Леон дождался времени, когда ему свободно стало свой треугольный цилиндр скинуть, надел поскорей простой плоский циммерман, перед лицом дождливый зонтик растопырил, чтобы его узнать нельзя, и вышел. Порядил он извозчика прямо на острова в одностороннюю улицу, где у хап-фрау своя дача была, без всякого по другой стороне противного соседства, так что никому нельзя было видеть, кто к ней ездит и в каком часу.
Попросил Леон о себе доложить и думает: как она его примет и будет разговаривать – вкратце или по вятикету.
Хап-фраупозвала его к себе в кабинет и стала с отдаленности говорить по вятикету, сначала много пустых, лишних слов спустила, а потом показывает ему коробочку с почтовыми марками от старых писем и говорит:
– Обратите внимание, чем я занимаюсь? что это?
Леон отвечает: «Марки конвертные».
– А для чего они? Ведь они уже никуда не годятся. Это тоже не всякий может понять!
Леон говорит: «Для блезиру».
– Совсем нет, блезир – пустяки; а это для того, что кто тридцать тысяч марок соберет и в китайское посольство на Сергиевской представит, тому из Китая маленького живого невольника с шелковой косой дают. Вы этого не знали?
Леон говорит: «Не знал».
Она не похвалила.
– Нехорошо, – говорит, – надо все знать и собирать, потому что могут быть разные обстоятельства.
Леону это суждение понравилось, потому что хоша он и был против казны душой не безгрешен, но для себя был очень рачителен. А дама ему и другие большие откровенности показала и говорит:
– Моя жизнь, – говорит, – никому непонятная, потому что у меня расходов много, а доходов нет, но между тем, – говорит, – я не бесплодный ангел, мне пить, есть надо и одеваться, а также и лекарь нужен, потому что у меня постоянный бекрень в голове, но я такую экономию соблюдаю, что даже для одной болезни никогда лекаря не зову, а жду, пока еще что-нибудьзаболит, и тогда разом гораздо дешевле стоит.
Леон отвечает: «Это вы очень справедливо».
– Да, – говорит, – так только и жить нужно, а другие себе ни в чем отказать не хотят и чуть что-нибудь – сейчас на воды Дарзанс пить или в немецкие леса к баварской юнгфрау травами пользоваться, а это очень начетисто.
Леон думает: «Как превосходно она все говорит! Попрошу-ка я ее, нельзя ли моей жене такую назидацию сделать. Она, если от важного лица – принять может».
Но прежде, чем Леон это сказал, хап-фрау взяла уже в другой род.
– Я, – говорит, – вас позвала к себе не по своему делу, а чтобы вас забеспечить, как бы через одну неосторожность в государстве каких-нибудь больших пустяков не вышло. Для того объясните мне сейчас: почем вы трехрублевый чай в буфетный счет пишете?
Леон такого сильного вопроса сразу не ожидал и не мог ответить, а хап-фрау ему говорит:
– Вы знаете ли, что передо мною ни у кого никаких тайностей нет, мне надо все говорить, как попу на духу, откровенно, и потому я сейчас знать должна: почем у вас трехрублевый чай стоит?
Леон говорит: «По четыре с полтиной» – и соврал, потому что он много дороже ставил.
Хап-фрауна него посмотрела и говорит: «Я не ожидаю, чтобы это было так дешево».
Леон забожился.
– Ну, хорошо, – говорит дама, – теперь же я вам объясню, для чего мои вопросы. У меня ваш лейб-мейстер был и жаловался, что слышно, будто везде думают экономию загонять, и он тому желает подражать, и спросил меня: почем трехрублевый чай стоит? Я боялась, как бы не сказать меньше, чем у вас ставится, потому что я мою крестицу сожалею и за вами послала.
Леон смекнул, что дело к нему подбирается, и в отчаянности прямо спрашивает:
– Сколько же вы изволили за трехрублевый назначить?
Она говорит: «Я ему только вдвое назначила», значит сказала всего шесть рублей.
Леон говорит:
– Это действительно против нашего на три рубля меньше, потому что у нас с давних времен все втрое считается.
– Ну так это, – говорит, – надо спешить поправить. Поспешайте сейчас к мамзель Комильфо и попросите ее, чтобы, когда он ее спросит, то чтобы она ответила: девять рублей. Он ей больше чем мне поверит, а ей через это самой будет выгодно: она будет больше на себя получать.
Леон говорит: «Я боюсь ей такое предложение сделать, она ему очень близкая».
– Ну так я, для крестицы, сама ей скажу.
Леон поклон хап-фрау чуть не до земли, а через два дня она его опять к себе кличет и говорит: «Бог вам счастие посылает, дело сделано: только мамзель Комильфо, – говорит, – ошиблась и сказала, что трехрублевый чай стоит теперь пятнадцать рублей. Ей, – говорит, – это было нужно на другие расходы прибавить, и как она была для вас полезная, то и вы ее теперь смотрите не сконфузьте и то же самое в своих счетах пятнадцать рублей представьте, а то по затылку и вон».
Леон думает: «Послать-то мне это бог послал, только не была бы очень громка эта музыка…»
Пятнадцать рублей за три показывать Леону поначалу немножко страшновато было, однако, помянув, каких он имеет союзников и что надо друг друга поддерживать, как стал подавать счет, взял да выставил трехрублевый чай по пятнадцати рублей. А лейб-мейстер посмотрел и говорит: «Да, это правильно; я хорошо цены знаю, и сам в этом удостоверился: трехрублевый чай действительно стоит пятнадцать рублей. Зато заваривать, – говорит, – с этих пор для гостей против трех ложечек по две».
Леон пошел к хап-фрау и рассказал, что все исполнил благополучно и никого не выдал.
Та говорит: «Очень хорошо – гостям можно супротив трех и по одной сыпать, и будет им очень хорошо, а нам всем к выгоде; но только теперь представьте мне ведомость, сколько всякого другого продукта через вас требуется, и я определю вам согласное назначение».
Леону это не показалось, и он спросил: «Для какой же это надобности?» Но она пояснила, что так надобно.
– Вы, – говорит, – каким способом все расчисляете?
Он отвечает: «Способ один, выкладаю на счетах и сношу себе, что в отставку».
– Нет, – говорит, – так в свете не годится, это надо двуями способами – плюсить и минусить по тройной бугометрии, и тогда ничего открыть нельзя. Принеси ко мне реестры, и я вас выучу, а без того вы можете за один чай пропасть без прощады.
Леон волей-неволей представил ей все реестры, а она взяла карандаш в руки и пошла черкать: одной рукой плюсит, а другой минусит, а потом смешала все по тройной бугометрии, так, чтобы никому понять нельзя, и в результате вывела большие тысячи.
– Вот вам, – говорит, – от меня главное положение, спишите здесь же на моем столе с него копию своею рукою и усматривайте полезное, а результе сводить приходите ко мне по бугометрии, чтобы во всех высших областях выходило одно согласие. А притом от всех этих прибавок вы должны не все себе одному брать, а делить опять по бугометрии: одну половину которую-нибудь доставлять мне, а другую остальную половину делить еще пополам: одну четверть вам, а другую куколке Комильфо, и кроме того, чтобы вы из своей части давали по сту рублей в месяц лейб-местерову камердинеру и буфетчику, и пятьдесят куфельному крестьянину. Иначе для вас от них может вред быть, а мне с ними говорить не пристало.