На пути к новой пенитенциарной ролевой парадигме

Получается, попадая в места лишения свободы, человек утрачивает естественное для себя состояние, перестаёт быть «определяющей причиной своих действий». Чтобы сохранить это состояние, осуждённые и пытаются «освободиться» (реакция) от «власти» (воздействия) администрации исправительного учреждения, чтобы установить свою «власть» и тем самым обеспечить себе «свободу». Данные попытки могут носить как локальный характер (отдельный осуждённый), так и масштабный (группа осуждённых).

Имеющиеся объективные противоречия между осуждёнными и сотрудниками возникают по поводу разности потребностей в исполнении и отбывании наказания. Например, у осуждённых есть потребность в «свободе»^[71], а у сотрудников – потребность в послушном поведении осуждённых и отсутствии эксцессов^[72]. И если пенитенциарный процесс не удовлетворяет потребности его «плохих» участников (внутренних потребителей процесса), степень девиации (реакции от воздействия, реакции от реакции) будет увеличиваться.

Взаимные противоречивые требования к противоположным ролям (воздействие – реакция, реакция на реакцию) и есть пенитенциарный ролевой конфликт. Например, сотрудник видит роль осуждённого как послушного исполнителя, а потому требует от него исполнения внутренних правил. Осуждённый же воспринимает сотрудника как лицо, от которого он зависит, поэтому требует большей независимости. Из приведённой модели конфликта видно, что одна потребность удовлетворяется за счёт другой, поэтому спор не может быть решён выгодно для обеих сторон.

При подобных ролевых притязаниях пенитенциарный конфликт становится «конфликтом с нулевой суммой»^[73], т. е. победа одной стороны влечёт поражение другой.

Как утверждал один из классиков конфликтологии Льюис Козер, подобные конфликты свойственны закрытым (унитарным и ригидным) обществам. Структура такого общества поделена на два враждебных класса, противоречия между которыми подрывают общественное согласие и грозят разрушить социальный порядок революционно-насильственным путём^[74].

Потребность осуждённых в большей «свободе» от власти сотрудников и попытки «освободиться», находясь в тюрьме, описывал в своей работе «Эмансипация осуждённых» голландский учёный Г. Франке. Эмансипация означала, что властные отношения между осуждёнными с одной стороны и охранниками, администраторами, судьями и политиками с другой могут смещаться в пользу первых^[75].

Процесс «освобождения» осуждённых от «власти» администрации исправительного учреждения можно обозначить и другим термином – «манумиссия». Это слово происходит от латинского manumissio – «освобождение из-под власти» (manus – «рука», mitto – «отпускаю»)^[76]. «Освобождение» достигается как сотрудничеством (в том числе крайне деструктивной формой – подкупом), так и борьбой (в том числе крайне деструктивной формой – насилием).

Действительно, лишения или ограничения, и в первую очередь невозможность удовлетворения потребностей (депривация), являются источником конфликтогенов. Естественной потребностью осуждённых, сопряжённой со свободой, которой они лишены, также является социальное и эмоциональное взаимодействие, чего они тоже лишены. По мнению специалистов, именно ограниченное взаимодействие (т. н. сенсорный голод) приводит к стрессовому состоянию и может вызывать у человека временный психоз или психические нарушения^[77]. В противоположность сенсорному голоду в отношении общения с родными и близкими людьми (и в целом – в связи с выборочным общением) у осуждённого может начаться сенсорное перенасыщение, вызванное нахождением в тесном контакте с другими заключёнными.

Наблюдения показывают, что среди сотрудников уголовно-исполнительной системы принято считать, что они тоже «сидят», т. к. бо́льшую часть времени эти люди проводят в непосредственном контакте с осуждёнными. Как отмечают некоторые авторы, сотрудники администрации являются невольными «узниками» своей работы^[78]. Все это ведёт к деформации их сознания и эмоциональных проявлений. Результаты научных исследований неоднократно подтверждали, что сотрудники уголовно-исполнительной системы, непосредственно контактирующие с осуждёнными, очень подвержены стрессу, профессиональному выгоранию и т. д.^[79].

