Самопревосхождение

– Как зовут твою маму?

– Екатерина Дмитриевна.

«Это она», – уверенно, без всяких сомнений отчеканилась в голове мысль.

– Подожди меня здесь! Я быстро, – крикнул я Нике и побежал, перескакивая через ступеньки, в подземный переход. Уже через минуту я вернулся с большим букетом белых роз и… остановился: было на что посмотреть!

Ника стоял, оперевшись спиной на парапет, и к нему с тротуара  постоянно подходили люди, очевидно, спрашивая, как пройти или проехать в музей, театр, не знаю, – да мало ли мест в Петербурге, куда хотят попасть недавние горожане или гости города! – это обычное для нас дело. Интересно было другое: спрашивать, судя по всему, хотели именно у него, некоторые для этого меняли свой маршрут, даже возвращались, сначала проскочив мимо. Это было то ещё зрелище! И опять пришла ясная мысль: дело здесь вовсе не во внешней привлекательности, а в некоем «донорском» свойстве личности, в том внутреннем импульсе, который мгновенно считывают люди, когда отдаются на волю своего бессознательного «Я» (как сейчас принято говорить) в ситуации, когда не надо раздумывать, а просто слышать свой внутренний голос.

«Как хорошо, – подумал я, почти завидуя сам себе, что вижу всё это. – Оказывается, человек не растерял свои природные инстинкты даже в таком мегаполисе, как наш. Значит, не всё потеряно». И мне опять удалось заметить, что сегодня я могу наблюдать одновременно и за другими, и за собой, и даже видеть, как появляются, – неизвестно откуда, – совсем иные мысли, нежели те, что так часто крутились у меня в голове прежде.

Наконец, я всё-таки подошёл к Нике и вручил букет:

– Поздравь, пожалуйста, свою маму с праздником.

Он был явно тронут:

– Всенепременно.

Мы хлопнули друг друга ладонями в прощальном жесте и я пошёл в сторону Русского музея, к площади Искусств, мимо «Бродячей собаки», к Мойке и Зимней канавке, и дальше, ко Дворцу великого князя на Неве, словом, по местам, где я так любил ходить пешком, особенно если мне хотелось подумать о чём-то личном и побыть наедине с собой. Сегодня был как раз такой день, точнее, вечер. В Питере в это время года быстро темнеет. Медленно падающий мягкий снег был очень к лицу моему городу. Почти прозрачный покров отливал на асфальте и брусчатке матовым голубоватым блеском от света фонарей. Высоко надо мной стояло небо, закрытое густыми серыми облаками, постепенно наполняющимися пока ещё не различимым таинственным светом Луны и Звёзд. В голове явственно зазвучали строки «Рождественского романса» Иосифа Бродского:

Плывёт в тоске необьяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу жёлтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих…

…Плывёт в тоске необьяснимой, как будто жизнь начнётся снова, как будто будет свет и слава,  удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнётся вправо, качнувшись влево.

Я шёл вдоль набережной, рассматривая – в который раз! – невообразимой красоты ансамбль Стрелки Васильевского острова с его зданием Биржи и Ростральными колоннами, снова и снова поражаясь открытию мастера, впервые в истории архитектуры развернувшего полукругом каменные строения к Неве, к воде, как к площади.

Я шёл, и моя память выдавала мыслеобразы, спонтанно возникавшие после нашей встречи с Никой. Они выстраивались, как будто независимо от моего желания, в некую стройную картину. Словами я ещё не мог тогда, да и сейчас, пожалуй, не смогу её описать достаточно убедительно, однако общее впечатление от картины в целом, так же как и от отдельных эпизодов, было вполне отчётливым.

