– Ты с кем?
– О! Здесь я могу быть честен. Я – один.
– Сытый?
– Ммм… ты знаешь, тебе пора привыкнуть, что я всегда испытываю чувство голода.
– Ты хоть что-нибудь завтракал?
– Катя, – с укоризной в голосе произнёс Кирилл её имя, – как бы я мог тебе звонить? Посмотри, сейчас давно уже обеденное время, я не только завтракал, я уже и обедал, но голоден, и речь идёт не только о еде.
Последние слова Кирилла вызвали у Кати раздражение, но она сумела скрыть его в голосе и мягко, даже немного певуче заговорила:
– Ну, раз уж ты и пообедал, мы сможем с тобой куда-нибудь сходить.
– Кискен, правильно ли я тебя понял: ты приглашаешь меня к себе?
– Нет, я приглашаю тебя куда-нибудь. Знаешь, я думаю, мы могли бы сходить к Стасу. Помнишь, ты обещал, что мы съездим к нему посмотреть его картины?
– Нет, Кискен, это ты обещала посмотреть их, а я видел их уже раз пять и, кажется, знаю их уже все наизусть.
– Вот и замечательно, ты поможешь мне что-нибудь выбрать.
– А ты поможешь мне утолить мой голод?
– Кирилл, ты неисправим! – капризно ответила Катя. – Приезжай, я начинаю одеваться.
На этих словах Катя завершила разговор, нажав пальчиком на кнопку отбоя. Так она поступала всегда, когда говорила с матерью, но при разговоре с Кириллом это было впервые.
«Сегодня она какая-то не такая», – подумал Кирилл о Кате.
А Катя, действительно, сегодня была не такой, как раньше. Сегодня Катя не просто жила, а жила с целью, с мечтой, сегодня она приступила к исполнению своего плана – ликвидации Клары. Чтоб победить врага, надо его лучше узнать. Катя знала Клару, но Клару-школьницу. Становясь старше, сёстры всё больше и больше отдалялись друг от друга, квартира родителей была большой и позволяла каждой из девушек иметь свою комнату. Когда Катя закончила обучение в школе, сёстры и вовсе почти перестали встречаться. Кате, захотевшей жить самостоятельной жизнью, родители купили квартиру в соседнем доме, Клара переехала жить в квартиру, унаследованную ею от бабушки по материнской линии. Сёстры не ходили друг к другу, не перезванивались и даже, встретившись иногда у родителей, ограничивали своё общение лёгким приветствием и не имеющим истинного смысла вопросом «как дела», на который обе неизменно давали однообразные ответы: «ничего», «хорошо» или «нормально». После ухода Клары Катя обыкновенно спрашивала мать, зачем приходила Клара, и почти всегда получала один и тот же ответ: «Ну, ты же знаешь, нас проведать». Причём два последних слова Вера Станиславовна произносила с интонацией, выражающей одновременно им опровержение и торжество разоблачения.
– Сколько он ей дал? – часто спрашивала Катя мать. Обыкновенно Вера Станиславовна не знала этого, но всегда высказывала предположение. Потом Вера Станиславовна пересказывала дочери то немногое, что узнавала о Кларе, и всегда интонация её голоса была насмешливо-недружелюбной.
– Говорит, на практику её пригласили в министерство. Там платить не будут, но престижно.
– Она всегда была выскочкой.
Если во время разговора матери и дочери о Кларе появлялся Юрий Владимирович, женщины умели прятать недоброжелательность, а в ряде случаев даже выказывали заботу о Кларе, как например: «Надо Кларе сказать, пусть она в августе не едет в Тунис, там в это время жарко».
Но, в сущности, Катя мало знала Клару нынешнюю. Она не знала ни её привычек, ни её привязанностей, ни её увлечений, а теперь ей это понадобилось узнать, и она решила «сблизиться» с сестрой. К приезду Кирилла у Кати уже был выработан первый штрих плана её действий: для сближения с Кларой Катя решила сделать ей подарок, для чего и просила Кирилла свозить её к приятелю-художнику, у которого решила купить в подарок картину. Кукушкин Стас, приятель Кирилла, был хорошим художником, писал он много, охотно и продавал свои картины недорого, а Кате, очаровавшей его своей элегантностью, выбранную ею картину отдал почти даром. Катя покидала мастерскую в прекрасном расположении духа, но вопрос Кирилла испортил ей настроение.
