Идут понурые, соловые волы, тянется тяжелый плуг и глубоко взрезывает грудь земли; идут шесть погонщиков и орут: «гой-гей! цобэ! цоб!»
Администратор и власти смеются – народ ничего.
Прогнали борозду, отпрягли переднюю пару волов и заложили ее в плуг Смайля; немец, доставивший плужок, взялся за рукоять; волам вскинули на рога «налыгач», и пошла другая борозда рядом с первою – борозда поуже и помельче, но все-таки хорошая борозда.
– Видите! – кричит мужикам радостный администратор.
– Видымо, ваше осиятельство, видымо! – отвечают мужики, совсем недоумевая, чему тот радуется.
– Хорошо небось?
– Добрэ, ваше осиятельство, добрэ!
– Хотите таким плужком пахать?
Молчание.
– Что же вы? Хотите или нет? А? Да что же вы молчите, канальи?
Мужики «чухаются».
– Ну, так я же вам запрещаю на ваших чертовщинах пахать, а вот этот немец научит вас, как делать такие плужки, Слышите?
– Чуемо, ваше осиятельство, чуемо.
– И согласны?
– Да цэ як зволыте, ваше осиятельство.
– Ну, так я по-старому пахать запрещаю.
Но вдруг выделяется из толпы седой «дедуня» и, поклонившись аж до самого «чобота», начинает:
– Милуйте-жалуйте, ваше грапское благородые…
– Что? Что тебе, старик? Что?
Администратор обрадовался, что вызвал-таки, наконец, свободное мнение.
– Ты свое мнение хочешь сказать?
– Эге.
– Ну, говори, старик, говори.
– Да зволтеся, будьте ласковы, ваше грапское благородые – заводит тихонько старик. – Вы от здается зволыли як бы моркотнуть, где сами плужками орут?
– У немцев, любезный, у немцев этими плужками пашут. (Почему администратор махнул именно на немцев, это так и осталось его тайной; но, может быть, он имел резон, потому что о других иностранцах мужики, пожалуй, и не слыхали.)
– То то же у тих немцев, що у нас в Одессе хлиб купуют?
– Ну вот, вот, вот, у них, у них, у этих самых немцев, что у вас в Одессе хлеб покупают.
– То добрэ, але скажите ж, добродию, як мы зачнем по вашему указу сими плужками орать, то где же вы тоди нам будете хлиб куповать?