На подступах к сердцу леса столкнулись они с духами, что всем зайцам здешним покровительствовали. Толстенькие, благожелательного вида старички, примостившись рядком прямо на мшистой земле, раскуривали чудные янтарные трубки и теребили свои уши – длинные и вислые, шерстистые, как у их подопечных. Старички свистнули Землерою и подарили ему две рубашки: мужскую и женскую, с замысловатым узором, вышитым алой нитью.
– Это тебе за помощь твою, – сказал один из старичков писклявым голосом, – зелен пацан, а пользы – хоть отбавляй!
Анна радостно вцепилась в свой подарок – хоть духи и сделали вид, будто не видели её, не могла она не догадаться, что вторая рубашка предназначалась ей.
– Я её надеть хочу, – сказала она уверенным тоном.
– Нет, – отрезал Землерой, – ты от меня никуда не отойдёшь, опасно это.
Анна пожала плечами и натянула рубашку прямо поверх своего платья. Землерой посмотрел на неё, ошарашенно моргая, с мгновение, а затем вздохнул и только головой покачал.
– Странный ты человек, – сказал он, словно бы в шутку упрекая её, и тут же, не сходя с места, одну рубашку надел на другую. Анна весело засмеялась и снова вцепилась в его руку: пусть и была она в самом центре леса уже бессчётное множество раз, сейчас здесь всё было иначе, словно бы в чужое царство её поместили.
Расступились последние старые деревья, и выбрались они к прекрасному старинному Дереву, на котором держался весь лес. Дерево горделиво распрямилось и распустило ветви, и листья его стали крупнее и ярче. На каждом, даже на самом незначительном и мелком, сучке виднелся целый ряд из сияющих круглых жёлтых огней, и на поляне, окаймлявшей дерево, было светло, словно днём. Анна испуганно прикрыла глаза. Не сразу поняла она, что не ветер шелестит в кронах, а звучит слабая, приглушённая, мягкая музыка, похожая на колыбельную, которую она слышала когда-то давно в детстве и совсем уже позабыла (а, может, слышала даже не она, а её предки, а ей передалась лишь память об этих звуках как о самом прекрасном, что вообще может уловить человеческое ухо). Оглянувшись, Анна заметила госпожу Песню: она сидела у корней дерева, поднеся ко рту указательный палец-свирель, и ловко выдувала мелодию, переставляя когтистые пальцы левой руки по круглым отверстиям. Рядом примостилась целая стайка духов с огромными плоскими лапами и большими восхищёнными глазами, они хлопали в ладоши и скандировали глухими голосами: «Ещё! Ещё!»
Чуть в стороне от них раскинулся высокий шатёр, весь сплетённый из мха, паутины и молодых листьев. Верхушка шатра была унизана круглыми жёлтыми огоньками, как шампур – зефирами, и на входе танцевали, высоко вскидывая ноги, три прекрасные зеленокожие девушки в коротких белых платьях, босоногие и счастливые. Рядом с ними подвизался низкорослый дух с длинной рыжей бородой и козлиными ножками, он щипал струны лютни и отбивал ритм ногами, а под кустарником расположились целых четыре других духа, ладные парни в белых сияющих рубахах, при скрипках и одном маленьком барабанчике. Такой увлекательной, звонкой и живой была их мелодия, что ноги Анны сами собой пустились в пляс, а тело рвануло к группке. Землерой крепче прижал к себе её локоть, она споткнулась и едва было не упала.
– Почему?.. – прошептала она.
– Не ходи, – мягко, но настойчиво сказал Землерой, – нельзя тебе к ним, даже со мной нельзя.
– Что в этом плохого? Они злые?
– Здесь никто зло открыто чинить не станет, а вот ненароком искалечить и даже убить ещё как могут, – грустно просветил её Землерой. – Стоит тебе встать с ними в пару, как закружат тебя в танце, самое себя забудешь и с ума можешь сойти, как мать моя. А если и с ума не сойдёшь, то до рассвета с ними пропляшешь, а потом, как выберешься из лесу, дома родного не узнаешь.
– Почему? – подняв голову, снова спросила Анна.
