Пустынник. Война

Тем временем сынок дяди Гриши по-хозяйски подошел к небольшой полке, на которой лежали наши вещи и скромные сбережения. Посмотрев на полку, он начал перебирать все что там стояло и внимательно рассматривать.

–Не трогай, – я подошел к нему. – Это не твое.

–Пошел, – легко ткнув меня в нос кулаком, Витька продолжил потрошить наши вещи.

–Ты чего? – от удара я оказался на полу.

–Ничего, – буркнул Витька.

–Дядь Гриш, скажите ему!

–А что мне ему сказать, – пожал плечами дядя Гриша. – Это теперь его комната, он может делать в ней что хочет.

–Как его, – я вдруг захлебнулся слезами.

–Ну вот так, – дядя Гриша ласково посмотрел на меня, – ну сам подумай, Олеж, ну кто тебе этот кубрик оставит. У тебя кубрик был, пока твой отец за стену ходил, да с автоматом всякую мразь гасил. Сейчас кубрик уже не может быть твоим, он двухместный и дали твоему отцу его как офицеру. Ты пойми, у меня семья. Витька взрослый совсем стал, Аленке пять лет уже. А мы в одном кубрике ютимся, а жена моя, Лидия Викторовна, забыл? Нас четверо, а ты один место какое большое занимаешь. Я тебя пристрою к нам на ферму, а ты нам свой кубрик отдашь. Идет?

–А где я буду жить, – я понимал, что плакать нельзя и я должен быть сильным, но слезы градом лились из моих глаз.

–Есть у нас при ферме общежитие, – сказал дядя Гриша. – Там выбью уж тебе койку, на улицу не выброшу, соседи как никак.

–Уходите! – заорал я. Я знал, что выгляжу отвратительно, но ничего не мог поделать: так мне одиноко и страшно было в тот момент.

–Пойду я, если не хочешь ты по-хорошему, – дядя Гриша хлопнул по коленям и встал с табурета. – Пойду, – он посмотрел на сына и сказал: – а ты делай что хочешь, твоя комната.

Я все ревел и ревел, когда сосед, переваливаясь словно медведь, вышел из кубрика. Стоило ему выйти, как Витька обернулся ко мне и показал черный блокнот:

–Бати твоего?

–Отдай! – я встал на ноги и двинулся к нему.

Похоже, Витька этого только и ждал. Короткий удар в челюсть сбил меня с ног.

–Отдать? – еще удар в голову. Витька уселся сверху и уже бил меня отцовским блокнотом по голове.

–Отдать?

Я отчаянно брыкался, пытаясь вырваться, но он был намного сильнее меня. Я только барахтался под ним, когда он все бил и бил меня по голове, приговаривая. Было не сколько больно, сколько обидно от собственного бессилия и слабости. Избиение прекратилось также резко, как и началось. В один момент я понял, что издевательских криков и ударов больше нет. Открыв зажмуренные глаза я увидел того самого мужчину в форме, который сказал мне про смерть отца, а теперь он держал Витьку за шкирку.

Только что казавшийся грозным противником, Витька повис у военного на руке словно игрушка. Не произнося ни слова, военный просто смотрел на него с таким взглядом, словно рассматривал крысу или таракана. Потом, презрительно хмыкнув, он вышвырнул Витьку в коридор одним махом руки, словно тот ничего не весил. Раздался громкий гул – похоже, что военный впечатал соседского сынка в стенку. Подняв меня одним резким рывком, военный вышел вместе со мной в коридор.

–Балин, Витька, я же говорил не сильно, просто уму-разуму поуч… – из соседнего кубрика вышел дядя Гриша и замер, глядя на лежащего без сознания Витьку возле стены и военного который сложил своих могучие руки у меня на плечах. – Вы кто, собственно…

–Лейтенант Самойлов, – рыкнул тот, – второй ударный батальон. Еще вопросы?

–Витенька! – из кубрика выбежала грузная женщина и побежала к лежащему без сознания парню. – Витенька, сыночек, кто это тебя?

–Да… – дядя Гриша, глядя на лейтенанта лихорадочно обдумывал, что теперь сказать: – мальчишки подрались, с кем не бывает…

–Олег, – Самойлов опустился на колено и посмотрел мне прямо в глаза, – они хотели забрать ваш с отцом кубрик?

