– Наташа, уйди с проезжей части, Наташа, отойди с проезжей части. Проверка записи, – сказал он торжественно, – производится проверка записи. Проверка записи, – повторил он настойчиво, – проверка записи. Наташа, отойди с проезжей части, я веду проверку записи! – Он хихикнул, – Что вы думаете про оформление магнитофона картонными бумажками с надписью "Пэл Мэл"?

Ответили коротко и неразборчиво.

– "Хуйня" говорит респондент, – громко провозгласил Л. Опять заиграл "Моторхэд", но прервался и Л. совершенно без слуха, старательно запел, подыгрывая себе на двух аккордах:

– Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения,

Повторяя закон, приводящий пейзажи в движение.

Их несколько здесь, – он замолчал, подумал, сказал, – тьфу, блядь! – и продолжал, – Повторяя слова, лишенные всякого смысла…

Л. подошел к окну и длинно сплюнул в форточку. Стал смотреть на улицу. Шел снег. Магнитофон продолжал играть. Теперь Л. исполнял "Еще только без десяти девять часов". Когда песня кончилась, он не перестал играть, а стал тонко высвистывать мелодию.

Л. вернулся на кровать и мрачно слушал магнитофон. Опять раздался щелчок и Л. пьяным голосом сказал оттуда:

– Иди сюда! Фамилия как? Иди сюда! Фамилия как? Хэ-хэ! Дэвай споем с тобой песенку. – И запел уже без гитары, – А водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, а потом в парилочку, тваю мать! Ээх! Водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, – и закончил блаженно, – а потом в парилочку, тваю мать. Вот. – Он сильно дунул в микрофон.

– Молчать, – продолжал он грозно, – молчать я сказал! Я сказал! Але! Мылчать! Фамилия как? Иди сюда!

Я, – запел он опять с украинским акцентом, – хочу быть с тобой! Нет, а я хочу дуть в габой! Хы-хы-хы! В гэбой!

Погоди, – вдруг сказал он человеческим голосом, – что я хотел записать? – Он помолчал. – Ну я что-то записать хотел. Пленка же идет, ебтэдь! А-а, – закричал он радостно, – я хотел записать, этот, как его? В общем слушай сюда. Слышь, ты, магнитофон. Слушай сюда. Иди сюда и слушай меня. Вот, а в общем, мы выходим сегодня с Наташенькой… На улицу. А мы оба такие молодые, такие красивые, в черных очках. Выходим, значит, бабушка сидит. То есть не бабушка, тетенька. Вот, она сидит, значит, на нас поглядывает. Поглядела на нас, какие мы молодые, в черных очках, небритые. То есть я небритый, а Наташа, конечно побрила, эти, подмышки… Тьфу ты, ой, ненавижу! Вот. Э, але, я не понял. Але. – Он продул микрофон. – Вот. И говорит: "Ой, ой, ой, ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой, о!!" Такая бабушка, – констатировал он.

Л. перед метро держал за пальто ту девушку, от которой когда-то требовал заткнуться.

– Отпусти, – кричала она.

Люди, заходящие в метро, ничего не замечали.

– Ну подожди, – сказал Л., – ну что я тебе сделал.

– Ты ничего не сделал, ты вообще ничего не делаешь, ты просто камнем идешь ко дну, ты понимаешь? И меня за собой тащишь.

– Ну послушай…

– Отойди от меня, неужели ты не понимаешь, ты мне травму нанес, у меня на всю жизнь травма!

Она говорила громко и вырывалась. Подошли три парня.

– А ну-ка, ты, отстань от нее, – сказал один.

– Пошел вон! – заорал Л., – убью на хуй!

– Она, что – знакомая тебе? – сказал другой.

– Знакомая, – Л. был ужасно раздражен.

– Пошли, ладно, ребята, – парни отошли.

Он схватил ее почти за горло.

– Ах, ты, сука! – ты у меня узнаешь, блядь!

Сзади его схватили два милиционера, вышедшие из метро.

Л. повалил обоих на снег. Упал вместе с ними. Когда он вскакивал, один схватил его за куртку, пытаясь подняться. Л. упал на него. Перевернулся, сел сверху, ударил в лицо. Его схватили за волосы сзади:

– Ах, сволочь!

Милиционеры уже держали его. Им помогал человек в штатском. Они затащили его в метро, в отделение. Оно было очень тесным. За столом сидел лейтенант, а на скамейке малолетняя хиппи.

– О, Литла! – сказал Л., – ты что тут делаешь?

– Да так, – сказала хиппи, – маму жду, эти маму вызвали.

Его подружку, с которой он ругался, посадили напротив лейтенанта. Л. сел рядом с Литлой. Милиционеры стояли в дверях, а штатский сказал:

– Употребляли алкоголь сегодня?

– Ну, употреблял, – сказал Л.

Лейтенант тихо разговаривал с его подружкой.

– Я хотела идти в одну сторону, а он хотел, чтобы я шла в другую. Он ничего мне не сделал, отпустите, пожалуйста, нас.

– Вы можете идти, – сказал лейтенант, что-то записывая.

Она ушла.

– На каком курсе? – говорил лейтенант.

– На сто третьем, – сказал Л.

– Факультет?

– Как они мне не нравятся, – сказала хиппи, показывая на них всех пальцем, – и лица такие красные, как противно.

– Литла, ты потише, не дома, – сказал Л., посмотрел на лейтенанта и сказал:

– Лейтенант, как ваша фамилия?

– А зачем вам моя фамилия? – смешался тот.

