Лицо Ольги сразу же помрачнело, она увела глаза в сторону, дав раскрыться более эмоциональной стороне своего характера. А вот Ксения продолжила, позволяя себе выговориться:
– Я понимаю, как всем хочется, чтобы я жила дальше, чтобы забыла об убийстве моего мужа, сына и дочери, может быть, даже начала двигаться в сторону создания новой семьи, все-таки моя жизнь не закончена! Но уж простите, что я все еще люблю вашего сына и наших детей и не могу просто взять и забыть их!
В ответ на последние слова Ольга уставила на нее немного влажные, но полные силы глаза.
– Я не забыла их! Если ты, дура, за все это время так и не поняла, что я призываю тебя не забыть, а жить, то проблемы твои еще хуже, чем я думала!
Ксения отставила стакан и наклонилась вперед для усиления своих слов.
– Я не могу жить, зная, что их убийца не просто еще на свободе, а продолжает вредить другим людям. Вы даже не представляете, чем я сейчас занимаюсь и как все серьезно!
– Ксюша, пожертвовав собой ради этой «справедливости», ты не обретешь не то чтобы счастья, даже шанса на жизнь, обычную жизнь… Я знаю, как легко это звучит и как трудно отпустить эту злобу и несправедливость. Мне потребовался год, чтобы начать спокойно спать по ночам и не думать о том, какая ужасная участь упала на нас с тобой.
– Я не могу…
– Не можешь или не хочешь?
Ксения ненавидела такой вопрос, как и все тянущиеся за ним размышления. Все это было уже слишком много раз. Вновь она думает о словах Итана: «обороной войну не выиграть».
– Ксюша, посмотри на меня, – чуть ли не умоляюще обратилась к ней Ольга. – Нельзя жить трагедией, она съедает все хорошее, что еще осталось.
– Мой образ жизни – это то, что помогает мне не просто делать мою работу, а быть вдовой и сиротой.
– Не вини себя за жизнь. Ты не виновата в их смерти.
– А может, я тоже умерла уже?
– Из-за этого ты стала обращаться ко мне на «вы» после их гибели?
Ольга разочарованно осмотрела кухню, цепляясь за окружение, чтобы срезать углы печального итога очередного разговора. Встав со стула, она надела пальто и плотно застегнула, накинула шарф, взяла в руки сумку и, задумавшись, остановилась, не только анализируя сказанное ими обеими, но и желая подвести черту, все еще томимая надеждой вытащить Ксению со дна депрессии.
– Ты не виновата в том, что с ними случилось, никто тебя не винит – никто! У тебя есть все права начать новую жизнь, что не означает забыть. Их любовь была и будет с тобой всегда, но ей требуется жизнь, иначе все то прекрасное, чем они были, все это исчезнет под тем гневом и той болью, которым ты позволяешь жить.
Ольга аккуратно положила связку ключей на стол, вновь взглянув на замкнутую Ксению:
– Когда будешь готова жить, я заберу их обратно.
После этого она достала из сумки небольшую рамку с фотографией внутри и поставила на единственную пустую полку над столом.
– У тебя должна быть хотя бы одна их фотография.
Так же быстро, как Ольга ушла, не закрыв за собой дверь, Ксения резким порывом положила рамку с фотографией вниз. Истаптывая пол, она бродит по квартире, словно заблудшее создание, отсчитывающее шагами оставшееся время до великого суда, надеясь на самый быстрый, должный освободить ее от всех тягот выход.