– Кискен, пойдём к тебе или ко мне? – спросил он Катю, целуя её в ухо.
«Почему он такой кобель?» – с раздражением подумала Катя, но ответила ему с мягкой улыбкой.
– Ко мне, но сперва зайдём в кафе: я уже проголодалась.
– Ты же знаешь, милая, у меня в карманах гуляет ветер, – ответил Кирилл. – Я смогу оплатить всего две чашки кофе.
«Хорошо, что хоть это», – подумала зло женщина и ответила:
– Идёт. Ты оплачиваешь кофе, я – всё остальное.
Катя нарочито долго тянула трапезу, надеясь, что Кирилл перехочет этого, но он не перехотел. Только они переступили порог квартиры Кати, он стал осыпать её шею поцелуями.
– Подожди, Кирюш, ну не сейчас же.
– Сейчас, прямо сейчас…
– Ну не здесь же…
– Здесь, прямо здесь.
Кирилл стал задирать подол юбки Кати.
– Кира! – возмутилась девушка. – Дай я хоть сниму эти проклятущие туфли.
Кирилл не заставил себя упрашивать, он тут же кинулся разувать Катю, а потом, разутую, понёс её в постель.
– Ну дай же я схожу в ванну.
– Не надо, – томно прошептал Кирилл.
«Сволочь, как играет», – подумала Катя. Но Кирилл не играл, он действительно был в истоме. Нежелание Кати оказывало на него двоякое действие: это досадовало и в то же время занимало его. Он привык к тому, что девушки, как правило, наоборот, выказывали своё желание быть с ним, и нежелание Кати давало ему возможность некоторого стремления к достижению цели, пусть маленькой, но борьбы, а следовательно, и победы. И всё же каждый раз, занимаясь с Катей сексом, Кирилл испытывал досаду, причём раз от раза досада всё более нарастала. Он чувствовал, что Катя, будучи с ним в постели, скучает, ждёт окончания, а иногда и вовсе начинает выказывать нетерпение. Но больше всего его коробила её брезгливость. Не раз он замечал на её лице брезгливое выражение, когда, придерживая прокладкой жидкость, она спешила в ванную.
Кирилл целовал грудь, живот, промежность – это Катя ещё терпела, это даже немного ей нравилось, но, когда он начинал входить в неё, она заостряла своё внимание на трении и всё её существо противилось вторжению в её плоть, как если бы ей, только что сытно отобедавшей, пихали в рот булку, помазанную маргарином. Кроме того, что ей было неприятно ощущение присутствия внутри себя, ей было жалко ещё и времени. «Хоть бы с ним случился стресс какой-нибудь, – думала Катя о Кирилле, лёжа под ним, – и он стал импотентом. – Как только после окончания полового акта Кирилл отвалился, Катя с нетерпением выбралась из постели и ушла в ванную комнату. Кирилл лежал и, рассматривая потолок, думал: «А ведь анекдот о трёх женщинах под мужчиной – это сама жизнь. Жена пялится в потолок и думает о том, что пора делать ремонт, проститутка гадает, заплатит или нет, а любовница думает, придёт он завтра или нет. Катя явно думает «о ремонте». Что-то, по-видимому, я делаю не так, хотя ей как ни делай, всё не так – наверное, она фригидна. А жаль, могло бы быть так классно».
Сегодня Катя управилась в ванной быстрее, чем обычно, но не прошла, как обычно, в комнату, а вернулась в спальню и села на край кровати. Кирилл терпеливо ждал, что она скажет. Неожиданно серьёзным голосом Катя спросила:
– Кирюш, а ты смог бы ради меня убить человека?
– Нет. Людей ради людей не убивают, – чуть рассеянно, но твёрдо ответил Кирилл.
– Ну, для меня?
– Нет. Вот породить человека я б смог, а убить – нет, конечно, нет.
Катя напряжённо молчала. Чтоб как-то снять напряжение, Кирилл пошутил:
– А пусть живёт человек-то, Кать. Места под солнцем хватит всем.
«Одним – на Канарах, другим – на помойке, все – под солнцем», – подумала Катя, но сказала другое:
– Я хотела узнать, как ты меня любишь.