– Странно здесь время может течь, – уклончиво сказал Землерой. – Вроде бы мы одну только ночь веселимся, что по своим меркам, что по людским, но эта компания иначе живёт, по иным законам. Одна ночь с нею – это как десятки лет в твоём мире. Выберешься ты из лесу юной девушкой, но с каждым новым шагом к дому стареть будешь неотвратимо, пока не обратишься в дряхлую развалину или вовсе прахом не рассыплешься.
Анна передёрнула плечами: потусторонний мороз пробежался у неё по коже, и она тотчас ткнулась лицом в плечо Землероя, чтобы не подвергать себя новым искушениям. Вскоре они прошли мимо, и чарующие звуки коварной песни умерли вдали. У корней великого дерева её совсем не было слышно. Анна приметила знакомых духов: трёх красавиц-хозяек реки, что расчёсывали друг другу мокрые волосы и весело переговаривались, и тощую, сухую, как палка, госпожу Дароносицу. Госпожа Дароносица остановила на ней свой тяжёлый взгляд, и сердце Анны тут же спряталось в пятки.
Дароносица медленно, со странным торжеством, подняла руку и помахала, а затем впилась в Анну ещё более внимательным взглядом и кивнула.
– Она тебя приветствует, – в тихом голосе Землероя слышалась гордость, – не так-то всё и страшно, а как я тебя госпоже Древоборице представлю, то и вовсе легко станет…
Анна не разделяла его восторгов. Они сели у корней, прямо напротив широкого сплетения ветвей, где, как Землерой сказал, обычно появлялась госпожа дерева. Сейчас там никого не было, но в густой кроне то и дело вспыхивали предупреждающим светом разнообразные фонарики, и даже слышался напряжённый бой барабанов и серебряный звон лёгких струн, что предвещал скорое явление владычицы.
Когда бой стал невыносимо угнетающим, а струны завизжали, вдруг сгустился туман – такой плотный, что Анна перестала видеть собственные ноги. Землерой пропал, и сердце её испуганно застучало, хоть и чувствовала она, что Землерой рядом и по-прежнему сжимает ей руку – нет, сжимает даже крепче, чем раньше. Она неловко повела шеей, набираясь храбрости, надулась, зажмурилась…
И тут туман рассеялся. Когда исчезли последние его завитки, в сплетении ветвей уже не было пусто. Там сидела, свесив до земли роскошные блестящие волосы, красивая женщина в длинном струящемся одеянии. В левой руке женщина держала сияющий, как золото, гребень и равномерно проводила им по своим пышным прядям. Кругом неё порхали мелкие светящиеся бабочки, и сияние, что распространялось от их трепещущих крылышек, пронзало густой мрак ночи. Все духи, где они ни находились бы, чем ни были бы заняты, повернулись к госпоже Древоборице, и она выпустила из руки гребень. Самой первой к ней подошла Дароносица, они пошептались о чём-то, и Дароносица отошла, поправляя на шее гирлянду из живых муравьев. Следом в одном прыжке к Древоборице подскочил коренастый рыжий дух с длиннющей бородой и весело стал ей о чём-то рассказывать. Древоборица слушала, склонив набок голову и заинтересованно отведя с лица несколько прядей волос. Алебастровая кожа её светилась, как хрусталь.
– Мы следующие, – сказал Землерой и подтащил Анну к дереву. Своими ногами она идти не могла: ступни её стали словно ватные.
Когда Землерой подошёл к дереву, всё кругом стихло. Анна не смотрела по сторонам, но знала, что духи за нею наблюдают. Они были повсюду, они тянулись к ней, они облизывались, мигали, фыркали, и Анна не могла обрести твёрдость в сердце, потому что Древоборица тоже глядела на неё – и не было в этом взоре ни ласки, ни мягкости.
– Добрый тебе день, Анна, – прозвенел голос Древоборицы, – вижу, хватило тебе смелости прийти к нам на праздник.
– Я очень хотела вас повидать, – протараторила Анна и зажмурилась, – чтобы стать к Землерою ближе.
– Ближе? – переспросила Древоборица. Холодный голос её резал, как алмаз. – Куда можно ещё ближе? Опасное дело ты затеяла, девочка.
– Я знаю, – прохрипела Анна.
