Злой рок. Политика катастроф

Клиодинамика

В последние годы сторонники «клиометрики» и «клиодинамики» стремятся возродить циклический подход. Казалось бы, мальтузианская модель лучше всего приложима к эпохе, предшествующей Новому времени^[114]. Но вариации этой модели предлагались и для ряда современных кризисов^[115]. Хороший пример – разнообразные попытки объяснить арабские революции 2010–2012 годов так называемым «молодежным бугром». В одном исследовании, где рассматривались страны, в которых темпы прироста численности молодежи превысили 45 % за пять лет, говорится, что «ни одна из них не сумела избежать значительных политических потрясений. Риск необычайно жестокой гражданской войны для таких стран был очень высоким (примерно один шанс из двух)». (Это позволяет предположить, что проблемы ожидают такие четыре государства Африки, расположенные к югу от Сахары, как Нигер, Кения, Уганда и Малави^[116].) Сам по себе «молодежный бугор» – не гарантия грядущих беспорядков, но он становится таковой, когда сочетается с низким экономическим ростом, чрезвычайно авторитарным режимом и распространением высшего образования^[117]. В рамках самого амбициозного проекта, осуществленного в этом неомальтузианском ключе, Джек Голдстоун рассмотрел 141 случай нарушения стабильности с 1955 по 2003 год, в том числе – кризисы демократии, гражданские войны и распад государств. Страны с высоким уровнем младенческой смертности в семь раз чаще сталкивались с внутренней политической напряженностью, чем страны, где этот уровень был низким. Вооруженный конфликт в приграничных государствах, как и проводимая властями дискриминация даже какой-либо одной группы меньшинств, также повышал вероятность нестабильности^[118].

В широком плане с неомальтузианцами связаны историки и социологи, искавшие ключ к историческим циклам в конфликтах поколений. Впрочем, в данном случае вопросы политической культуры преобладают над демографическими. В 1920-х годах Карл Манхейм утверждал, что «критический период» подросткового возраста формирует характер поколения на всю жизнь. Оба Артура Шлезингера, père et fils^[119], писали о «циклах американской истории», отмечая регулярное колебание между либеральным и консервативным консенсусом^[120]. Относительно недавно Уильям Страус и Нил Хау выступили с теорией о цикле смены поколений, который повторяется каждые восемьдесят-девяносто лет^[121]. В каждом таком периоде, по мнению исследователей, совершается четырехэтапный цикл «превращений»: «Подъем», «Пробуждение», «Спад» и, наконец, «Кризис». Страус и Хау, как и когда-то Освальд Шпенглер, связывают каждую из этих стадий с определенным временем года: цикл начинается весной и оканчивается зимой. Они полагают, что последний американский кризис случился в период, охватывающий Великую депрессию и Вторую мировую войну. Если их модель верна, тогда мы вошли в новую, четвертую стадию, которая началась с мирового финансового кризиса 2008–2009 годов и достигнет кульминации в 2020-е, когда поколение беби-бума передаст власть миллениалам^[122].

У всех подобных теорий цикличности есть один общий недостаток: они предоставляют сравнительно мало возможностей для взаимодействия различных переменных – географических, экономических, культурных, технологических, политических и связанных с окружающей средой. Самые дерзкие и амбициозные идеи в клиодинамике пытаются это исправить различными изобретательными способами^[123]. Историк Иэн Моррис определяет «циклы развития и крушения государств… в Юго-Восточной Азии – примерно 3100 г. до н. э. (конец Урукской экспансии), 2200 г. до н. э. (падение Древнего Царства в Египте и Аккадской империи) и 1200 г. до н. э. (конец бронзового века), а в Южной Азии – примерно 1900 г. до н. э. (падение Индской цивилизации)» и предполагает, что «в каждом случае присутствовала взаимная связь между культурной эволюцией и окружающей средой». Для Морриса ключевую роль играла война, и, в частности, то, каким образом разведение крупных лошадей преобразило сухие степи центральной Евразии из пустоши в зону торговли и военных действий – и, конечно же, способствовало распространению болезней^[124]. В последние годы, что неудивительно, в моду вошло внимание к климатическим факторам. Приведем лишь один пример: Цян Чэнь стремился соотнести времена засухи с династическими кризисами в имперском Китае^[125]. Другие специалисты подчеркивали роль наводнений^[126].