Понимание свойств стрессовости с точки зрения физиологии позволяет не только описать неизбежность конфликтов в местах лишения свободы, но и неизбежность крайних форм их разрешения.

Автор термина «стресс», психофизиолог У. Кеннон, исследуя данное явление, пришёл к выводу, что при сильных переживаниях организм мобилизируется для устранения возникшей угрозы. Учёный доказал, что при стрессе человек готов всего к двум реакциям: fight-or-flight (бить или бежать)^[80]. Таким образом, с точки зрения физиологии, пенитенциарные конфликты могут сопровождаться насилием, потому что «убежать» некуда – остаётся только «бить».

Рассмотрев перечисленные выше факторы неизбежной конфликтности в местах лишения свободы, можно сделать вывод, что общей или системной причиной этого являются принудительные условия изоляции индивида, а прогрессивная система исправления создаёт среду для дальнейшего развития конфликта, который в итоге завершается насилием.

Придя к пониманию причин не только конфликтности пенитенциарного процесса, но и неизбежности насилия в ходе его развития, возвратимся к необходимости формулировки критериев его оценки.

Действительно, в текущих условиях сложно не только оценить эффективность пенитенциарного процесса, но и представить, как она достигается. Если исходить из определения понятия прогрессивной системы, пенитенциарный процесс будет эффективным в том случае, когда большинство осуждённых станет «послушно» себя вести, тем самым оправдывая принцип, заложенный в данной системе. При этом возникают следующие вопросы: будут ли они хорошо себя вести без давления сотрудников – просто зная, что получат больше благ? Скорее всего, нет. Даёт ли система гарантию, что осуждённые, которые были «послушными» в колонии, останутся таковыми и после освобождения? Безусловно, нет: освобождённый человек попадёт в другие условия, которые могут спровоцировать его на дальнейшие преступления.

Если же пенитенциарный процесс невозможно охарактеризовать как эффективный и, соответственно, нельзя оценивать с точки зрения эффективности, необходим иной критерий оценки – например, критерий его адекватности^[81].

Процесс, отвечающий критериям адекватности, означает, что в нём учитываются как требования безопасности, так и необходимость адекватных мер воздействия. Таким образом, пенитенциарный процесс должен быть адекватным в отношении заявленной цели. Для этого необходимо понимать, зачем применяется та или иная мера воздействия, зачем вводится (снимается) ограничение и т. д. Без этого пенитенциарный процесс теряет всякий смысл и оборачивается регрессом, превращаясь в бессмысленную борьбу за власть ради власти.

Если же насильственные преступления есть результат или следствие конфликта, порождённого изоляцией и прогрессивной системой, необходимо выяснить, от чего зависит его динамика – от складывающейся в конкретном исправительном учреждении системы отношений (т. е. самого пенитенциарного процесса) или же от действий отдельных сотрудников и осуждённых.

2.2. Причины регрессивного генезиса пенитенциарного процесса

Продвижение к цели (процесс) в условиях системных противоречий (конфликтности) может обернуться регрессом (удалением от цели). Это становится возможным в случае непонимания долгосрочных перспектив теми лицами, от которых зависит процесс (руководителями, организаторами). Регресс пенитенциарного процесса происходит по тем же причинам и проявляется в том, что имеющиеся противоречия разрешаются с позиции унижения и насилия.

Анализ научной литературы и собственные практические наблюдения позволяют сделать вывод о том, что существует всего два негативных явления, с которыми связывают насилие и другие девиации в исправительных учреждениях:

• криминальная оппозиция^[82] (тюремная субкультура) осуждённых;

• злоупотребление властью^[83] сотрудниками исправительного учреждения (abuse of power).