– Катенька, ради любви не убивают. Где убийство, там нелюбовь.
– А что делают ради любви?
– Любят!
– Понятно, – как-то вяло и разочарованно процедила Катя.
Кирилл снова потянулся к женщине, но она порывисто встала и ушла.
«Этот в этом деле мне не помощник, – думала о Кирилле Катя, злясь на него за трусость – так она понимала его отказ. – Надо что-то придумать… кого-то найти другого, может, нанять кого-нибудь».
На следующий день, взяв картину, Катя отправилась к сестре. Клара, увидев за дверью сестру, удивилась и даже немного испугалась. Не дожидаясь приглашения, Катя со словами «привет, сестричка» перешагнула порог, прошла небольшую прихожую и остановилась в дверях комнаты. Осмотрев комнату, она обернулась к стоящей за спиной Кларе и, приветливо улыбнувшись, сказала:
– Так вот, значит, как ты живёшь.
Она отметила чистоту и порядок в комнате, но решила, что у неё лучше.
– Катя, ты по делу? – почти не отвечая на улыбку сестры, спросила Клара.
– Можно сказать, и по делу, – лукаво улыбаясь, ответила Катя, – а без дела, что, нельзя?
– Ну что ты, – сквозь ответ Клара испустила вздох облегчения, – проходи,
просто я почему-то подумала, что, может, что-то случилось.
– Да ну тебя, трусиха. Ты всегда была не от мира сего, видно, такой и останешься.
Клара не стала уточнять, что имела в виду сестра, а просто ответила:
– Мне, правда, показался странным твой визит. Садись, – она указала сестре место в кресле, – а я пойду что-нибудь нам приготовлю.
– Хорошо, – тут же согласилась Катя, – а то я немного проголодалась.
Катя жадно вглядывалась в предметы в комнате сестры, как бы ища в них ответ на главный мучавший её вопрос – как решить наследственный вопрос в свою пользу. Ей очень хотелось, чтоб сестра была б, к примеру, наркоманкой, сектанткой или имела какую-нибудь сильно порочащую её связь. Она с досадой вспомнила о своей связи с игроком Игорем, от которого недавно еле отделалась. В действительности же игрока с помощью наёмных парней отвадил от Кати Юрий Владимирович, Катя же о том даже не догадывалась.
Вошла Клара с подносом. На лице её всё ещё читался вопрос и какая-то настороженность. Катю это забавляло, ей хотелось потянуть время, потешиться над Кларой, но, вспомнив, зачем она здесь, вскочив с кресла, Катя предложила сестре помощь. В ванной комнате Клары тоже царила чистота. Катю очень удивило это, и у неё ревниво мелькнула мысль: «Значит, отец ей даёт деньги, а мы с мамой не знаем». Тут же она решила выяснить это.
– У тебя так чисто. Ты что же, содержишь домработницу?
– Ну что ты! – застенчиво улыбаясь, ответила Клара. – Да кому сорить-то? Я ж одна живу.
– А мужчины у тебя, Кларчик, нет?
Клара была застигнута врасплох вопросом сестры, она всё ещё не могла понять, зачем тут Катя, чего она хочет, а тут ещё этот вопрос… Кларе не хотелось обсуждать его с недоброй, всегда надсмехающейся над ней Катей. Правда, сегодня Катя была какая-то новая, приветливая – такой её Клара не знала. И обращение Кати обескуражило Клару. Кларчиком её звал только отец, ни Катя, ни Вера Станиславовна её так никогда не называли. Не зная, что сказать, Клара уклончиво промямлила:
– Ну… живу я пока одна.
– Кларчик, – заглядывая сестре в глаза, пустилась в атаку Катя, – ты вроде сердишься на меня, да?
– Да нет, Кать. С чего ты взяла?
– Я б на твоём месте сердилась. Я ж такой дурой была. Ты не сердись на меня, пожалуйста.