–Да не слушайте его… – начал сосед.

–Заткнись, иначе я что-нибудь тебе сломаю – рявкнул лейтенант, не глядя на него: его холодные серые глаза смотрели только на меня.

–Изверг! Сына моего чуть не убил! – завизжала женщина. – Я пойду к начальству, чтобы тебя судили!

–Олег, они хотели забрать твой кубрик? – повторил лейтенант.

–Да, – шмыгнул носом я. – И в вещах копались.

Лейтенант встал, зашел к кубрик и осмотрелся, затем поднял с пола записную книжку и вручил мне:

–Если она твоего отца, храни ее, хорошо? Никто тебя не тронет. Но и я не могу быть рядом всегда. Ты должен уметь себя защитить.

–Да никто его не трогал, – снова попытался вставить дядя Гриша.

На этот раз внимание лейтенанта он привлек: офицер сломал ему обе руки и выбил почти все передние зубы. Прямо в коридоре, на глазах у трусливо выглядывающих из своих кубриков людей. Лидия Викторовна, прижимая лежащего без сознания Витьку истошно орала, глядя как лейтенант избивает в кровь ее мужа, но ни один из жителей Муравейника не сдвинулся с места. Повсюду кричали, что нужно позвать администрацию, вызвать дозорную службу, кто-то даже кричал лейтенанту, чтобы он остановился, но никто не решился остановить офицера, который без остервенения, а холодно и расчетливо калечил соседа. Когда от дяди Гриши остался стонущий кусок мяса, слабо похожий на человека, в коридор подоспели бойцы из дозорной службы.

–Товарищ лейтенант… – сказал солдатик, глядя на могучую фигуру офицера.

–Кто хочет также? – лейтенант рыкнул сначала на солдат. Потом повернулся вокруг своей оси и рыкнул снова: -Кто!? Кто хочет также!? – В ответ была только тишина притихших десятков людей вокруг. Удовлетворенный тишиной в ответ, Самойлов кивнул: – Я так и знал. Челядь.

Взяв меня за руку, он повел меня прочь из Муравейника. Так в свои 12 лет я получил первый урок о том, как устроен этот мир. Забавно, что этот урок дал мне не мой отец, а его товарищ, который решил обо мне позаботиться. Отец вообще не особенно был озабочен моим воспитанием. Днями и ночами он пропадал на стенах цитадели или в боевых вылазках. Лишь изредка он спрашивал, как дела в школе и хорошо ли я питаюсь. Я иногда думаю, что словно вытащив меня из разорванного на части мира и спрятав в цитадели, он посчитал что выполнил все свои функции. Его интересовало, хорошо ли я ем и хожу ли я в школу цитадели. Он не рассказывал мне про внешний мир, про свои вылазки. В кубрик он возвращался только чтобы отоспаться.

Только когда его не стало, я понял, какой страх он внушал остальным. Александр Смирнов, капитан ударного корпуса был словно акула среди остальной мелкой рыбешки. Только когда он погиб, я начал понимать, что происходит вокруг. Мальчишки никогда не задирали меня из-за того, что я сын того самого Смирнова. Военные в цитадели всегда были объектом одновременно страха, уважения и ненависти. Несколько раз именно военщина подавляла гражданские бунты среди населения. И вот, когда отца не стало, я перестал быть сыном аскетичного и жестокого офицера ударного корпуса. Я стал просто сиротой, кубрик у которого можно по тихой отжать, а администрации потом занести взятку, чтобы кубрик не отобрали для других.

Когда мы вышли из Муравейника, лейтенант сказал:

–Твой отец как-то попросил меня, что если он погибнет, позаботиться о тебе.

–Спасибо.

–Я обещание выполняю. Я пообещал, – сказал он. – Запомни, Олег. Нянчиться я с тобой не буду. Ты просто запомни, мир делится на Людей и Челядь. Люди – это как твой отец. Челядь – это как этот мудак со своей семьей. Челядь это все те, кто позволяет себя унижать и бить. Запомни, Олег, если тебя бьют и ты не бьешь в ответ, то в этот момент ты становишься Челядью.

–Запомнил, – бормочу я, прижимая к груди блокнот, который все это время не выпускал из рук.

