Зима отчаяния

За спиной Сабурова лежала Коломна, где обретались отставные солдаты- иудеи с семьями и проезжающие торговцы. Половина квартала не имела права находиться в столице, однако в полицейских участках закрывали на это глаза. В путанице улиц помещались разрешенные и подпольные молельни, лавки, где на задних дворах забивали скот и дешевые кухмистерские. Сабуров и сам любил захаживать сюда за фишем.

– Кто отправится на убийство с филактерием на лбу, – фыркнул следователь, – а что касается хриплого голоса, то господин Завалишин у нас простужен. Он высокого роста, смуглый,– Сабуров задумался, – если Добровольский опознает его по фотографической карточке, то дело можно считать закрытым.

Сабуров все равно стремился к честной игре, как выражались англичане.

– Я должен поработать с полицейским художником, – он набросал список дел в блокноте, – и еще раз проверить папки с иудеями. Вдруг Завалишин не имеет никакого отношения к Цепи, – Сабуров был уверен, что так священник назвал шпионов, – и наемный убийца действительно иудей? Хотя они все время в разъездах, Призрак мог давно покинуть город.

Сабуров считал черту оседлости средневековой косностью, однако к делу это не относилось.

– Тихокак, – ветер на Офицерской улегся, – даже извозчиков нет, – стрелки его часов подходили к полуночи. Аккуратно выбравшись из палаты, Сабуров убедился, что оба полицейских у палаты Добровольского не спят и не играют в карты.

– Никого не было, ваше благородие, – отрапортовали парни, – сестра принесла ужин и доктор заходил с лекарством, – приоктрыв дверь, Сабуров удостоверился, что в палате все в порядке. Ему почему- то послышался свист ветра.

– Ерунда, – при свете ночника он обвел глазами комнату, – окна плотно закрыты, а до чердака не добраться, пусть мы и на последнем этаже. Мне чудятся звуки, пора поспать, – простившись с полицейскими, Сабуров пошел в свою палату.

Сабурову выдали полосатый больничный халат, однако следователь предпочел прикорнуть по- походному, только избавившись от сюртука и жилетки. Рассмотрев при свете ночника прохудившийся ботинок, он понял, что покупки новой пары не избежать. Сведение домашнего баланса ввергало Сабурова в откровенный сплин, как выражались англичане. Достав блокнот, он водрузил ноги на спинку кровати. Максим Михайлович отвел три страницы на подробные сведения о жертвах Призрака. Преступник тоже удостоился отдельного листа. Сабуров надеялся на завтрашнее продолжение разговора с протоиереем.

– Берлин, – он покусал карандаш, – надо подробно расспросить отца Евгения о его встречах и знакомствах. И надо выяснить, бывал ли Завалишин в Берлине. Наверняка, бывал. Столица Пруссии – недальний свет, – пока из схем и чертежей Сабурова складывалась очень определенная картина.

Его беспокоило упоминание князя Литовцева. Вельможа пришелся по душе Максиму Михайловичу. Следователь напомнил себе, что надо сохранять беспристрастность. Завалишин, с его надменностью и сомнительными семейными связями гораздо больше подходил на роль шпиона, однако и его сиятельство мог оказаться на содержании Германии.

Сабуров, впрочем, не понимал, зачем богатейшему Литовцеву понадобилось продавать государственные секреты.

– Его могли шантажировать, – хмыкнул Максим Михайлович, – что, если княжна София Аркадьевна нарочно направила меня по ложному следу, зная о предательстве брата? Она может защищать князя. Кровь, как говорится, не вода, – Сабуров чувствовал, что сунул руку в растревоженный муравейник.

– Фрейлейн Якоби тоже может оказаться шпионкой, – сняв пенсне, он потер уставшие глаза, – а вся история о браке с Грюнау придумана от начала до конца, – Максим Михайлович насторожился, – однако доктора утверждают, что женщина не могла совершить такие убийства. Нет, это Призрак. Понять бы еще, кто он такой, – за высокой беленой дверью палаты царила тишина.

Запах лечебницы напомнил Сабурову о его операциях в полевом госпитале в Симферополе. К тяжелому аромату карболки примешивался соленоватый дух крови.

