Птица горести

Человеку суждено лишь однажды в своей жизни испытать на себе подобный взор, так же, как и обратить его на кого-то одного, вложив туда все непостижимые словам чувства.

И погрузившись в глаза друг другу, где сосредоточена вся человеческая душа и её чистейшая возвышенность, два непорочных, прекрасных создания гуляли по своему миру, по своим хрустальным дворцам под музыку LIL PEEP “Let me bleed”; они с разинутым ртом восхищались разноцветными переливами и блеском стен в солнечную погоду; в пасмурную же – смеялись над толстыми, а оттого медленными и неуклюжими водяными змейками, которые проворно ползли по замку. Они то смеялись, то плакали от счастья, и не могли поверить в его свершение. Влюблённые, с виду неподвижные, испытывали ураган внутри.

Среди испытываемых эмоций, юноша уловил перемену в драгоценных для него глазах: они начали излучать грустную и томную лучинку; вскоре же стали полуоткрытыми и уставшими.

– Что тебя мучает? – тихо спросил он.

В ответ молчание.

– Дело в письме, которое ты разорвала? – продолжил после некой паузы. – Поему ты не хочешь, чтобы я видел его?

В голосе юноши чувствовалась бесконечная ласка и забота. Но девушка ничего не отвечала. Она только уперлась лицом ему в шею.

– Ты можешь не говорить мне ничего. Я знаю…

– Я… я… – смогла вымолвить она.

– …знаю тебя лучше себя – продолжал он страстно. – Мне просто хотелось услышать написанное тобою. Ведь это письмо писала ты. Я заметил твой почерк. И, кажется, догадываюсь… Ты действительно думаешь, что мы никогда не сможем быть вместе вечно? Неужели ты думаешь, что есть что-то сильнее нас, способное разорвать наши сплетенные души?

– Я боюсь. Я этого ужасно боюсь. Мне всегда будет мало тебя. Мало этой жизни, чтобы провести ее с тобой – задыхаясь, говорила девушка. – Но я вдруг представила, что настанет день, когда одного из нас не станет. Вдруг ты уйдёшь из этого мира, оставив меня в этой пустотой темноте. Я не представляю свою жизнь без тебя. Вот чего я действительно боюсь. Я не хочу это принимать…

Воцарилась сердечная тишина, ибо только в ней слышно стук сердец, переполненных любовью.

– А ты думаешь там не темно и пусто? – с некоторым усилием сказал юноша.

– Какая разница, если мы будем держаться за руки?

– И смерть не сможет разорвать наши сплетённые души, ибо мы покончим с ней быстрее, чем она покончит с нами. И так мы сможем быть вместе и держаться за руки всегда.

– Я буду держать тебя за руку всегда, любимый мой. Всегда.

Потянувшись назад, юноша вынул из пояса кинжал и плавным движением, остриём вверх, просунул его между прижатыми телами.

Два беспечных ангела смотрели друг другу в глаза, и я уверяю тебя, они бы утонули в своих чувствах, если бы один из них не прижался к другому всем телом, предварительно направив руку с остриём в свою сторону. И соприкоснувшись губами, они слились воедино, отдавшись воле вечного поцелуя.

Из окна лился тёплый лунный свет. Юноша, сгорбившись, припал на одно колено. Его, по обыкновению беспристрастные губы приняли вид горькой улыбки. На своих руках он держал девушку; на её лазурном платье разрасталось чёрное пятно, в середине которого торчала рукоятка.

Вытащив из груди серебряно-алый кинжал, юноша с трепетом приподнял девушку и сел в кресло. Он посадил её на свои колени и, обняв, опустился на спинку кресла таким образом, что девушка прижалась к нему, как маленький ребёнок, который заснул за чтением книжки, склонив головку на грудь родителя и поджав ножки. Юноша, в последний раз созерцая алмазные звёзды на сапфировом небосводе, сжал руку любимой и с размаха всадил себе в грудь окровавленный клинок. Несмотря на то, что его рука, обессилев, моментально упала на колени девушки, их скрещённые пальцы так и не разомкнулись.