– Мы вместе это затеяли, – вмешался Землерой. – Не отпущу я её, госпожа.
– Многие годы живу я на свете, но не видала я, чтобы такая связь приводила к чему-то доброму и правильному, – задумчиво промолвила Древоборица, – и не видала я, чтобы хоть один человек, хоть один дух чувствовал себя счастливым в такой связи.
Анна крепче стиснула ладонь Землероя, и его пальцы стали словно стальные. Древоборица смотрела на них, занавесившись волосами, и сверкал сквозь завесь этих волос её острый взор.
– Мы счастливы! – хором выкрикнули они.
– Землерой, – госпожа Древоборица повернулась в его сторону, – твой век, пусть и не бесконечен, как наш, всё же много длиннее людского. Что ты будешь делать, когда твоя Анна состарится и уйдёт от тебя в землю? Что ты будешь делать, когда черви сожрут её тело и превратят в труху и гроб, в котором она лежит, и крест над её могилой?
Землерой молча выдержал взгляд Древоборицы. Когда она отвернулась, он тихо сказал:
– Анна умрёт со мной вместе. Продлю я её век так, чтобы жила она столько же, сколько я.
– Сложное это дело и опасное. Лишь немногим оно удавалось, – отрезала Древоборица. – Что ты будешь делать, если потерпишь неудачу? Что ты сделаешь, если не сумеешь задержать бег времени и оно отнимет у тебя твою Анну? Что тогда?
Землерой закусил губу. Слишком много бликов появилось в его прозрачно-серых глазах, серебристых, как свет луны.
– Я проживу остаток своей жизни, – сказал он, – сколько мне ни было бы отпущено… если у меня это получится… и потом, в посмертии, я снова буду с нею.
Древоборица сухо хмыкнула.
– Не меняются твои ответы, дитя. Ничего ты не знаешь, никаких уроков не извлёк из того, что показала я тебе.
– Я запомнил то, что видел, навсегда, – тут же сказал Землерой, – и я не допущу, чтобы кто-то снова сделал тебе больно, госпожа.
Древоборица никак ему не ответила. Повернулась она к Анне, и зловещий холод потёк с дерева по траве к её ногам. Анна рада была бы отступить, но ноги не повиновались ей, голова не желала отворачиваться, и потому приходилось ей смотреть в алебастрово-белое лицо Древоборицы, занавешенное спутанными роскошными волосами. Острота этого взгляда добиралась до самого сердца и разрезала его – медленно, ледяным клинком.
– Анна, – прозвенел голос Древоборицы, – Землерой привязан к этому лесу. Если он выйдет из-под защиты деревьев – смерть ему. Знаешь ли ты об этом?
– Конечно, знаю! – горячо откликнулась Анна. – И я специально сюда приеду работать, чтобы каждый день проводить с ним в лесу, чтобы не разлучаться никогда!
– Ты – дитя человеческое, – сказала Древоборица, – а Землерой теперь – дух, пусть и не совсем такой, как все мы. Не сможет он выйти с тобой полюбоваться зданиями, которые построили твои амбициозные соплеменники. Не поймёт он, что рассказываешь ты ему о гордой человеческой культуре – он ценит и любит другое. Если настанет такой день, когда пропасть между вами станет бездонной, что ты предпримешь?
– Ничего, – ответила Анна, – потому что нет между нами пропасти. Я его люблю таким, какой он есть, и он меня любит, хотя я тоже не подарочек, и нет у меня даже мысли, что его место может занять кто-нибудь иной. Мне не нужны ни его секреты, ни сила его великая. Для меня счастье – это быть рядом с ним и знать, что он сейчас доволен.
Древоборица медленно взяла в руку гребень. Долго она молчала, и молчал весь лес кругом них, словно бы они стояли в зале суда, ожидая рокового приговора. Где-то вверху над ними неустанно крутились и размахивали крылышками разноцветные сияющие бабочки.
– Ступайте, – мягко сказала госпожа Древоборица, – и любите друг друга, если вы вправду это можете. Но, – тут её глаза вспыхнули, и волосы, как язык пламени, встали кругом головы, – не забывай, Анна: посмеешь причинить ему зло, мой гнев тебя везде отыщет…
Анна с трудом устояла на разъезжающихся от страха ногах. Голос её всё-таки сорвался, когда она шепнула:
– Я знаю, госпожа.