Поворочавшись на тощем матраце, Сабуров проверилревольвер. Полицейских у палаты Добровольского вооружили старомодными армейскими однозарядными пистолетами, однако офицерам рекомендовали покупать американские револьверы Кольта или оружие Лефоше. Жандармскому корпусубельгийский товар выдавали за казенный счет.

Сабуров и Путилин, как шутил начальник, расходились только по одному вопросу. Путилин предпочитал пистолеты Лефоше. Сабуров, побывав на стрельбище, решил ужаться, но купить за свои деньги американский револьвер Смита и Вессона.

Оружие успокаивающе переливалось серой сталью, Сабуров повел носом. Форточка оставалась открытой.

– Это запах не с улицы, – он вскинул голову к решетке вентиляционного отверстия, – кровь где- то близко.

Зазвенело разбитое стекло. Вскочив с кровати,Сабуров едва не споткнулся о собственные ботинки. Чертыхнувшись, он как был, босиком, выскочил в коридор.

Максим Михайлович едва удерживался на заляпанном кровью подоконнике. Мокрый снег бил в лицо. Он заорал парням:

– Немедленно отправьте кого- то в местный участок. Надо оцепить квартал. Он здесь, он не мог далеко уйти…

Как и предсказывал Путилин у колокольни Никольского собора, тело проиерея вытянулось на разоренной больничной койке. Бинты разорвали, больничная рубашка зияла дырами. Железная конструкция, стоявшая рядом с кроватью, превратилась в груду изломанных прутьев. Под ногами хрустело стекло. Сабуров мимолетно вспомнил объяснения доктора. В лечебнице практиковали, как выразился врач, новые медицинские методы. В стеклянных бутылках хранились лекарства.

– В аптеку не набегаешься, – сказал доктор, – мы держим все нужное для уколов под рукой. Поканевозможно постоянно вливать лекарства в сосуды больного, но это дело будущего, – склянки стояли на ныне разбитой железной конструкции. Прутья торчали из тела Добровольского.

У Сабурова не оставалось времени толком осмотреть место преступления, однако он заметил осколки стекла в разодранном рту проиерея. Ему показалось, что кроме обычной части тела, отсутствовавшей и у предыдущих жертв, Призрак отрезал священнику и язык.

– Никого сюда не пускать, – от резкого запаха лекарств и крови у Сабурова закружилась голова, – пусть парни из вестибюля бегут в участок, а вы ничего не трогайте, – в коридоре шумели голоса, кто- то заполошно взвизгнул: «Полиция! Полиция!». Сабуров чертыхнулся сквозь зубы.

– Полиция здесь, – в луже крови на полу красовался знакомый изящный след, – господа, утихомирьте публику, – даже балансируя босиком на мокром подоконнике, Максим Михайлович не позволил бы себе невежливости. Он надеялся не потерять пенсне.

– Потому что я тогда ничего не увижу, – перед ним болтался лодочный канат, – проклятая тварь спустилась с крыши и высадила стекло палаты.

Сабуров был уверен, что полинезийские предки господина Завалишина проделывали и более ловкие трюки.

– Однако я тоже не лыком шит, – он вскарабкался на гремящую железом крышу лечебницы, – хотя Завалишин, если это он, меня младше, – кроме стрельбища, Сабуров посещал гимнастическо- фехтовальный зал гвардейского корпуса. Путилин относился к его британским, как выражался начальник, замашкам с некоторым скепсисом.

– С уголовным сбродом незачем боксировать, – замечал начальник, – нам полезна только стрельба, Максим Михайлович.

Стылое железо леденило босые ноги, Сабуров выхватил из- за пояса револьвер.

– Стрельба по движущимся мишеням, – в разрыве туч блеснула неожиданно яркая луна, – он бежит к Глухому переулку, – Призрак двигался с неожиданной грацией. Сабуров разглядел впереди тартан клана Дугласов. Ветер взмахнул полами крылатки, Призрак остановился на краю крыши

Загремел револьвер, Сабуров все- таки поскользнулся. Проехавшись носом по железу, разодрав в кровь руки, он ухитрился не потерять пенсне. Ринувшись вперед, следователь наткнулся на промокшее пальто, сброшенное Призраком. В переулке застучали копыта. Перевесившись вниз, Сабуров успел разобрать очертания пролетки. Завернув за угол Глухого переулка, закрытый экипаж исчез из вида.