…Стремительно, собранно идёт по Невскому проспекту Ника, быстро удаляясь от меня, и его длинный шарф живописно развевается на ветру. А большие мягкие снежинки ложатся на плечи белыми погонами, медленно исчезая и появляясь вновь…

…Екатерина Дмитриевна, освещённая светом вечерних люстр, каждым движением и жестом возрождающая прелесть старопетербургского быта и дома, наполненного рисунками, книгами с автографами художников и поэтов Серебряного века, а потом и эмигрантов «Третьей волны», составляет рождественские букеты, отдавая особое внимание белым розам как почётным гостьям…

…Подобно лёгкому видению, возникает призрачная, нежная, бестелесная и абсолютно узнаваемая фигура Софьи Алексеевны. Тотчас просыпается Ева, резко поднимает голову и неотрывно-долго смотрит в то самое место, где появился и быстро исчез, очевидно,

никому, кроме неё, не видимый изящный силуэт…

«А где же Анна-Мария? Она тоже должна быть здесь, поблизости. Но её нет…» Я уже не мог обращаться к ней фамильярно, как в начале, что-то изменилось во мне, тем более, что я несколько раз успел отметить, с каким тактом подбирал слова в своих высказываниях о ней Ника.

Я ждал и думал о том, как же мне нравятся эти картинки и как хочется смотреть на них дольше и дальше, предчувствуя выход на сцену следующих персонажей. А они должны были прийти, я в этом не сомневался и был настроен на режим радостного ожидания. Но в это время зазвонил телефон, и всё мгновенно исчезло. Я смотрел на экран, видел смеющиеся лица своих подружек, читал их незатейливые сообщения и понимал, что уже никогда к ним не вернусь, даже если мы и будем встречаться.

«Сколько же пропало дней и ночей, – с горечью думал я, – сколько пустых, бессмысленных тусовок и случайных свиданий, не обременённых ни глубоким чувством, ни хотя бы интересом, который продолжился бы более однодневной моды или минутного желания, причём, с обеих сторон… А ведь, оказывается, можно жить совсем иначе, и они есть, эти другие люди, и не где-нибудь “за тридевять земель”, а прямо здесь, рядом с нами! Правда и то, что они лишь иногда, только когда их очень попросят, начинают говорить, тщательно выбирая слова и делая паузы между ними – “как надо жить”, – потому что они не проповедуют, а  просто так живут на самом деле! С ними даже можно общаться, как я начал делать, выходя на странички тех, кто откликнулся на текст “Самопревосхождения”, не говоря о тех, кто существует и в тексте, и в жизни, и мне не надо даже

“быть пристрастным”, чтобы увидеть, как “они прекрасны”»…

…Я смотрел на полузамёрзшую, но по-прежнему величаво перекатывающую свои волны реку. Сегодня я хотел быть один, и людей вокруг, действительно, не было, только где-то вдалеке по Дворцовому мосту двигались неясно различимые сквозь густо падающий снег фигуры прохожих, похожие на несуществующие полотна импрессионистов, как если бы они писали наши северные пейзажи и оживляли наших литературных героев. Казалось, кто-то всемогущий и неведомый, Художник и Творец, играя, создаёт эти образы, невольно исполняя сегодня мои желания, и вознаграждение от Него, практически ни за что, только лишь за твоё искреннее (правда, ничем не замутнённое) желание, – как мимоходом заметил Ника, – оказывается всегда больше, чем ты ожидал и, тем более, заслуживаешь.

…Давно стихами говорит Нева,

Страницей Гоголя ложится Невский,

Весь Летний сад – Онегина глава,

О Блоке вспоминают острова,

А по Разъезжей бродит Достоевский…

«Получается, я всё ещё помню и люблю настоящее искусство, несмотря на разлитое вокруг море “клипового сознания”», – думал я. За спиной у меня проезжали машины, но их шум не нарушал возникшей и уже устойчиво существующей внутри торжественной тишины. Затем, на этом фоне, вначале едва слышно, потом всё более явственно зазвучала музыка, «как когда-то у Ники, в доме С. А.», – успел подумать я. Тягучая, печальная, такая созвучная сегодня моему сердцу мелодия соединилась с простыми гениальными стихами:

…Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит…

«И звезда с звездою говорит», – тихо повторил я про себя, глядя на силуэт Петропавловского собора и чувствуя, как оживает, снова становится свежей фраза о «застывшей музыке архитекторы». Потом я услышал уже знакомые мне строки Анны-Марии, переговаривающиеся, «перестукивающиеся» сквозь года с теми, что были написаны в последний год жизни Поэта:

Пора! Я вышла на Дорогу,

Туда, где путь Поэта серебром блестит.