Землерой, безудержно подпрыгивая, уже волок её прочь. Удалялись вездесущие круглые огни, похожие на чьи-то глаза, и затихал весёлый гомон духов. Они снова взялись за свои инструменты и пустились в пляс; слышала Анна их заливистый смех и улавливала, как дрожит земля, по которой они скакали в такт музыке. Госпожа Древоборица сидела в сплетении ветвей, опустив голову, и редкие духи из числа самых старых приближались к ней, шептались с нею о чём-то на загадочном языке, который не могли понять не только люди, но даже молодые создания леса вроде Землероя.
Воздух стал прохладен и чист. Землерой остановился и присел на корточки, и Анна опустилась с ним рядом. Она так и не выпустила его руки из своей. Вдвоём они таились у берега ручья, словно бы боялись, что за ними кто-то следит, а чистые воды звонко пели неподалёку от них. Хоть от ручья и веяло холодом, не удавалось Анне остудить пылающее лицо и угомонить бешено клокочущую в жилах кровь. Нечто важное тяжёлой поступью приближалось к ней, и она уже чувствовала, как торжественность этого момента наваливается ей на плечи.
– Анна, – Землерой повернулся к ней. – Ты всё слышала, она… она разрешила…
Его глаза бешено светились, и сияли они даже ярче, чем ручейные воды. Анна с трудом сглотнула: Землерой всё крепче и крепче стискивал её руку, но, кажется, он этого даже не сознавал. Луна, нависшая над ними, заключила их в сияющий серебряный круг, и Анна ощутила тёплое касание на своей щеке.
– Теперь уже ничего не имеет значения, – Землерой глубоко вздохнул, – теперь мы сами над собой властны.
Анна подняла вверх свою смешную маску и зажмурилась. Она не видела даже, как Землерой оказался к ней вплотную и как опустил свой воротник. Он никогда ещё на глазах у неё не опускал этого воротника, и она перестала интересоваться, что там может быть спрятано – лишь время от времени вспыхивали задорные искорки любопытства. Анна затаила дыхание и аккуратно обняла его за шею.
Когда Землерой отпустил её, она открыла глаза. Снова высоко был поднят его воротник; снова слышала она не шум крови у себя в ушах и не стук сошедшего с ума сердца, а тихий, размеренный плеск ручья и спокойное дыхание сердца. Позади них отчаянно отплясывали духи, а впереди буйствовала людская молодёжь.
– Домой, – попросила Анна и повисла на Землерое сонным грузом, – пожалуйста, давай домой поедем.
Землерой молча обернулся гигантским серым волком и, ласково поддев её носом, к себе на спину забросил. Анна благодарно вздохнула и улеглась, свесив руки и ноги – знала она, не упустит её Землерой, не потеряет, как быстро он ни мчался бы. Она даже глаз не раскрыла, когда они сорвались с места и помчались сквозь лес, всё дальше от духов, всё ближе к людям и к их безумному гулянию, которое тоже уже катилось к самому завершению.
В прохладной сени деревьев Землерой мягко остановился и снова превратился в человека. Анна скатилась у него со спины и, яростно потирая глаза, села по-турецки на куче палых листьев. Ночь оборвалась так же неожиданно, как она началась. Звёзды постепенно бледнели, сливаясь с толстым небесным покрывалом, луна и вовсе спряталась за тучей. На востоке уже просматривались кровавые облака – первые глашатаи наступающего утра. Воздух становился всё теплее, песни птиц и бодрый топот дневных животных уже начинали наполнять лес. Где-то неподалёку от них тлели остатки костра, через который прыгала разудалая городская молодёжь, и Анне казалось, будто слышит она пьяные голоса последних гуляк, покидающих лес. Землерой стоял рядом с ней и всё ещё держал за руку.