Тихий, безмятежный покой комнаты нарушала тень птицы, которая, взмахивая крыльями, растворялась в лунном свете.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Картина вторая

Вторую картину Александр освещает ледяным лунным светом. Дощатый пол покрывается серебряной стружкой, которая, взбираясь вверх, заволакивает и розовую скатерть на столе; яркие частички скапливается здесь в жажде новых завоеваний. В центре стола стоит стеклянная ваза с бледно-голубыми незабудками; их соцветия маленькие и хрупкие, и половина уже опала, усыпав собою скатерть.

В другой стороне комнаты находится большой роскошный алый диван. Цвет этот в ночном мраке становится крепче и насыщенней. На его пышной поверхности лежит книга Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».

Напротив дивана висит огромная картина, которая настолько габаритна, что занимает почти две трети стены. Высокие стены оклеены в белоснежные обои. В темноте потолка изредка что-то поблескивает; стоит только засмотреться на высеченные из чистого золота узоры, как вдруг предстаёт сцена античного сражения. На твоих глазах кровь рыцарей льется желтым глянцем по сверкающим доспехам; и каждый малейший лучик света, обращенный в их сторону, воскресает смертельную схватку: потолок вспыхивает искристым огнём под яростными взмахами мечей.

Под пологом бушующих страстей и их золотых вспышек, в центре комнаты, на полу покоится опрокинутый стул. На своей бездушной деревянной плоти он несёт роковую тень. Объектом вытянутой тени является человечий лик. Он, свесив руки, в которых уже нет прежней силы, и опустив голову, которая не тяжела думами, нежели раньше, замер в воздухе. Его шею усердно стягивает верёвка, благодаря которой он парит под потолком.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ум и сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?

Гончаров, «Обломов»

После безостановочных скитаний в тысячи километров, черная птица наконец нашла уютное местечко для отдыха; она приземлилась на нижнюю балку форточки. Пред ней оказалась небольшая комната, в которой царила приятная темнота. Чарующий свет луны слабо проникал сквозь шторы, освещая лишь мягкие контуры предметов, отчего вся атмосфера комнаты пропитывалась таинственностью. Небольшой столик, расположенный почти в центре комнаты, был похож на некий пьедестал, возвышающийся из пушистой темноты. На пьедестале красовался светящийся шар – круглый аквариум, который отражал блестящий свет; там плескались рыбы с золотыми хвостиками.

Пол же, в свою очередь, был устелен светлым ковром, где расцветали вышитые цветы; он раскинулся почти по всей площади, отчего казался огромным в такой комнатке. Сбоку у стенки находилась кровать – на ней мило спала девочка. По её высунутому из-под одеяла личику можно было судить, что ей около девяти. Укутавшись, она сладко сопела, несмотря на появляющиеся звуки за стенкой. Они становились все громче.

В скором времени скрипящим рывком открылась дверь – в комнату зашла темная фигура. Она, медленно плывя во тьме, очутилась рядом с кроватью и в тот же миг куда-то исчезла. Тень то ли провалилась в глубокую пропасть, то ли, обессилев, упала во мглу, которая, к слову, расстелилась как плотная трава на опушке леса.

Комната наполнилась вздохами, всхлипами, шепотом, исступлением. Однако, одновременно и с этим послышалось что-то и за стеной. Темная фигура неуверенно, но тут же поднялась и, дойдя до соседнего затемнения, вновь растворилась.

Донесся звонкий щелчок. В комнате мигом стало светло. На пороге, у двери стоял мужчина, держа руку на выключателе. Он огляделся. На диване, справа от него, лежала женщина, приложив кусок замороженного мяса к лицу. Повернув голову в другую сторону, он увидел, что на кровати, все так же беспечно спала девочка. Возле, на нежно-бежевом ковре, растекалось большое алое пятно; оно, топя в себе разноцветные цветочки, пожирало ковёр.

Мужчина, окинув ещё раз все взглядом, ушёл. Вернулся он с ведром и тряпкой и, упав на колени, принялся усердно тереть ковёр.

Девочка проснулась от громких слов. Приоткрыв свои заспанные глазки, она обратила их туда, откуда доносился злостный тон. Два голубовато-серых пятна встречно уставились на неё; взор их был помутнён – белизну окутал грязно-желтый туман; венцом устрашения являлись крошечные зрачки, которые вселяли ужас подобно двум кинжалам, направленных прямо острием; за черными точками скрывалась нечеловеческая ярость. Девочка испугалась и опустила глаза. Там она нашла нечто более пугающее: в руках у мужчины была тряпка, которую он выжимал над ведром, с водою темно-розового оттенка.