Хочу продлить свою молитву Богу,

Услышать, как «звезда с звездою говорит»…

И опять возникла, но уже другая, грустная и трогательная мелодия ныне забытого барда, оставившего заметный след в жизни наших родителей, так быстро и нелепо погибшего на чужбине в конце прошлого века, после того, как он написал и спел: «…Я уехал из страны, где прожил жизнь, не разберу, чью…»

И вдруг частица того таинства и величия, что вечно наполняет души поэтов, – пусть только малая их часть, но и этого так много, – нашла отклик, зазвучала и продолжилась во мне, как, наверное, ранее это было и у Сонечки, и у Анны-Марии. Смутное знание того, что все мы, и я тоже – часть чего-то большего, где есть место всем нам, и моей прошлой, пусть примитивной, радости, и нынешней моей светлой печали, – появилось и не исчезало, но ближе подойти к этому едва проявленному переживанию у меня ещё не получалось… А затем, не помню, через какое время, произошло Нечто. Теперь я твёрдо знаю: впервые в моей жизни я обратился со своей не придуманной, не выученной, – иначе не могу назвать, – молитвой к Тому, чей День Рождения совершался сегодня, как уже более 2000 раз на Земле. Я не помню точно всех слов, но ощущение было такое:

«Господи! Ты есть Любовь! И та Великая Вселенская Сила, что присуща Божественной Любви и вечно стремится к своему воплощению на Земле, везде и во всём, – она ведь не может быть иной, кроме как свободной и независимой от всех существ, через кого она себя проявляет, иной, кроме как животворящей по отношению ко всем, кто даёт хоть какую-то возможность её воплощения! И разве Всеохватность и Сила Любви не способны раскрыть себя даже сквозь искажения нашего земного бытия, сквозь темноту и невежество ограниченного сознания, если только есть чистый порыв доверчивой души и необоримое желание единения с Вечно Созидающей сущностью… И, может быть, хотя бы на мгновение, это прикосновение способно пробудить и в нас то прекрасное и истинное, что замуровано нашей гордыней, себялюбием, обманами и многим чем ещё… Неужели это не так, Господи?»

Я поднял голову и увидел над собой уже освобождённое от облаков тёмно-синее небо и яркий серп убывающей Луны, окружённый постепенно открывающими себя звёздами. Меня переполняли попеременно чувства светлой грусти, неясной вины и благодарности. До новолуния, когда наступит время подумать о планах на год, как советуют звездочёты, оставалось два дня, но я решил уже сейчас загадать свои желания. «В рождество все немного волхвы», – снова вспомнил я петербургского поэта, и в то же мгновение услышал внутри себя, где-то в глубине складывающиеся сами собой, независимо от моей воли, безыскусные строки: «Когда я молча обращаю молитву первую к Тебе, могу ли знать, да и не знаю, что ты, Господь, ответишь мне. Но Ты ответил, Свет остался: он был, он есть, он не казался…»

Через несколько месяцев Ника прислал продолжение рукописи и приглашение встретиться с героями книги у него на даче.

От Ники Смирнова

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

А. С. Пушкин

У нас едино всё: и в малом, и в большом, кровь общая течёт по жилам всей Вселенной. А. И. Чижевский

Я открыл своим ключом дверь нашей квартиры и ,удивляясь царящей там тишине, прошёл сначала на кухню, где мирно  открыл своим ключом дверь нашей квартиры и, удивляясь

обедали Диана с Евой. Приветствуя, они взглянули на меня, поняли, прекрасно зная распорядок нашей совместной жизни, что изменений сегодня не предвидится, и спокойно продолжили трапезу.