Сестру свою Катя невзлюбила с раннего детства, когда ту часто ставили ей в пример. Исподтишка она старалась навредить Кларе, испортить, сломать что-нибудь, принадлежащее ей, спровоцировать её на скандал и постоянно бегала жаловаться родителям, обвиняя Клару чаще всего в том, в чём та совершенно была неповинна; ей верили, и Клара часто наказывалась незаслуженно. Однажды отец объявил, что в субботу они все идут в цирк. Катя тут же начала придумывать, как сделать так, чтоб Клара не пошла, и придумала: она вырезала в новом плаще матери большую неровную дыру и сунула вырезанный лоскут вместе с ножницами в ящик Клариного письменного стола между её тетрадками, а когда вернулись родители, она заявила, что Клара испортила плащ матери, что она сама всё это видела. Кате удалось задуманное: ей поверили, Клару наказали и в цирк не взяли. Через несколько лет она разрезала платье, купленное Кларе на выпускной бал, и, как когда-то, хотела свалить это на Клару, но, застигнутая отцом на месте преступления, не сумела осуществить свой план. Катя оправдалась тем, что якобы она ревнует Клару к Славику, который очень нравится ей, но на неё не обращает внимания. В действительности Кате совершенно не нравился Славик – высокий худой очкарик с редкими светлыми волосами, приходивший к Кларе заниматься математикой.
Катя приобняла Клару за плечи и близко поднесла своё лицо к её лицу (получилось к уху), подтолкнув её под локоть. Этот ход ею был продуман, но получилось как будто нечаянно. Чай из чашки, которую Клара в этот момент подносила ко рту, выплеснулся немного и расплылся некрасивым пятном по расстеленной на столе скатёрке. Клара вскочила и кинулась в кухню за тряпкой, хотя вполне можно было обойтись салфеткой. «Как ужаленная отпрыгнула от меня, – подумала Катя, – ничего-ничего, скоро ко мне привыкнет. Сколько мы с ней не общались? Года два-три. Так, только виделись всегда…» Этот вопрос она озвучила сестре, вернувшейся в комнату с кухонным полотенцем:
– Когда мы с тобой в последний раз общались? – И, не дожидаясь ответа Клары, продолжила. – Кларчик, а ты ведь моя сестричка. Я так сожалею о прошлом, ты уж прости меня за всё.
В голосе и глазах Кати читалась просьба и чуть ли не мольба. Кларе стало неловко.
– Да что с тобой, Катя, – приобнимая сестричку, ответила она, – я, правда, не сержусь.
Это было правдой: Клара не сердилась на сестру, она просто испытывала к ней большую нелюбовь. Но вот сейчас, обнимая Катю, Клара испытала нежное чувство к сестрёнке и какое-то непонятное облегчение сродни тому, которое возникает, когда находится что-то потерянное или когда после долгой разлуки возвращаешься домой.
Минуту-две женщины сидели за столом, и разговор их не клеился. Катей это было просчитано. Потом, как бы преодолевая робость, – в действительности же Катя совсем даже не робела, это всё было по её сценарию – она заговорила:
– Клар, я что пришла-то. Скоро папе день рождения, я решила посоветоваться с тобой, что купить ему; техникой никакой его не удивишь, парфюмерия – это уж прерогатива мамы, я просто не знаю… Ты что ему подаришь?
– Я ещё тоже точно не решила. Он как-то говорил, что мечтает заняться рыбалкой, думаю, куплю что-нибудь для рыбалки. Я вот на выставку рыболовную сходила, купила там каталог, чтоб хоть почитать, я ж в рыбалке ничего не понимаю.
– Ну ты молодец! А я вчера заходила в художественный салон, думала ему что-нибудь из живописи присмотреть, а присмотрела тебе…
Катя из приставленного к креслу пакета, который Клара даже не заметила в руках Кати, стала доставать картину.
– Мне? – опять удивлённо-испуганно спросила Клара. – А почему мне?
Не обращая внимания на тон сестры, Катя заговорила ласково-распевно:
– Ну, посмотри, какой пейзаж. По-моему, он очень близок твоему характеру.
На картине была изображена мастерски написанная тихая заводь. Клара оценила работу, хотя не согласилась с сестрой в том, что сюжет картины близок её характеру.
– Не знаю, как с характером, но работа хорошая. Кто автор?
Катя назвала автора, рассказала в двух словах о нём и снова перевела разговор в намеченное русло.
– Знаешь, Клар, – с нотками сожаления и вины в голосе заговорила Катя, – я думаю, раньше я вела себя неправильно. Помнишь, какой я была вредной? Ты, если сможешь, прости. Сейчас я понимаю, глупо было так вести себя.
