В достопамятные годы
Милой юности моей
Вы меня, певца свободы
И студентских кутежей,
Восхитительно ласкали…
и продолжающееся так:
Поэтически-живая,
Отцвела весна моя,
И дана мне жизнь иная,
Жизнь тяжелая, – но я…
Тот же я…[11]
Оба эти стихотворения писаны, как видно, тогда, когда Языков немножко выздоравливал. Они объясняют нам, как смотреть на его грустные сожаления о том, что он вину и кутежу
Уже не может, как бывало,
Петь вольнодумную хвалу…[12]
Да, в натуре Языкова были, конечно, некоторые задатки хорошего развития; но у него мало было внутренних сил для разумного поддержания своих добрых инстинктов. Он погубил свой талант, воспевая пирушки да побранивая немецкую нехристь, тогда как он мог обратиться к предметам гораздо более высоким и благородным. Так, впрочем, погиб не один он: участь его разделяют, в большей или меньшей степени, все поэты пушкинского кружка. У всех их были какие-то неясные идеалы, всем им виднелась «там, за далью непогоды», какая-то блаженная страна. Но у них недоставало сил неуклонно стремиться к ней. Они были слабы и робки…