Крылатку Призрака необходимо было исследовать вплоть до самого незаметного шва. Для осмотра Сабуров выговорил себе закуток в полицейском морге Литовского замка. Расхаживая вдоль железного стола, Максим Михайлович неразборчиво бормотал себе под нос. Он давно заметил за собой такую привычку. Мысли требовалось сначала проговорить.

На казенного вида деревянной скамье лежал его привычный черный блокнот. Страница, посвященная покойному протоиерею, украсилась побуревшими пятнами крови. Кровь к Добровольскому отношения не имела. Сабуров осматривал палату покойного священника с еще не перевязанными ладонями. Добравшись утром до Песков, помывшись и сменив одежду, он еще не избавился от навязчивого солоноватого запаха в носу.

Трехчасовое вскрытие трупа Добровольского тоже не помогло Сабурову забыть о проклятом тяжелом духе. Максим Михайлович поймал себя на том, что он словно леди Макбет, потирает заново забинтованные руки.

Доктор в Максимилиановской лечебнице обещал скорое заживление царапин, но разодранные ладони отчаянно ныли. Врач предложил следователю укол морфина. Сабуров невежливо фыркнул.

– Мне надо сохранить голову свежей, – объяснил Максим Михайлович, – боль я потерплю. Лучше скажите мне, Добровольский получил вечерний укол? – доктор кивнул.

– Я осматривал его перед ужином, мне ассистировала сестра София, – в Крестовозвиженской общине титулы не использовали, – однако отец Евгений отказался от морфия, – врач недовольно подвигал бровями, – он шептал, что должен страдать за свои грехи, – доктор от души плеснул на ссадину йодина. Сабуров поморщился.

– Вполне христианская концепция, – отозвался следователь, – однако тогда он должен был кричать от боли, – врач выпятил губу.

– К боли привыкают, – задумчиво сказал доктор, – и это был его первый отказ от инъекции. В предыдущие дни мы так накачали его морфием, что лекарство текло у него из ушей. На вскрытии станет понятно, в каком состоянии он находился.

По мнению полицейских врачей ночью Добровольский пребывад, как они выразились, в полубреду.

– Однако он понимал, что происходит, – заметил старший доктор, – хотя его смерть была почти мгновенной, – он показал Сабурову банку с мутным спиртом, – отсечениеоргана повлекло за собой бурное кровотечение.

Орган Сабуров отыскал во рту священника. Призрак опять не унес с собой, по мрачному выражению Сабурова, сувениров. Отрезанный язык валялся на залитой кровью кровати. На вскрытии выяснилось, что преступник пользовался одним и тем же ножом.

Палату Сабуров осматривал в компании срочно поднятого с кровати Путилина. Они разделили комнату, как выразился начальник, на части. Несмотря на пристальные поиски, они не обнаружили пресловутых пахитосок, которые ранее курил Призрак.

– У него не было времени на курение, – заявил Путилин, – он торопился. Он знал, что палата охраняется и знал, что Добровольский с тобой разговаривал, – начальник повертел приколотую шприцем к груди покойника записку, – поэтому он и отрезал отцу протоиерею язык.

Сабуров присвистнул.

– Выходит, что кто- то здесь, – он указал в сторону коридора, – сносился с Призраком?

Путилин тяжело вздохнул.

– Мы проверим персонал, – пообещал начальник, – почерк на записке такой же, как и в предыдущих его посланиях. Давай займемся крылаткой. Может быть, пальто прольет свет на хозяина, – именно это и предстояло Сабурову. На изделии не нашлось ярлыков, однако на левом рукаве зияла прореха. Дыру аккуратно закрывал лоскут, хранившийся на Офицерской.

– Бирки могли спороть, – Максим Михайлович изучал грязную шелковую подкладку, – но сшита вещь отменно, ткань дорогая даже здесь.