Детские глаза, привыкшие познавать мир, энергично и бойко перепрыгивали с предмета на предмет. Это происходило с молниеносной быстротой – от первых мгновений внезапно появившихся лучей, своей яркостью которые резали глаза девочки; от первых мгновений звуков крика, крушащих сны девочки; до картины с окрашенной водой в ведре и окровавленной тряпкой с падающими каплями, до самого конца сцены не прошло и трех секунд. Со стороны казалось, что комната замерла и все в ней присутствующее неподвижно, так же, как и лицо девочки – оно просто не успевало проявлять краски эмоций. Исключением был её метающийся взгляд.

Когда она опустила глаза еще ниже, то пред ней предстало жгучее алое пятно. Оно въедалось в ковёр, впуская в него обжигающе корни, так же, как в память девочки. Проницательный ребёнок испытывал странное ощущение: между алым пятном и взором простиралась странная связь, состоящая из множества тонких красных нитей; они заползали прямо через глаза в глубь души, где впоследствии выросли и созрели вместе с ней.

Конечно, можно задаться вопросом: что же вырастет из этой девочки? Будет ли она впоследствии плодом того семени, по случаю залетевшего к ней в сознание, или же проникнется она отвращением, как проникаются им люди, некогда пережившие ужасные события?

Невзирая на всё это, девочка спокойно отвернулась, посмотрела в окно и, заметив сидевшую в форточке птицу, со вздохом подумала: «Как хорошо, что я уже взрослая. Теперь я не боюсь таких снов».

Следя за черным отдаляющимся пятнышком в окне, она полетела за ним в свой новый мир снов.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Картина третья

Ракурс картины несколько разнится от предыдущих: он отдален от окна так, словно человек, смотрящий сцену, завис где-то в воздухе на метр от дома.

Александр легким движением кисточки открывает пред своим зрителем окно настежь, куда же непременно устремляется тёплый свет луны. Он растекается по всей комнате, преимущественно оседая на мужской фигуре – это заостряет внимание на его худом телосложении. Даже одежда не может скрыть выступающих костей: они поддавливают на прозрачно-белую рубашку. Сгорбившись, мужчина припал на одно колено. Лицо его, подобно зеркалу души, отображает все неоднозначные, а оттого более глубокие эмоции. Губы, сложенные в горькую улыбку; глаза, охваченные безумным обожанием; яростно бьющиеся скулы, стучащие под стать сердечному ритму – все говорит о внутренней борьбе чувств с разумом.

На своих руках он держит девушку, которая поддалась к нему грудью. Он, одной рукой обняв за талию, прижимает её к себе. Лазурное платье хорошо подчеркивает стройную фигуру девушки; также его приятный цвет создаёт резкий контраст между алым пятном, выделяющимся в области декольте.

Другой рукой мужчина поддерживает её бледно-розовую голову. На лице девушки отсутствуют какие-либо эмоции, за исключением умиротворения. Глаза её закрыты. Слегка приоткрытый рот обнажает белые, местами окровавленные кончики зубов. Волосы её растрепанны, хотя некогда были заплетены в косу; развиваясь на ветру, исходящего из окна, они приподнялись и застыли в воздухе.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Большая птица уселась на оконный карниз и увидела обширное тускло-освещённое помещение с белым полом и синими стенами. Нижнее пространство помещения было заполнено железными столами. Лишь один из них утаивал металлический блеск поверхности, выставляя напоказ белую выпуклую простыню.

В совершенной тишине, изредка нарушаемой всхлипами умирающей лампы, послышались постепенно увеличивающиеся в громкости стуки – это были неспешные шаги по плитке. Их звук, когда уж стал совсем невыносимым, уступил первенство треску и жужжанию включённых, ещё моргающих ото сна лампочек. Комната осветилась, но от этого стала ещё мрачнее: плиточный пол при свете раскрыл свое истинное лицо и оказался обшарпанным серым, а темно-синие стены наполнились глубинной насыщенностью цвета.

В зале появились два человека. Один из них был в белом халате, а другой, будто полная его противоположность – с седыми волосами, в тёмной одежде.

Человек в халате подошёл к одинокой простыне, под которой вырисовывалось очертание человека и небрежно, одной рукой отдернул ткань.