Пробираясь через скопление противоречий, кое-как получается фрагментировать оба сценария для выявления качества исполнительности каждого из них. Пусть каким-то чуждым ей образом свекровь и смогла начать этакую новую жизнь, но разве не идет тем самым образом обесценивание смертей? Разве простая память о любимых – это не признак одинокого отчаяния? Если нет, то почему же тогда она сама не может просто уйти, оставив себе эту память как то единственное, без чего не быть ей счастливой? Все это какая-то чушь! Если просто забыть убийство, то оно оказывается бессмысленным, а смысл должен быть. В этом и кроется ценность существования – его окончание обязано приносить применимый в будущем результат! Разгорячившись, чуть ли не вслух выкрикивает эти мысли Ксения, ненавидя саму идею о бессмысленности ее мучений. Должна быть цель, причина, значение… или даже предназначение, пусть и отвратная, но какая-то судьба! Она отказывалась и отказывается верить в то, что все случилось просто так. Не может же она вот так взять и уйти, сказав всем тем нуждающимся в ней людям, что она простила себя и отпустила боль, пока все они будут и дальше страдать.
Голова не просто болит, а раскалывается, заставляя упасть на пол и свернуться в позе зародыша. Всхлипывая и издавая рваные стоны, Ксения пытается взять себя в руки и сделать свою работу, особенно с учетом дарованной Итаном власти. Пусть он и не самая надежная фигура на игральной доске, но лучше ей принять его дары и использовать по самому правильному назначению, нежели она попросту упустит власть. Ему ведь все равно, куда интегрировать свое влияние, основанное на чем-то личном и даже скорее наивно детском, чем ответственно взрослом, так что замену найдет быстро. А если тот человек использует шанс не во благо, а, наоборот, сотворит что-то непоправимое? А если пострадают люди? Нет, нельзя упускать такой шанс. Ей прекрасно известно, как сильно вина за ущерб от человеческого фактора отравит ее. В себе она уверена больше, чем в ком-то ином, чьи мотивы вряд ли будут столь благородны, сколь ее. Как минимум из-за этого ей нельзя упускать шанс. Такова ее ответственность, ее… да, предназначение, судьба! Ради этого она и выжила, никак иначе!
Уверенность в непростом стечении обстоятельств крепла, а испытания начинают приносить ей удовольствие за счет преодоления и, следовательно, укрепления значимости цели и инструментов ее достижения. Но стоит ей взглянуть на принесенную свекровью фотографию, как возникает совсем иное восприятие последних событий.
Провоцирует новую реакцию неожиданное и не без причины спрятанное где-то глубоко чувство безопасности. Воспоминания о прекрасном времени возрождаются, словно цветы посреди пустыни, напоминая ей о том самом состоянии – состоянии естественного созидания, когда даже трудная преграда преодолевается общими усилиями, становясь чем-то незначительным, но благотворно утверждающим ценность их единства. Иной мир без запрета на надежду, где лучшее завтра – это неотъемлемая часть любого сегодня, а самый ужасный сценарий никогда не придется прожить одной. А главное – воспоминания дарят доказательства искусственности всех мрачных оттенков, рассеивание коих зависит лишь от ее желания, а не воли сторонних наблюдателей. Ничто не умерло – она просто спрятала это глубоко внутри себя. Неужели у нее все же есть шанс начать – начать просто жить, черпая веру в лучшее из бесконечной памяти? Хрупкость яркого мига обезоруживает. Все вглядываясь в счастливые лица общего семейного снимка, Ксения пытается удержать это состояние ясности и чистоты. Но при малейшем страхе за них все разваливается, реальный мир напоминает ей о лжи воспоминаний, вновь позволяя ощутить адреналин от безграничной власти внутреннего хищника, где лучший момент жизни – это пик превосходства на свободной от всех ограничений охоте.
Опустошенная и обессиленная, застряв на развилке между двумя жизнями, Ксения нашла способ вычленения правильного решения в этой дилемме посредством мнения стороннего человека. Нужен тот, кто на своем опыте знает, с чем она столкнулась как в работе, так и в личной жизни.