«Да что с ней, – думала Клара о Кате, – не могла же она за какой-то месяц так измениться».
Где-то с месяц назад сёстры встречались у родителей, и Катя даже не пыталась скрывать свою неприязнь к сестре. Катя, будто услышав мысленный вопрос сестры, пустилась в объяснения:
– Я сейчас много читаю литературы по философии – Кант, Ницше, – назвала Катя авторов, цитируемых Кириллом.
«Навряд ли она столько прочла за месяц, – думала Клара о сестре, зная, что та совершенно не любит читать. – Хотя при её праздном образе жизни это возможно».
– Недавно я прочла Лазарева, – продолжала Катя, – и во мне всё как будто переменилось. Он пишет так ясно и так доходчиво. Не читала?
– Читала, – безэмоционально ответила Клара, размышляя над словами сестры. «Ну, это хоть чего-то объясняет, ведь принцип Лазарева – не вреди людям, а то навредишь себе, а уж Катя себя очень любит…» Но в действительности Катя и не читала Лазарева – так, просмотрела – и, не поверив в «лазаревский бред», осталась верна себе, а её девиз был такой: каждый должен жить для себя и только для своего блага, а без вреда для других жить невозможно; кто-то, по её мнению, должен жить на Канарах, а кто-то – на нарах. Себя она видела в числе первых. «Надо же, как её напугал Лазарев, – думала Клара о сестре. – Интересно, надолго ли? Ну, уж и за это ему спасибо»
– Давай не будем вспоминать старое, – предложила Клара, подкладывая в тарелку сестры фаршированный блинчик.
– Давай, – искренне обрадовалась Катя.
Дальше говорили о разном: как складываются дела на работе у Клары, какие у неё соседи; о себе Катя приврала: сказала, что ищет работу, ходит на курсы английского языка, мечтает встретить порядочного человека. Уходя, Катя обещала бывать у сестры ещё, но к себе почему-то не звала.
Итак, первое посещение сестры состоялось. Ничего компрометирующего Клару Катя не узнала, да и навряд ли помог бы компромат: отец начал бы спасать доченьку, но вряд ли лишил бы наследства. Значит, надо действовать по-другому. Всё больше и больше Катя утверждалась в мысли, что от Клары надо избавиться.
Следующая встреча сестёр состоялась у родителей на дне рождения Юрия Владимировича. Обыкновенно Юрий Владимирович праздновал свой день рождения несколько дней – с семьёй, с сослуживцами, с друзьями. Праздновал он обычно шумно, с озорством, с «девочками», но всё это происходило вне дома, в дни, следующие за самим днём рождения, а дома он оставался в роли добродетельного отца семейства и якобы не любителя шумных компаний. Такое празднование обычно сводилось к обильному застолью и дарению подарков. Причём с давних пор повелось, что Клара готовила свой подарок отцу, а Вера Станиславовна и Катя, объединившись, – свой. Но в этот раз Юрий Владимирович получил три подарка: от Клары – рыболовный набор и шерстяные носки ручной вязки, от Веры Станиславовны – дорогой парфюм, а от Кати – новый портфель.
– Ну, Катюха, видно, ты повзрослела, раз стала делать самостоятельные подарки, – заметил Юрий Владимирович. Сегодняшний день рождения Юрию Владимировичу понравился больше предыдущих. Сегодня за столом царила атмосфера дружелюбия. Его дочки, красавицы-дочки, были веселы, подшучивали над ним, о чём-то ворковали друг с другом, рассказывали весёлые истории. Вера Станиславовна сначала сидела притихшая, но потом тоже поддалась общему настроению и тоже рассказала забавную историю о соседском коте, который, невзирая на то, что хозяйка его – «заносчивая певичка», сам просто милашка, и очень любит ходить в гости к Вере Станиславовне. Юрий Владимирович посмешил всех несколькими анекдотами, и вдруг, уцепившись за какой-то из них, он спросил дочерей:
– А мы-то вас когда замуж выдадим? Или вы решили остаться старыми девами?
Катя молчала, ожидая, что скажет сестра, и Клара заговорила:
– А я как раз сегодня хотела сказать вам: мы с Лёней подали заявление в ЗАГС. Бракосочетание намечено на тридцатое июля.