Практически каждый эксцесс (жалобы, членовредительство, отказ от приёма пищи, оскорбление, суицид, побег, дезорганизация и т. д.), происходящий в исправительном учреждении, можно связать с данными феноменами. Однако не все теоретики и практики рассматривают эти отклонения с позиции их единого источника или же как результат пенитенциарного процесса. Как правило, если происходит эксцесс, то в качестве его источника указывается сам «виновный». Таким образом, если осуждённый совершил акт членовредительства, то причина этого заключается в его эмоциональной неустойчивости или характере, негативном отношении к требованиям режима. Если же сотрудник ударил осуждённого, то причины, в принципе, те же: негативное отношение к осуждённому, эмоциональная неустойчивость представителя администрации и т. д. Подобный диспозиционный подход не всегда учитывает значение конкретной ситуации и действия системы, которые либо провоцируют то или иное поведение, либо имеют границы допуска различных отклонений. При данном подходе ищут виноватого, но не системные причины отклонений. Ролевой же подход рассматривает поведение индивида как роль, интегрированную в пенитенциарный процесс. Данные категории неотделимы друг от друга и представляют собой единое целое, личностные же характеристики влияют на роль, но при этом не меняют её.

Если обратить внимание на девиации не как на отдельные события, а как на часть системы пенитенциарного процесса, то они будут рассматриваться как способы участия в конфликте. Таким образом, их источником будут главные потребности – «власть и свобода», т. е. способы их использования, захвата и удержания. Поэтому указанные феномены – это скорее следствие, чем результат пенитенциарного процесса. Регресс пенитенциарного процесса характеризуется состоянием и масштабом конфликта, а также показывает, что «власть» неустойчива.

Чтобы объяснить, каким образом это происходит, приведём описание исследования ролевых пенитенциарных конфликтов – «Стэнфордского тюремного эксперимента», проведённого в августе 1971 г. социальным психологом Ф. Зимбардо^[84]:

«Основной задачей данного эксперимента являлось изучение психологических последствий тюремной жизни. Для этого была создана имитация тюрьмы, подобрано 24 кандидата (из числа студентов) для участия в эксперименте (исключались кандидаты с психологическими проблемами, медицинскими недостатками, с наличием судимостей), а также приглашены профессиональные консультанты – бывшие сотрудники исправительных учреждений и заключённые. Кандидатов в рандомном порядке поровну разделили на две роли: “охранники” и “осуждённые”.

Автор эксперимента описал его суть так: “Мы хотим поместить хороших людей в плохую ситуацию и посмотреть, кто победит”.

“Охранники” не проходили специальную подготовку. Вместо этого они были свободны и могли делать всё, что, по их мнению, необходимо для поддержания правопорядка. Поэтому они составили собственный свод правил, который и ввели в действие.

В ходе эксперимента анализу подверглось поведение как “осуждённых”, так и “охранников”, которые, обличённые властью, оказались в новой для себя роли.

В начале эксперимента “осуждённые” не воспринимали приказы “охранников” всерьёз и пытались отстоять свою независимость. “Охранники” же, по мере привыкания к своей роли, пытались утвердить власть. Это и стало началом серии прямых конфликтов между “охранниками” и “осуждёнными”.

Одной из форм наказания, которую “охранники” начали применять к “осуждённым” за непослушание (например, отказ от переклички), стали отжимания. Один из “охранников” даже наступал на спины “осуждённых”, когда те отжимались, и заставлял других “заключённых” делать то же.

Первый день прошёл без происшествий, однако утром второго дня вспыхнуло “восстание”, к которому “охранники” не были готовы. “Осуждённые” сорвали с себя бирки и забаррикадировались в камерах, прислонив кровати к дверям. “Охранники” были рассержены и расстроены, ведь “осуждённые” к тому же начали насмехаться и оскорблять их.

Для подавления “восстания” ночная смена добровольно осталась на дежурстве, чтобы поддержать утреннюю. “Стражники” объединились и решили применить силу: они достали огнетушитель, выпустили струю углекислого газа и заставили “осуждённых” отойти от дверей.

“Охранники” врывались в каждую камеру, раздевали “осуждённых” догола, выносили кровати, загоняли зачинщиков “бунта” в одиночную камеру и начинали запугивать.

Так “восстание” было временно подавлено. “Охранники”, понимая, что противостояние может повториться, разработали новую тактику влияния на “осуждённых”, которая состояла в создании т. н. “привилегированной ячейки” из числа “арестантов”.