Проходит час, другой – а Бенджамин все так же не отвечает на ее звонки. Заместители сухо обещают передать ее просьбы, совершенно игнорируя серьезность намерения увидеть и услышать этого человека. Пожалуй, понимает она в отчаянии, оставаться одной – это условие ее выбора. А влияние ей необходимо именно из-за нежелания самой принимать столь важное решение, где придется взять все последствия на себя. Потому что, признается она себе честно и открыто, тянет ее не в мир, а на войну. Там все проще, нежели медленно выстраивать состав хрупкого счастья, особенно с пониманием, что случившееся в будущем зло могло быть устранено ею же, если бы она не отреклась от охоты. Нет, раз уж даже Бенджамин, и без того игнорирующий ее с момента внедрения Эхо, не хочет брать ответственность, то остается лишь она одна – последняя надежда на хоть какую-то победу. Теперь она понимает, что делает все это не только потому, что не может не делать, а потому, что больше некому.
2
Скоростной поезд то поднимался выше уровня горизонта, открывая взгляду многообразие архитектуры, то плавно опускался вниз под землю, скрывая красоты за окном и словно подталкивая Данакта обратить внимание на людей вокруг себя. И если раньше его замкнутость была обусловлена внешним уродством, то теперь, уже после операции по замене деталей с применением пластической хирургии, ему гораздо труднее выделиться из толпы. Пусть и были тоненькие шрамы на лице, но заметить их непросто, а сам глаз теперь имеет вид человеческого и обладает активным движением в синхронизации с живым.
– Шрамы украшают мужчину, – бодро воодушевлял его Филипп перед посадкой в поезд, – а если кто-то среагирует негативно на них, то и забудь сразу, потому что судить надо не по внешности, а по поступкам, помнишь? Отлично. А еще можешь взять это себе на вооружение, создав интригу перед какой-нибудь девчонкой.
Оказавшись на остановке на высоте десятого этажа между несколькими крупными зданиями, Данакт сначала проследил дальнейшее движение поезда, восхищаясь столько красивой и технологичной системой. Каждая минута казалась ему настоящим сказочным путешествием, чему отдельно способствовало не только ограничение по времени пребывания в Мегаполисе, но и отсутствие преследования и простейшего страха перед чуждостью людей. Он чувствовал себя хорошим человеком, заслуживающим шанс на счастье, местами даже представляя, как снимет в том или ином районе комнату и устроится на простую работу, где познакомится с новыми людьми, найдет первую любовь, станет частью некоей семьи, а то и сможет сплотить новую.
Гуляя по Мегаполису скорее машинально, нежели сознательно выбирая улицы и закоулки в увлеченном путешествии, он не позволял себе раньше времени думать о цели его прибытия. А возможное объявление Бенджамина сравнивалось с появлением разрушителя, наверняка потребовавшего бы сделать что-то незаконное, повесив чуждую обязанность или ответственность, прикрываясь каким-то громким заявлением. Успокаивало Данакта лишь то, что он так и не включил второй чип в голове, спрятав от мира возможность выйти с ним на связь или найти его через компьютер. Агата дала ему коммуникатор, контакта которого у Бенджамина нет. Он не мог не вспомнить свой прошлый опыт в этом огромном городе, тот переполнявший страх с непониманием. И вот он вновь здесь, совершенно другой человек. Так мало времени по цифрам, думает Данакт, а по чувству – словно прошли годы, что не может не удивлять свойством неоднозначной относительности. Интересно, какой будет его жизнь и он сам через, например, год? Насколько необычным ему в будущем может казаться этот самый день, центральным событием которого станет его встреча с отцом?
Денег ему дали предостаточно, к счастью, он вполне зрело понимал их ценность, так что позволил взять себе несколько разных булочек и сел за столом у окна, наслаждаясь самой вкусной едой в его жизни. Кофейня была очень простая и удивительно просторная, при этом обладала крайне уютной атмосферой, придавая ему дополнительную уверенность в грядущем деле. Хотя, ловит он приятную идею, было бы довольно здорово узнать, требуются ли сотрудники: все же не просто так чудное место оказалось прямо через дорогу от многоквартирного дома, где живет его отец. Агата дала адрес квартиры, имя и даже фотографию из Сети, но вот номер для контакта оказался нерабочим, а значит, Данакту надо самому проявить инициативу воссоединения. И, как это часто бывает, последние шаги оказываются самыми трудными, причем настолько, что ему не удается даже встать со стула. Потакая страху и волнению, естественным образом выискиваются отговорки и надуманные доводы в откладывании столько серьезного момента его жизни.