– И ты молчишь? – обрадовался отец. Вера Станиславовна закусила губу. Катя, спохватившись, натянула радостную гримасу, воскликнула какой-то радостный возглас и чмокнула сестру в щеку.
– Поздравляю, Кларчик! Ну, колись, кто такой этот Лёня?
– Да-да, расскажи нам о своём профессоре, – потирая руки, оживился Юрий Владимирович.
– Я думаю, что неплохо было бы и познакомить нас, прежде чем подавать заявление в ЗАГС. Или мнение родителей сейчас ничего не значит? – с обидой в голосе заметила Вера Станиславовна.
– Ну, Вер, прежде или потом – какое это имеет значение? Лишь бы человек был хороший.
– Так я и говорю, – обиженным тоном стала отвечать Вера Станиславовна, но муж перебил её. Не обращая на неё внимания, он спросил Клару:
– Клара, я слыхал, он знаменит. Чем он занимается?
– Как вы познакомились? – вставила вопрос Катя.
– Лёня, – заговорила Клара, и глаза её засияли нежностью и добротой, – мой друг, мы знакомы с ним где-то с год… Да, мы познакомились в начале прошлого лета.
– На отдыхе? – поинтересовался отец.
– Нет, можно сказать, на работе. Он живёт в доме, выходящем окнами на наш участок.
– Так он что, настоящий профессор? – с плохо скрываемым раздражением в голосе спросила Вера Станиславовна.
– Он учёный-физик. Профессор.
– Профессор, – скривив губы, процедила мачеха. – Сколько же ему лет?
– Тридцать восемь.
– Понятно… – подавленно, и, похоже, что-то обдумывая про себя, отозвалась Вера Станиславовна.
– Клара, – шумно потянулся к дочери отец, – дай я тебя поцелую!
На скатерть опрокинулся фужер, задетый рукавом Юрия Владимировича, глухо о ковёр ударился опрокинутый им стул. Вера Станиславовна поморщилась, Катя скривила ехидную улыбку, продержавшуюся на её лице секунд пять и сменившуюся на добрую широкую: поставленная ею перед собой цель была так значима для неё, что она полностью держала себя под контролем. «Нельзя терять так выгодно занятые мной позиции, зря, что ли, я потеряла у этой дуры целый вечер. Так, значит, профессор, а мне этого не сказала, гадина, ладно, надо будет получше о нём узнать, познакомиться с ним», – подумала Катя, а вслух, якобы радуясь предстоящему знакомству, она заявила сестре:
– Кларочка, ты должна нас с ним познакомить!
– Да, – с упрёком в голосе заговорила Вера Станиславовна, – я думаю, мы имеем право знать, за кого наша дочь, – произнося это слово, Вера Станиславовна покосилась на Юрия Владимировича, – выходит замуж. Он хоть русский?
– Да.
– Ну слава Богу, а то ведь сейчас кругом одни евреи. Ему сколько лет? Он был женат? У него есть дети?
– Нет, Лёня не был женат…
Вера Станиславовна прервала Клару:
– Знаешь, Клара, это странно. Ты хоть выясни, он… Всё ли у него в порядке… со здоровьем.
– Вера! – укоризненно повысил голос Юрий Владимирович. – Ты вроде умная женщина, а болтаешь глупости.
Юрий Владимирович действительно считал жену умной женщиной, подменяя понятие ума понятием расчётливости. Вера Станиславовна обиженно поджала губы. Привычка поджимать губы появилась у неё в первую же неделю замужества. Кокетничая перед мужем, она, поджимая в ту пору ещё сочные губки, изображала капризную девочку. На мужа это действовало. С годами образ капризного ребёнка незаметно стёрся и почему-то совершенно не возникал, хотя Вера Станиславовна по-прежнему гримасничала и по-прежнему играла голосом, впуская в него нотки каприза. Теперь с поджатыми губами она больше походила на старушку.
– Мама, Клара у нас умница, ты же знаешь, – заворковала Катя, вызывая большое удивление матери, – ты должна быть спокойна: она не сделает плохой выбор.
Уступая натиску всех троих, Клара дала слово, что в следующую субботу приведёт Леонида Алексеевича знакомиться с ними.