– Мне пора, – обернулась она к нему, – как всегда пойдём, или…
– Есть тут ещё кто-то, – сказал Землерой. Он чутко прислушивался к лесному шуму. – Недобрые люди тут всё ещё ходят, Анна. Не стоило бы тебе с ними встречаться. Пока ты в лесу, тебе нечего их бояться, но вне его…
– Они пьяные, уйдут скоро, – пожала плечами Анна, – не тревожься так. Пойдём, пойдём, мы выйдем подальше от костра, нас никто и не заметит.
Когда Анна и Землерой добрались до границы леса, солнце уже выпустило из-за линии горизонта первый луч. Тонкая золотая полоска протянулась по небу и пронзила хмурые ночные тучи, разрезала напополам, словно могучим копьём. Тучи распадались, и звёзды, прятавшиеся за ними, тут же пропадали совсем, словно бы таяли. Луна одна оставалась на прежнем месте, но, казалось бы, из какого-то непонятного упрямства. Её силы всё убывали и убывали, и её диск почти невозможно было рассмотреть на бледном небе.
Землерой остановился. Анна всё ещё сжимала его руку в своей.
– Дальше мне нельзя, – сказал он, – Анна… скоро ты снова меня покинешь… и мы не увидимся никогда больше…
Сердце Анны скорбно сжалось.
– О чём ты говоришь? – прошептала она. – Я не навсегда уезжаю, и я ещё успею прийти к тебе летом много…
Землерой молча покачал головой и тихо попросил:
– Закрой глаза, пожалуйста.
Анна могла лишь повиноваться ему. Когда слабый, тонкий и неуверенный солнечный лучик всё-таки прорвался сквозь завесу туч, что отчаянно пытались задушить его свет, этот лучик пробился и через заслон из старой листвы и позолотил Анне руки, а Землерою разукрасил сияющими искрами всю спину. Анна отчаянно жмурилась и крепче прижимала его к себе. Если бы она могла передать ему свою душу и сделать человеком, чтобы сумел он выходить из леса, быть рядом с нею всегда, не тосковать без неё печальной осенью, сонной зимой и буйной красочной весной, она сделала бы это, нисколько не задумываясь. Но душой нельзя было поделиться. Она могла отдать ему лишь свою любовь – и устыдиться, ощутив такую ж любовь к себе и сочтя её куда более сильной.
– Вон она! – разорвал молчание каркающий крик. – Ведьма! Ведьма! Так и знал, что она ведьма, она с нечистью лижется!
Сердце Анны вздрогнуло и застыло в груди. Она не должна была открывать глаза и знала об этом, она хотела смежить веки прежде, чем успеет что-нибудь увидеть – но именно это у неё и не получилось.
В сиянии восходящего солнца, скучившись за пределами леса, с еле тлеющими факелами в руках стояли рыжий ухажёр её и темноволосый верзила со своими приятелями. У всех у них были круглые, исполненные ужаса и отвращения глаза, и они тыкали в Землероя пальцами, словно он был каким-то чудовищем.
И, когда Анна увидела, что Землерой прятал под своим воротником, она завизжала.
Ведь у Землероя не было ни рта, ни подбородка – только шевелящееся скопление мха, веток, листьев, камешков, слепленное словно бы на скорую руку в отчаянном ослеплении. Нижняя челюсть была куском грубого камня, и с верхней её соединяли по две полоски крепких сорных трав с каждой стороны. Нежные цветочки, на ощупь похожие на человеческую кожу, окружали чёрный зияющий провал, из которого и раздавался его голос.
– Ведьма! Она сюда сейчас побежит! – пьяным голосом заорал рыжий.
– Жги её! – подхватил темноволосый верзила, и в Анну полетели факелы.
Ни один из факелов не вспыхнул. Они обрушились на почву уже истлевшими головешками, и деревья застонали, раскачиваясь, словно в жестокую бурю, хотя никакого ветра не было. Глаза парней стали ещё больше. Затопали они, будто безумцы, и заметались, как курицы, из стороны в сторону. Землерой отвернулся от Анны, и воротник его поднялся, а глаза почернели. Пугающие, бездушные красные огоньки размеренно замерцали в глубоких провалах глазниц. Землерой поднял руки – и деревья опрокинулись, как костяшки потревоженного домино. Одно дерево, два, три, четыре – все четверо пьяниц расплющились, как раздавленные жуки. Анна завизжала ещё громче и закрыла лицо руками.