– Почему вы выгоняете меня? – вспоминает Данакт свой отчаянный разговор с Агатой.
– Этого никто не делает, ты смело потом вернешься сюда.
– Так зачем тогда мне уходить, если я уже здесь?
– Если ты захочешь, то вернешься. Но он твой отец, живой и, насколько я знаю, здоровый, не будь пленником страха или обиды, ты выше этого.
– А почему именно сейчас? Я не понимаю!
– Не бывает удобного или лучшего времени, всегда найдется отговорка или причина. Ты ведь не знаешь, что будет завтра с ним или тобой, как и всеми нами, как и не знает никто. Сделай это сейчас, потому что потом уже может быть поздно. А если упустишь этот шанс и больше никогда его не увидишь, подобное будет преследовать тебя очень долго, как преследует многих. Я гарантирую, тебе каждый скажет не медлить, не упускать ценнейшее время.
Тогда Данакт последовал велению Агаты больше из уважения. Сейчас же, спустя два дня, находясь вокруг всех этих прекрасных людей, вот-вот готовый шагнуть в новую жизнь, он переполнен искренней радостью благодаря настойчивость Агаты.
В угловом окне первого этажа стали мелькать тени, подтолкнув Данакта наконец-то совершить акт знакомства. Переполненный возбуждением от встречи, он криво и неловко улыбнулся кассирше примерно своего возраста, поблагодарил за еду и, услышав пожелания о его возвращении, направился прямо к входной двери подъезда. Перейдя дорогу, Данакт вновь взглянул в окно, просто чтобы дополнительно укрепить свою уверенность, да и найти хоть какой-то выход волнению, – но теперь там уже стоял его отец. Лицо его отчетливо выражало сочетание раздражения и усталости, а стоило приглядеться, так в глаза бросаются грязные волосы и недельная небритость с уже заметными мешками под глазами. А еще он с кем-то очень активно разговаривал: как понял Данакт: обессиливающий конфликт происходил с кем-то на другом конце звонка. Отец глядел куда-то в пустоту, нежели его глаза привлек тот или иной объект на улице. Поддавшись неожиданной панике, Данакт сел на скамейку, расположенную рядом с входом, прячась за спиной отца.
Он и сам не знает, как такое придумал, но его интерес к тому, чем сейчас живет последний родитель и почему он в таком состоянии, превысил все остальные идеи. Чувствует ли он себя трусом оттого, что решил подслушать разговор, применив усиленный слух? Да, еще как, поступок труса.
– … Хватит, тихо, стоп! Я услышал тебя, но пока не могу быть с ними, как ты этого не понимаешь? Девочкам и так трудно, им сейчас нужна опора, кто-то кто приглядит за ними, пока я осваиваюсь. У меня, между прочим, бизнес вот-вот сгорит, если повезет и я получу страховку от погромов, то тогда, возможно, смогу все удержать на плаву! Да мне… что ты заладил как сорока, ты им дед, между прочим, возьми к себе на пару недель… Не надо тут мне напоминать о Лене – да, они потеряли маму, я знаю, урод, спасибо, что напомнил, но именно из-за этого сейчас им нужен кто-то рядом, а тебя они любят. Правда, не пойму, за что, но все же! Не перебивай! Мне нужно заняться похоронами жены, ее убили эти протестующие прямо в нашей аптеке, которая также разрушена, так что не смей мне говорить о том, как тебе трудно! Нам пришлось покинуть Колкол, наш родной город, девочки только перешли в пятый класс, мы открыли еще две аптеки! Я не хочу больше кричать, я устал, у меня много работы, и мне нужна твоя помощь, отец! Сделай хоть что-то полезное!