Я выпил воды, погладил обеих и вышел в гостиную, где, как всегда, привычно и легко, даже в сумеречном свете обнаружил маму. Она стояла у высокого окна, освещённая из-за спины причудливыми огнями празднично украшенного города. На ней было длинное, легко струящееся платье из тёмно-красной или даже бордовой ткани, которое я очень любил.  И сейчас я с удовольствием отметил, что она в нём на своих высоких каблуках напоминает удлинённые силуэты женских фигур в витражах готических соборов, которые я недавно осматривал.

Мама услышала, как я вошёл, и сначала зажгла несколько светильников на стене, а потом включила верхний свет. Тут только я заметил, что она стоит не одна, а рядом с высоким, спортивного вида мужчиной, подчёркнуто строго и элегантно одетым.

– Арсений! – обратилась мама, и он обернулся. – Узнаёшь своего преданного оруженосца?

– Он изменился…

– Конечно. Теперь он носит на себе только модные усики и бородку.

Я радостно заулыбался и пошёл ему навстречу. Арсений – старинный, ещё со школьной скамьи, друг моего отца, а потом и всей нашей семьи, – занимал какой-то высокий пост и чин в министерстве обороны (а может быть, в каком-нибудь другом, тайном для нас ведомстве, и в силу этого донельзя засекреченный), – постоянно исчезал и появлялся без всякой видимой периодичности, то через несколько месяцев, то через несколько лет, но всегда как праздник, с фантастическими рассказами и подарками, причём главным подарком непременно был он сам: просто есть такие люди, само присутствие которых ни для кого не остаётся незамеченным и изменяет всё вокруг. Правда, мама не согласилась со мной, когда я как-то ей об этом сказал. Она утверждала, что если он захочет, то может стать невидимкой, но я здесь не усмотрел противоречия в силу той новой логики, что приобрёл в общении с Софьей Алексеевной.

– Просто «нечаянная радость»? – воскликнул я. – Не прошло…

– …и пяти лет, – подхватил Арсений, и мы обнялись. Потом он осторожно повертел меня своими сильными руками и удовлетворённо заключил:

– Нет, Катя, я вижу лишь короткую щетинку в нужных местах в нужное время, а в остальном, – он обратился ко мне, – ты всегда подавал надежды стать «милым другом» всех вокруг особей женского пола.

Его светло-серые глаза могли, по желанию, стать хрусталиками, в которых загорались манящие огни, но могли отражать и твёрдый взгляд со стальным отливом, а мужественная военная выправка, движения, как у дикого барса, – любимое выражение С. А., – выдавали в нём абсолютно молодого человека, независимо от возраста, и всё это вместе вызывало во всех без исключения людях, которых я знал, взрослых и детях, мужчинах и женщинах, – не просто восхищённое почтение, но даже, пожалуй, готовность и желание подчиняться.

– До тебя мне далеко, – честно ответил я, как в детстве, сразу чувствуя и принимая его превосходство, а мама не замедлила вскинуться:

– Перестань портить ребёнка!

На «ребёнка» мы оба фыркнули, но дальше Арсений повёл себя как-то странно:

– Может быть, пора уже начать посвящать его в наши «взрослые игры» и «недетские дела»?

Мама пожала плечами и отвернулась, тихо промолвив:

– Это ты сказал.

Арсений ответил ей тоже тихо:

– Не отрицаю.

Мне оставалось переводить взгляд с одного на другого:

– Я чего-то не знаю?

Готическая головка мамы чуть склонилась:

– Ты многого ещё не знаешь, но уже знаешь или догадываешься, что не знаешь.

Так как они по-прежнему многозначительно переглядывались и ничего не объясняли, я сказал:

– Если вы хотите уклониться от разговора, то, используя много раз один и тот же глагол, мы мало что достигнем. Можно переменить тему, – например, мы могли бы обсудить… положение на Ближнем Востоке.