– Землерой, Землерой, отойди! – завопила она и схватила его за руку. – Лес… ты не в лесу! Ты больше не в лесу!
Когда он шагнул четверым парням навстречу, и деревья начали бесноваться, лишь край его одежды очутился за пределами леса. Но, падая, один мощный ствол проломил другой, прошумела крона у него над головой, и дерево, в тени которого он стоял под защитой леса, погибло тоже, и луч безжалостного солнца коснулся его лица.
Анна отчаянно вцепилась в него и толкнула назад – в спасительную тень его дома.
Только слишком поздно она опомнилась.
Всё тело Землероя словно бы вспыхнуло. Анна тотчас отскочила от него: это жемчужно-белое сияние резало ей глаза так, что из них текли слёзы. Землерой протянул к ней руку. Анна была бы рада завизжать, но у неё не получилось даже открыть рот. Рука, что тянулась к ней, вдруг странно истончилась и как-то помутнела, словно бы она стала прозрачной. Человеческая кожа превращалась в сверкающий хрусталь.
– Землерой… – просипела Анна.
Землерой стал бледным, как будто никогда его не касались солнечные лучи. На глазах у Анны воротник снова опал, а жуткий провал на месте рта затянулся, исчезли мох, камни, листья и сорные травы. Он становился таким, каким и должен был бы вырасти – ещё давным-давно, когда его мать, не помня себя, свела счёты с жизнью. И Анна видела, как на его губах совершенно неожиданно появилась улыбка.
– Как же глупо… – сказал он.
– Земле…
Протянутая к ней рука стала совсем прозрачной – как будто вот-вот была готова развеяться по ветру. Но она не развеивалась, а трескалась: одна за другой замысловатые царапины уродовали хрусталь, и он рассыпался с отчаянным хрустом, и целые осколки, откалываясь от руки, падали в траву, где тотчас обращались в воду. Ещё не время было высыпать рассветной росе, но стебли уже отяжелели от влаги. Казалось, весь скудный подлесок разом заплакал.
– Землерой!.. – отчаянно завизжала Анна. Эхо её голоса разнеслось по примолкшему лесу. – Госпожа Древоборица… Госпожа Дароносица… хозяйки речные… помогите! Помогите!..
– Ничего тут не исправишь, Анна, – перебил её Землерой. Голос его стал совсем тихим, словно шёпот умирающего ветра. – Всегда ждала меня такая судьба. Всегда знали все, что не прожить мне долгой и счастливой жизни, как другим духам. И тебе… спасибо большое за всё то, что ты мне подарила. Спасибо.
Слёзы лились из глаз Анны.
– Землерой… пожалуйста… как мне тебя спасти, что мне делать?..
Испещренный трещинами тающий призрак, у которого больше не было рук, посмотрел на неё сияющими серебристо-серыми глазами и мягко сказал:
– Живи счастливо – столько, сколько тебе отмерено.
А затем он шагнул к Анне, рассыпаясь в мелкое хрустальное крошево, и от него не осталось ничего, кроме сияющих осколков. Да и эти осколки уже через миг прекратили существовать.
Анна потерянно стояла, приклеенная к месту, и безмолвные слёзы текли у неё из глаз. Она не могла ни вздохнуть, ни крикнуть, и её руки всё ещё тянулись зачем-то к Землерою – да только не было больше никакого Землероя перед ней. Кругом неё не переставал плакать подлесок.
Пожарище
Госпожа Древоборица выронила золотой гребень из руки. Смолкла тотчас весёлая музыка, и самые разудалые плясуны остановились. Заячьи покровители медленно отняли от губ трубки и приподняли длинные шерстистые уши. Господин Корневод тяжело шлёпнулся на зад, его глаза округлились – и он вдруг вцепился самому себе в бороду.
Госпожа Древоборица медленно выпрямилась. Совсем угасло сияние её глаз, потускнела алебастровая кожа.
– Землерой… – потерянно прошептала она и простёрла перед собой руку.