В результате трём “осуждённым”, наименее вовлечённым в беспорядки, были предоставлены особые привилегии. Им вернули форму и кровати, разрешили вымыться, почистить зубы. Остальным – нет. Привилегированные “осуждённые” также получили улучшенное питание, которое они употребляли в присутствии “сокамерников”. Это привело к нарушению солидарности среди коллектива “осуждённых”.

Некоторые из “осуждённых”, в основном из числа зачинщиков, теперь думали, что люди из привилегированной камеры – доносчики. Получилось, что за короткое время “осуждённые” перестали доверять друг другу.

Первым выводом эксперимента стало то, что подобная тактика разделения осуждённых поощряет агрессию среди лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, тем самым отклоняя её от сотрудников тюрьмы.

“Охранники” же разделились на три типа:

• жёсткие, но справедливые, которые следовали тюремным правилам;

• “хорошие парни”, которые оказывали “осуждённым” небольшие услуги и никогда их не наказывали;

• “садисты” – люди этого типа наслаждались властью.

Примечательно, что ни один из предварительных личностных тестов не смог выявить данных наклонностей.

Единственной связью между личностью и тюремным поведением стал вывод о том, что “осуждённые”, для которых была характерна высокая степень авторитаризма, выдерживали авторитарную тюремную среду дольше, чем остальные.

При этом “осуждённые” по-разному справлялись со своим чувством разочарования и бессилия. Некоторые “бунтовали” или дрались с “охранниками”, объявляли голодовку. Четверо отреагировали эмоциональным срывом, что стало неким способом избежать этой ситуации. У одного заключённого развилась психосоматическая сыпь по всему телу, когда он узнал, что его не “освободят”. Другие просто вели себя хорошо, делая всё, что хотели от них охранники.

К концу исследования среди “осуждённых” уже не было никакого группового единства – осталась лишь кучка изолированных индивидуумов, цепляющихся друг за друга, как военнопленные или госпитализированные душевнобольные. “Стражники” же получили полный контроль над тюрьмой и теперь требовали слепого повиновения от каждого».

Эксперимент был прекращён досрочно: исследователи поняли, что создали чрезвычайно критическую ситуацию, в которой «осуждённые» отступали и вели себя патологически, а у некоторых «охранников» проявились садистские наклонности.

Понаблюдав за условной тюрьмой всего шесть дней, учёные сделали вывод, что тюрьмы дегуманизируют людей и превращают в бездушные объекты, вселяя в них чувство безнадёжности. Что же касается «охраны», то стало понятно, как легко, оказывается, можно превратить обычных людей в садистов.

Результаты данного исследования имеют глубокое теоретическое и прикладное значение. Ф. Зимбардо и его коллеги раскрыли важный принцип трансформации вполне обычных людей в насильственных преступников под влиянием системы и ситуационных факторов. Данный принцип они назвали «эффектом Люцифера»^[85].

Схематично регрессивный генезис пенитенциарного процесса можно представить следующей цепочкой развития (по принципу «стимул-реакция»): принудительная изоляция → появление «плохих» осуждённых (объединение в неформальные организации, создание субкультуры) → усиление давления администрации для подавления «плохих» осуждённых и (или) привлечения «хороших» → ответная реакция и т. д.

Таким образом, получается замкнутый круг.

Исторически субкультура осуждённых возникла в качестве естественной обратной реакции на изоляцию и другие меры принудительного характера. При этом стоит отметить, что подобная субкультура не является исключительным феноменом отечественных исправительных учреждений – она существует во многих странах. Общность осуждённых способствует возникновению неформальных организаций и созданию собственных, особых правил поведения (т. н. тюремной субкультуры), что позволяет людям освобождаться от негативных психических состояний^[86] и преобразовывать окружающую их действительность в своих интересах^[87]. Логично и то, что акторами данной субкультуры становятся лица, обладающие лидерскими качествами и профессионально связывающие свою жизнь с совершением преступлений. Находясь на свободе, они, как правило, существуют по «стадному» принципу в виде шаек, банд, преступных сообществ и т. п. Но в местах лишения свободы они естественным образом, за счёт определённой «идейной» сплочённости, представляют собой «правящую партию».