Они даже не улыбнулись. Я постарался безболезненно для всех выйти из игры, пошёл в прихожую и вернулся с оставленным там букетом белых роз:

– Мама! Это – поздравление тебе от давнего поклонника – студента. Ничего, что я говорю так прямо?

Мама тотчас охотно отвлеклась и стала заниматься составлением композиций из цветов. Арсений усмехнулся, заметив, ни к кому не обращаясь и отходя в глубину комнаты:

– Хорошо иметь в доме человека, знающего англичан настолько, чтобы перенять у них склонность к самоиронии.

– Ты это к чему или кому сейчас сказал? – машинально откликнулась мама, и он ответил:

– Да так, «мысли вслух» или «реплика в сторону».

Букеты были созданы и расставлены по своим местам. Мама выпрямила спину и строго посмотрела на Арсения. Он спокойно улыбался, не отводя от неё взгляда. Я первый не выдержал и стал приставать:

– Всё-таки хотелось бы, чтобы вы мне хоть что-то разъяснили, если не возражаете, конечно.

– Возражаю! – повысив голос, сказала мама и добавила уже совсем тихо: – Это опасно.

Я отреагировал мгновенно, тем более в присутствии Арсения. Мои физические силы и энергии интереса объединились, умножая друг друга, и я с радостью ощутил неотвратимость событий, о которых догадывался и в которых, уверен теперь, непременно буду участвовать. Арсений всё сразу заметил и отследил, – ведь это он обучал меня техникам самообороны и боевых искусств разных школ, когда я был ещё подростком и преданно носил за ним спортивные принадлежности. Он незаметно мне подмигнул, а затем опять же спокойно и одновременно с той самой иронией, о которой упоминал ранее, – стал говорить, обращаясь больше к маме, но и ко мне тоже:

– Если я хотя бы вполовину так умён и проницателен, как некоторые утверждают и как я сам, большей частью, о себе думаю, то смею заверить, уважаемая Екатерина Дмитриевна, время инициации наступило. Могу доказать.

– Не стоит. Верим на слово, – отозвалась мама, и тут Арсений внезапно резко повысил голос:

– Я же читал, чёрт возьми! И ты читала его текст! Разумеется, Сонечка гений: за такой короткий срок вложить так много и так… правильно, причём по закону – «от сложного к простому», а не наоборот, и при этом создать условия необходимой готовности ученика – воспринимать, а не умения учителя – передавать знания, как это обычно бывает. Здесь уже, правда, начинаются его заслуги. – Арсений опять повысил сниженный было тон. – Он ведь даже течение её мыслей сумел не нарушить, сохранить, не прервать внутренние нити! И это несмотря на все естественные ограничения и помехи!

Потом повернулся ко мне:

– Извини. Разумеется, «ты», а не «он», «твои заслуги», а не «его», – нельзя говорить в третьем лице о присутствующих.

Мне было наплевать на вежливость.Я был настолько польщён оценкой своего труда (хотя комплимент, в основном, и относился к С. А.), что, кажется, даже покраснел и, слегка отвернувшись, начал болтать первое, что приходило в голову:

– Сэр! Так приятно для разнообразия услышать о хороших манерах от человека, который большую часть жизни проводит в благовоспитанной Европе, ощущая постоянно «невыносимую лёгкость бытия», возможно, даже бывает в закрытых клубах и библиотеках с деревянными панелями и тёмными диванами, охотничьими сценами на стенах…

Мама ухитрилась произнести всего лишь «Ах – ах!» – но это прозвучало так насмешливо, что Арсений, уловив моё смущение, решил прийти мне на помощь:

– Вообще-то отработанные формулы, вроде: «когда я смогу отдать вам визит?» – действительно помогают обрести достоинство, позволяя сохранить искренность даже в сложной ситуации. А ты, наверное, хотел сказать: «From the horse’s mouth»? – Ну, да, в том числе и на ипподромах… Мама захохотала:

– Ну при чём здесь ипподром?! Это – идиома: «Я слышал это от самой лошади», т. е. «из первых уст». И вообще, «друг Аркадий, не говори красиво». – Потом она добавила уже спокойно:

– Ладно, но сначала один вопрос к тебе, Ник: как ты думаешь, почему Ася почти не бывает здесь, в городе, а всё время в какихто дальних экспедициях и, как правило, в местах труднодоступных для связи?