–Ну вот и славно, – офицер кивнул. – Будешь из Людей, то твоему папе не будет стыдно. А станешь Челядью… ты так отца опозоришь.

–Не стану.

–Да, не станешь, – он усмехнулся. – По тебе видно. Ты из Людей. – Он протянул мне нож и сказал: – это твоего отца оружие. Автомат отдать не могу, уж извини. А его личный нож всегда носи с собой.

Вот такой первый жизненный урок, который я получил, когда мое детство закончилось. На следующий же день Самойлов сказал, что я буду работать на фермах и стану получать половинный паек за это. Когда я представил, что всю оставшуюся жизнь я проведу выгребая дерьмо из-под свиней, то сначала хотел снова заплакать, но потом твердо решил, что память отца я больше не опозорю своим нытьем. Когда Самойлов сказал мне, что теперь я прикреплен к хозяйственной части, я лишь ответил, что буду как отец – разведчиком в ударном корпусе. Лейтенант сначала сухо отказал мне, что разговор окончен, но я твердо решил, что буду служить на стенах крепости и за ее пределами. Несколько дней подряд я ходил в казарму и искал лейтенанта, но каждый раз меня выставляли прочь. В один момент лейтенанту надоели мои похождения и я получил смачного пинка под зад, когда вылетал из казармы. На следующий день я пришел снова, на что лейтенант только вздохнул и сказал:

–Упрямей тебя только твой отец. Не хотел он, чтобы ты служил в дозоре или разведке. Ох, не хотел.

После этого разговора меня приписали к военной части цитадели, но не в ударный батальон, а в дозорную службу. Я пробовал сопротивляться и этому решению, но Самойлов был непреклонен: будешь служить дозорным. Разведка для тебя закрыта.

Мне было всего двенадцать и, конечно, никто оружия мне не давал до семнадцати лет, но работа мне нашлась. Я убирал казармы, носил воду на вышки, выполнял мелкие поручения офицеров и рядовых. Со временем мне стали разрешать чистить оружие и давали помогать ремонтировать боевые машины. В семнадцать я получил свою военную форму дозорного и принял присягу. Кубрик у меня забрать больше никто не пробовал: наверное, лейтенант Самойлов договорился тогда с администрацией. Соседи стали обходить стороной и никто даже не пытался заговорить. Я слышал, что Витька стал инвалидом после того удара об стену. Дядю Гришу и Лидию Викторовну я тоже больше никогда не видел. Что точно произошло я не знаю, но как мне удалось выяснить, Лидия Викторовна пошла жаловаться на лейтенанта в администрацию и те просто вышвырнули семейку из цитадели. Не знаю, насколько это правда, но в этот слух готов поверить. На весах конфликт с лейтенантом ударного корпуса и семейка, где отец и сын не могут выполнять рабочие функции на ферме. Не проще ли вышвырнуть их за ворота? Сколько они проживут? День? Два?

Наша администрация умеет решать вопросы, поверьте. К слову, защитив меня от соседей и пристроив к военщине, лейтенант Самойлов больше моей судьбой не интересовался. Он словно отец, который знал, что я хожу в школу цитадели и нормально ем, считал свою задачу выполненной. Мне сначала было обидно, что он больше не обращает никакого внимания на меня, но спустя какое-то время я понял. Он не помогает мне специально. Помощь нужна Челяди, а вот тот, кто из Людей справится сам. Не смотря ни на что. Выкарабкается. Вытянет.

Лейтенант погибнет спустя два года во время очередной вылазки, как и мой отец. Иногда я думаю, что отцов у меня было двое. Один тот, что дал жизнь и спрятал в цитадели и второй, который объяснил, как устроен этот мир.

***

Я лежу на гамаке и разглядываю блокнот. Погладив шершавую поверхность, я откладываю его в сторону. Он для меня реликвия, как и подаренный нож, я иногда думаю, что я должен начал писать свой дневник, но все еще не решаюсь. Словно, если я начну в нем писать что-то, он перестанет быть таким ценным для меня. Пока что на первой странице выведена только одна строчка, которую я раз в год времени обвожу, когда чернила немного выцветают – «Я никогда не стану челядью».