Ему претило примерять вещи Призрака, но Сабуров прикинул пальто на себя. Изделие село, как влитое.

– В плечах мы одинаковы, – следователь вспомнил фигуру Завалишина, – однако я его выше, – он взглянул на полы крылатки, – вещь словно шили на меня или на князя Литовцева, – Сабуров сомневался, что государственный деятель станет прыгать по крышам или убивать священников.

– Даже если они предатели, – следователь по привычке полез в правый карман пальто, – что я делаю, мой портсигар на скамье, – пальцы натолкнулись на крошки табака. Внимательно их рассмотрев, Сабуров хмыкнул:

– Вот и пахитоски. Он тоже носит портсигар справа. Интересно, что в левом? – наконец избавившись от крылатки, он вывернул оба кармана.

– Табак, – Максим Михайлович взял лупу, – а это что такое?

Темные крошки мазали ладонь.Сабуров ощутил хорошо знакомый сладковатый аромат. Призрак таскал в кармане опиум.

Мокрый снег летел на пришвартованную у пристани полицейскую гребную шлюпку. Столичную речную полицию создали летом по указу его превосходительства генерал- адъютанта Трепова. Сабуров подозревал, что Федор Федорович вдохновился примером лондонского Скотланд- Ярда. Англичане обзавелись лодками на Темзе раньше появления в столице Британии настоящей полиции.

Еще одним нововведением Трепова стало фотографическое ателье,располагавшееся под крылом его превосходительства на Большой Морской. На зеленом сукне дубового стола обер- полицмейстера красовались четкиеснимки жертв Призрака. Сверху Сабуров с Путилиным устроили крошки табака и опиума из карманов крылатки преступника.

За вчерашним поздним чаем на Офицерской Максим Михайлович рассказал начальнику об эрмитажной встрече с княжной Литовцевой. Путилин по своему обыкновению задумчиво почесал бакенбарды.

– Ее светлость, кажется, имеет зуб на господина Завалишина, – заметил начальник, – каким он тебе показался? – Сабуров покрутил рукой.

– Надменным, – он помолчал, – считайся я гением, я тоже бы так себя вел, – Путилин усмехнулся:

– Ты и есть гений, – Максим Михайлович поперхнулся чаем, – в поимке воров, однако сейчас мы имеем дело с птицами другого полета.

Оставалось неизвестным, навещал ли Завалишин Берлин в декабре шестьдесят пятого года, однако, как заметил Путилин, это не имело значения.

– Скорее всего, навещал, – добавил начальник, – однако сведения придется истребовать официальным путем, а ты понимаешь, что…

Сабуров все прекрасно понимал. Путилин не хотел отдавать столь многообещающее дело в руки Третьего Отделения.

– Мы выполним их работу, – недовольно сказал начальник, – им останется арестовать Завалишина и получить ордена с чинами. Мы с тобой, Максим Михайлович, останемся с носом и будем сами виноваты в своей нерасторопности, – за чаем и пирогами от супруги Путилина они решили, как сказал Иван Дмитриевич, перетянуть на свою сторону начальство.

– Трепов не захочет делиться почестями с графом Шуваловым, – хохотнул Путилин, – я уверен, что он поддержит наше предложение.

Сабурова беспокоил неизвестный приятель Призрака, поставлявший ему сведения из Максимилиановской лечебницы. Имя Завалишина пока нигде официально не фигурировало. Сабурову и Путилину пришлось самим проверять служебные формуляры докторов больницы.

– Это может быть и не доктор, – в сердцах сказал Иван Дмитриевич после десятой папки, – а санитар. И в формулярах не указаны дружеские связи, – Максим Михайлович пыхнул пахитоской.

– Не указаны, но княжна Литовцева тоже подвизается в лечебнице, – Путилин откинулся на спинку кресла.

– Ты считаешь, что она подставляет Завалишина, чтобы спасти брата, – Сабуров кивнул, – но, Максим Михайлович, в голове девушки не мог созреть такой план, – следователь поджал и без того тонкие губы.