Несмотря, как казалось бы, на развязку событий, старик так и остался неподвижным, словно не обращая внимания на происходящее; он даже не пошевелился с момента появления в этой комнате, ни разу не перевел и охваченного туманом отрешенности взгляда.

После нескольких каких-то неразборчивых слов, человек в халате, взяв старика под руку, подвёл его к отдёрнутой простыне.

Эта мерзкая, дотошно выдраенная, отравляющая серостью плитка; эти стены, устрашающие своей беспросветной глубиной; этот тускло-серебряный блеск от стола, который режет глаза; эта белоснежная простыня, угнетающая своей порочной низменностью – всё затмилось на фоне холодного лица с застывшими глазами; они стали белыми, оттого что пустота въелась в них, поглотив даже зрачки; ничто не могло прогнать эту пелену – окружающее для них не имела веса. И словно осознавая беспомощность материального мира, посиневшие губы отдались воле наслаждения забытьем – это сложилось в нечто похожее на искажённую и навеки застывшую улыбку.

Старик ощутил руку на своём плече, а затем оглушающие слова:

– Вы узнаете…

Под гнётом роковых вопросов содрогался даже воздух.

– Вы слышите меня? Это он?

Наступила тяжёлая минута, в безмолвии которой глаза старца обратились на человека в белом – он понял суть вопроса.

– Я…Я? Да к… кого же я должен узнать?

– Вашего сына.

– Нет…

– Не узнаете?

Человек в халате двумя руками закрыл тканью лицо мертвого человека. Затем он подошёл к старику и, взяв его за локоть, заставил отвернуться. Он вопросительно посмотрел на деда, как бы ожидая осознанного, разумного ответа.

– Нет, я не узнаю его. Это не мой сын. Мой мальчик никогда не улыбался.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Картина четвёртая

Александр обрисовывает комнату, в которой ничего не может утаиться от обжигающих лучей, исходящих от кончиков люстры. В левой стороне находится габаритный тёмный шкаф, местами с прозрачными дверцами, наполненный всякой всячиной: разноцветными тряпками, хрустальной посудой, потрепанными книжками. Он занимает всю стену. У его «ног» находится крошечный столик, покрытый кружевной тканью, который уже на своих «плечах» держит круглый аквариум, лампу и пару тетрадок.

Противоположная же стена украшена плакатами и фотографиями. Также здесь висят голубые часы с кружащимися лебедями; стрелки у них замерли на полвторого ночи.

У этой же стены находится кровать. Постельное белье на ней нежно-розовое, коё проминается под детским локотком – маленькая девочка, приподнявшись, испугано смотрит с кровати.

На дальней стенке комнаты висит холст с пышными подсолнухами; среди них есть как и большие, с распустившимися головами, так и маленькие бутоны, которые пока даже и не планировали цвести. Под картиной располагается диван – здесь лежит женщина, заслонив лицо руками.

Александр переносится в центр комнаты, где изображает мужчину, сидящего на полу. Голова его опущена. Рядом с ним стоит ведро с красной водой. Он обеими руками трёт пятно на ковре. Несмотря на неподвижную сцену, заметно, как темное пятно въедается в ковёр, впуская в него свои обжигающие алые корни.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

"Все, что было в нем живо, блекнет, гаснет, отмирает. До сознания дошло, как много он теперь спит и как все время хочет спать. Прежде сон был ему ненавистен. Сон отнимал драгоценные мгновения жизни. Четыре часа сна в сутки – значит, четыре часа украдены у жизни. Как его злило, что не спать нельзя. А теперь его злит жизнь. Она потеряла вкус, в ней не стало остроты, она отдает горечью.

Джек Лондон, «Мартин Иден»

Издалека облако казалось объёмной фигурой, которое, в свою очередь, принимало внешность ни то льва в прыжке, ни то обезглавленного кентавра. Природа ради забавы, будто усмехаясь над самыми искусными скульпторами, а может и наоборот, вдохновляя их, часто воздвигает монументы застывших в движении зверей с такой тончайшей виртуозностью, что даже их неподвижные облики колышутся под свирепым дыханием; и чем более она пытается скрыть их томящуюся силу, тем более она этот пламень выдаёт. По мере приближения непонятное существо медленно рассеивалось, разбавляя тёмный воздух сероватыми оттенками. Вскоре птица взмахивала крыльями среди прохладной дымки.