Полежав еще минут пять-десять, я поднимаюсь с гамака. Я должен сходить до матери ефрейтора Славы. Не знаю, нужно ли ей слышать от меня, как погиб ее сын, но почему-то я точно уверен, что должен сходить к ней. Кто знает, может теперь, когда ее сын похоронен на Аллее Павших в пустоши, то какие-то твари хотят забрать и ее кубрик.

Выйдя из Муравейника, я иду в сторону складов. Вдоль крепостных стен тянутся длиннющие постройки, среди которых я долго петляю, пока не оказываюсь в просторной бельевой, где женщина лет пятидесяти споро раскладывает простыни.

–Чего тебе, – резко спрашивает она, завидев меня. – Смотри, получение белья через выписной лист, без бумаги ничего выдавать для военщины не буду, хватит. Мне в прошлый раз от администрации уже прилетело.

–Нет, я не по этому…

–А что? Для себя что-то взять хочешь? Воду или жратву не предлагай, мне место дороже, – она продолжила раскладывать выстиранное белье.

–Я был тогда со Славой в тот день когда он погиб. Вы же его мама, да?

Сухие руки, быстро складывающие простыни остановились. Женщина замерла. Стянув с головы белый платок, прикрывающий черные с серебряными нитями седин волосы, она несколько секунд стояла, оперевшись на стопку белья. Потом, повернувшись ко мне, она сказала:

–Лейтенант приходил. Жирный такой. Сказал, что Слава не мучался, сразу погиб. Это правда?

–Да.

–Спасибо, мальчик, – она опустила голову. Всхлипнув, женщина спросила: -точно? Совсем ничего не почувствовал?

–Да, он сразу погиб. Я видел.

Мы молчали какое-то время, затем я спросил:

–Вам нужна какая-то помощь? Может вас обижает кто?

–Нет, солдатик, – она отвернулась. – Никто не обижает. Иди, мальчик, если Славочка не мучался, то это самое главное.

–Я могу вам чем-то помочь? – повторил я.

–Иди.

Я разворачиваюсь и собираюсь выходить, как она вдруг спрашивает:

–Ты ведь как Слава, дозорный?

–Да.

Она подходит ко мне, кладет руки на плечи и тихо говорит, глядя на глаза:

–Как тебя зовут?

–Олег.

–Олег, хороший, – ее светло-голубые, словно выцветшие глаза полны слез. – Я знаю, что ты можешь. Отведи меня этой ночью на кладбище, мне ведь они даже попрощаться не дали.

Она крепко сжимает мои плечи своими сухими руками и плачет. Я обнимаю рыдающую женщину и ничего так сильно не хочу в жизни, как выполнить ее просьбу. Хотя нет, хочу. Хочу разбить голову лейтенанту Хадину.

Глава 4.

Лично я знаю три нелегальных способа покинуть крепость, что мне собственно положено по службе. Первый – это через лаз возле Главной Башни. Всего-то нужно проползти метров 40 по узкому коридору в кромешной тьме и ты уже за территорией. Из плюсов – участок Главной Башни слабо освещается лучами прожекторов и покинуть, а потом вернуться в цитадель можно почти беспрепятственно. Из минусов – у меня есть небольшая клаустрофобия и прорытый тоннель реально очень узкий, действительно придется ползти. Мне приходилось пользоваться лазом возле Главной Башни трижды и трижды я возвращался с трясущимися руками и с холодным потом на лбу. Мне страшно лазить по этой тьме и эти сорок метров до свободы – слишком чудовищное испытание для моих нервов. Про лаз знают очень немногие и то в основном из дозорной службы и ударного батальона, поэтому вероятность очень небольшая встретить кого-то там из своих в тоннеле. Раньше лаз прорыли какие-то ушлые жители цитадели, которые использовали этот проход как нелегальный способ выбраться из крепости и хорошенько помародерить в окрестностях. Когда мародеров поймали, лаз стал использоваться исключительно для нужд военщины. А тех, кто этот самый лаз прорыл – повесили во дворе цитадели, ибо мародерство запрещено. Ну и еще, чтобы про лаз больше остальные не знали.

Впрочем, сейчас за мародерство уже не вешают ибо гораздо проще отобрать у мародеров что они набрали за стеной, а в наказание заставить отправляться за территорию уже не по собственной воле. Отличный «крючок», ибо угроза виселицы работает как надо, хоть в крепости уже лет пять или шесть не было повешенных.