– Она словно нарочно рассказала мне о Завалишине, Иван Дмитриевич. Она считает его убийцей девицы Дорио, но мне кажется, что это было сказано для красного словца. Она хотела заинтересовать меня Завалишиным и она добилась успеха, – Путилин покачал головой.

– Она действительно не любит Завалишина, а остальное, Максим Михайлович, твои умопостроения. Литовцева не при чем, как не причем фрейлейн Якоби, – Сабуров рассказало своем визите к невесте Грюнау, – однако то, что она видела Завалишина на улице – это важные сведения.

Они пока не могли сравнить обувь Адриана Николаевича с отпечатками штиблет Призрака, однако Сабуров заметил, что оставленная крылатка стала бы велика коллежскому ассессору.

– На сколько? – требовательно спросил Путилин. Сабуров раздвинул пальцы: «Он ниже меня примерно на вершок». Иван Дмитриевич фыркнул:

– Что и вовсе ерунда. Однако, что в Глухом переулке его ждал сообщник – это не ерунда, Максим Михайлович. Жаль, что ты не разглядел экипаж, – Сабуров пыхнул дымом пахитоски.

– Я едва не свалился с крыши впереулок, – заметил следователь, – а Призрак прыгнул и не промахнулся. На козлах экипажа кто- то сидел, сомнений нет, – подняв глаза от фотографий, Трепов пошевелил пером крошки.

– Вы хотите установить негласное наблюдение за господином Завалишиным, – утвердительно сказал обер- полицмейстер.

Путилин кивнул: «Да, ваше превосходительство».

Повозив шваброй под продавленным диваном, Сабуров обнаружил себя хозяином пары гривенников. В окна квартирки на Песках хлестал дождь. Столицу в очередной раз накрыли тяжелые тучи.

Нева вздулась под западным ветром. Мойка, Фонтанка и Екатерининский канал бурлили под мостами. Ночные ливни смыли последние остатки снега.

Непогода не помешала коллежскому асессору Завалишину вернуться к служебным обязанностям. За два дня, миновавших с убийства протоиерея Добровольского, Адриан Николаевич не совершил ничего подозрительного. Несмотря на дожди, Завалишинради моциона ходил в присутствие пешком.

– Хотя от Моховой до Малой Миллионной путь недолгий, – хмыкнул Сабуров. По словам Путилина, изображавшего дворника и торговца вразнос, Адриан Николаевич отличался гимнастическим шагом. Коллежский асессор добирался до арки Главного Штаба за двадцать минут.

– В восемь утра он на месте, – заметил Путилин, – в четыре дня покидает присутствие и отправляется домой. В кухмистерские на Невском он не ходит. Наверняка, посылает служителей за обедом, – покаслежка за Арсением Николаевичем была тайной.

Из соображений осторожности Сабуров, видевшийся с чиновником, встал, как выразился Путилин, на ночную смену. Максим Михайлович на казенном экипаже изображал извозчика. За две ночи, проведенные на Моховой, ему пришлось с десяток раз делать вид, что он ждет седока. Пролетка была невидной, выкрашенный в обязательный желтый цвет. Сабурова снабдили армяком с нашитым кожаным номером. Лошадь, впрочем, оказалась хорошей.

– С первого раза статей не разглядишь, – смешливо заметил Сабуров начальнику, – однако клячу сюда не запрягли бы.

Покойный дядя Сабурова, граф Гренвилл, спустивший немало денег на скачках, одобрил бы рыжего дончака. Путилин кивнул.

– Жеребец проверенный, – он подмигнул Сабурову, – и экипаж опробован в деле. Впрочем, тебе и не потребуется никуда ездить. Вряд ли Завалишин покинет квартиру ночью.

Иван Дмитриевич словно в воду глядел. Адриан Николаевич не выбирался даже в мелочную лавку напротив церкви святых Симеона и Анны.

Сабуров приезжал на Моховую к пяти вечера, сменяя Путилина. В окне Завалишина зажигалась керосиновая лампа, вспыхивалифонари на домах. Сабуров сидел на козлах пролетки, внимательно оглядывая улицу, запоминая посетителей парадной Завалишина. Коллежский асессор завесил окна тяжелыми бархатными шторами.