Зловещий шёпот ветра, окутывавшего её, как покрывалом, становился всё громче и громче. У неё как будто бушевала за спиной невидимая толпа; десятки ртов изрыгали безумные проклятия. Восемь древних духов испуганно завизжали, закрыли головы руками и кинулись кто куда. Прекрасные, крупные, тяжёлые зелёные листья вдруг сплющились, и огромные пятна тления стали пожирать их. Ветки, неумолимо старея за секунды, закачались и заскрипели, с неба камнями повалились какие-то чёрные и пёстрые камни.
– Птицы! – закричал Корневод, раскачиваясь взад-вперёд. – То птицы мёртвые!
Госпожа Древоборица потерянно вертела головой. Она была высокая, выше любой смертной женщины и многих смертных мужчин, но на глазах у духов она как будто усыхала, съёживалась и тоже старела. Холодом подуло от неё, и испуганная белка, промчавшаяся мимо, замертво свалилась к её ногам. Госпожа Древоборица воздела к небу руки. Сгущались над её головой злобные тяжёлые тучи; глухо рокотал гром.
– Госпожа Древоборица! – отчаянно перекрикивая вой бури, сказала Дароносица. – Госпожа Древоборица, всякое бывает!
Госпожа Древоборица дёрнулась, будто её ударили. Дьявольский зелёный свет вдруг охватил всю её фигуру, и её волосы опять встали кругом головы, как застывший язык пламени. Лицо у неё было бледно-серое, а вместо глаз чернели глубокие дыры, в которых тлели, как угольки от старого костра, безумные огоньки. Госпожа Древоборица проревела, точно умирающий бык:
– Она забрала моего Землероя! Новые шрамы, новая боль, новая потеря, никогда это не кончится, никогда не перестанут меня кромсать! Люди! Люди!
Госпожа Дароносица согнулась в три погибели. Обезумевшие от ужаса духи носились кругом и кричали, и всякий, кого касались ледяные порывы ветра, замирал на месте или рассыпался в прах. Деревья старели, стонали и гнулись к земле, их крепкая кора обращалась в бесполезную труху. За спиной у госпожи Дароносицы мёртвыми обрушились на землю три вековые сосны. Даже само Дерево, на котором стояла госпожа Древоборица, гнило заживо. Гибли и чернели его листья, его корни поднимались всё выше над бурлящей землёй, как будто бы яд крылся внутри, как будто корни отчаянно хотели избежать этого яда. Господин Корневод стоял на коленях у основания гибнущего дерева и искренне плакал. Холод уже тянул к нему цепкие ледяные пальцы.
Госпожа Древоборица раскинула руки, и всё её тело обмякло. Зелёное свечение стало настолько ярким, что даже Дароносица зажмурилась и попятилась, закрываясь длинными колышущимися рукавами.
Госпожа Древоборица распахнула рот. В тот миг, когда она закричала, все, кто её услышал, упали мёртвыми. Духи обрушились кучками невзрачного пепла, животные и птицы обрушились на ходу, листья и трава скукожились и завяли, корни кустарников и деревьев изъела гниль.
Глаза госпожи Древоборицы совсем опустели. Она взлетела невысоко над сплетением морщинистых ветвей, почти что лежащая, прогнувшаяся в спине. Она кричала мучительно, кричала на рвущейся высокой ноте, и столько тоски и боли было в её голосе, сколько не в состоянии вместить в себя голос человека. Госпожа Древоборица кричала – и дерево, покачиваясь, как тонущий корабль, проваливалось всё ниже и ниже в бурлящую почву. С тревожным стрёкотом падали с ветвей круглые жёлтые огоньки и тонули; самые старые ветви уже обратились в прах.
Госпожа Древоборица исторгла яростный рык. Даже самый злобный тигр, множество месяцев пробывший в суровом заточении, не смог бы рыкнуть столь же грозно. Рукава Древоборицы задрались, и множество шрамов, исполосовавших светлую кожу, вспыхнули оранжевым. Древоборица загорелась, вспыхнула, как зажжённая спичка, и огонь тотчас перекинулся с её рук на дерево.