Второй вариант покинуть цитадель – прямая взятка военщине. За талон на дневную пайку или бутылку чистой воды, оказаться за территорией на пару часов вполне возможно. Да и платить много не нужно – начальство смотрит сквозь пальцы на тех, кто покидает крепость, если он платит. Это ведь неплохой бизнес. Да, кто покинул крепость незаконно и, самое главное, не заплатив, тот совершил грубое нарушение. А вот тот, кто покинул ее, предварительно занеся мастер-сержанту дозорной смены нужную мзду, тот… просто совершил небольшое правонарушение. Закон у нас такой. Покинуть территорию при помощи военных можно по-разному: можно вместе с мусоровозом, который отвозит отходы до «могильника», в который мы сбрасываем все что не можем кустарно переработать или использовать повторно. Можно в кузове боевого джипа, объезжающего территорию. Но проще всего выйти из-за запасных, как мы их называем Малых Ворот. Большие ворота открываются только для крупной техники, а вот Малые охраняет всего двое бойцов и занести взятку им не сложно. Они дадут тебе и временный пароль, которым открывают двери и подскажут как идти, чтобы лучи с вышки не заметили твоей прогулки. А то придется и с дозорными на вышке делиться, ну или они тебя пристрелят если не узнают, что за территорию вышли свои. Такое тоже может быть. Минусы способа: приходится платить, причем даже если ты тоже дозорный. Плюсы: самый надежный и безопасный способ, если заплатить всем как надо.

Третий вариант тот, каким пользуюсь обычно я. Зная точное время обхода каждого участка, я обычно просто спускаюсь по веревке со стены и шмыгаю в крепостной ров. Веревку я цепляю с внешней стороны стены за выступ и мирненько спускаюсь вниз, пока никто не видит. Из минусов – могут пристрелить. Из плюсов – быстро и не нужно никому платить или ползти по узкому тоннелю, каждый раз думая, что он обвалится и похоронит тебя заживо.

В этот раз пришлось пользоваться вторым способом. Первый способ я буду использовать только в крайнему случае поэтому сразу его отмел, третий тоже, потому что нее мог представить как мать Славы будет карабкаться по веревке или ползти со мной по тоннелю.

Когда мы пришли к Малым Воротам, дозорные были заняты привычным делом – играли в карты.

–Олег, здорово, – один из дозорных, сидевший на табуретке, повернулся в мою сторону. – Выписался? Говорят, какие-то обезьяны за территорией тебя чуть не порешили. Пацанов хороших убили.

–Да, Миш, было, – сказал я. Я доволен, что один из дозорных это Мишка. Мы с ним давно знакомы, да и парень он неплохой. Второго дозорного я не знал, хотя обычно у нас в службе все знают друг друга хотя бы шапочно. Новенький, наверное. Новичок, отложил карты в сторону и взял карабин в руки.

–Новенький что ли? – спросил я. – Чего за оружие схватился?

–Служба, – окрысился тот.

–Служба, – хохотнул Мишка. – Оружие убери, салага, – дозорный посмотрел на меня и пояснил: – Да новенький он. Только сегодня приставили. Вот ни в карты играть не умеет, ни на посту стоять.

–Все я умею, – заворчал новичок, но карабин отставил в сторону.

–Ага, умеешь, – Мишка поднялся на ноги подошел ближе. Засунув руки в карманы, он перевел взгляд на мать Славы. – С тобой? Кто такая?

–Светлана Игоревна, – ответила мама Славы, кутаясь в черный балахон.

–Ммм… – многозначительно кивнул Мишка. – Ну тогда все понятно.

–Это мама Славы, – сказал я. – Ефрейтора Круглова. Которого эти твари вальнули.

–А, вот оно что, – младший сержант изменился в лице.

–Миш, мы за территорию хотим попасть. На могилу Славы. К Кургану сходим?

–Слушай, мужик, давай отойдем? – Мишка потянул меня за руку.

–Ну давай.