В книге «Историческая динамика» (2003) Петр Турчин предложил новаторскую модель взлета и падения государств. По его мнению, новые государства склонны формироваться на спорных границах существующих стран (на «метаэтническом пограничье»), поскольку в таких местах – зонах периодических конфликтов – у людей, которые находятся под сильнейшим давлением, формируется особая социальная сплоченность, предполагающая способность к коллективным действиям; Ибн Хальдун, мусульманский ученый XIV века, в книге «Мукаддима» назвал такую сплоченность словом асабия. Но когда государство достигает определенного уровня цивилизации, со всей сопутствующей роскошью и неравенством, стимул для сотрудничества слабеет и асабия сходит на нет^[127]. В книге «Война и мир и война» (War and Peace and War, 2006) Турчин добавил новый элемент: строители успешных империй, как, скажем, римляне, вбирали в себя покоренные народы, а не уничтожали их. Впрочем, успех сеет семена упадка – и это не только истощение асабии, но и знакомый нам мальтузианский цикл. С миром и стабильностью приходит и процветание; процветание вызывает рост населения и ведет к перенаселению; перенаселение влечет за собой безработицу, низкое жалованье, высокую арендную плату и в некоторых случаях нехватку еды. Уровень жизни падает – и люди готовы восставать. В конечном итоге крах общественного порядка приводит к гражданской войне; после этого упадок империи неизбежен^[128]. В сочинении «Вековые циклы» (соавтор – Сергей Нефедов) эта система воззрений обрела формальное выражение. Социальные/политические перемены вызываются взаимодействием четырех переменных:

1. Количество населения в отношении к «емкости среды».

2. Устойчивость государства (сбалансированность бюджета).

3. Общественная структура (особенно численность элиты общества и характерный для нее уровень потребления).

4. Общественно-политическая стабильность.

В этой «структурно-демографической теории» цикл составляют четыре фазы:

1. Расширение: население стремительно возрастает, цены стабильны, реальная заработная плата сообразна ценам.

2. Стагфляция: плотность населения приближается к пределам «емкости среды»; заработная плата уменьшается и/или повышаются цены. Элиты наслаждаются периодом процветания, поскольку могут требовать от арендаторов высокую плату.

3. Общий кризис: население сокращается; арендная плата и цены падают, заработная плата растет. Жизнь может улучшиться для крестьянства, но последствия разрастания элит ощущаются в виде внутриэлитного конфликта.

4. Депрессия: эта фаза полномасштабной гражданской войны завершается лишь тогда, когда численность элиты сократится до уровня, на котором может начаться новый вековой цикл^[129].

Турчин и Нефедов полагают, что «доминирующую роль во внутренней войне, как представляется, играет перепроизводство элиты, ведущее к внутриэлитной конкуренции и к росту контрэлиты, которая мобилизует народные массы в борьбе против существующего порядка»^[130][131]. Для циклического кризиса, помимо прочего, характерны рост инфляции и банкротство государства^[132]. Не так давно Турчин начал говорить, что данная теория применима к современным США. Как и Нил Хау, он в течение какого-то времени предсказывал кризис, утверждая, что он случится примерно в 2020 году^[133].

Несомненно, клиодинамика – это новая увлекательная область науки. Турчин и его коллеги собрали в массивную базу данных «Сешат» (Seshat) информацию о сотнях политий – политических единиц, охватив шесть континентов и эпохи от неолита до середины прошлого тысячелетия. Эта база устанавливает новый стандарт для систематического исторического изучения политических структур^[134]. В замечательной статье Джэвон Шин и соавторы предложили улучшение модели Турчина, и в качестве переменной были введены технологии хранения и передачи информации. «В социально-политическом развитии, – пишут исследователи, – изначально главную роль играет увеличение масштабов политии, затем улучшение экономических систем и обработки информации, а позже – дальнейшее увеличение масштабов». Авторы предполагают, что для обществ может существовать «порог масштаба, за пределами которого ускорение обработки информации выходит на первый план, и порог информации, преодоление которого способствует дополнительному увеличению в масштабе»^[135]. Уделяя особое внимание тому, что общества Нового Света (за исключением, возможно, цивилизации с центром в Куско) не создали развитых систем письменной фиксации, ученые спрашивают: «Может ли оказаться так, что некоторые из частых крушений обществ связаны с тем, что те не могут в достаточной мере развить обработку информации? Не потому ли они топчутся на месте или даже рушатся, что их действия крайне малоэффективны? И не скрыта ли причина этого в слабом взаимодействии с внешним миром либо в малой внутренней слаженности? Или же она коренится в невозможности соперничать с политиями, чьи превосходящие способности к обработке информации позволили им достичь больших размеров?»^[136]