– Свет я вижу, – пожаловался Сабуров начальнику, – но что касается его гостей, – следователь пожал плечами, – то все остается туманным. Однако я могу описать всех, кто заходил в парадную, – Путилин вздохнул:

– Там шесть квартир. Поди разбери, кто хозяева, кто гости, а кто вообще, – начальник помолчал, – заграничные шпионы. На них не написано, кто они такие.

Князя Литовцева о слежке не извещали. Федор Федорович Трепов был уверен, что его сиятельство понятия не имеет о предательстве подчиненного. Сабуров разделял мнение его превосходительства.

– Потому что мне нравится Литовцев, – он выполоскал швабру в жестяном ведре, – хотя мне положено быть беспристрастным. Я теперь на двадцать копеек богаче, – Сабурову это казалось хорошим знаком, – ванька, то есть я, может потратиться на пироги.

Через час Путилин ждал Максима Михайловича на Моховой.

Рыжий дончак терпеливо переступал изящными ногами. Подковы коня цокали по булыжникам. Дневной дождь сменился мокрым снегом. Сабуров поднял воротник армяка. Городовой у церкви Симеона и Анны,не подозревающий о слежке за коллежским асессором Завалишиным, провожал Сабурова и его пролетку скучающим взглядом.

Максим Михайлович забирал экипаж и дончака из здания полицейского управления на Мойке, однако лошадь происходила не из выбракованных служебных кляч.

– Ты у нас дворцовый жеребец, – смешливо сказал Сабуров дончаку, – раньше на тебе ездил кто- то из великих князей, но вряд ли император, для него ты мал ростом.

Лошадь была, как выражались в кавалерии, казацкой. У Сабурова имелся кнут, однако он и не думал трогать жеребца. Дончак понимал его с полуслова. Дядя Сабурова, граф Гренвилл, до окончательного разорения держал отличных лошадей.

– Меня и покойного Арчи посадили на пони, когда мы едва начали ходить, – сказал он жеребцу, – дядюшка и мой отец хорошо понимали лошадей.

Покойный отец Сабурова, сбежав на войну с Наполеоном шестнадцатилетним мальчишкой, проделал с кавалерией путь от Смоленска до Москвы и от Москвы до Парижа. Сабуров помнил поездки на скачкив компании британских родственников. Граф Гренвилл непременно проводил их в паддоки в Аскоте, Эпсоме и Гудвуде.

– Где шампанское лилось рекой, – хмыкнул Сабуров, – даже в случае проигрыша, не говоря о выигрыше.

Максим Михайлович не приближался к ипподрому в Царском Селе и не заглядывал на зимние скачки на льду Невы. Он не играл в карты даже на интерес и не пил шампанское.

В ссорах отец называл его британским сухарем. Пошарив в кармане толстого стеганого армяка, Сабуров вытащил отцовский серебряный портсигар. Извозчикам курить не полагалось, однако он рассудил, что на пустынной Моховой никто не заметит столь откровенное нарушение полицейских правил. Стрелка брегета, надежно спрятанного под армяком, подходила к половине шестого вечера. Следователь чиркнулвосковой спичкой.

– Лучше прослыть сухарем, чем лишиться семейных портретов, но мы никогда и не были богаты, не то, что Литовцевы.

До реформы князья владели тысячами душ крепостных. Сабуров не сомневался, что их светлости не обеднели и после освобождения крестьян. Первая жена покойного князя Аркадия Петровича происходила из Демидовых.

– Вторая у него была итальянка, – Сабуров выкинул окурок на булыжники, – мать княжны Софии Аркадьевны. Она, наверняка, слегла после новостей об убийстве Добровольского. Она девушка, чего от нее еще ждать? – Максим Михайловичпомнил точные анатомические рисунки ее светлости.

– Рисунок ничего не значит, – сказал он себе, – все ерунда, я зря ее подозреваю…

Моховую снабдили новинкой, газовыми фонарями. Снежинки таяли на стекле светильников, мерцали в непривычном голубоватом сиянии. Сабуров полюбовался ореолами вокруг фонарей.