Вообще, сразу пропускать за территорию у нас не принято. Не то, чтобы Мишке делать нечего, но есть примета, что если пропускаешь сразу, то случится что-то нехорошее. Поэтому возле ворот всегда идет небольшая торговля. Начинается все со стандартного набора, где комбинация фраз примерно одна и состоит из: «не положено», «Лавочку прикрыли», «Сейчас стало строже», «Правила поменялись» и так далее. После идут торги и ворота открываются. Этот обычай и обязательный торг применяется даже для своих дозорных.

Когда мы отошли в сторону и встали в тени одного из бараков, Мишка оглянулся по сторонам и сказал:

–Слушай, братан. Давай в следующий раз. Если матери парнишки нужно сходить до могилки, то пускай пишет заявку в администрацию. Раз в месяц на Курган конвой отправляют. Съездит к своему Славе. Он уж точно никуда не денется. Что ночью то шататься?

–Миш, мать просит. Сына потеряла.

–Ну не знаю, – почесал бороду Мишка. – И на вышке сегодня этот мудак Мазур. Ты же знаешь, ему лишь бы пошмалять.

Рядовой Мазур был любителем «заметить подозрительное движение» и разрядить полрожка во тьму с воинственными криками, что он кого-то подстрелил. А когда была очередная ложная тревога и разведчики возвращались из-за стены ни с чем, он рапортовал, что потенциальный противник скрылся только благодаря его усилиям и тому, что он своевременно его заметил. Палку он не перегибал со стрельбой, поэтому от службы его не отстраняли, но признаться не особенно любили за его желание увидеть во тьме врага. Лично я был уверен, что он просто любит пострелять и «потенциального противника» просто придумывает каждый раз.

–Слушай, ну отправишь салагу на вышку. Скажи, чтобы он не палил час-два. Что он не сдержит свое вечное желание пострелять что ли. Скажи, я его лично прошу. Мы с ним сочтемся уж.

–Ой, не знаю…

–Миш, а если так? -я достаю из кармана пачку, в которой лежит целых две сигареты.

–Уоу, – Мишка аж присвистнул.

–Ну мы договорились?

–Ну ладно, только туда-обратно. – сдался дозорный, но предупредил сразу: – Если Хадин или мастер-сержант какой узнают, то сам будешь разбираться. Я скажу если за жопу схватят, что ты мне сказал, что по их приказу шел.

–Идет, – я протянул пачку.

–С вами приятно иметь дело, рядовой Смирнов, – Мишка довольно покрутил пачку в руках. – Сигареты. Это же редкость….м… – он понюхал пачку. – Вот это подарок.

Спустя пару минут мы уже идем по потрескавшейся земле в сторону Кургана. Этой ночью ярко светит полная Луна, свет которой делает нашу дорогу до кладбища цитадели более-менее различимой. Нам идти минут сорок по высохшей земле, прежде чем вы окажемся на окраине Кургана. Мы идем в полной тишине и минут через десять я только оборачиваюсь на огни крепости, которая кажется такой далекой.

Подняв голову выше, я смотрю на серебряную каплю корабля Чужих, который от яркого лунного света прямо сияет. Корабль тех, кто почти уничтожил человечество всегда казался мне красивым. Но сейчас особенно. Хорошая ночь, сейчас самый темный час, но вот-вот начнет рассветать. Я подумал, что будет неплохо, если Мазур меня все-таки не пристрелит этим утром.

Вспомнив любителя стрелять по невидимым врагам, я ускорил шаг. Если этот чертов стрелок увидит реальную цель, то половиной рожка драгоценных патронов он не ограничится – будет бить так, будто цитадель штурмуют как лет восемь назад, когда отец отбивал штурм за штурмом.

Словно услышав мои мысли, мама Славы повернулась ко мне. Поправив черный балахон, она спросила:

–Олег, а у тебя есть близкие, которые захоронены в Кургане?

–Мой отец был офицером разведки в цитадели. Он погиб: машину отца сожгли, то тело забрать не смогли, в засаду они тогда попали. Больше никто из близких не умирал. Матери я не помню, она погибла в первые дни Экспансии.

–Я на Кургане на разу не была. Мы сможем найти место, где похоронили Славу?

–Да, наших хоронят отдельно, – сказал я. – Полковник приказал. Назвал Аллея Памяти Павших.