Все это время Данакт сидел на скамье, молча и смиренно смотря куда-то в пустоту перед собой. Дальше не было смысла продолжать: выдуманная картина развеялась настолько быстро, насколько трудно ему теперь пытаться воспроизвести те уникальные ощущения от желанных образов. Помимо общей угнетающей атмосферы, сама история и связанные с ней проблемы ошарашивали глубокой степенью личной трагедии, настолько жирно выделяясь на фоне всего известного Данакту, что представить любые иные слова или идеи в радиусе отца было невозможно. Он так поглощен несправедливым ужасом, что даже не может позаботиться о дочерях – сводных сестрах Данакта. А еще есть любимая жена, чью гибель вдовец будет оплакивать довольно продолжительное время, не говоря уже об оставшемся бизнесе. Данакт выстраивает всю картину их жизни и удивляется лишь тому, как он мог представить себя ее частью.
Встав и не оглянувшись в сторону окна, он в скором темпе уходил куда-то вперед. Смесь личной несправедливости и обиды играла своими привычными нотами, рождая внутри него комок детской злости. Но внезапно борьба с этим мерзким состоянием оказалась легче ожидаемого – три недели в окружении взрослых рациональных людей явно пошли на пользу. Аккуратно взвешивая все услышанное, Данакт все же ищет лазейку для естественного внедрения в ту семью, всерьез задумываясь о том, что, возможно, как раз такой человек, как он, сейчас и нужен им. Дополнительная моральная поддержка будет очень кстати, а его хакерский потенциал упростит их финансовое положение и сможет помочь с бизнесом! Пусть он и чужой для них, но все же родственник, часть семьи, а значит, у него есть право проявить себя! Может, это его шанс сделать все правильно – не мог же он случайно оказаться в этом месте и в этом время, дабы услышать откровение отца?
Все это вспыхнувшее воодушевление прогорело уже через несколько минут, стоило ему остановиться на небольшой площади, где взрослое суждение сразу взяло верх над чувствами. Разумеется, то было слишком банально и скорее походило на наивную надежду, нежели на вразумительное решение как для него, так и для семьи. Помимо того что он для них чужой человек, так еще и открытие о потерянном ребенке может создать новый разлад, вставив клин между отцом и дочерями… Может быть, самое верное решение – это бездействие?
Несомненно, такое решение дается с трудом, все же рассчитывал он на абсолютно противоположный итог. Но, развивая мысль об удивительном стечении обстоятельств, Данакт вполне легко приходит к вердикту, что еще не все потеряно. Да, сейчас им лучше не мешать переживать трагедию, но почему бы не повторить попытку через год? Может быть, даже меньше, ну или же просто найти способ подружиться, опустив детали кровного родства. Вариативность очень способствовала усмирению неудачи, позволяя преодолеть и ту самую тухлую ревность, заставляющую чувствовать личное оскорбление от факта наличия у отца других детей. Неправильные мысли так и пробиваются: на их месте должен был быть он, а раз это не случилось, то, значит, с ним что-то не так? А еще у них была и мама, в то время как свою он не помнит, да и условия проживания разнятся достаточно сильно, чтобы испытать искреннюю зависть, порождающую предвзятую злобу в адрес на самом деле ни в чем не виноватых детей.
Данакт выдохнул и, закрыв глаза, постарался закрепить взрослое суждение, напоминая себе о том, что нельзя никого винить, потому что справедливости толком не существует. Куда больше ему нравится думать о том, насколько его отец любящий родитель, способный заботиться о дочерях даже в такой сложный момент жизни. А значит, наверное, как минимум он хочет верить в то, что и сам неплохой человек. И вот это, очень гармоничное и будто бы заранее кем-то придуманное, подтолкнуло его к развитию этого удивительного свойства. Идти по стопам отца и быть, как и он, готовым помочь другим, несмотря ни на что, – это очень понравилось Данакту, как некий закон или правило, укрепляющее в нем нечто приятное и правильное, что больше ощущается, нежели объясняется. А еще этому очень способствует новая визуализация, как Агата и Филипп впечатлятся его умом и столь умелым преодолением тяжелой для сердца преграды, поставив благо других людей выше своего.