«Немного простоват, но толковый мужик, видно, Клару любит, и главное, она в него влюблена. Голова на плечах есть, а дальше жизнь подскажет сама, как быть, ну а я помогу», – так рассуждал в мыслях об Измайлове Владимир Юрьевич.
«Тюфтя какой-то, – думала о нём Вера Станиславовна, – сразу видно, босяк. Живёт в какой-то дерьмовой квартирёнке, оклад – меньше чем у рыночного торговца. Сколько же надо будет в них вбухивать!»
«Надо же, – злилась Катя, угадывая в Леониде Алексеевиче большую любовь к сестре, – профессора охомутала. Он, дурак, надышаться на неё не может».
Внешне Юрий Владимирович и Катя выказывали приветливость и доброжелательность. Вера Станиславовна тоже натужно удерживала на лице маску приветливости, которая время от времени срывалась, обнажая её злобу.
Леонид Алексеевич отнёсся ко всем троим родственникам Клары доброжелательно, но Вере Станиславовне и Кате показалось, что он снисходителен к ним, и это вызвало в обеих женщинах раздражение. Обе они считали, что он, нищий ученый, должен относиться к ним с глубоким благоговением, с подобострастием, а он, как им казалось, смотрел на них с каким-то сочувствием, как на ущемлённых чем-то, как на ущербных.
– А какой он заносчивый! – высказывала Вера Станиславовна свои впечатления об Измайлове после ухода гостей. – Вы видели, как он смотрел на нас? Можно подумать, он миллионер.
– Вера, – возразил Юрий Владимирович, – ты всё сочиняешь. Ну скажи, как он смотрел на тебя? Ты чего ждала, что он будет поясно кланяться тебе? Не те времена, Вера. Человек он умный, гордый.
– Был бы умным, не был бы таким нищим, – парировала Вера Станиславовна словами самого же Юрия Владимировича. – А насчёт гордости это уж точно! Гордости в нём хоть отбавляй.
Катя внимательно слушала родителей и злилась на отца: надо же, понравился ему профессор. Но вслух она поддержала его:
– Мама, гордость – это не порок, значит, человек знает себе цену. Мне он понравился. По-моему, они с Кларой красивая пара.
После знакомства с Леонидом Алексеевичем Катя, бывая у Клары, непременно передавала ему привет и всё пыталась побольше разузнать о нём, а однажды, встретившись с ним у Клары, напросилась к нему в лабораторию.
В лабораторию к профессору сёстры пришли вместе, и тут Катя познакомилась с другом профессора, доцентом Фединым, и сразу же очаровала его: красивая, умная, тактичная, добрая – такой Катя сумела предстать перед учёными. И если б не давние устоявшиеся представления Клары о сестре, она бы тоже видела её такой – так хорошо Катя умела спрятать все свои пороки.
Через несколько дней вчетвером – Измайлов, Федин и две сестры – собрались у Кати. В этот вечер Федин признался Кате, что любит её. Объяснение это состоялось на кухне Кати после ухода Клары и Леонида. Егор, оставшийся помочь Кате убрать посуду, обтирая фужеры, тихо сказал девушке:
– Катя, я никогда не встречал такой очаровательной девушки, как вы. Вы, наверное, и сами не знаете, как вы прекрасны.
«Придурок! – подумала Катя. – Отшить его, что ли, прямо сейчас? Нет, пусть пока будет, может, пригодится».
Катя испытывала презрение и жалость к сентиментальному и старомодному Егору Власовичу. «Босяк, недоумок (это в смысле, что не профессор, как Леонид), да к тому же не красавец (хотя это был спорный вопрос: многие студентки находили его красивым), как же он не понимает, что он не пара мне. Ему нужна какая-нибудь дурнушка, синий чулок, а он заглядывается на меня. И ведь губа не дура: босяк, а лезет в порядочное семейство, хотя, наверное, он влюбился бы в меня и в бедную. Жалкий тип. Но может, его можно будет как-нибудь использовать».
– Вы, Егор, преувеличиваете, – томно опуская веки, ответила Катя. – Вы романтик, и потому вам всё кажется в радужном свете. Вы же совсем не знаете меня. Я капризна, балована, недостаточно умна, чтоб, как вы, уметь заглядывать в глубины бытия.