Мы продолжаем идти в полной тишине до Кургана. Я сам не замечаю, как мы доходим до места и вот уже тут и там появляются металлические проржавевшие кресты с потрескавшимися табличками с именами. Я слышал, что некоторые люди не особенно любят бывать на кладбищах. Мол, страшно. Я не знаю, мне приходилось здесь бывать и ничего кроме любопытства эти кресты и полумесяцы у меня никогда не вызывали. На некоторых занесенных песком могилах даже есть фотографии умерших людей в стекле. Это самое интересное для меня – смотреть на лица тех, кого уже нет и думать об их жизни до того, как обшитый металлическими листами Камаз привез их тела, а рядовые вроде меня достали лопаты и выкопали очередную могилу, вгрызаясь в сухую потрескавшуюся землю.

Аллея Памяти Павших выделяется среди сотен металлических постаментов, разбросанных как попало. У нее нет отдельного забора или ограждений, но у входа на тропинку, ведущую к мертвым воинам цитадели стоят по обеим сторонам два проржавевших бронетранспортера. На броне одного из них намалевано белой краской: «Мы помним».

Мы проходим мимо бронетранспортеров, которые словно охраняют покой мертвых и идем по тропинке. Справа и слева мелькают фотографии на металлических крестах. Кроме фамилии также указано звание и подразделение: дозорная служба, ударный батальон или взвод обеспечения. Я тихо усмехаюсь, думая о взводе обеспечения. Вот уж кто точно умирает своей смертью в тепле цитадели вдали от песчаных бурь и столкновений с бандитами, которыми полна пустошь. Но все равно они отправляются на Аллею Павших, как и те, кто погиб с оружием в руках, как мастер-сержант или ефрейтор Слава.

Наверное, то о чем я думаю про взвод обеспечения это считается плохими мыслями и так думать нельзя об умерших, но что делать. В мире живых нет справедливости и судя по Аллее павших в мире мертвых ей тоже места нет.

Мы подходим к недавно вырытым могилам, возле которых еще лежат куски земли. Я сразу вижу крест, на котором выбито: мастер-сержант дозорной службы Артем Михайлович Горин.

–Привет, Артем, – тихо сказал я.

Странно, для меня он всегда был мастер-сержант, сержант, Горин или иногда мы его называли Гор. А вот только теперь я впервые обратился к нему по имени. Я даже не знал, как его зовут, если честно. Он так сильно остался в моем сознании мастер-сержантом, что теперь странно было подумать, что у него к тому же есть имя и его на самом деле зовут Артем. Будто звание заменило его имя. Я смотрю на крест и еще думаю, что лежащего в каких-то полутора метрах под землей человека мне как раз и предлагают оболгать перед полковником для собственной выгоды и выгоды лейтенанта Хадина. И подленькая-подленькая мысль тут же проскакивает в голове: «Ну что, Олег, ему тут станет хуже от этого?»

Я краем глаза заметил движение и увидел, что Круглова тихо осела на землю, глядя на стоящий перед ней крест.

Нашла.

***

Я лезу в карман и достаю сигарету. Они у нас ценность в цитадели и одна сигарета равна дневной пайке по стоимости, если говорить о торговле бартером. Говорят, что до Первой Экспансии сигарету можно было взять у любого курящего прохожего, просто попросив. Если и это правда, то забавный все-таки был мир, до того как его превратили в засыхающую в пылевых бурях пустошь.

Чиркнув спичкой я прикуриваю драгоценную сигарету, что могу позволить себе не так уж часто в жизни, максимум раз-два в месяц, если получится. Сизый дымок взлетает в светлеющее небо, а дрянь в скрученной сигарете, как мне кажется, делает меня на один краткий миг счастливым. В голову ударяет легкий дурман.

Сидящая на коленях в стороне мама Славы покачивается из стороны в сторону и тихо что-то шепчет. Я понимаю, что еще пара минут и нам нужно уходить, т.к. светлеет очень быстро, время выхода я не рассчитал. Подойдя к Светлане Игоревне, я положил руку ей на плечо и тихо сказал:

–Нам нужно идти. Я могу дать еще пару минут, но солнце вот-вот покажется.

–Да, я понимаю, – сказала она, не отрывая взгляд от креста.

Проходит еще несколько минут в полнейшей тишине и я говорю:

–Пора.