Пламя бушевало как безумное. Оно поедало всё, к чему прикасалось: кустарники, листья, траву, трупы животных, пепел, оставшийся от духов, даже кипящую грязь, которая когда-то была твёрдой плодородной почвой. В считанные секунды огонь охватил всю таинственную поляну и решительно покатился дальше. Он охватывал весь лес, и деревья жалобно трещали под его натиском. Обезумевшие стада животных и стайки птиц мчались прочь, задыхались в сером дыму и гибли. Даже яростный ветер, что ревел высоко в небе, не мог остановить гибель леса.
Когда жители городка увидели зловещее алое зарево за своими окнами, тотчас была поднята тревога. Гигантские алые пожарные машины с рёвом и непрекращающимся миганием синих маячков мчались к границе леса. Развёртывались тугие шланги, струи ледяной воды рассекали и окружали пламя, но всё было тщетно. Местные жители, полусонные, как попало одетые, сновали туда-сюда с вёдрами. Женщины испуганно стенали, дети ревели, мужчины ругались почем зря, и густые волны серого дыма наползали на город, грозя и его задушить.
Пожар остановился сам – когда доел последнее одинокое дерево с растопыренными, как чьи-то худые пальцы, ветвями. Дерево мягко обрушилось в горы бесцветной золы, что осталась от его соплеменников, и пламя успокоилось, и наступила зловещая тишина.
От грандиозного старого леса, существовавшего дольше, чем сам этот город, благодаря которому этот город вообще появился и столько лет спокойно жил своей жизнью, остались только чёрные остовы обугленных стволов, пепел, пыль и жар, который волнами поднимался к небу.
Лес выгорел дотла за шесть с половиной часов.
* * *
Анна мчалась, не разбирая дороги. Рыдания, подкатывавшие к горлу, душили её, и у неё пылало лицо. Она спотыкалась, падала, рассекала в кровь колени и ладони и совсем не чувствовала боли. Где-то за спиной у неё потянуло запахом гари, удушающие волны ударили в спину, но она не обернулась. Она не могла обернуться к лесу. Она бежала так, словно бы сама выбросила Землероя из-под защиты деревьев и убила его.
Спасаясь сумасшедшим бегством, Анна где-то потеряла свою красивую маску на пол-лица и один ботинок. Босая нога была сбита в кровь, она оставляла за собой чётко различимый в пыли алый след.
– Землерой… Землерой… – шептала она себе под нос, как безумная. Она спотыкалась, её бросало из стороны в сторону, как шлюпку – в бурю, но она не могла остановиться. Её дыхание стало совсем тяжёлым.
Удушающий запах гари и жаркие волны воздуха повсюду преследовали её. Анна развернулась и, не помня себя, помчалась в поля. Стебли шуршали у неё под ногами, и она снова падала, вставала, хваталась за тонкие стебельки, и ей казалось, что трава обратилась в зыбкую трясину болота и теперь утягивает её куда-то на неведомое дно, где её никто никогда не найдёт и даже искать не станет.
Она пробежала половину поля, а потом силы оставили её, и она рухнула на землю. Здесь трава не была такой высокой и густой, и она могла видеть, как над горизонтом в той стороне, где остался лес, поднимаются тугие, гигантские, как сторожевые башни, завитки тёмно-серого дыма и вспыхивают алые полосы. Казалось, кто-то неосторожный разлил по небосводу несколько банок с красной краской. От жара и тяжести в груди Анна не могла дышать.
– А я ведь говорила, что нельзя духам с людьми водиться, – послышался горестный голос.
Анна даже не пошевелилась. Она устало скосила глаза вниз – на груди у неё, действительно, сидела хозяйка полей. Все три пары её рук были спрятаны за гневно трепещущими крылышками.
– Я не хотела, – едва ворочая языком, прошептала Анна. – Я не хотела… это… не… Землерой… Землерой…
– Замолчи, – равнодушно сказала девочка и уселась у неё на груди, скрестив ноги. – Мне всё ветер и без тебя нашептал. Слышала я, как Землерой благодарил тебя, сколько счастья было в его голосе. Ему новую жизнь подарили без старости и болезней, не нужно было ему страдать и разочаровываться, чего же искал он в вашем людском уделе? – девочка горестно покачала головой, и её плечи поникли. – Чего же он бежал за смертью? Сам ведь знал, что умрёт.