося Щура на плечи, он подбежал к потоку набравших скорость бревен. Щур вцепился в его плечо зубами, изгибался и орал, но Картавому на это было плевать, он бросил орущего зека в лавину грохочущих бревен.

– Вот тебе. Щур, удачный день! – торжествующе ухмыляясь, прокричал в азарте Картавый. – Вот тебе как повезло!

Заключенного захватил поток катящихся с грохотом бревен, вскоре тот исчез под ними, потом на секунду появился, затем пропал снова.

Картавый ощутил прилив сил и острое, непередаваемое наслаждение, он словно был повелителем вселенной, он был счастлив. Вдруг он почувствовал на спине взгляд и обернулся. Сзади стоял мастер биржи сырья. Обычно красное лицо было белым, узкие оплывшие глаза округлились. Картавый ахнул – мастер повернулся и быстро ушел. Со всех сторон кричали:

– Бунт пошел! Бунт пошел!

Поток бревен остановился. К бунту бежали заключенные, охрана, вольнонаемные – вскоре вокруг Картавого стало людно.

– Все пропало! – с тоской подумал Картавый. – Чему радовался – дурак! Сейчас подойдут… суд… и огромный срок

Из-под бревен виднелась лишь голова Щура. Погибшего окружила толпа, все молча, потрясенно смотрели на обезображенное лицо. Послышался рокот тяжелого двигателя – к раскатанному бунту подъехал кран. Картавый ждал, когда подойдут к нему и повяжут – не сбежать, не спрятаться. На сердце наваливалась тоска.