Женщина кивает, по-прежнему не отрывая глаз от креста, затем говорит:

–А знаешь, дозорный, это ведь я его должна была убить.

Я не спрашиваю о чем она. Да и зачем. Просто смотрю на нее, но она явно хочет, чтобы я не пропустил эти слова мимо ушей. Поднявшись на ноги, она говорит:

–Должна была. Да.

–О чем вы…

–Слава мне не родной, – тихо сказала женщина. – Приемный, – посмотрев на меня, она тихо продолжила, глядя прямо перед собой: – ты знаешь сказку про Черную Смерть? Про то, что ночью в цитадели ходит иногда Черная Смерть и забирает души у детей?

–Старая сказка, давно уже ее не слышал.

–Это не сказка, Олег. Это правда. Черная Смерть – это я.

В один момент мне показалось, что мама ефрейтора просто сошла с ума. Но она посмотрела на меня совершенно ясным и внятным взглядом:

–Прошел третий год, после Первой Экспансии, когда мы оказались тут, у стен цитадели. Сначала все как у всех: паника, не понимание что происходит. Все надеялись, что МЧС или полиция нас спасут. Что придет армия и всех выручит. Потом был лагерь беженцев, где еще можно было достать воду и пропитание. Потом в лагере начались беспорядки, моего мужа ранили там во время бойни в палаточном городке. Я даже не знаю, что там произошло. Говорят, вода закончилась в колонках и люди пошли на штурм. Как бы то ни было, за одну ночь лагерь на сто тысяч человек перестал существовать. Мы бежали оттуда куда глаза глядят. Спустя месяцев восемь скитаний по временным лагерям и крепостям, оказались тут, у стен цитадели. Раньше тут был небольшой лагерь возле стен. Всех крепость вместить не могла, но администрация выделяла нам немного воды и даже охраняла палаточный лагерь, взамен мы помогали копать ров вокруг цитадели. Время от времени из цитадели приезжали рекрутеры и забирали тех, кто мог принести пользу внутри. Конечно, никому не нужны были менеджеры и офисный планктон, а вот врачей и инженеров забирали сразу. Таким внутри находилось местечко. Я то, – она горько усмехнулась, – была всего лишь продажником, а мой муж работал дизайнером. Такие как мы в цитадели не нужны были. Так вот, рана в лагере беженцев дала о себе знать и мужу стало хуже, ему нужен был врач. Врач был только в цитадели. Однажды, во время работ я подошла к одному из офицеров. Я была готова на все, лишь бы моего мужа забрали в цитадель. Тот только грустно покачал головой:

–В цитадели и так много лишних ртов. Не могу, прости.

–Что хочешь, проси.

–Что хочешь?

–Да.

–А если муж заругает? – усмехнулся офицер.

–Не заругает, он поймет.

–Ну смотри, сегодня приду в палатку.

Я думала, что он придет, чтобы меня поиметь. Так многие военные делали, трахали баб в лагере за воду, а они надеялись, что те их заберут в цитадель. Но офицер пришел для другого. Когда он зашел в палатку, муж лежал в беспамятстве.

Сев на топтанчик, он спросил:

–Прямо на все готова, чтобы в цитадель попасть?

–Да.

–Не нужно раздеваться, – ответил офицер, – у тебя будет намного более грязная работа, чем раздвигать ноги перед солдатней. Нужно будет убивать.

И я убивала, солдатик. Убивала беспризорных детей, которых стало в крепости слишком много. Выгонять администрация их не хотела, чтобы не вызвать недовольства или бунта, а вот по тихонькому придушить ночью? Военные кому предлагали, те отказались от этой грязной работы, поэтому лейтенант и решил выбрать кого-то из палаточного лагеря. Вот и все, я получала списки тех, кто по крепости слоняется без дела из беспризорных детей, чьи родители погибли на стенах при обороне или просто от голода и болезней. Бывало, что избавлялась от стариков и старух, родственники которых перестали о них заботиться. И все рады: администрация, которая так просто избавлялась от лишних ртов и детишки со стариками не мучались. Да и среди народа не было волнений, что детей со стариками за стену вышвыривают. Всем было от этого хорошо, все закрывали на это глаза кто знал или догадывался, но кто-то должен был делать эту грязную работу. Тут много кто из-за меня лежит на этом кладбище, солдатик.