Пока я молчал, перебирая и отвергая один вариант за другим, мама ответила сама:

– Потому что её с детства хотели похитить или даже… неважно! – а мы её прятали.

– Но зачем? И кто? Хотя…

Арсений, очевидно, опять решил заступиться за меня:

– Давай не будем никого пугать, Катя! Всё это в прошлом. Сейчас Ася выросла и научилась сама за себя постоять, да так, что и вокруг многим перепадает.

– Тогда отвечай сам, – просто сказала мама, удобно устраиваясь с ногами в любимом кресле и скрестив руки. Мы тоже сели, и Арсений начал своё удивительное повествование, как выяснилось, абсолютно необходимое для понимания не только прошлых, но и предстоящих событий.

– Несколько десятилетий назад учёные разных стран обратили внимание на то, что в мире стало рождаться всё больше детей с необычными способностями. Феномен их талантов не был обусловлен ни наследственностью, ни воспитанием, ибо они появлялись на свет в самых разных местах – у бедных и богатых, во дворцах и в трущобах…

Дальше я попробую пересказать кратко основные положения из рассказа Арсения сам.

Единого, официально признанного термина для обозначения таких детей долгое время не существовало: в Японии их называли «дети Солнца»; во Франции – «тефлоновые дети» (видимо, оттого, что к ним не пристают стереотипы поведения); в США – «поколение света»; пока в 1982 г. американская «ясновидящая» Нэнси Тэпп не выпустила книгу «Как цвет помогает лучше понять твою жизнь», где и рассказывала, что цвет ауры у подобных детей не обычного золотисто-жёлтого цвета, а тёмно-синий или «индиго»! Потом появились другие книги уже профессиональных учёных на эту тему, но термин «дети индиго» остался. Любопытный факт: впоследствии обозначение «тефлоновые» перешло к политикам, оно им, действительно, больше подходит.

Конечно, одарённые дети появлялись и раньше, в любые времена, но масштабный характер это явление приобрело именно в последние десятилетия. По статистике, каждый десятый ребёнок, рождающийся ныне, в XXI веке, – обладатель уникальных способностей, а с 2012 года эта тенденция даже стала нарастать. Такие «дети индиго» уже в юном возрасте рисуют прекрасные картины; пишут удивительные стихи и романы, за которые получают престижные премии; подают проекты и побеждают на конкурсах изобретателей в разных сферах науки и техники; говорят сразу на многих, даже «умерших» языках…

Учёные насчитывают до 20 видов особых способностей, которыми обладают эти дети: они видят с закрытыми глазами; читают чужие мысли; знают, что происходит за много тысяч километров; путешествуют во времени; находят пропавших людей; многие из них обнаруживают способность видеть внутренние органы, ставить диагноз, лечить руками и силой мысли, при этом сами практически не болеют…

Тут мы с мамой дружно заверили рассказчика, что всё поняли и хотим, чтобы он побыстрее перешёл к более близким нам темам.

– Хорошо. Тогда про Асю, – сказал Арсений, но мама его перебила:

– Подожди! – И обратилась ко мне. – Ты ведь понимаешь, что это только тезисы. Я тебе потом попробую объяснить поподробнее, что знаю и что всё это может означать для нас всех, а дальше уж сам думай! Пока могу сказать лишь одно: сейчас даже в очень серьёзных головах «смешались в кучу кони, люди…».

Есть некие узнаваемые и тем или иным способом исследуемые способности, а есть появляющиеся неизвестно откуда и когда особи, как любит их называть Арсений, обладающие таким невероятным и неведомым для нас духовно-психологическим устройством, что к ним абсолютно неприложимы никакие старые («старые» – это условно говоря, они могут быть новейшими, по времени, но не по качеству! – если вы понимаете, что я имею в виду), – так вот, к ним абсолютно неприложимы никакие прежние методы познания и взаимного понимания.