– И светят фосфорные очи, да только не греют меня, – пробормотал он. Запахнув армяк, Сабуров насторожился. Из снежного марева Моховой до него донесся стук копыт.

Владелец экипажа, скрывшийся в парадном Завалишина, не имел отношения к Призраку.

В поднявшейся метели Максим Михайлович разглядел завернутую в мешковатое темное пальто невысокую фигуру. Юноша носил цилиндр и тяжелый башлык, закрывающий лицо. Несмотря на пенсне, Сабуров отличался зоркостью, однако из соображений осторожности он ставил пролетку в саженях двадцати от парадного Завалишина.

Неизвестный визитер появился на Моховой в черном закрытом экипаже. Сабурову показалось, что он уже где- то видел пролетку. Экипаж напоминал карету, забравшую Призрака из Глухого переулка.

Максим Михайлович напомнил себе, что так же выглядят сотни, если не тысячи закрытых ландо столицы. Привязав лошадь к гранитному столбику, юноша беззаботно прошествовал в парадное.

Сабуров был уверен, что перед ним именно молодой человек. Походка незнакомца не напоминала старческую, спину он держал прямо. Максим Михайлович пожалел, что он дежурит без помощника. Вскрывать запертое на замок ландо было опасно, однако он решил оценить лошадь.

– Поехали, милый, – сказал он дончаку, – ты почему недоволен? Соперника почуял? – жеребец Сабурова прянул ушами. Лошадь, запряженная в ландо, тоже заволновалась. Максим Михайлович пустил пролетку шагом по противоположной стороне улицы.

– Точно, жеребец, – присмотрелся он, – и хороших кровей. Кажется, орловский рысак, – серый в яблоках конь, подняв красивую голову, оскалил зубы. Рысак неприязненно махнул ухоженным хвостом. Дончак Сабурова натянул упряжь.

– Поехали отсюда, – велел Максим Михайлович своей лошади, – все, что надо было увидеть, я увидел.

Теперь он не сомневался, что парадное навестил молодой человек. Старик не управился бы с беговымрысаком.

Упряжь в ландо была отменная, коляска блистала вычищенным кожаным верхом. Колеса только кое- где забрызгала грязь. Седок, откуда бы он не явился, выехал на улицы недавно. Снег пошел каких- то полчаса назад. Башлык и пальто юноши тоже почти не промокли.

Сабуров помнил элегантное движение, которым незнакомец отряхнул снег с одежды. Навестивший парадное молодой человек отличался изысканными манерами.

– Однако это не Литовцев, – лошади успокоились, Сабуров вернулся под фонарь, – его сиятельство на две головы выше этого парня, кем бы он ни был. Литовцев моего роста, Призрак тоже нам ровня, а Завалишин нас только немногим ниже.

В парадном было освещено всего три квартиры. Сабуров присмотрелся:

– На первом, втором и третьем этаже, у Завалишина, – пробормотал он, – а больше никто ламп не зажигает. Поди пойми, куда подался визитер и кто он такой, – на дверцах ландо Сабуров не заметил гербов или надписей.

– Литовцев приехал бы на княжеском экипаже с кучером, – следователь позволил себе вторую пахитоску, – надо не спускать глаз с квартиры Завалишина…

За бархатными портьерами коллежского асессора мирно горели лампы. Покуривая в кулак, Сабуров стал вспоминатьдосье его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Официально сыскное отделение могло просматривать только доступные любому чиновнику служебные формуляры других министерств, однако, как выражался Путилин, они держали уши открытыми. Князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев пользовался в государственных кругах репутацией осторожного консерватора. Таким же в царствование прошлого монарха стал и его покойный отец, князь Аркадий Петрович. Литовцевы всегда были приближены к трону.

– И всегда шли по дипломатической части, – пробормотал Сабуров, – князь Дмитрий тоже родился за границей, – нынешний глава Особой Канцелярии министерства иностранных дел появился на свет в Риме, где Аркадий Петрович начал дипломатическую карьеру. Старшего Литовцева, как и отца Максима Михайловича, дело декабристов зацепило, как думал следователь, по касательной.