И все же, как признают Турчин и Нефедов, любой цикличный процесс сам по себе непременно находится под воздействием сил явно нецикличных: экстремальных колебаний климата, пандемий, технологических разрывов, а также крупных конфликтов, которым, как мы видели, свойственна почти полная непредсказуемость – и в плане продолжительности, и в плане масштабов^[137]. Турчин предположил, что 2020 год, вероятно, вызовет в США «всплеск» социально-политической нестабильности и станет «достойным преемником» таких лет, как 1870, 1920 и 1970-й. Эти слова можно вполне считать пророческими^[138]. Возросшая иммиграция еще с 1970-х годов определенно совпадала со стагнацией реальной зарплаты, хотя и прочие факторы – технологические изменения и конкуренция с Китаем – сыграли по меньшей мере столь же важную роль. Яркое отражение перепроизводства элит – стоимость обучения в Йеле, которая, в сравнении со среднегодовой зарплатой на производстве, все время растет. Можно обратить внимание и на то, как увеличилась – по отношению ко всему населению в целом – доля магистров делового администрирования (MBA) и юристов. Дробление элит ясно видно и в парализующих политических симпатиях Вашингтона, округ Колумбия, и в ожесточенной борьбе за посты в законодательной власти, и в повышении затрат на избирательные кампании. А еще США очень недостает асабии, необходимой для успешного завершения войн, начатых на территории других государств^[139]. И все же, несмотря на недавние жаркие споры по поводу массовых убийств и случаев, когда полиция применяла силу с летальным исходом, уровень насилия в 2020 году остается намного ниже, чем был в 1870, 1920 и 1970-м, и это показывают данные самого Турчина. Возможно, у американцев в личном владении сейчас больше оружия, чем когда-либо, но используют они его друг против друга намного реже, чем во время предыдущих «всплесков» насилия^[140]. Но в любом случае, если говорить про 2020 год, то возникает вопрос: какую долю нестабильности, ярчайшим проявлением которой стали массовые акции в поддержку движения Black Lives Matter в конце мая и в июне, следует объяснять воздействием пандемии, которую не могла предсказать никакая теория исторических циклов?

Подобное возражение можно привести и против иных теорий цикличности, ныне вошедших в моду. Рэй Далио, управляющий хедж-фонда, разработал свою модель исторического процесса, в которой все вращается вокруг долговой динамики (взамен демографической). Примерно как и Турчин, Далио различает «большие циклы… состоящие из колебаний между: 1) периодами счастья и процветания, когда люди стремятся к богатству и продуктивно создают его, а те, кто наделен властью, работают гармонично, чтобы этому способствовать, и 2) периодами гнетущей бедности, когда борьба за богатство и власть рушит гармонию и продуктивность, а иногда даже ведет к войнам и революциям»^[141]. Философия истории Рэя Далио проста и незатейлива; в чем-то она сродни автодидактическому подходу Джорджа Сороса к бихевиоризму. «Большинство вещей и явлений, – пишет Далио, – периодически повторяются во времени… Есть предел числу типов личности; и числу путей, которые эти личности выбирают; и числу ситуаций, с которыми они на этих путях сталкиваются; и числу вызванных этими ситуациями историй, которые с течением времени повторяют сами себя». Он предлагает «формулу того, что заставляет величайшие империи мира и их рынки переживать взлет и падение», основанную на «семнадцати силах… объяснивших почти все эти события во времени». В другом месте он пишет о «едином показателе богатства и власти… примерно равном средней величине восьми параметров развития. Вот они: 1) образование; 2) конкурентоспособность; 3) технологии; 4) производительность экономики; 5) доля в мировой торговле; 6) военная мощь; 7) устойчивость финансового центра и 8) резервная валюта». Кроме того, он говорит о четырех взаимодействующих циклах: долговом, денежно-кредитном, цикле распределения богатства и геополитическом цикле^[142]. На основе этой теории четырех циклов Далио приходит к такому выводу: дни процветания и первенства Соединенных Штатов сочтены – похожим образом в 1930-е годы свое могущество потеряла Великобритания. Что же касается доллара, то «деньги – это мусор»^[143].