Тут я необдуманно вступил в разговор:

– Я недавно слышал такую интересную версию: люди ожидали неких пришельцев из «Звёздных войн», «тарелочек» и инопланетян, а родились у наших собственных мамочек наши собственные чада! Они-то и оказались «новой расой»! И как же их не любить, даже если они такие непонятные и необычные, они же наши собственные дети.

– Да, жизнь всегда богаче любых прогнозов, – сказал Арсений задумчиво, а мама насторожённо спросила меня:

– Откуда ты это знаешь?

– От Аси, конечно.

Арсений быстро продолжил:

– Их не так много, думаю, таких людей-особей, которые обладают не просто какими-то уникальными способностями, но особыми духовно-нравственными качествами, позволяющими их отнести к «новой расе». Иначе зачем всё это? И тогда они, конечно, справедливо могут претендовать на сохранность своего особого бытия, что, разумеется, входит в противоречие с ныне существующими порядками.

– Это ещё мягко сказано, – заметила мама. – Да у нас просто вакханалия бездуховности и беспорядков!

– Если бы сейчас появился Христос, – я ещё находился под впечатлением нашей с Николой беседы, – и стал делать то, что он делал там, в Иудее, в те времена, – его бы законопослушным в нашем так называемом цивилизованном обществе тоже бы не назвали.

– Браво, юноша! – воскликнул, потирая руки, Арсений. – Точно. Его бы непременно арестовали.

– Ну что вы такое говорите, – недовольно возразила мама и неуверенно добавила: – За что?

– Хотя бы за незаконное, без всяких дипломов и сертификатов целительство. Кстати, в конце концов, они и так нашли, к чему придраться, и сделали то, что сделали, со всеми подтасовками, нарушениями прав и прочее. Ну, прямо как сейчас.

Мама тихо и печально добавила:

– Его драма продолжается постоянно, все эти тысячелетия, и не видно конца…

Мы вежливо помолчали, потом Арсений осторожно спросил: – Может быть, продолжим… про Асю?

Мы с мамой молча кивнули, и Арсений продолжил рассказ:

– Она родилась, как вы знаете, в середине 80-х годов, и сразу стало ясно, что это необыкновенный ребёнок. С первых же дней её взгляд был осмысленным, – врачи сказали: хрусталик глаза был сразу настроен так, чтобы изображение не было перевёрнутым, как обычно у малышей в начале жизни. Даже когда она ещё не умела говорить, – словами! – с ней можно было полноценно и осознанно общаться. Она понимала тебя и как-то так умела ответить, – мимикой, взглядом или движением, что каждый чувствовал – «есть контакт».

Арсений спокойно рассказывал, расхаживая по комнате, и время от времени поглядывал на меня, проверяя, насколько хорошо я всё это воспринимаю.

 Естественно, были и сложности. Эти дети вообще очень чувствительны и ранимы, они абсолютно не переносят крика, грубости, неуважения к себе и, что особенно интересно, – к другим! И Ася не была исключением. У неё почти сразу не сложились отношения с Верочкой, её матерью. Вера – очень нервная, эмоциональная от природы, при этом – актриса с присущими этой профессии перепадами настроений, – то ли не понимала, то ли не хотела понимать, или забывала, что Ася – особый ребёнок, который «видит её насквозь», и поэтому играть перед ней, тем более обманывать, фальшивить, – нельзя. Когда это происходило, Вера кричала, не в силах выдержать откровенно ироничный взгляд малышки нескольких месяцев от роду, – и убегала в слезах.

– Словом, воспитывать Асю стала Сонечка, что разумеется, для всех было просто замечательно, – задумчиво добавила мама, похоже, погрузившись в свои воспоминания.