– Я же сказал вам свою, я хочу знать вашу.

– Тараканов.

– Хорошо. Ваша как? – Л. обратился к штатскому.

– А моя-то зачем?

– Вы меня за волосы хватали.

– Ладно, кончай, ты, – сказал Тараканов.

– Не ты, а вы, – поправил Л.

Лейтенант Тараканов подозвал штатского и дал ему подписать бумажку на столе.

– Ну, можешь идти, – сказал он Л.

– Почему на ты? – возмутился Л.

– Можете идти.

– Почему это? А куда вы собираетесь эту бумажку отправить?

– Никуда не собираемся, – сказал лейтенант.

– Как так? Почему?

– Подождем другого раза.

– Зачем?

– Существуют нормативные обязательства.

– Какие такие?

– Иди отсюда.

– Не иди, а идите. А я хочу знать, что за обязательства такие. Вы должны меня ознакомить.

Лейтенант Тараканов застонал.

– Ладно, все, – сказал Л., – пока, Литла, не хулигань больше, жди маму.

В дверях он столкнулся с сержантом, с которым дрался.

– Прости, – сказал Л., – я немножко не в себе был.

– Бывает, – согласился сержант.

Л. вышел на улицу. Дул ветер. В телефонной будке неподалеку стояла его знакомая. Он распахнул дверь и ударил ее ногой.

– Что, сука?

– Не надо, не надо, миленький, я виновата, прости, пожалуйста.

Они пошли переулками к нему. В комнате она стала плакать и целовать его:

– Прости меня, собаченька моя, я тебя люблю, змеюченька, заинька.

Утром они курили. Л. сказал:

– Ты правду вчера говорила?

– Нет, я тебя испугалась.

– Я так и думал, – сказал Л., – ну иди, ладно, что теперь делать.

Она не уходила. Л. включил магнитофон.

– Знаешь, у меня какая мечта, – сказал Л. Маше. Он был у нее дома. – Выйти из какой-нибудь обалденной машины, разумеется, моей. В коротких джинсах, в жопу рваных и старых, но чистых, в белой рубашке, длинной, расстегнутой до пупка, с красивой цепью на шее. Голова наголо выбрита, брови тоже выбриты. Представляешь? На спине крышка от унитаза, я – босой. Вот кайф!

– Ну, брови выбрить и ходить босым ты и сейчас можешь.

– В том-то и дело, что нет. Это моя заветная мечта, и я пока не могу ее осуществить. Вот Юкио Мисима еще в шестнадцать лет мечтал себе харакири сделать.

– Кто такой Юкио Мисима?

– Мой друг. Японец. Ну, вот, если бы он сделал его в шестнадцать лет, то это ничего бы не стоило, и он это понимал и тридцать лет его готовил. Стал великим писателем, занимался каратэ, там, тяжелой атлетикой, чтобы быть красивым, создал на свои деньги военизированную организацию, декорацию подходящую подобрал, меч самурайский четырнадцатого века и только тогда брюхо с кайфом взрезал. Вот молодец!

– Псих какой-то.

– Наверно, может быть, и псих. – Л. стал мечтательно смотреть в потолок.

Они лежали в постели.

– Я в детстве, – говорил Л., – занимался французским языком. У меня учитель был – француз. У него отец какой-то там белый офицер был, бежал во Францию, там женился, дети у него уже взрослые были, а он решил вернуться. "Россия, Россия!" И детей с собой привез и жену. А они-то бедные, ведь они французы. Ну ладно, в общем такой учитель у меня был. Отец мой спрашивает у него, как там, мол, мой сын учится. А тот ему отвечает: " Знаете, – говорит, – у меня какая система, я к каждому ученику подбираю ключик, и к нему долго пытался подобрать, но у меня ничего не вышло, впервые, потому что он – Моцарт".

Л. сидел на краешке ванной, опустив голову над раковиной. Текла холодная вода, и кран запотел. Л. курил и пил воду. Вся раковина была в пепле. Он смыл его рукой в отверстие. Потом опять стал стряхивать пепел как попало.

Летел мокрый снег. Л. шел в полуботинках, осторожно ставя ноги на тротуар. Он вышел из подъезда и шел к телефонной будке. Там он не опуская двух копеек набрал номер и долго слушал гудки. Снова набрал и опять долго слушал. Пошел обратно. Взъехал на лифте и звонил в дверь условным звонком. Никого не было. Он стоял в телефонной будке, но уже никуда не звонил, а просто курил медленно. Он хотел пойти опять в подъезд, но потом повернулся и пошел в другую сторону. На остановке он ждал нужный ему троллейбус, но когда дождался, оттуда вышел кто-то знакомый, и пока они здоровались и спрашивали как дела, троллейбус уехал и на его месте стоял другой. Л. вошел туда, прислонился к окну лбом и стал глядеть на снег, налипавший на стекло. Очнулся он на конечной и понял, что заехал не туда. Он поехал обратно и стал выходить напротив знакомой остановки. Вдруг колени его неестественно дрогнули, и он как-то боком спрыгнул на тротуар. Ни в троллейбусе, ни на остановке никто ничего не заметил. Он стоял, боясь идти. Потом осторожно пошел к тому подъезду, но остановился и оперся спиной о будку. Он вынул из пачки сигарету, положил обратно. Все еще осторожно он пришел на остановку. В троллейбусы он не садился, сел в автобус. Долго шел пустыми улицами, между пятиэтажных домов. Бросил в окно снежок. Там показалась голова и плечи в цветном халате. Махнули рукой.