Подробное рассмотрение особенностей тюремной субкультуры не является задачей текущего исследования, но для общего понимания значения этого явления в контексте ролевых конфликтов и в целом пенитенциарной преступности необходимо кратко затронуть его основные характеристики.

Исследованиям т. н. криминальной (тюремной) субкультуры посвящены работы большинства учёных-криминологов, в которых онисвязывают данное явление с насильственными пенитенциарными конфликтами.

Не вдаваясь в довольно долгие рассуждения относительно определений понятий «криминальная субкультура» и «тюремная субкультура», отождествим их в рамках данного монографического исследования и определим как некую идеологию, т. е. неформальную систему идей, которая выражает мировоззрение (интересы, идеалы) представителей преступного мира. Тюремная субкультура распределяет её представителей в соответствии с определённой стратификацией, на «вершине» которой находятся т. н. «воры в законе», или, говоря юридическим языком, лица, занимающие высшее положение в преступной иерархии (данное положение с апреля 2019 г. уголовно наказуемо – ст. 210.1 УК РФ).

Следующими категориями понисходящей иерархической леснице являются «положенец»^[88] и его «заместители», которые именуются «смотрящими».

Самая многочисленная категория осуждённых, согласно терминологии тюремной субкультуры, называется «мужиками». Внизу тюремной иерархии находятся т. н. «отверженные» – дезадаптивная категория осуждённых (активные или пассивные гомосексуалисты, жертвы сексуального насилия и т. д.).

Представители тюремной субкультуры считают, что имеют полное моральное право диктовать и навязывать свои устои жизни в местах лишения свободы. При этом основным их утверждением является фраза: «Кто не с нами, тот против нас».

Идеологически представители тюремной субкультуры противопоставляют себя официальным властям (в частности, администрации исправительного учреждения), препятствуют сотрудникам в выполнении ими служебных обязанностей, отказываются от выполнения законных требований администрации, нарушают установленный порядок отбывания наказания, организуют доставку запрещённых предметов на территорию учреждения, пытаются установить т. н. «воровскую власть», противопоставляя себя официальным органам государственной власти, а также насаждают криминальную идеологию, которая выражается в отрицании общепринятых моральных принципов и главенствующей роли права, пропаганде насилия и вражды по отношению к сотрудникам уголовно-исполнительной системы и правоохранительных органов в целом^[89]. По сути, они создают параллельную систему власти, норм поведения и ценностей. Тем самым осуждённый, в особенности впервые лишённый свободы, который ранее не сталкивался с нормами тюремной субкультуры, попадает в систему двойных стандартов (нормы права и неформальные нормы) и вынужден лавировать между двумя центрами власти. При этом стандарты настолько противоречивы, что нарушение одних норм вызывает одобрение противоположной группы лиц, и наоборот.

На жаргоне носители основ тюремной субкультуры именуются «чёрными». Также, по аналогии, неформально называются и исправительные учреждения («чёрная зона»), в которых данные лица идут на компромисс или вступают в противодействие с сотрудниками администрации, тем самым обеспечивая себе определённый комфорт в период отбывания наказания.

Некоторые авторы отмечают, что администрация исправительного учреждения тоже может опираться на группировки осуждённых отрицательной направленности для поддержания порядка^[90]. Американские учёные Г. Сайкс и Д. Матза в своём исследовании указывают, что «в тюрьме могут совпадать интересы администрации и тюремных лидеров в поддержании контроля над большей частью осуждённых»^[91]. Представляется, что одна из причин, почему это происходит, следующая: в конфликте всего два основных пути разрешения – либо «уничтожение» противника, либо переговоры с ним. Поэтому в тех учреждениях, где администрация не может выиграть конфликт с уголовными лидерами, приходится «договариваться».

Однако в конфликте с нулевой суммой, когда победа одной стороны влечёт поражение другой, подобный «договор» является иллюзорным, т. е. это не классический договор, где учитываются все потребности сторон, а симулякр договора, в котором одна сторона думает, что противоположная сторона удовлетворяет её потребности. Ценой такого договора при мнимой стабильности обстановки в учреждении являются постоянные попытки осуждённых расширить сферу своих деструктивных интересов – например, наладить каналы поступления запрещённых предметов (мобильных телефонов, наркотических средств и т. п.) на территорию колонии и, как следствие, локальные конфликты отдельных осуждённых и сотрудников, возникающие по факту изъятия запрещённых предметов.