Под этим комплексным вдохновением Данакт довольно быстро нашел способ применить свой потенциал. Будоражащее чувство значимости вело его через встречающий вечер Мегаполис, чье освещение преобладало над теряющимся за высотками солнцем. Люди вокруг активно спешили по своим делам, создавая живой поток движения, частью которого Данакту нравилось быть целиком и полностью. Мегаполис отныне виделся ему не пугающим местом со множеством мрачных уголков, а центром жизненной силы, воспитывающей в нем веру во всевозможность, становясь этаким примером бесконечной метаморфозы взаимоотношений между людьми, искореняя такое понятие, как одиночество.
Поток принес его к дверям того места, о котором он никогда бы и не узнал, если бы некоторое время назад не сделал добрый поступок, помогая женщине спастись со своим ребенком от злостных преследователей. Роза оставила ему специальную визитную карточку, там был адрес и доступные контакты. То был один из многих центров психологической помощи, ориентирующихся в первую очередь в вопросах семейных ценностей, что лишний раз подчеркивает символизм всех последних событий в жизни Данакта. Место было непримечательным, аккуратно интегрированным в очень длинный жилой дом, где по соседству было еще множество вывесок. Только он оказался внутри, как его сразу же встретила очень яркая на вид и эмоцию девушка, преисполненная любопытством и неприятным ему надоедливым нравом. Она сразу же попыталась взять его куртку, которую он даже не думал пока снимать, а после начала предлагать разные варианты процедур, толком не позволяя вставить и слова, забалтывая настолько, что он еле сдерживался от резкого прерывания, но все же то было бы грубой манерой поведения, чего он старался избегать. Наконец, после множества перечислений неизвестных ему терминов и имен специалистов, она задала самый главный вопрос, при этом умудряясь властно и хитро смотреть ему прямо в глаза:
– Что в итоге угодно вашему желанию, юноша?
Данакт пусть и чувствовал себя некомфортно, но старался не акцентировать на таком пустяке внимание.
– У меня есть вот такая карточка. – Она с особым театральным изумлением и грацией движений взяла ее в руки и улыбаясь вновь вцепилась глазами в Данакта. – Да, вот, мне… мне ее дала женщина, я помог ей, а она сказала, что здесь, если надо, могут помочь и мне. Но я пришел сюда… чтобы сам, если нужна помощь или есть работа, как-то… приобщиться.
– Это же чудесно! Вы, молодой человек, – то, что нам нужно. Несмотря на возраст, а я могу заметить, красавец ты наш, что пока совершеннолетие не достигнуто, мы берем лишь стажеров, но это еще лучше…
– Я бы очень хотел, – все же решил он перебить, что в ее лице не сыграло ни одной мышцей, – если возможно, узнать, как поживает моя знакомая, все ли у нее хорошо, да и, может быть, увидеться с ней.
– Могу лишь позавидовать вашей подруге, не у всякого найдется такой заботливый друг. Но мне нужно имя, чтобы вознаградить ваше беспокойство.
– Ее зовут Роза, а ее дочь – Клара.
Лицо девушки изменилось, словно кто-то невидимый повлиял на ее мышцы, как руки ребенка влияют на пластилин. Яркость красок сначала сменилась опустошением в глазах, а после перед ним оказался будто бы и вовсе другой человек. Искренняя скорбь спровоцировала у Данакта пока что неопределенный, но очень сильный страх. Девушка аккуратно указала ему на стоявший рядом диван. Лишь когда они сели, она заговорила крайне необычным тоном, словно сама не знала, сочувствовать ему или злиться на причину:
– Очень жаль, что мне приходится такое говорить, а тебе такое слышать. Роза была убита грабителем неделю назад.
Шокирующая новость чуть ли не лишила его дара речи.
– Как… А что с ребенком? Как ее дочь – Клара? Она…
– Скажи, пожалуйста, насколько хорошо ты знаком с Розой? – очень необычным тоном с испытывающим взглядом задала она вопрос, родив в Данакте щекочущее чувство тревоги. – Изначальная новость об убийстве Розы шокировала нас, она была частью нашей семьи, многим помогала и всегда славилась бескорыстной любовью ко всем и каждому.