Следствие против старшего Сабурова прекратили за отсутствием улик, а князя Аркадия Петровича отправили служить на Кавказ.

– Где он отличился в боях и заработал орден, – хмыкнул Сабуров, – а за Отечественную войну ему наград не досталось, он был слишком мал.

Максиму Михайловичу пришло в голову, что они с нынешним князем Литовцевым чем- то похожи. Сабуров развеселился.

– Только он живет в трех этажах на Мойке, а я в двух комнатах на Песках. Он князь, а я только дворянин, пусть и из шестой части Бархатной книги.

Следователь, правда, с каким- то удовлетворением вспомнил, что на Сабуровой был женат царь Василий. Княжну Литовцеву, согласно десятому тому исторического сочинения господина Соловьева, отверг на выборе невест царь Алексей Михайлович. Попытавшись представить неудачливую девицу, Сабуров обнаружил себя размышляющим о княжне Софье Михайловне в боярском наряде.

– Ей пошел бы опашень и косы до колен, – следователь встряхнулся, – что за чушь лезет мне в голову…

Он вернулся к брату Литовцевой. Заграничное детство не помешало князю Дмитрию Аркадьевичу блистать в Александровском лицее и на юридическом факультете университета. Сабуров подозревал, что его сиятельствополучил более солидное образование, чем он сам.

В училище правоведенияюный Сабуров сражался с русским языком. Его мать, покойная леди Гренвилл, по- русски не говорила. Отец Сабурова считал, что ребенокнахватается языка сам. Максим много читал, однако редкие диктанты отца не помогли ему выучить правописание. В первый год учебы в Петербурге, преуспевая в иностранных языках, Сабуров не вылезал из черного списка учителя русской словесности, господина Ардалиона Васильевича Иванова, колотившего по парте Сабурова собственной «Русской грамматикой». Ардалион Васильевич прочил юному правоведу бесславное существование мелкого чиновника.

Максим тогда мечтал приехать в училище на собственном экипаже с дорогими рысаками, в форменном мундире статского советника.

– И небрежно расстегнуть шинель, – усмехнулся следователь, – чтобы он увидел мои ордена. Он, кстати, еще преподает, – Сабуров оглянулся, – возьмет и пройдет по Моховой, где я стою в обличье ваньки…

Дончак, словно уловив его усмешку, всхрапнул. Конь аппетитно хрумкал овсом.

– Я бы тоже похрумкал, – вздохнул следователь, – но пироги закончились. Если парень приехал в гости к Сабурову, – лампа коллежского ассесора мирно светила, – они пьют тот самый белый чай…

Сабуров ради интереса забежал в чайный магазин Боткина на Невском проспекте. Услышав о белом чае, приказчик поднял бровь.

– Он очень дорог, сударь, – холодно сказал лощеный парень, – китайцы запрещают вывозить такие сорта за границу, – Сабуров кашлянул:

– То есть в империю белый чай попадает контрабандой? – парень отозвался:

– Мы не торгуем таким товаром, ваше благородие. Желаете чай жасминовый, зеленый, изумрудный? – Сабуров взял фуражку.

– Спасибо, в другой раз.

Следователю не нравился ни контрабандный чай Завалишина, ни не менее контрабандный опиум Адриана Николаевича.

– Ни его аристократические знакомства, – Сабуров опять взглянул на экипаж, – почти шесть вечера, парень скоро отправится домой. Он привязал лошадь, а не загнал ландо во двор, он здесь ненадолго.

Сабуров хотел пристальнее рассмотреть незнакомца. Наверху что- то загрохотало. Максим Михайлович поднял голову.

– Вроде кто- то идет по крыше, – он вспомнил легкий бег Призрака, – ерунда, мне почудилось.

Пролетка зашаталась под резким порывом западного ветра, вокруг опять воцарилась тишина.

Сабуров не заметил, как задремал. Ему приснился его светлость князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев, в боярской ферязи, с окладистой светлой бородой. Хищное красивое лицо хмурилось, его сиятельство расхаживал вдоль ряда скромно опустивших головы девушек. Сабурову стало интересно.