В 2019 г. в ходе внепланового обыска несколько осуждённых, отбывающих наказание в ИК-12 ГУФСИН России по Ростовской области, решили передать имеющиеся у них запрещённые предметы лицам, отбывающим наказание, из другого отряда. При попытке сотрудников исправительного учреждения изъять данные предметы, некоторые осуждённые напали на них и стали наносить удары руками и ногами^[92].

Опять же, идеологически противоположной данной категории осуждённых группой являются лица, которые открыто содействуют администрации и, как правило, назначаются на различные должности (дневальными и т. д.). Неформально их называют «красными», или «активом». Нормы тюремной субкультуры игнорируются ими либо отрицаются. Соответственно, исправительные учреждения, в которых администрация не идёт на компромисс с лидерами уголовно-преступной среды, а укрепляет свою власть за счёт «актива», неформально называются «красными зонами».

Как правило, «актив» формируется из бывших акторов тюремной субкультуры. Например, это происходит, когда осуждённый нарушает нормы данной субкультуры и его изгоняют из сообщества. Из чувства мести либо по иным мотивам бывший «чёрный» становится «красным». Такие «активисты», лишаясь идеологических рамок, преследуют лишь меркантильные интересы, а основным их мотивом является сохранение власти над осуждёнными и личной манумиссии.

«В 2017 г. были осуждены три «активиста» ИК-2 ГУФСИН России по Свердловской области за вымогательство и убийство осуждённого.

Согласно материалам уголовного дела, жертвой «активистов» стал осуждённый Ш., у которого они ежемесячно вымогали 5000 рублей под угрозой физической расправы. Однако осуждённый отказывался платить. После очередного отказа мужчина был избит и от полученных травм скончался^[93].

Западные исследователи также делают вывод о наличии разделения осуждённых на различные страты. Например, по аналогии с отечественными «мужиками», есть название и у американского «среднего класса» осуждённых: «квадратный Джонс»^[94]. Существуют и другие деления осуждённых. К примеру, Джеймс Б. Джейкобс в работе «Стратификация и конфликты между осуждёнными» указывает на то, что лица, отбывающие наказание, делятся по расовому, политическому и религиозному признакам^[95].

Стоит отметить, что в современных отечественных реалиях тоже появляются новые группы осуждённых, которые представляют угрозу нормальной деятельности исправительного учреждения, причём формируются они не вследствие приверженности к криминальной идеологии, а на основе радикальных религиозных взглядов^[96].

Если «чёрные» и «красные» – управляющее меньшинство, то «средний класс» осуждённых, т. н. «мужики», – управляемое большинство. При этом объём власти как «чёрных», так и «красных» зависит от администрации учреждения.

Мы видим, что и в «чёрных», и в «красных» колониях сотрудники могут действовать через неких представителей из среды осуждённых. Данный принцип делегирования полномочий (как некая аксиома, применимая к любой власти, основанной на принуждении) был описан В. Соловьёвым так: «нравственная проповедь, лишённая объективных посредств (посредничеств – прим. Н. С.) и опор в чуждой ей реальной среде, осталась бы в лучшем случае только невинным пустословием»^[97], т. е. без опоры власти на социальную группу ни одна директива не смогла бы реализоваться. Поэтому администрация учреждения естественным образом через «лидеров мнения» – как назначенных («актив»), так и самопровозглашённых («криминалитет») – влияет на поведение заключённых.

Далее рассмотрим следующее негативное явление, с которым связывают причины насильственных пенитенциарных конфликтов, – злоупотребление властью со стороны сотрудников исправительных учреждений, мотивом для которого является поддержание порядка и контроля поведения осуждённых. Злоупотребление может проявляться в расширении границ делегирования власти (предоставление бо́льших полномочий, незаконных дополнительных льгот и т. п. некоторым заключённым) и границ лишения свободы (усиление незаконных мер давления, принуждения, унижения и т. д. к отдельным лицам).