Проблема такого подхода в том, что он не может объяснить событий, которые так и не произошли, – но были бы ошибочно предсказаны этой моделью, возникни она когда-либо в прошлом. Почему, скажем, Великобритания не испытала упадка и краха после 1815 года? В 1822 году отношение госдолга к ВВП достигло пика и составило 172 %. По истечении пяти лет дефляции (с 1818 по 1822 год) экономическое неравенство было очень ощутимым и привело к политическим волнениям. После того как 12 августа 1822 года совершил самоубийство ненавистный виконт Каслри, международный порядок, установленный на Венском конгрессе, начал рушиться. И тем не менее Британская империя в начале XIX века только набирала силу, а революции – в 1830 и 1848 годах – произошли по другую сторону Ла-Манша. Точно так же можно спросить, почему упадок и крах не случились в 1970-х годах в США. Инфляция нанесла серьезный удар по сбережениям держателей облигаций: когда Ричард Никсон разорвал последнюю связь между долларом и золотом, уровень инфляции вырос до двузначных показателей. В бедных городских кварталах начались беспорядки, в студенческих кампусах – протесты. Президенту пришлось подать в отставку, а страна бесславно проиграла войну во Вьетнаме. И все же Америка выстояла и в 1980-х годах стремительно восстановилась. В 1989-м, спустя два года после того, как вышла книга Пола Кеннеди «Взлеты и падения великих держав» – очередной труд о цикличности истории, подчеркивавший жизненную необходимость высокой производственной мощности и сбалансированности бюджета и на этом основании предрекавший Америке упадок, – США победили в холодной войне, поскольку советская империя в Центральной и Восточной Европе была сметена волной революций. В это же время стремления Японии к статусу сверхдержавы развеялись как дым, когда в стране лопнул пузырь цен на активы.

Реальность, как мы еще увидим, заключается в том, что история – процесс слишком сложный, чтобы смоделировать ее даже столь неформально, как это склонны делать Турчин и Далио. Более того, чем методичнее моделируются исторические феномены (особенно пандемии, но наравне с ними – и климатические изменения, и ухудшение экологической обстановки), тем легче перейти «от почти верного понимания к абсолютно неверному»^[144].

Неограненный алмаз

Если бы мы могли предвидеть экономические, социальные или политические потрясения, то, вероятно, хоть каких-нибудь из них нам удалось бы избежать. В книге «Коллапс» (2011) Джаред Даймонд предложил иную теорию, не столь жесткую, как исторический циклизм, и более похожую на перечень мер, призванных помочь избежать крушения нашему миру, который все сильнее озабочен проблемой изменения климата, вызванного деятельностью человека. «Коллапс» он определил как «резкое падение численности населения и/или потерю политических, экономических, социальных достижений на значительной территории на продолжительное время»^[145]. Непосредственной причиной коллапса могли стать непреднамеренный ущерб, нанесенный окружающей среде; естественное изменение климата, не связанное с деятельностью человека; или война (агрессия враждебного соседа). Но с наибольшей вероятностью коллапс наступал в том случае, если то или иное общество не могло справиться с возникшей перед ним угрозой – или угрозами^[146]. И в отличие от людей, стареющих долго и постепенно, общество может прекратить свое существование в мгновение ока.

…Один из главных уроков, который мы можем вынести из коллапсов прошлого (майя, анасази, остров Пасхи и прочие), как и из недавнего коллапса Советского Союза, состоит в том, что общество может прийти к упадку всего за 10–20 лет после пика рождаемости, расцвета силы и государственной мощи. В этом смысле кривая развития государства может совершенно отличаться от жизни человека, приходящей к упадку после продолжительной старости. Причина проста: рекордное население, потребление ресурсов вызывает рекордную нагрузку на окружающую среду, которая ведет к истощению ресурсов. Таким образом, не удивительно, что распад общества может последовать вскоре за его расцветом^[147][148].

Итак, общество либо не может предвидеть причину коллапса; либо не в силах осознать его в тот миг, когда тот происходит (проблема «ползучей нормы»); либо даже не пытается остановить коллапс из-за политических, идеологических или психологических барьеров; либо пытается его остановить, но не достигает успеха.