Признание Катей его превосходства ещё больше придало Егору смелости, и он, отложив полотенце и фужер, взял Катю за руку и, нежно заглядывая ей в глаза, сказал:
– Нет-нет, Катенька, вы самая лучшая на свете. Ещё неделю назад я не верил, что такие бывают, а вот сейчас… сейчас, Катя, я не могу жить без вас, я люблю вас.
Это были слова искреннего признания. Егор Власович со дня знакомства с Катей постоянно жил с её образом в душе. И образ этот был светел и чист. Катя, такая, какой он её знал, соответствовала представлению его об идеале. Егор задыхался от своего всеобъемлющего чувства. Научная работа, которой жил Егор, отошла на задний план и даже просто встала, так как ум его неожиданно стал слеп ко всякого рода научным измышлениям и праздно отдыхал в этом направлении, но зато он, пусть даже вхолостую, но всё же интенсивно и как-то лихорадочно работал в другом направлении, вымучивая всякие способы сближения с Катей. Понимая, что на ухаживания за девушкой потребуются деньги, которых у него никогда не водилось, Егор стал придумывать, как ему ещё зарабатывать их. В надежде получить гонорар он сел за давно обещанную в один научный журнал статью, подал в газету объявление о продаже домика в деревне за сто пятьдесят километров от Москвы, который тоже давно собирался продать. В квартире своей, где он жил с матерью, навёл порядок: вымыл окна, починил кран на кухне, повесил уже полгода назад подаренную ему другом картину, сменил старое деревянное сиденье на унитазе на новое пластиковое с крышкой, чем очень порадовал мать.
Катя, опустив красивую головку, ответила Егору:
– Вы тоже мне очень симпатичны, но я… это все так неожиданно…
Егор и не ждал сейчас же от Кати ответного признания в любви к нему, и поэтому слова «вы тоже мне симпатичны» для него прозвучали как прекрасная музыка.
– Катенька, – душа слёзы умиления и пряча их от Кати, для чего он наклонился к её руке, заговорил Егор, – давайте завтра сходим куда-нибудь, ну, скажем на пляж.
«На пляж! – внутренне возмутилась Катя. – Нет бы пригласить девушку в ресторан, а он – на пляж. Ничего себе ухажёр, а у самого, поди, денег не хватит даже купить мне мороженое».
– О, это замечательная идея! – согласилась Катя. – Хорошо, заедьте за мной часиков в одиннадцать.
Ровно в одиннадцать часов Егор заехал за Катей, но, вопреки ожиданию Кати, он приехал к ней городским транспортом и на пляж ехать с ней он собирался всё тем же городским транспортом. Конечно, Катя не поехала в общественном транспорте, а повезла Егора на своей новенькой иномарке. Денег на мороженое Егору хватило, он даже раскошелился на два бутерброда с ветчиной и на бутылку «пепси». Кате вовсе не было интересно знать, как, с кем, где, чем живёт Егор, но всё же она тихонько расспрашивала его обо всём, убивая двух зайцев: она чётче вырисовывала себе портрет этого неудачника и одновременно великолепно разыгрывала роль внимательной, интересующейся им женщины.
Придумав, как использовать Егора, Катя разыгрывала перед Кларой спектакль, изображая взволнованную, тронутую вниманием Егора женщину. Она расспрашивала о нём, просила у сестры совета, надо ли принимать его ухаживания, сказала, что ей Егор очень нравится, что он необыкновенный, добрый и очень наивный. Слегка скользнув по теме безденежья Федина, Катя выразила мысль о том, что с Егором лучше всего встречаться там, где не надо много тратиться, рассказала, что они были на городском пляже, приврала, что гуляли по паркам, были в кино, а в следующую субботу собираются выбраться на природу. Хорошо бы на какую-нибудь дачу. Везти Федина на дачу родителей ей не хочется, там он будет чувствовать себя неуютно, а вот хорошо бы поехать в какую-нибудь простенькую деревеньку. Видя, что Клара ничего ей предлагать не собирается, она соврала о том, что Егор хвалил дачу Измайлова, и попросила сестру дать ей на выходной ключи от измайловской дачи. Клара, получив согласие Леонида, выдала Кате ключи.