Итак, де-факто и де-юре осуждённые находятся в полной зависимости от администрации исправительного учреждения. Власть сотрудников распространяется вплоть до влияния на условно-досрочное освобождение, что, с учётом ранее приводимой классификации потребностей осуждённых (см. пар. 2.1), имеет крайне важное значение.

В своих исследованиях Ю. Антонян приводит следующие способы злоупотребления властью сотрудниками исправительных учреждений:

• применение представителями администрации насилия к осуждённым (от словесных оскорблений до рукоприкладства);

• попытка добиться подобия дисциплины путём подстрекательства некоторых осуждённых (как правило, неформальных лидеров и их окружения) к физической расправе над непокорными;

• несправедливое разрешение возникающих в среде осуждённых конфликтов, когда предпочтение отдаётся более сильному человеку или преступнику, занимающему более высокое неформальное положение;

• нежелание вмешиваться в конфликты между преступниками;

• неумение, а иногда и нежелание защищать обижаемого и (или) отвергаемого, что, помимо всего прочего, создаёт общую атмосферу «беспредела» и уверенность лиц, лишённых свободы, в том, что они полностью во власти произвола;

• сокрытие фактов насильственных преступлений от учёта и нежелание реагировать на них, что формирует цепную реакцию агрессии и жестокости^[98].

А. Детков, исследуя пенитенциарные конфликты, указывает на следующие деструктивные формы применения власти:

• интриги, создаваемые администрацией колонии;

• незаконные действия сотрудников исправительного учреждения (превышение власти, грубое отношение к осуждённым и т. д.)^[99].

В служебное время у сотрудника отдела безопасности ИК УФСИН России по Липецкой области А., находившегося при исполнении своих служебных полномочий, с целью развлечения и поднятия настроения возник преступный умысел на применение насилия в отношении находившегося там же осуждённого М. путём разбития на голове последнего сотового телефона неустановленной марки. С целью реализации своего преступного умысла А. дал указание осуждённому надеть на голову противопожарную каску, после чего установил на ней сотовый телефон, ранее изъятый у осуждённого, отбывающего наказание в исправительном учреждении, в ходе проведения обысковых мероприятий.

Далее А. взял в руку деревянную киянку, использовавшуюся сотрудниками отдела безопасности для уничтожения сотовых телефонов, изъятых у осуждённых, и нанёс её рабочей частью один удар по сотовому телефону, установленному на голове осуждённого^[100].

Профессора Б. Штайнер и Д. Вулдридж в своём исследовании «Законность сотрудников тюрем, применение власти и нарушение осуждёнными правил содержания» пришли к выводу, что сотрудники пенитенциарных учреждений несут непосредственную ответственность за «передачу пенитенциарной культуры и политики осуждённым»^[101],т. е. поведение сотрудников не должно быть построено только как ответная реакция на отношение к ним осуждённых («плохо относишься – будем принуждать к чему-либо»). Сотрудники сами должны стать стимулом к поведению осуждённых, потому что последние и так находятся в зависимом положении.

Как справедливо отмечают исследователи, администрация исправительного учреждения определяет, какую роль должны играть осуждённые, но «основано это на стандартах, которые им чужды». Это приводит к внутренним диссонансам. Если осуждённый подчиняется администрации учреждения и соблюдает внутренние правила, он теряет чувство ответственности, независимости и самоопределения. Однако, если осуждённый продолжает быть экспрессивным и не подыгрывает сотрудникам, он считается «проблемным» (т. е. «плохим») и, скорее всего, не получит пра́ва на досрочное освобождение^[102].

Вместе с тем результаты полученных данных показали, что уровень насилия и нарушений режима отбывания наказания снижается там, где должностные лица используют исключительно «позиционную» и «экспертную» власть, т. е. действуют более законно и справедливо или больше полагаются на свои навыки и опыт. И напротив: в исправительных учреждениях, в которых сотрудники больше полагаются на принуждение, отмечается более высокий уровень конфликтов и нарушений^[103].

Ещё одним видом крайне неэффективной власти учёные признали власть «вознаграждения», когда сотрудники упускают из виду незначительные нарушения правил осуждённым в обмен на соблюдение им основных требований^[104].