В книге Даймонд анализирует семь примеров, два (Руанда и Гаити) – из недавнего прошлого, другие – из более далекого: норвежцы Гренландии; жители острова Пасхи (Рапа-Нуи); полинезийцы с островов Питкэрн, Хендерсон и Мангарева; анасази (юго-запад Северной Америки) и майя (Центральная Америка). Кроме того, он рассматривает три истории успеха: тихоокеанского острова Тикопиа; Центральной Новой Гвинеи и Японии времен сегуната Токугава. Важнейшая из его историй – это взрослая версия книги Доктора Сьюза «Лоракс» (1971). В коллапсе, который постиг жителей острова Пасхи – в годы расцвета его население составляло десятки тысяч человек, но к началу XVIII века, когда там впервые появились европейцы, сократилось до полутора-трех тысяч, – по Даймонду, виновны «воздействие человека на окружающую среду, прежде всего вырубка лесов и уничтожение популяции птиц, и политические, социальные и религиозные факторы, стоящие за этим воздействием, – такие, как… сосредоточенность… на строительстве статуй и соперничество между кланами и вождями, приводившие к возведению все больших и больших статуй, что в свою очередь требовало большего расхода древесины, канатов и пищи»^[149][150]. Лишенная деревьев, способных удержать почву, плодородная земля острова Пасхи страдала от эрозии. Урожаи становились скудными, а запасы древесины истощались, и островитяне уже не могли строить каноэ и выходить в море за рыбой. Это привело к междоусобной войне и в конечном итоге – к каннибализму. Мораль ясна: продолжайте разорять планету – и тогда мы все закончим, как жители острова Пасхи.

Впрочем, есть и альтернативная версия истории островитян. Она гласит, что поселенцы прибыли на остров лишь около 1200 года, а леса исчезли по большей части из-за крыс, завезенных колонистами. Что же до гигантских каменных статуй, то их вовсе не перекатывали в горизонтальном положении на бревнах – им помогали «шагать», удерживая вертикально. Островитяне питались дарами моря и крысиным мясом, а кроме того, выращивали овощи; и коллапс постиг местное общество в результате воздействия европейцев, в частности из-за того, что на острове с 1722 года появились венерические заболевания^[151]. Согласно еще одной гипотезе, население острова проредили южноамериканские работорговцы^[152]. Это большая разница по сравнению с тем, о чем рассказывает «Лоракс».

Но, кажется, более широкий аргумент Даймонда – согласно которому коллапс представляет собой феномен не только экологический, но в той же мере политический и социальный, – можно сохранить. В книге «Кризис» (2019) он пишет: «…Государства переживают общенациональные кризисы, которые завершаются различными – позитивными или негативными – исходами и подразумевают общенациональные изменения… Успешное преодоление внешнего или внутреннего давления требует внесения выборочных изменений. Это верно как для государств, так и для отдельных людей»^[153].

Одна из самых давних идей в политической мысли Запада – аналогия между отдельным человеком и политическим телом. Вспомните фронтиспис Абрахама Босса для «Левиафана» Томаса Гоббса: над пейзажем, подобно башне, высится фигура в короне, а ее туловище и руки составлены из более чем трех сотен человек. Даймонд возрождает эту идею, рассматривая семь конкретных случаев национального кризиса и его преодоления: в Финляндии, Японии, Чили, Индонезии, Германии, Австралии и США. На основе этих примеров Даймонд формулирует двенадцать стратегических шагов, которые, по его мнению, позволяют справиться с национальным кризисом:

1. Первый шаг к преодолению кризиса – идет ли речь о личности или о нации – признать, что кризис существует.

2. Следующий шаг – принять вашу личную / национальную ответственность за меры, которые необходимо реализовать.

3. Третий шаг – «возвести ограду» (не обязательно материальную), чтобы обозначить личные/национальные проблемы, требующие решения.

4. Дальше может оказаться очень полезной материальная и эмоциональная поддержка от других людей/наций.

5. Возможно, вы сумеете обратить себе во благо опыт других людей/наций, сделав их ролевой моделью для решения проблем.

6. Вероятность того, что вы преуспеете, выше, если вы обладаете «силой эго», которая в случае государств будет называться чувством национальной идентичности.

7. Даймонд также рекомендует «честную самооценку» как личностям, так и государствам.

8. Если в прошлом вы уже переживали личные/национальные кризисы, это поможет.

9. Кроме того, поможет терпение.

10. Хорошая идея – проявить гибкость.

11. Пользу принесет и наличие «глубинных ценностей».

12. Помимо прочего, поможет и свобода от личного/геополитического принуждения^[154].

Проблема в том, что на самом деле современные национальные государства не слишком похожи на отдельных людей. Намного точнее будет сказать, что они, как и любая крупная полития, представляют собой сложные системы – и не подчиняются тем широким «гауссовым» законам, под которые подпадают отдельные представители нашего вида. Например, для взрослых людей характерен примерно одинаковый рост. Гистограмма человеческого роста – это классическая колоколообразная кривая, причем большинство из нас попадают в пределы от пяти до шести футов (ок. 152–183 см), и нет никого ниже двух футов (ок. 61 см) или выше восьми (ок. 244 см). Нет людей размером с муравья или с небоскреб. С национальными государствами (эта форма политического устройства лишь недавно начала преобладать в истории) все иначе. На два мегагосударства – Китай и Индию – приходится 36 % населения мира. Затем идут 11 больших государств, от США до Филиппин, в каждом из которых – более ста миллионов человек, суммарно чуть больше четверти мирового населения. 75 стран среднего размера, в которых проживает от десяти до ста миллионов человек, дают еще треть населения планеты. И есть еще 71 государство с населением от 1 до 10 миллионов (5 % человечества), 41 страна с населением от 100 тысяч до 1 миллиона (0,2 %) и, наконец, 33 государства с менее чем сотней тысяч жителей.

Размеры государств не подчиняются нормальному распределению, равно как и кризисы. Масштабные потрясения, которые так любят изучать историки – войны, революции, финансовые крахи, государственные перевороты, – отличаются тем, что происходят редко, оказывают мощное воздействие и располагаются в хвостах распределений, ни в коей мере не являющихся нормальными. Великие революции, свершившиеся в истории – подобные английской, американской, французской, русской и китайской, – не происходили везде и повсюду. В истории большинства стран можно найти лишь несколько непримечательных восстаний. Человеческая жизнь – это совсем другая история. Возможно, не у каждого случаются кризисы подросткового и среднего возраста, но все же мы сталкиваемся с ними достаточно часто для того, чтобы эти термины не требовалось никому объяснять. Количество детей у нас по большей части варьируется от одного до четырех. Почти у всех людей случаются те или иные проблемы со здоровьем. И, как отмечалось в первой главе, все мы умираем – обычно в сравнительно узком возрастном диапазоне, который, опять же, подчиняется нормальному распределению. Итак, жизнь человека чаще всего следует некоему циклу. Некоторые национальные государства, напротив, живут очень долго. Соединенному Королевству уже более четырех сотен лет (а страны, составляющие его, гораздо старше), Соединенным Штатам – около двухсот пятидесяти. Для других характерны невероятные институциональные разрывы. Китайские руководители любят повторять, что Китаю примерно пять тысяч лет, но это просто небылица, которая зародилась благодаря иезуитам, возводившим начало китайской истории к 2952 году до нашей эры. А официальный статус этой выдумке придал Сунь Ятсен, признавший легендарного Желтого императора (Хуан-ди, чье правление, как считается, началось в 2697 г. до н. э.) в качестве первого правителя Китая. По сути же, Китайская Народная Республика лишь недавно отпраздновала 70-летний юбилей, так что она на двенадцать лет моложе, чем Джаред Даймонд. И большинство национальных государств мира немногим старше, поскольку они, подобно Индонезии, сформировались в период деколонизации, который начался по завершении Второй мировой войны. Какова ожидаемая продолжительность жизни при рождении у национального государства? Никто этого не знает.

Одним словом, ожидать, что национальные государства будут вести себя как люди, – это такая же явная категориальная ошибка, как пытаться определить частоту аварий на трассах, исходя из представления о двигателе внутреннего сгорания. Именно потому, что на сложные политии не распространяются те ограничения, какие налагаются на каждого человека, сравнение Даймонда сбивает с столку. (А попытки применить его ко всему человечеству приводят в еще большее замешательство.) В каждом из семи случаев, о которых пишет Даймонд, конкретная нация успешно преодолела разразившийся кризис (или кризисы). В выборке отсутствуют и государства, которые безвозвратно распались (как тот же Советский Союз или Югославия), и бывшие колониальные протектораты, не получившие статус независимого государства, и неисчислимые этнические группы, так и не сумевшие добиться права на самоуправление. Если национальные государства – это те же люди в увеличенном масштабе, что тогда представляют собой подобные случаи? У политий – для которых разделение на части не всегда фатально – есть возможности, какие нам, людям, просто недоступны.