– Хватит, говорите уже прямо! – вырвалось из него с неожиданной силой.
– У нее никогда не было ни дочери, ни сына. Тот ребенок, которого ты назвал Кларой, к нашему ужасному сожалению, был украден ею же у несчастной семьи. Разумеется, ребенка вернули. Как только мы узнали, что последние три недели у нее было на руках не усыновленное дитя, а похищенное, то сразу же связались с родителями и восстановили семью.
Обескураженность пробралась до самых костей, вынуждая бороться с приступом паники, чьи корни произрастают еще с момента знакомства с отцом. Если бы не предательство Розы, то вынужденный уход с порога родителя со временем рассосался бы, а так – одно наложилось на другое, разрушив юношеский оптимизм. Он не понимает, чем заслужил такое, как и не хочет быть причастным к Розе, но не может, потому что… а ведь он помог ей спрятать младенца от настоящих родителей, значит, является участником чудовищного кошмара для них!.. Данакт еле стоит на ногах, его разрывают во все стороны самые жестокие чувства и мысли, будто бы отнимая последнюю веру в добро и справедливость. Как же так? Если он настолько слеп и слаб, что им легко манипулируют, то кому тогда вообще верить? Почему мир к нему так жесток?! Возможно, он и правда не заслуживает родителей и счастья, как слабое и глупое создание, настоящий урод, как снаружи, так и внутри.
Находясь под влиянием колтуна из болезненных чувств, он услышал голос, причем не в голове или где-то рядом, а издалека. Пришло понимание: он не нормализовал слуховой аппарат, что позволило при концентрации слышать далекие от него звуки. Видимо, подметил он для себя на будущее, стресс влияет на его функции не меньше, чем сила воли. Но самое главное – этот голос ему знаком. Начав оглядываться, чтобы уловить источник, Данакт уже прекратил обращать внимание на все вокруг. Его волновало это… что-то такое знакомое, будто бы спасительное из этой ужасной и несправедливой истории с Розой. А что если это она, а его дурят? Тогда он вдвойне глупец! Начав бродить в полной смуте догадок, пока девушка вызывала начальство, Данакт уловил направление – откуда-то из дальней комнаты этого места, причем даже не в подвале, а именно здесь, на этом этаже. Возможно, его вело отчаяние и вынужденное спасение от открывшейся истории обмана, дополнившей и без того разочаровывающий день, а может быть, все дело в попытке удержать от распада то самое существование добродетели внутри него. Он цепляется за это всеми силами, напрямик идя через коридор, игнорируя причитания сотрудников и даже одного охранника, который не выдержал единственного удара железной рукой по лицу. Данакт понимал: он сам не свой, поддался гневу больше обычного, познавая неестественное для себя состояние.
Быстро открыв запертую дверь, он оказался в скудном помещении, сразу же найдя источник голоса. На двух стульях в складском помещении сидели двое – Номад и Сепия. Те самые ребята, которым он помог выбраться со склада ЦРТ, где потом они же увезли его на автомобиле подальше от места, как оказалось, полностью забитого роботами. Данакт не знал, как реагировать: само их присутствие удивляло не меньше статуса пленников.
– Помоги нам скорее. – Умоляющая просьба Сепии не могла быть им проигнорирована.
– Что тут происходило? – спешно спросил шепотом Данакт, глядя на обессиленных близнецов, пока развязывал веревки.
– Лучше скажи, как тут оказался ты? – Побитый Номад встал перед Данактом, защищая сестру.
– Да я тут вообще случайно, услышал Сепию и пришел! Не благодарите! – В этот раз он не готов был терпеть напор Номада.
– Заткнитесь оба! Слышите?
Не успел Данакт напрячь свой слух, как их окружил яркий свет. Через секунду, полностью обездвиженный, он падал в собственные сновидения быстрее, чем успел запомнить хоть что-то перед тем, как полностью потерял сознание.