– Тогда и выяснилось, что у Анны-Марии, как минимум, работают сразу оба полушария головного мозга, отвечающие, напоминаю: одно – за аналитику и логику, другое – за интуицию и творческое начало. То есть она способна использовать не 7% ресурсов мозга (а это максимум для обычного человека, чаще бывает 2-3%), а целых 15%! Но и это не всё. У Сонечки были в друзьях прекрасные специалисты-генетики, так вот они обнаружили следующее. Если каждая клетка ДНК человека содержит 64 кодона (единиц генетического кода), из которых активно работают примерно 20 (!), то у Аси рабочими (это был период уже детского сада) оказались от 24 до 30 (!!!). Такой человек обладает настолько уникальной энергетикой, настолько сильным иммунитетом, его адаптационные возможности столь разнообразны и велики, что организм вообще не боится никаких вирусов, в том числе и ВИЧ-инфекций! Зато он сам, только лишь силой мысли и мыслеобразов, может…

– Стоп! – воскликнула мама, – об этом не сейчас!

– Или никогда? Well, – насмешливо сверкнув глазами, однако внешне вполне учтиво ответил Арсений.

 Самое печальное, – сказала мама, – что они все, в общем-то, славные ребята, хотя и начисто лишены сообразительности или способности, не знаю, – говорить на ином языке, нежели привыкли, и поэтому не понимают ни единого слова, тем паче, сигнала или символа из того, что пытаются сообщить им эти дети.

– Мама! Ты сейчас о ком говоришь?

– Об исследователях одарённых детей, конечно. Впрочем, неважно…

И я, и Арсений прекрасно знали эту особенность мамы, мысленно начиная разговор, придумывать за всех вопросы и ответы, а вслух излагать лишь часть этих нескончаемых реплик, а поскольку она обладала живым и богатым воображением, то нередко достигала в своих монологах весьма красочных образов, хотя и странноватых порой по смыслу.

– Так вот, – продолжил, как ни в чём не бывало, Арсений, – в самом факте появления таких людей (вы следите за мыслью – дети уже выросли) многие исследователи, – он выразительно посмотрел на маму, – охотно находили знаки прогрессивного витка эволюции, связанного с возникновением, как мы уже отмечали, качественно нового типа внутри человеческой расы, неких проводников в будущий мир, где нет места ненависти, насилию, унижению и где, напротив, царствует бережное отношение ко всему живому – известный «эффект бабочки», по выражению Рэя Брэдбери, – в сочетании с чувством собственного достоинства; а также энергия творческого созидания и высшие ценности – Любви, Добра и Красоты, вестимо.

– Неужели это когда-нибудь случится? – вздохнула мама.

Арсений подошёл, нежно приподнял её опущенную голову и сказал:

– Душенька Екатерина Дмитриевна! Будущее уже существует, оно лишь размыто и не всем видно.

– Но были ведь наверняка и противники этой романтической теории? – спросил я.

– Гипотезы, – поправила мама.

 Арсений повернулся ко мне:

– Да, разумеется. Доказать возможность длительного существования подобной… Утопии ещё никто не смог, хотя и опровергнуть её окончательно невозможно…

– Это всё равно, что отобрать мечту у всего человечества, а значит, получить отчаявшихся людей. – Мама даже встала от волнения. – К счастью, мечта, как птица Феникс, способна возрождаться снова и снова, даже ни на что не надеясь…

– …Зато желающих осмеять, выразить сомнение или полное неверие – сколько угодно! – продолжал Арсений. – Дело в том, что сверхъестественные способности вовсе не делают сами по себе человека счастливым. Сие есть правда, к сожалению. И тому множество свидетельств как в человеческой истории, так и в судьбах немалого числа наших героев, детей, подростков и выросших из них взрослых. Им скучно, трудно, подчас тяжело общаться с другими людьми. Они слишком остро ощущают чужие пороки, на них чрезвычайно отрицательно влияет чужая негативная энергетика – особенно ненависть, зависть, злоба, алчность… Тут мама добавила с грустью: