Звуки выстрелов, непривычным эхом, отражались от зданий. Каменные дома, уцелевшие от предыдущих боев, разлетались от новых артиллерийских залпов. То тут, то там вспыхивали пожары.

С небольшим отрядом, трое товарищей медленно продвигались в глубь. Они были осторожны как никогда, ведь на каждом шагу их могла ожидать засада. Немцы прятались в домах и руинах, выжидая лучший момент, чтобы нанести удар.

Никита впервые, за долгое время, почувствовал страх. В окопных баталиях и открытых сражениях он знал, как действовать, но здесь все по- Другому. Та же тактика, которая служила ему надежным помощникам, в пространстве городских улиц полностью утратила свой смысл. Он чувствовал себя новобранцем, только недавно попавшим на фронт.

Отряд продолжал медленно наступать, по началу, не встречая серьезного сопротивления. Они преодолели целый километр вдоль мертвых фасадов пустых домов, постепенно приближаясь к центру города. Казалось, будто немцы ушли и угнали горожан с собой. Такая пустота нервировала солдат. Привыкшие к шумным, размашистым сражением, практически лицом к лицу с врагом, многие из отряда, подобно Никите, испытывали как минимум противное, мешающее волнение.

В конце концов, все же немцы дали о себе знать. Огонь был открыт внезапно, Никита даже не понял откуда начались выстрелы. Русские бросились в рассыпную, под прикрытие стен. Это стало фатальной ошибкой для троих бойцов, ринувшихся в правую сторону. Прицельный огонь велся из окон домов, расположенных по левую сторону широкой улицы. Растерявшихся вояк расстреляли, не оставив им ни малейшего шанса спастись.

Смерть сослуживцев отозвалась жгучей ненавистью в сердцах более удачливых товарищей. Не думая не секунды, будто звери, выжившие, определив откуда был открыт огонь, вломились в подъезды домов. За считанные минуты, отряд расправился с несколькими немцами, засевшими в комнате на третьем этаже. Их было всего пятеро, совсем юных мальчишек, против закаленных в бою ветеранов, таких же как Кузьмич Никита или Кирилл, у них не было и шанса.

Никита пытался держать себя в руках. За последний год он все чаще стал замечать насколько он ожесточился, убийства стали для него совершенной нормой, а жесткость разумеющимся следствием. Это пугало его, но сейчас, в непривычной, опасной обстановке, ярость как никогда рвалась наружу. Когда он увидел своего врага, ему хотелось набросится и разорвать мальчишку на куски, но все же сумел сдержать себя, ограничившись холодным выстрелом.

Разобравшись с маленькой группкой, поредевший отряд двинулся к центру. Попутно, на перекрестках, к ним стягивались остальные силы. Редкие бои быстро решались в их пользу. Вскоре практически весь город оказался под контролем десятой армии.

Немцев удалось загнать в центр, где те попали в окружение. Разгоряченные, вдоволь настрадавшиеся солдаты, вкусившие крови не собирались брать пленных. Немцы продержались недолго. Всех попавших в «котел» уничтожили. К глубокой ночи Вильно был полностью освобожден.

Но солдатам этого было мало. Слишком долго они провели в боях, черствея от крови и грязи, в холодных окопах. Они впервые очутились в городе, который теперь находился под их контролем.

Глава 5

Никита с товарищами шли по улице, освобожденного города. Они не испытывали радости, скорее наоборот. Не вольно, каждый из них чувствовал огромное разочарование. Каждый сегодня стал свидетелем нечеловеческой жестокости и самое страшное, что им это нравилось. Первым заговорил Никита.

– Кем мы стали?

– О чем ты? – Отстранённым голосом ответил Кирилл.

–ты сам понимаешь.

– Это война, по- Другому здесь никак! – Вмешался Кузьмич, быстро смекнувший к чему клонит друг.

– Нет, это уже не война! На войне сдающихся берут в плен, а не пристреливают как собак.

– Так чего же ты не вступился за них, чего же сам пули не гнушался?

– Об этом я и говорю. Почему мы не вступились? Почему мы спокойно смотрели на это? Почему мы сами совершали расправу? Мы превратились в зверей!

– Мы давно ими стали. Пора это принять. Три долгих года мы убиваем, смотрим на смерти своих друзей и каждый раз мы мстим за павших. Так оно устроена война.

– Кузьма, ты сам себе веришь?

Кузьма отвернул голову в сторону, оставляя вопрос без ответа.

– Вот именно, тебе страшно так же, как и мне. Ты боишься самого себя. В бою мы будто теряем разум, утопая в крови, но после испытываем страх, ужасаясь сотворенному. Мы молча держим это в себе, предпочитая забыть. И так дальше продолжаться не может!

– Брось ты, Никита. Мы обречены. Слишком много выпало на нашу долю. То, о чем ты говоришь, с нами на всегда, от тьмы внутри никак не избавится. Это будто болезнь, проросшая внутри, пустившая корни глубоко в душу. И излечить ее способна только смерть.

В этот момент из подворотни донесся пронзительный женский крик, а следом послышался смачный шлепок, сменившейся плачем. Трое бросились к повороту, выхватывая из-за спины свои винтовки.

В темном переулке были различимы две мужские фигуры.

– Что здесь происходит! – Выкрикнул Кирилл, нацеливаясь на фигуры.

Никита подумал о выживших немцах, но вскоре убедился, что ошибся.

Две фигуры немного поддались вперед. Это были двое молодых мужчин, одетых в русские гимнастерки. Крепкий запах перегара мгновенно ударил в ноздри.

– Мужики, вам чего надо?

– Что за крики. – Более спокойным голос продолжил Кирилл.

– Разбираемся с проституткой, что с немцем спелась.

Неожиданно фигура быстро вскочила с земли и попыталась выбежать из переулка, но один из солдат успел схватить ее за руку и кинуть обратно в глубь подворотни.

– Спасите меня, они все врут- Взмылилась женщина.

из-заткнись сука! – Все тот же солдат, ударил вновь оказавшуюся на земле женщину ногой.

– Хватит! – Не выдержал Никита.

–тихо брат! Мы просто хотим развлечься.

–так, вы пьяны. Оставьте ее в покое и идите проспитесь. – Включился в разговор Кузьмич.

– Ну уж нет! Мы год без бабы в окопах сидели, сражались за нее, а она тут с немцами трахалась! Пора свой долг родине вернуть.

Оба залились хохотом.

– Вы что черти, совсем от водки озверели или власть почувствовали? На сегодня хватит мерзости, проваливайте подобру-поздорову!

– А иначе что? Пристрелишь? Хватит нам мозги пудрить, бабу захотели, так идите и ищите, а эта наша.

Кирилл выстрелил в воздух, но оба солдаты расценили это как угрозу и набросились на стоящего чуть впереди Кирилла. Никита и Кузьма быстро оттащили пьяных мужиков, хорошенечко разбив им морды. Тут же появился дежурный отряд, прибежавший на выстрел. Даже не пытаясь разбираться, дежурные повязали всех пятерых, предварительно избив провинившихся, и повели через два квартала к офицерскому расположению.

Товарищи пробыли там всю ночь. Офицером не больно то хотелось разбираться в мелких дрязгах, но оставить безнаказанным проступок солдат они не могли. Только Норыжкин спас своих подчиненных от полевого суда и их отпустили, приняв во внимание срок службы, под его ответственность.

Когда, наконец, они вышли в душное летнее утро, командир, доведенный до белого каления, начал допытываться от своих солдат, какого черта они творят, на что те рассказали ему все, как на духу.

– Люди звереют день от о дня. Проклятая бойня! Вы правильно поступили, парни. – Выслушав историю заключил Норыжкин.-такое нужно пресекать на корню.

– Вот мы и постарались, за что поплатились. – Кузьмич провел пальцами по опухшей от ударов щеке.

– Не дрейфь! Возможно это единственные шрамы, за три года, что действительно спасли жизнь. Ладно, мне нужно бежать, я должен был быть на собрании с генералами еще час назад.

– Удачи вам, товарищ офицер!

Командир ушел, а солдаты отправились обратно.

– Вот о чем я и говорил. Мерзость выползла наружу.

– Признаю, ты прав Никита, но от этого ничего не меняется. Тьма слишком глубоко и хоть до этаких скотин нам далеко, но в бою темная сущность возьмет свое, как пить дать.

–Тогда к черту всех паскуд, пусть живут как хотят. Давайте будем честны хотя бы с собой и поклянемся прямо сейчас, во что бы то не стало, не пересекать грань, держать себя в руках и оставаться людьми. Даже в бою.

– Нет брат, не выйдет, больно много обид у меня к немцу накопилось. Щадить псов у меня желания нет.

– А ты Кирилл?

– Посмотри правде в глаза, Никита. Без злости погибнем в первой же драке. Гансы ничуть не хуже нас, такое же зверье. То, о чем ты просишь погубит нас.

– Дело говоришь, брат. Прими данность Никита.

– Ну уж нет. Коль вы отказываетесь, тоя на своем останусь. Протвино мне это.

– Всем противно, а жить надо. Ладно, решай, как знаешь, не маленький уже.

Вскоре они подошли к своим палаткам. Оказавшись возле своих «постелей», не спавшие с начала штурма, просто улеглись спать.

Глава 6

Неделю десятая располагалась в Вильно, готовясь к дальнейшему наступлению. В это время солдаты могли перевести дух, отдохнуть от боев. Город, хоть и был отчасти в руинах, все же гостеприимно встречал «гостей».

В воздухе витал дух победы. Трактиры и таверны приласкали всех страждущих воинов, которые с радостью отдавали свои кровно заработанные гроши, за время войны. А солдаты пили так, будто война уже была выиграна. Пьянство расцветало как на дрожжах. На третий день командование армии ввело сухой закон, который местные продавцы будто и не заметили.

Кузьмич не стал отказываться от праздничного загула. Каждый день он с обеда пропадал где-то в городе, возвращаясь лишь поздней ночью мертвецки пьяным.

Кирилл же вновь начал пропадать с Норыжкином, тот не справлялся без помощника и лучше него, найти никого не мог. Пришлось Кириллу взяться по новой за старое.

Никита не прельщенный алкоголем, по итогу оставался один в лагере. Он просто слонялся из стороны в сторону, убивая время. Однако старые шрамы с новой силой принялись терзать его разум. Та жесткость, что совсем недавно он обнаружил в себе пугала его. С каждым годом, проведенным на войне, он замечал, как люди вокруг него, как он сам становились холоднокровными убийцами и то, что произошло при штурме, казалось апогеем, точкой невозврата.

Мысленно возвращаясь к роковой ночи своего первого убийство, вспоминая свои чувства, когда он впервые увидел с какой жесткостью простые люди, устраивали погромы в Петербурге, он не вольно утверждался в своей виновности. Теперь эта жесткость начала брать верх над ним. И от этого ему становилось больнее.

Чем дольше он находился один, тем хуже ему становилось. На шестой день он больше не мог выносить, сжирающих его изнутри, мыслей и составил кампанию Кузьмичу, в его злачном походе.

Друг отвел его в лучший трактир в Вильно, как утверждал сам Кузьмич. «Лучший трактир» представлял из себя небольшое помещение первого этажа почти уничтоженного дома, фактически первый этаж был единственным, что сохранил цельные стены. Внутри трактир был ничуть не лучше, но судя по количеству солдат распивающих здесь, он действительно являлся желанной Меккой для большинства воинов десятой.

Как только приятели вошли, мгновенно пространство утопленного в табачном дыму кабака, оживилось. Чуть ли не каждый стол начал улюлюкать и звать Кузьмича присесть за их стол, но он, отмахиваясь с улыбкой от приглашений повел Никиту за единственный свободный стол в углу.

– Надо же, я погляжу ты стал душой кампании.

– Да, это было легко. Присмотрись внимательнее, здесь одни новобранцы, некоторые даже не застигли весенних окопов шестнадцатого. Я для них своего рода живая легенда, постоянно расспрашивают как мы сражались в четырнадцатом и пятнадцатом, советов просят.

– А другие ветераны здесь нечастые гости?

– Друг, ты сам помнишь хоть одного рядового с четырнадцатого года? Кроме нас и парочки офицеров, в живых из всей десятой армии осталось с дюжину солдат, кто застиг начало войны. А наши офицеры не больно то и любят выпивать со своими подчиненными.

– Черт побери, неужели нас так мало осталось?

– Да, таких как мы ужасно мало. Ты не замечал?

– Нет.

– Ну ты даешь брат! Ладно, к чему нам о грустном? Мы и так слишком много горя пережили, а сейчас тот редкий момент, когда можно хоть недолго порадоваться. Я принесу пиво.

Друзья быстро расправились с первой порцией, так что Кузьме пришлось довольно рано идти за второй и третьей. Когда и сними было покончено, более опытный нежели Никита, товарищ, решил, что настало время переходить к водке. Спустя несколько минут на столе воцарился пузырь сорокаградусного спирта и несколько рюмок.

Долго вдвоем они все же не просидели. Еще на второй порции к ним присоединились те самые новобранцы. Они не скупясь платили за друзей, только бы послушать их «славные» истории. Когда же алкоголь дал в голову, военные истории уступили место шуткам да прочим дурачествам.

Давно забытое веселье. Никита позабыл, когда он в последний раз по- Настоящему так отдыхал и выпивал. Мысли, что тяжелым ярмом, давили на него всю неделю, неожиданно ушли на второй план. Пожалуй, в первые за почти четыре года непрекращающегося кошмара ему было по- Человечески весело, он даже в какой-то мере был счастлив.

Первая бутылка водки, плавно переросла в четвертую. На пятерых- Щестерых солдат, это был пустяк, однако к завершающей пятой остались лишь Никита и Кузьма. Глубокая ночь, вынудила остальных откланяться.

– Все Кузьма, допиваем эту и обратно в лагерь!

– Как скажешь друг.

– Знаешь, как давно мне не было так хорошо?

– Представляю брат, я ж все-таки рядом с тобой сражался.

–точно? А я думал ты где-то за углом прятался!

– Козлина!

Оба друга рассмеялись, да так что оба чуть ли не задыхались от хохота.

– Есть папироска, а то у меня кончились?

– Держи, а я пока разолью, прости господи. – Отдав железный брикетик со скрученными сигаретами, Кузьмич взялся за бутылку.

– Не простит. – Неожиданно сказал Никита.

– Что еще раз?

– Бог тебя не простит.

– С чего бы это ему меня не простить. Я вроде не сильно грешнее остальных. – С улыбкой ответил Кузьмич. Он поднял голову от рюмки и увидел помрачневшее лицо Никиты.

– С того что он мертв!

– Пес с этим богом, с тобой все хорошо?

– Лучше бы с ним действительно был пес, но он мертв!

– Да что ты заладил, что случилось то?

– Я убил его, я убил бога! И все это из-за меня, эта проклятая война, все эти смерти случились по моей вине!

У Никиты сдали нервы. Он был слишком пьян, а упоминание бога пробудило всю ту тьму, что недели и годы уничтожала его изнутри. Неожиданно для себя самого он сорвался. Однако Кузьмич подумал, что его друг перебрал.

– Ну все друг, хватит. Пора нам возвращаться. Ты сильно набрался. Давай вставай.

– Ты понимаешь? Все это из-за меня, из-за меня черт подери!

– Тише, тише брат. Давай- Ка я тебе помогу.

Кузьмич запрокинул руку товарища себе за шею, после чего поднял тело. Он не обращал внимания на заявления своего друга. Такие же явления ему уже доводилась видеть и не раз. Многие солдаты, напившись в падали в «горе» и несли всякий бред.

Всю дорогу, что Кузьма тащил друга до лагеря, Никита повторял одно и то же-«я убил бога!». Когда же оба добрались до лагеря, более трезвый товарищ повалил Никиту на его койку, где тот быстро заснул.

Утро выдалось не сладким. Голова раскалывалась, как на зло яркое солнце причиняло боль, в горле пересохло. Никита был будто призрак, он не помнил пол вечера и как добрался до палатки, а еще объявили смотр строя. Генералом именно сегодня приспичило с важными лицами попятиться на своих подчиненных.

Измученный похмельем, еле как подготовившись, Никита успел вовремя встать в строй, третьей линией, откуда ни один из офицеров и генералов, приблизившихся слишком близко к солдатам, не учует его жуткого перегара.

Час под палящим солнцем, тянулся точно вечность. Высшие чины армии с дотошной строгостью проверяли внешний вид солдат, правда в основном лишь первой из пяти линий. Когда наконец их эго было удовлетворено, солдат распустили, вернув им возможность бездельничать.

Только после этого Никита встретился с Кузьмой и Кириллом. Утром он не успел расспросить друга о вчерашнем.

– Ну что забулдыга, живой. – С улыбкой обратился Кузьмич, к вошедшему в благоговейную тень палатки, Никиту.

– Спорно. Голова до сих пор трещит.

– Не удивительно. Он тебя вчера на руках тащил, нажрался до беспамятства, да еще и орал как резаный, даже я проснулся! – Вмешался Кирилл.

– Правду говорит товарищ. И ведь главное, что орал: «Я убил бога».

– Простите братцы, я вчера действительно перебрал. Бред всякий нес.

– Конечно бред, но еще мне пытался что-то доказывать! Ладно, не беда. С кем не бывает? Что сегодня похмеляться идем?

– Издеваешься? Ни за что!

– Давай товарищ. Скоро опять в окопах будем, там то уже не разгуляешься.

– Прости Кузьма, но нет. Я лучше здесь отлежусь.

– Ну как знаешь, дело твое, а я пошел.

Кузьмич покинул друзей, устремившись к приветливым дверям трактира. Кирилл же на удивление остался в палатке.

– А ты чего сидишь? Не уж то Норыжкину сегодня помощник не нужен.

– Сегодня велено отдыхать.

– Повезло.

– Наверное. Слушай, у меня тут вопрос есть.

– Ну задавай.

–ты про бога серьезно?

– Нет конечно, просто пьяный бред. А чего это ты спрашиваешь? – Солгал Никита.

– Просто вчера, услышав от тебя эту фразу, я всю ночь вспомнила учебку, когда мы ещё часто спорили. Ты ж буквально мертвым был, и физически и морально, хуже, чем зимой в окопах выглядел. Я тогда гадал, что ж с человеком случиться такое может. А тут ты про бога начал. Конечно звучит как бред, но мне почему-то, на секунду подумалось, что так оно и есть.

– Нет брат, пьяные бредни это мои, не более. И ты же атеист вроде, с чего ты в такие вымыслы подался?

–тут во что угодно поверишь, на войне этой проклятой. Мы столько всего повидали, столько зла сотворили, что тут и не верующий к кресту обратиться дабы с ума не сойти. Да и ежели бог этот есть, то так оно всяк проще, ведь если есть, то значит все это не по воле людской устроено. Мне бы было куда проще, честно друг, будь вся мерзопакостная война задумана силой какой- Нибудь, а так получается, что мы по собственной воле друг друга отстреливаем, сами себя уничтожаем из-за мелочи, из-за клочка земли или еще хуже из-за идеи какой, да ею еще все и оправдываем. Нет, уж лучше б бог был!

– Значиться и из коммунистов ты окончательно вышел?

– К черту их, что цари, что коммунисты сторона одной медали. Так же и воевали бы и погибали бы по глупости. Теперь мне разницы нет, да вот только верить не хочется, что сами мы на такое злодеяние идем.

Никита понимал друга и всем своим сердцем сочувствовал ему.

– Прости Кирилл.

– За что это?

– Прав ты, не может человек сам до такой низости опуститься. Солгал я тебе, не бред это мой пьяный был, а правда, что каленой сталью мне душу и разум четвертый год выжигает. Бог действительно жил, но я сам, своими руками его прикончил. А за смертью бога началась чертовщина. Я еще тогда заметил, как люди вокруг переменились, как их жестокость охватила, а следом, прям на следующий день и война пришла. из-за меня ты здесь, из-за моей глупости столько людей гибнет каждый день, за мой грех род человеческий расплачивается.

– Как же тебе удалось?

– Чертовски просто. Я в те дни с революционерами якшался, нам деньги требовались. Тут дело подвернулось, икону украсть надо было, ну мы и согласились дураки. Когда уже она у нас в руках была, старенький, хилый священник появился. Как сейчас помню, что мы с товарищем будто с ума сходили, когда рядом с ним оказались, вот я с дуры и выстрелил, а потом весь мир застыл и окрасился в белый, ко мне подошла фигура и молвила, что я убийца бога.

– Ты же не подшучиваешь надо мной?

– Нет. Говорю, как на духу и все правда.

– Ну дела. Так значится бог все же есть.

– Он был и жил среди людей.

Пораженный друг пытался осознать, услышанное. Он долго молчал, дырявя отстраненным взглядом тканевую стенку палатки. Никита то же молчал, он знал, что такую историю не легко принять, а еще сложнее смириться. Но внутри он почувствовал легкость, камень что четыре года лежал на душе, дал слабину. Ему стало не много легче, что теперь не только он один знает о случившемся.

Спустя время, повисшая тишина содрогнулась от хрипловатого голоса Кирилла.

– Знаешь друг, у меня теперь столько вопросов.

– Поверь, у меня не меньше и сам я на них ответить не могу.

– Да и черт бы с ними, все равно толку от этих ответов? Случилось так, как должно было и ничего здесь не попишешь! Мы на войне, ходим под острием косы старухи смерти и сейчас я хотя бы знаю, что здесь мы не из-за людской жестокости или глупости. Этого мне достаточно, а остальное пусть катиться в пропасть. Мне нужно выпить, ты со мной?

– Да.

Друзья направились в трактир, где без лишних слов, пустых демагогий, просто напились. Там же их нашел Кузьмич, находившейся примерно в тех же кондициях. Ни Никита, ни Кирилл не раскрыли причину, по которой оба оказались в трактире, но и товарищ не допытывался правды.